Текст книги "Метод супружества (ЛП)"

Автор книги: Энн Малком

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Мой папа мудак, – мягко заявил он. Или мягко на первый взгляд. Я могла слышать в нем скрытую ненависть.

Не возмущение. Настоящую ненависть. Она горела в его дыхании, была в напряжении его конечностей, в том, как он закрывал глаза.

Мне здорово досталось от родителей, но даже я не могла сказать, что ненавижу их. Я лишь обижалась на них за то, каким было мое детство.

– Мое первое воспоминание об этом человеке – как он кричал на мою мать, – сказал он, глядя на меня. – Я никогда не слышал, чтобы он сказал ей доброе слово, никогда не видел никаких признаков его любви.

Мои глаза уже горели от слез. Дейдре. Милая женщина, которая буквально излучала любовь и свет, которая была нежной и доброй, а у нее нет мужа, который бы души в ней не чаял? Она так долго живет с таким человеком, но сама ни на йоту не ожесточилась. Я вновь обрела любовь к своей свекрови. И печаль.

– Да, – тихо сказал Кип, оценивая выражение моего лица. – Нужно быть особым мудаком, чтобы так обращаться с моей мамой.

Его хватка на моих ногах усилилась, почти до боли. Я сдержала гримасу.

– Он никогда не поднимал на нее руку, – продолжил он. – Я бы ни за что не позволил ему уйти безнаказанным. Возможно, он достаточно умен, чтобы понимать это. И знает, что моя мама бросила бы его сразу.

Он продолжал растирать мои ноги с излишним нажимом. Я прикусила губу.

– Я пытался заставить ее уйти от него, – объяснил он. – Моя сестра не особо, потому что она живет ради одобрения отца, – усмехнулся он с явным отвращением.

Это разрешило загадку, почему я не встречалась с его сестрой и не слышала, чтобы он говорил о ней. Я знала, что она существует, потому что Дейдре рассказала мне о ней, показала фотографии внуков.

Она была хорошенькой. Грязно-русые волосы, как у Кипа, худощавое тело, как у ее матери. Но не выглядела похожей на Кипа. На всех фотографиях она была одета в дорогую, отглаженную одежду, ни одна волосинка не выбивалась из прически. То же самое с детьми и чопорным мужем.

– Мама никогда не оставит его, – вздохнул Кип. – И я ненавижу его за это. За то, что он приговорил ее к жизни, где с ней обращаются не так, как она заслуживает, – с горечью сказал он. – Но, конечно, дело не только в этом. Он хотел сына, который бы слушался его. Который бы подчинялся, занимался семейным бизнесом, – он покачал головой, отпуская мои ноги только для того, чтобы схватить за икры и нежно притянуть ближе к себе, чтобы положить руки мне на живот.

Я поняла, что это его успокаивало. И меня тоже.

– Мы часто ругались, – сказал он. – Еще больше, когда я стал старше. Я часто уединялся в доме Роуэна. Блять, я чуть не прожил там свой последний учебный год, – он вздохнул. – Его отец был для меня роднее.

Он посмотрел на мой живот, когда ребенок брыкался о его руку, что заставило его смягчить это суровое и сердитое выражение.

– Ты не будешь таким, как твой отец, – сказала я ему.

Его глаза нашли мои.

– Я уже был таким. Когда ты впервые сказала мне, что беременна, – его тон был пропитан чувством вины.

И я простила его. Окончательно и бесповоротно. Прямо тогда.

Я подняла Бу со своего живота, поцеловала в нос и осторожно поставила на пол. Затем пошевелилась. Это было довольно неловко и заняло больше времени, но в конце концов я расположилась так, что оказалась почти верхом на Кипе.

– Ты совсем не похож на него, – твердо заявила я.

Он положил руки мне на бедра.

– Ты этого не знаешь. Ты никогда с ним не встречалась.

Я схватила его за шею.

– Я знаю, – возразила я. – Да, ты немного испугался, когда я впервые сообщила эту новость. Но ты корил себя за это.

Я дала ему возможность поспорить со мной, но он этого не сделал. Он не мог.

