Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Энгус Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Вы нынче красавица, миссис Хеннеси, не взыщите за дерзость, это ваше серое платье, шифон, так, кажется, называется, прелесть, все равно как дымка над морем.

Но Стелла, приложившая столько усилий, чтобы сохранить свое положение на общественной лестнице, не дала сбить себя с толку поэтичными сравнениями. Для нее-то, во всяком случае, беззастенчивый флирт был слишком тесно связан с соображениями карьеры.

– Выпили вы лишнего, вот я вам что скажу, – резко одернули Тома изящно подмазанные губки, а младенческие глаза были жесткие, как башмачные пуговицы. «Ух ты, дрянь паршивая», – пробормотал он чуть слышно.

«Десять центов за танец, такая цена, дрожат колени, ноет спина», – играл оркестр, и Глория подпевала. Брюс вел ее в медленном фокстроте, она почти лежала в его объятиях. Вот было бы замечательно, думала она, служить где-нибудь платной танцоршей и для заработка каждый вечер танцевать с сотнями мужчин. «Кавалеры любезны, отбоя нет, а чулки все в дырках, сквозят на свет, – пела она. – Я здесь до закрытия каждый день, плати и танцуй, кому не лень».

– В песенке-то этой правда, черт возьми, – сказал Брюс, и у него даже голос сорвался, до того это показалось ему трагично. Бедные девочки, разнесчастная у них жизнь, изволь танцевать с любым скотом, лишь бы платил. И Глория вдруг тоже увидела это в таком свете и расплакалась.

– Брюс! – всхлипнула она. – Брюс. – И уткнулась головой ему в плечо.

– Полно, полно, малютка, – отозвался он ласково.

Рыжие кудряшки Берты плясали в воздухе в такт ее неуклюжим прыжкам, она крепко держалась за Грирсона и улыбалась ему, обнажая черные зубы. Золушка нашла своего принца, мечта сиротки сбылась.

– Ты зачем, мое солнышко, смотришь по сторонам? – спросила она. – Нечего тебе водиться с этими потаскушками, ты смотри на меня.

В его глазах изобразился такой ужас, словно он взглянул на медузу Горгону. И рассыльный тоже с тревогой поглядывал на старого сэра Чарльза, тыкавшего его пальцем в грудь.

– Плечи тебе надо развернуть, голубчик, – говорил старик. – Дай срок, наденут на тебя мундир да поучат дисциплине. Немножко муштры – вот что тебе требуется.

Старая миссис Манн все улыбалась своим мыслям.

– Мне, право же, кажется, что ваша мама чуточку geschwimpt^[14], – сказала Инид своей приятельнице Руби, это словечко она подхватила, когда ездила с экскурсией на Рейн.

– Мама, тебе нездоровится? – спросила Руби, но ее мать уже обратилась к миссис Тэлфорд-Рич, стоявшей возле ее кресла.

– Так странно, – сказала она, – сегодня у нас только Руби надела бандо.

Швейцар Том издали разглядывал Клер. Что и говорить, хороша, особенно эти темные глаза и иссиня-черные волосы. И сразу видно – гордячка, высокого полета птица, не то что управляющая. С такой переспать – будет чем похвастать, не говоря уж об удовольствии.

– Окажите мне честь, мэм, разрешите вас пригласить, – выпалил он, и его синие ирландские глаза плясали, а вся повадка показывала, какой он простодушный, благоразумный юноша.

– Очень мило с вашей стороны, Том, – протянула Клер. – Не откажусь… Вам кто-нибудь говорил, что вы прекрасно танцуете? – спросила она полчаса спустя, когда они все еще вальсировали.

– Это вы, наверно, меня вдохновили, такая красавица, да в таком прелестном белом платье, – сказал Том и обратил на нее до того честный взгляд, что она почувствовала: на такого нельзя сердиться. Ну, Том, подумал он, дело в шляпе.

По мере того как вино размывало скованность, происходило смешение сословий. Угодливость работников стала сменяться презрением, с каким они всегда относились к чуть завуалированному беспутству тех, кого обслуживали. Постояльцев фривольный тон персонала удивил – откуда им было знать, что условия труда в этом отеле способны привлечь лишь грязную пену с того огромного потока рабочей силы, который кризис выплеснул в Лондон. Впрочем, свой к своему поневоле тянется. В сущности, господа и слуги в равной мере принадлежали здесь к разряду «люмпен».