– И ты исправился, – продолжила я. – Ты не позволяешь мне поднимать ничего тяжелее кружки кофе. Помогаешь вставать с постели каждое утро, но не раньше, чем я получу оргазм и выпью чашечку кофе, – я одарила его лукавой улыбкой. – Ты готовишь для меня. И глазом не моргаешь, когда я приношу домой кота, а потом приучаешь к походу в туалет, – мы оба посмотрели на Бу, который забрался на кофейный столик, чтобы сердито посмотреть на меня за то, что я столкнула его с насеста.

Я оглянулась на Кипа.

– Ты приходишь на прием к каждому врачу. Читаешь детские книжки. Ты знаешь о моем влагалище и матке больше, чем я. Ты обустроил прекрасную детскую, – я наклонилась, чтобы нежно поцеловать его в губы, сдерживаясь, чтобы не углубить поцелуй. – Есть около миллиона других вещей, которые я могла бы перечислить, но это займет слишком много времени, и я начинаю возбуждаться, – я потерлась о него, чтобы подчеркнуть свою мысль.

В глазах моего мужа вспыхнул голод.

– Спасибо тебе, – тихо сказала я. – За то, что поделился со мной.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня, немного глубже, чем я целовала его. Я потерлась о него еще немного.

– Пожалуйста, – пробормотал он мне в губы. – Следующей будет твоя очередь.

Мой желудок сжался. Не в хорошем смысле. Рассказывая о своем прошлом еще больше, я хотела убежать. Но я осталась на месте.

– Потом, – согласилась я. – Но не сейчас.

Затем наклонилась, чтобы поцеловать его.

***

Была гроза.

Раскаты грома сотрясали дом.

Именно это меня и разбудило. Обычно так не бывает. Но бессонница во время беременности становилась только хуже, из-за судорог в ногах и необходимости поворачиваться, как хот-дог на заправке, всякий раз, когда затекало тело.

Кип обнимал меня ночью, потому что ему всегда хотелось прикасаться ко мне или к ребенку. Но у меня также была большая подушка для беременных, которая покрывала все мое тело и окружала с обеих сторон.

Это затрудняло лежание на спине и помогало справиться с болью в бедре. Мне действительно нравилась эта штука, хотя я ненавидела барьер между нами. Но я хотя бы вставала с кровати посреди ночи, не будя Кипа. Обычно, для того, чтобы пописать – мне приходилось делать это несколько раз – и он часто просыпался, несмотря на то, какой хитрой я старалась быть. Он слишком хорошо меня знает, и чутко спит.

Но он не проснулся. Ни от раската грома, ни от того, что я встала с постели.

Я пошла в детскую, села в кресло у окна и смотрела, как бушует море, как дождь стекает по стеклу. Я потерялась в шторме, в своих мыслях, в будущем.

– Ты не должна вставать с постели без меня, – тихо прорычал голос.

Я не удивилась, так как ожидала, что Кип в конце концов придет.

– Если я буду будить тебя каждый раз, когда встаю, ты никогда не сможешь заснуть. Твоя дочь пинается о мой мочевой пузырь, – ответила я, потирая живот.

– Но ты встала не пописать. Ты здесь, – указал Кип. Затем он сдвинул меня с места, правда, только для того, чтобы сесть, а затем усадил меня к себе на колени. Кресло большое в нем просторно даже нам двоим. Троим, если учесть мой живот.

Я вздохнула.

– Я хотела дать тебе поспать.

Он поцеловал меня в висок.

– Я не хочу без тебя, – согласился он.

Некоторое время никто из нас не произносил ни слова, позволяя буре говорить за нас. В конце концов Бу вошел в комнату, встал у подножия стула, оценивая, хватит ли ей места, затем решил не делать этого и запрыгнул на пеленальный столик, потом на кроватку, чтобы устроиться в ней. Это было одно из его любимых мест. Наверное, мне следовало запретить ему спать там до рождения ребенка, чтобы не привык, но это было так мило.

– Я знаю, что технически, теперь моя очередь откровений, – сказала я, нарушая тишину. – Но ты расскажешь мне о них? Габби и Эвелин?

Руки Кипа крепче сжались вокруг меня, когда я произнесла их имена.

– За последние несколько месяцев я слышу их имена чаще, чем за последние пять лет, – пробормотал он, уткнувшись носом мне в шею и потирая живот.

Я поджала губы, новость не стала для меня сюрпризом. Кип, которого я знала до того, как мы поженились, был беззаботным, самоуверенным и законченным распутником. Тот Кип не намекал на трагическое прошлое. Ни капельки.

Потребовалось бы довольно сильное отрицание, чтобы заштукатурить такую толстую внешность. Мне было интересно, думал ли он вообще о них за пять лет.

– Если это слишком… – сказала я, не желая давить на него. Я все еще была напряжена из-за того, что он закрылся от меня.

– Это слишком, – сказал он. – Но именно поэтому я должен сказать тебе. Мне нужно дать тебе повод доверять. Узнать меня, – он погладил меня по волосам.

– Мы с Габби влюбились в старших классах, – объяснил он. – Она была милой. Ей нравилось жить в нашем маленьком городке. Но она также была бунтаркой, – я слышала улыбку в его голосе.

Несмотря на то, что она была мертва, маленькая часть меня завидовала Габби. За то, что она существовала в прошлом Кипа, за то, что умерла, потому что в его памяти она всегда будет идеальной, и он никогда не сможет испытывать ко мне таких чувств, какие испытывал к ней.

Крайне грубая и горькая мысль, но она вертелась у меня в голове.

– Она была девушкой, которую все хотели, и лишь мне удалось ее заполучить, – сказал он. – И… Эвелин, – он выдавил ее имя, и после это прогремел гром, словно подчеркивая.

– Она была идеальна, – сказал он. – У нее были голубые глаза. Темные волосы от матери. Она была любопытной. Любила ужастики.

– Ужастики? – удивленно спросила я.

Он усмехнулся. Это был теплый звук.

– Да, она любила зомби, вампиров – чем страшнее, тем лучше. Бесстрашная.

Его обожание дочери было ослепительно очевидным. Его погибшей дочери.

– Я сломался, когда они умерли, – прошептал он. – Разорвался на кусочки, которые больше не подходили друг к другу. Я хотел умереть. Много раз хотел, чтобы это произошло.

Мне пришлось проглотить сдавленный всхлип при одной только мысли о том, что Кипа не существует в этом мире. Ему удалось пережить это. Я кое как держала себя в руках, слушая это.

Кип погладил меня по животу.

– Роуэн спас мне жизнь, – сказал он. – И Каллиопа. Их семья, – он прислонился головой к моему виску. – Моя мама пыталась. Черт, она пыталась. Она хотела сохранить им жизнь ради меня. Она хотела запомнить их, увековечить их память. И я чертовски ненавидел ее за это.

Я услышала ненависть к себе и сожаление в его голосе.

– Вот почему я ушел в отставку – слишком поздно – и вот почему переехал сюда, – он прочистил горло. – Мы переехали сюда, – поправил он. – Роуэн поехал со мной точно так же, как пересек со мной океан в гребаную зону боевых действий. Он хороший человек.

– Ты тоже, – мягко сказала я ему, услышав то, что он оставил недосказанным.

Он снова погладил мой живот, и наша дочь лягнулась, как бы подтверждая мою точку зрения.

– Нет, – возразил он. – Посмотри, что я с тобой сделал.

– Ты имеешь в виду, обрюхатил? – спросила я, поддразнивая своим тоном.

– Обрюхатил и оставил разбираться со страхом и травмой от всего, что было раньше, – поправил он.

Я вздохнула.

– Ты преуспел самобичевании, – сообщила я ему. – Ты здесь. Мы здесь. Пребывание в прошлом только отравляет будущее. Поверь, я знаю. И все еще работаю над этим.

Кип не ответил, а буря продолжала бушевать.

– Спасибо, – прошептала я. – За то, что рассказал.

Он поцеловал меня.

– Спасибо, что простила меня, – гром прогремел снова. – Ты простила меня, не так ли, женушка?

– Да, – сказала я без колебаний. – Я простила тебя.

Это правда. Но мы еще не выбрались из леса страхов. Я это чувствовала.

Глава 22
«Грин-карта»

Я была счастлива, когда получила письмо.

Для меня это не чуждая эмоция. В целом я была счастливой девушкой. До этих гребаных американских горок.

Я пообещала себе не позволять Эммету иметь надо мной власть и превращать меня в какую-то покрытую шрамами тихую женщину, парализованную страхом. На самом деле, я пошла другим путем. Я жила дикой жизнью с тех пор, как приехала в США. Самозабвенно ныряла в новые места и к новым мужчинам. Но всегда держала их на расстоянии вытянутой руки из-за него. Из-за страха, который он во мне породил.

Теперь этот страх вызывал не Эммет. А мой выпирающий живот. Похожая на человека фотография сонограммы на нашем холодильнике. Идеальная детская. Кип, разговаривающий с животом каждую ночь. У нашей маленькой девочки было много сил. Творить, давать мне все или забирать.

С этим было трудно справиться.

Поначалу слишком.

Но теперь я позволила себе погрузиться в это.

В то утро я бросилась к почтовому ящику.

Я надеялась, что в нем упаковка австралийских угощений, которую прислал мне мой единственный оставшийся австралийский друг. Он был единственным человеком, с которым я поддерживала связь. Он вырос в таких же обстоятельствах, как и я. На самом деле хуже. С пьяным отцом, который к тому же оказался гомофобом, поэтому выбивал все дерьмо из своего сына.

Эндрю никогда не скрывал, что он гей, даже когда отец избивал его или придурки в школе обливали его дерьмом – хотя некоторые потом тайно трахались с ним. Он проделал свой путь в пиар-компании, теперь фактически управлял этим гребаным заведением и был замужем.

Мы время от времени общались, и он был единственным человеком, который знал меня с детства. Знал всю мою историю.

И присылал мне посылки, хотя мы не виделись много лет, потому что я была слишком труслива, чтобы мне напоминали о прошлом.

Это была не посылка.

А официальное письмо с печатью правительства США.

Моя рука дрожала, когда я открывала его, уже зная, что в нем содержится.

Одобрение.

Грин-карта.

Вот оно. То, что мне было нужно. То, с чего начался весь этот брак и последующая беременность.

То, что давало мне уверенность – по крайней мере, на несколько лет. Но наш юрист заверил меня, что независимо от того, каким будет наше семейное положение через несколько лет, наличие ребенка, бизнеса и дома на мое имя – все это позволит сохранить мой статус.

Кип не знал, что у меня была личная встреча. Ему не нужно.

Но это он должен узнать.

Потому что это конец нашего брака.

***

Было заманчиво, действительно чертовски заманчиво, засунуть письмо и Грин-карту в ящик для мусора и притвориться, что я их никогда не получала. Но на самом деле это не очень хороший долгосрочный план. Избегание проблем только усугубляло их.

Лучше сорвать пластырь и все такое.

Хотя я еле волочила ноги, когда шла от почтового ящика обратно в дом. И в последнее время я и так передвигалась довольно медленно.

Кип назвал мою походку «ковылянием» один и только один раз.

Хотя он был далеко не настолько глуп и не настолько храбр, чтобы произнести это слово снова, становилось совершенно ясно, что в эти дни я действительно ковыляла, а не ходила. А так ковылять еще месяц.

Не то чтобы я жаловалась. Каждое новое недомогание, каждый толчок в ребра или в мочевой пузырь были просто очередным напоминанием о том, что это происходит.

По крайней мере, ребенок скоро появится на свет.

Оставалось только гадать, что будет со мной и Кипом.

– Я знаю, что в последнее время ты помешана на сахаре, – крикнул Кип, когда я зашла, – но я подумал, что Нора позаботилась об этом. Хотя я давненько не готовил эти пирожные.

Я вошла на кухню как раз в тот момент, когда он вынимал противень из духовки. Повсюду пахло выпечкой, и, несмотря на газы в животе, у меня потекли слюнки. Казалось, ничто не могло утолить мой голод в эти дни, даже надвигающийся распад моего брака.

Может брак действительно распасться, если он с самого начала не был настоящим?

– Вот оно, – я постучала по конверту, жалея, что не могу отложить передачу этой информации и сначала насладиться выпечкой. – Твой выход из этого брака и этой ситуации.

Кип нахмурился, вытирая руки кухонным полотенцем, прежде чем прочитать письмо. Он довольно быстро застыл, ничего не сказав.

Мое сердце упало.

Почему я надеялась на что-то другое?

– Дело сделано, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. – Конечно, это будет выглядеть очень сомнительно, если мы сразу подадим заявление, так что нам придется на некоторое время разойтись, нести какую-то чушь о пространстве, или сознательном расходе, или как там, блять, называют это в наши дни.

Ох, как же хотелось выпить.

Еще один месяц.

Я выпью текилу в родильной палате.

– Через какое-то количество времени мы разведемся, – продолжила я. – Не знаю, каковы твои планы на будущее, но я буду платить тебе ежемесячно, чтобы в конечном итоге выкупить у тебя дом, – я оглядел единственный дом, который у меня когда-либо был. Место, где я хотела растить свою дочь.

– Хотя, вероятно, это растянется на пятьдесят лет, – усмехнулась я, думая о том, сколько Кип заплатил за коттедж на берегу моря в штате Мэн при нынешних ценах.

Моя рука потянулась к животу, и я по-прежнему не смотрела на Кипа. У меня ни за что не хватило бы на это смелости.

– Я не знаю твоих планов относительно ребенка теперь, когда ты… – я хотела сказать «одумался», но это прозвучало бы немного горько. – Передумал, – сказала я наконец, глядя на бушующий океан за окнами. – Я не стану скрывать ее от тебя. Ты может видеться с ней, когда захочешь… если захочешь.

Я не знала, что еще сказать. Я просто стояла посреди своей кухни, глядя на волны и вдыхая запах выпечки, которую Кип испек мне в первый день нашего брака и, вполне возможно, в последний.

Какая, блять, ирония.

Он заговорил не сразу.

Что, конечно, вывело меня из себя. Я схватилась за стойку, чтобы не упасть в обморок. Если он собирался оставить меня – оставить нас – мне нужно стоять, когда он это сделает.

Шаги Кипа были тихими. Я затаила дыхание. Его жар коснулся моей спины, а затем его рука легла мне на бедро, мягко разворачивая меня. Я уставилась на его грудь, все еще не желая или не в состоянии встретиться с ним взглядом.

Мое сердце билось где-то в горле.

Он схватил меня за подбородок, чтобы приподнять его, заставить встретиться с ним взглядом.

Я приготовилась к пустоте, к маске жестокости. Но ее там не было. Его глаза были похожи на тот океан, на который я только что смотрела. Дикие, чертовски красивые.

– Моя жена… моя первая жена… Я любил ее, – сказал он тоном, которого я никогда раньше не слышала. Это было мягко, вымученно, с сожалением. У него даже не было такого тона в ночь шторма. Это пронзило меня прямо в гребаное сердце.

Он крепко держал меня.

– Я любил ее, как мальчик любит девочку, думая, что любовь делает его мужчиной, – продолжил он. – Это не было по-взрослому, это не было сложно. Это было просто. И все могло бы так и остаться, все могло бы остаться просто прекрасно, если бы я не сделал тот выбор, – он вздохнул. – Опять же, я хотел быть мужчиной, не похожим на отца, таким, который не был ограничен жизнью в маленьком городке. Я был эгоистом и искал славы.

Я хотела поспорить с ним, сказать ему, что он не мог быть эгоистом даже тогда. Я хотела сказать ему, чтобы он перестал быть таким чертовски суровым к парню, который делал все, что мог.

– Вначале, я думал, что уезжаю, не беспокоя ее, – сказал Кип. – Да, она очень беспокоилась обо мне и не хотела жить без меня, но она тоже была молода. Искала свою собственную идентичность. И поначалу ей нравился титул «жена военного». Нравилось, что она служила стране по-своему, – он покачал головой, несколько мгновений глядя на океан, прежде чем снова перевести взгляд на меня.

– Реальность всего этого быстро обрушилась на нас, – пробормотал он. – Быстро нанесла удар по нашей чистой, юной любви. Возможно, это не оставило бы шрамов, если бы я не нашел там свое место, если бы у меня не было навыков, которые заставляли меня пропадать все дольше и дольше. Но я это сделал. Я ушел. И ей не очень нравилось быть все время одной. Я не виню ее. Мы должны были любить друг друга. Она думала, что, когда забеременеет, я вернусь домой навсегда. Так думали многие. Я тоже. Пока это не произошло на самом деле. Даже тогда я не был достаточно мужественным, чтобы прекратить убивать и вернуться домой, к своей жизни. К своей дочери.

Его рука легла на мой живот, потирая его, как будто желая убедиться, что он все еще там. Что наша дочь все еще там.

Я знала это чувство. Я пила воду со льдом и растирала живот, чтобы «разбудить ее», когда она слишком долго не брыкалась. Не то чтобы мне часто приходилось это делать, потому что дочь Кипа вышибала из меня дух.

– В конце концов, я не думаю, что она сильно любила меня, – сказал он, шокировав меня.

Я моргнула, глядя на него. Его глаза не слезились от любви, за которую он держался. Они были грустными. Но не задумчивыми.

– От нас с ней ничего не осталось уже тогда. Но я все еще любил ее. За то, что старалась, была со мной. За то, что произвела на свет мою дочь, заботилась о ней.

Он погладил меня по лицу, вытирая слезу.

– Мои чувства к тебе не детские, они немного некрасивые, и чертовски сложные. Я ненавидел себя за то, что полюбил тебя больше, чем ее. Думал, что это делает меня плохим человеком. Без чести.

Он опустил взгляд на живот между нами.

– Доченьку я буду любить ее так же сильно, как и ее сестру, – его голос немного дрогнул, и я прикусила губу, чтобы сдержать рыдание.

– Я буду любить ее точно так же, – он остановился. – Может быть, немного больше, потому что у меня было совсем немного времени, чтобы подарить отцовскую любовь. Во мне ее чертовски много, – его глаза впились в мои. – Я не обещаю, что не совершу ошибок на этом пути, потому что жизнь – долгий срок, а я неидеальный человек. Я облажаюсь. Ты будешь кричать на меня. Я могу накричать в ответ.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня в нос.

– Мы потрахаемся и помиримся, – пробормотал он. – У нас будет беспорядочная жизнь. И ты, наверное, упала с дерева, если думаешь, что я уйду, – его рука скользнула от моего подбородка вниз к левой руке, поднимая ее, чтобы рассмотреть простое золотое кольцо, которое я носила с тех пор, как он надел его мне на палец в пекарне. – Нам нужно купить тебе бриллиант. И устроить еще одну свадьбу.

Для меня было слишком много информации, чтобы переварить ее сразу. Даже при нормальных обстоятельствах, когда я гораздо лучше контролировал свои гормоны. Как бы то ни было, я не могла контролировать это, поэтому перешла от тихого плача к полноценным безобразным рыданиям.

– Ты просишь меня выйти за тебя замуж? – спросила я между всхлипываниями.

Кип усмехнулся, наклонившись, чтобы поцеловать меня в макушку.

– Мы уже женаты, детка, но да, я спрашиваю, хочешь ли ты сделать это как следует. Может, не стоит так напиваться и пялиться на меня, пока идешь к алтарю. Я не возражаю, если ты наденешь красное, – он подмигнул.

Я издала истерический смешок.

– Я надела красное, потому что готовилась к войне, – сказала я.

Он улыбнулся мне, коснувшись большим пальцем моего подбородка.

– И когда ты шла по проходу, ты выглядела как самый красивый солдат, которого я когда-либо видел. Я влюбился в тебя прямо тогда и на месте, даже если был слишком упрямым ублюдком, чтобы признать это в течение…

– Месяцев, – перебила я. – На самом деле, больше года.

– Если хочешь перейти к техническим вопросам, то ты еще не сказала мне этих слов, – поддразнил он.

Я поджала губы.

– На самом деле ты тоже, – бросила я вызов, внезапно испугавшись. В больнице не в счет. Тогда эмоции были на пределе, и с тех пор он не упоминал об этом.

– Я люблю тебя, – сказал он без колебаний. – Мне нравится, что ты капризничаешь по утрам. Мне нравится, что ты ругаешься как матрос. Мне нравится, что ты таскаешь домой кошек. Мне нравится, как ты выглядишь с доченькой в животе. Я буду любить каждую частичку тебя до конца своих дней.

Мои губы задрожали.

– Ладно, это перебор, – сказала я тонким и слабым голосом.

Он усмехнулся.

– Скажешь это в ответ?

– Я не собираюсь этого говорить, потому что ты заставляешь, – огрызнулась я.

Глаза Кипа заблестели.

– Я не заставляю, – ответил он. – Я уже знаю, что ты любишь меня.

Я посмотрела на него.

– Ты не знаешь, что я чувствую, – отрывисто ответила я, борясь с ним в основном инстинктивно, а также потому, что этот разговор был пугающим. Конечно, я замужем за этим человеком, живу с ним и беременна его ребенком, но сказать, что я люблю его, казалось прыжком, на который я не уверена, что способна.

Он поцеловал меня, затем пожал плечами.

– Ты не хочешь говорить это сейчас. Я подожду. В конце концов, у меня впереди вечность.

У меня чуть не подогнулись колени.

Кип отступил назад, не подозревая, с каким трудом я держусь на ногах.

– Ну что, хочешь съесть пирожное?

Я уставилась на этого мужчину. На этого мускулистого, грубоватого, самоуверенного, чувствительного мужчину. На своего мужа.

– Да, – прошептала я. – Давай поедим.

***

– Мам, – сказала я на вздохе.

Я уклонялась от ее звонков. Не то чтобы их было много. Женщина редко выходила на связь. Иногда она присылала мне статьи на Facebook, которые в основном представляли собой дикие теории заговора о Новом мировом порядке и контроле над рождаемостью, хотя в последние несколько лет они перешли к целостным методам лечения и напоминанию о необходимости «заземляться» каждый день.

– Дорогая, – пропела она в трубку легким и жизнерадостным голосом.

Я нахмурилась, глядя на экран своего телефона, включая мировые часы, чтобы перепроверить время в Австралии.

Да, было всего семь утра.

Моя мама не жаворонок. Она редко просыпалась рано, обычно неуклюже выходя из своей спальни в обеденное время. У меня сохранились отчетливые воспоминания о том, как я готовила себе завтрак сама, когда мне было около пяти лет. Как она кормила меня до этого, оставалось только догадываться.

С другой стороны, к тому моменту мой отец бросил ее не в первый раз, и я пришла к пониманию – от разных родственников, с которыми больше не общаюсь, – что до этого она была в некотором роде нормальной. Нормальная – субъективный термин. Мама всегда была «чокнутой».

Из того, что я понял аза эти годы «регулярного» общения, она больше не была «чокнутой» алкашкой. Она была просто «чокнутой». Она не пила. Даже кофе. Лишь чай из одуванчиков, который, как она клялась, был точно таким же на вкус. Я знала, что это не так, потому что она прислала немного, и он пах как вонючая задница.

Я не верила в трансформацию моей мамы. Я готовилась к внезапному прекращению звонков, посылок, странных статей в Facebook. Я готовилась к тому, что мама бросит меня. Поэтому не впускала ее в свою жизнь, чтобы она меня не бросила.

Но нет, все шло иначе. Чай из одуванчиков, медитация, кристаллы и вой на луну. Это удержало мою маму от выпивки и превратило ее в ту версию самой себя, которая всегда скрывалась под пропитанной вином внешностью.

Но я все равно не впускала ее.

– Послушай, я занята, – солгала я. Хотя сидела в детской, смотрела на океан и ела горстями «M&Ms».

– О, я знаю, – пропела она. – Ты там, в США, живешь своей сказочной жизнью. Я так рада. Горжусь тобой.

Что-то сжалось у меня в животе. Что-то отдаленно напоминающее чувство вины. За то, что уклонялась от звонков, за то, что никогда не звонила ей на день рождения. Или на рождество.

В детстве она не праздновала мое рождение. Но последние десять лет прилагала усилия. Она звонила. Присылала подарки – в основном кристаллы и звуковые чаши. Но было совершенно очевидно, что она пыталась наверстать упущенное.

Я упрямо сопротивлялась всем этим попыткам, мои раны были слишком глубоки, а гнев все еще горяч после стольких лет.

Взрослея, я представляла себе, какой должна быть «мать». Та, у кого все в порядке. Которая знала, что лучше для ее детей, для нее самой. Но теперь, когда я сама почти стала матерью, поняла, что я все та же личность, которой была. Во мне ничего волшебным образом не включилось. Я все еще была собой. Проблемы, которые были до беременности, все еще остались. Некоторые из них увеличились в десять раз.

В последнее время я думала о своей маме и ее проблемах. Она забеременела слишком рано, росла в неблагополучной семье, ни хрена не понимая, что делает. Это не оправдание, но она также была обремененным ребенком, за которым нужно было присматривать, поддерживать жизнь.

Я осмотрела детскую. Ту, которую бабушка моего ребенка оформила практически в одиночку. Подумала о ежедневных доставках, которые получала от Дейдре, детские принадлежности и всякие крема для меня. Ваучеры на дородовой массаж. Она уже заботилась обо мне и, скорее всего, избалует свою внучку.

Моя собственная мать даже не знала, что станет бабушкой. Я думала, что смирилась с этим.

Оказалось, что нет.

Я прикусила губу.

– Думаю, там у тебя больше возможностей, и расстояние полезно… учитывая, что твой бывший придурок, – разглагольствовала моя мать.

Хотя она, возможно, сильно облажалась в моем детстве, она была рядом со мной, когда я ушла от Эммета. Она была чертовски взбешена. Готова была убить его. Она отдала мне все деньги, которые скопила – а их было немного – чтобы помочь оплатить адвоката.

Но этого было недостаточно. По крайней мере, тогда.

– В любом случае, – сказала она, – мне нравится, что ты там, но будь осторожнее. То, что они добавляют в свою еду, здесь запрещено законом. Обязательно мой все фрукты и не пей воду из-под крана. Ты рассматривала возможность добавления живой грибной смолы в свой рацион? – спросила она. – Я пришлю тебе немного. Это великолепно. В нем содержится так много минералов…

– Мам, я беременна, – выпалила я, зная, что она не остановится, чтобы перевести дух. – И замужем, – добавила я, подумав, что лучше всего сказать все сразу.

На другом конце провода повисла тишина.

Мне удалось лишить маму дара речи.

На секунду.

– Срань господня! – завопила она. – Сколько?

– Восемь месяцев, – сказала я, поморщившись.

Еще одна пауза. Наверное, ей больно. И я чувствовала себя виноватой за это.

Моя мама была не из тех, кого можно долго сдерживать.

– У тебя есть доула? – спросила она. – Роды будут дома? В позе лотоса можно пережать пуповину.

– Черт возьми, мам, нет, – ответила я.

– О, ладно, все в порядке, я смогу во всем разобраться, – рассеянно сказала она.

Я замерла.

– Что?

Я готова поклясться, что услышал щелчок на другом конце провода. Щелчок, похожий на щелчок компьютерной мыши.

– Ну, я не приеду сразу, потому что у меня собрание лунного круга. Это твой первый ребенок, так что ты родишь с задержкой, – она сделала паузу. – Ну, дорогая, конечно, это не твой первый ребенок, – поправила она. – Другие не были готовы к этому миру, но, тем не менее, они драгоценны, и они были здесь.

Мое сердце сжалось.

В другой раз моя мама была рядом со мной.

Когда я потеряла третьего ребенка. Когда была настолько загнана в ловушку, одинока и сломлена – и я выпила бутылку вина, – что мне некуда было обратиться, я позвонила своей маме.

И она пришла. Тогда она пришла ко мне.

Еще одна частичка ее заботы, о которой я забыла.

– Подожди, ты едешь сюда? – уточнила я.

– Конечно, я, черт возьми, приеду, – сказала она. – Это мой первый внук. И я буду нужна своей дочери. Я сертифицированный тренер по лактации. Грудь – это самое лучшее, дорогая, и я покажу тебе, как правильно расположить сосок…