Они встали в круг, чтобы песней встретить наступающий 1932 год, и над ними заколыхались воздушные шары – красные, синие, зеленые, серебряные: колбасы, луны. Клер крепко сжимала руку Тома, и ее звучное контральто выводило «За счастье прежних дней», перекрывая все остальные голоса. Берта сдавленным шепотом сообщила свое новогоднее пожелание на ухо Грирсону. Инид, стоявшая рядом, вздрогнула от неожиданности – ей послышалось ужасное слово, из тех, что не произносят вслух. Миссис Манн тоже что-то прошептала, но ее пожелание как будто сводилось к тому, чтобы в 1932 году носили больше бандо, а Руби поклялась себе, что в жизни больше не пойдет ни на один бал. Сэр Чарльз держал свой воздушный шар в руках.

– Уповаю, что в наступающем году будет больше товарищества между людьми, – произнес он высокопарно. – Следуя примеру Ахилла… – Но не докончил фразу, потому что шар внезапно лопнул прямо у него под носом, так что рассыльный в полном восторге чуть не подавился от смеха. Брюс, сидевший в сторонке без пары (Глория ушла «в одно местечко» поправить лямку), загрустил и решил про себя больше не иметь дела с женщинами. Тому вспомнилось что-то, когда-то услышанное в мюзик-холле. «Обещаю весь год эту радугу дивную хранить в благодарной душе», – проговорил он и с облегчением убедился, что именно такой сентиментальной белиберды и ждала от него Клер.

Откинувшись в кресле, полузакрыв глаза и пуская колечки дыма, она произнесла то цинично-остроумное обещание, что повторяла уже пять лет подряд.

– Обещаю, – протянула она, – вести себя хорошо всякий раз, как усмотрю в этом пользу… – и добавила все с тем же смешком: – для себя, – но почему-то ей самой эта немудреная шутка показалась сегодня более осмысленной, чем когда-либо. Видно, и в самом деле есть на свете что-то, кроме тряпок, подумалось ей, и она устремила взгляд в самую глубину ирландских глаз Тома.

Жесткий, капризный голосок Стеллы Хеннеси вторгся в их грезы.

– А я и не знала, что вы социалистка, миссис Тэлфорд-Рич, – сказала она, и глаза ее были не глаза, а удивленные голубые шарики. – Вы, я вижу, твердо вознамерились сломать классовые барьеры. Надо будет и мне принять новогоднее решение – по проблемам труда, – добавила она сухо и бросила на Тома взгляд презрительный и угрожающий.

Однако еще до конца праздника Стеллу Хеннеси ждали и более серьезные неприятности с персоналом. Четверть часа спустя направляясь к себе в контору, она шла мимо маленькой гостиной в пристройке. Через приоткрытую дверь, в слабом свете, падавшем из окна, она увидела две фигуры – Глория на диване, а поперек ее Брюс, у нее платье совсем съехало с плеч, и он ласкает ее полные обнаженные груди. Стелла отпрянула от двери, чтобы ее не заметили. У Глории вырвался пьяный смешок.

– Небось, вы так и с мамашей Хеннеси забавляетесь.

Брюс икнул.

– Да ну ее, старую корову. По мне, лучше из кокосового ореха молоко выжимать.

У Стеллы тошнота подступила к горлу: боже мой, да стоит ли терпеть эту каторгу даже ради того, чтобы Поль мог окончить курс в Мальверне.

– «Если это вина, тогда я виновен, виновен в любви к тебе», – промурлыкал Том своим вкрадчивым ирландским тенорком.

– Красив до неприличия, – сказала Клер. В конце концов, ни леди Чаттерли, ни жена Пентефрия не уронили себя в глазах общества. А чем она хуже?

– Вы ослепительны, вы бесконечно прекрасны, – отозвался Том. Это было та-к похоже на кино, что собственные слова безудержно увлекали его все дальше. – Чтобы такая красота пропадала даром – да это преступление, – продолжал он. И в Клер, прорываясь сквозь наслоения снобизма и наигранной пресыщенности, развевая даже плотные облака жалости к себе, столько лет обволакивавшие ее чувства, стало просыпаться желание. Как часто она уверяла других, что одевается элегантно только для собственного удовольствия, все это ложь, чепуха, куда приятнее одеваться элегантно, чтобы доставить удовольствие мужчине.

– Можно я к вам приду ночью? – хрипло спросил Том, но тут же с огорчением сообразил, что она ведь спит в одном номере с Брюсом. – Я вам покажу, где меня найти, где мы вкусим блаженства.

Клер улыбнулась ему сквозь счастливые слезы.

– Может быть, – сказал она. – Может быть.

Сэр Чарльз через всю комнату запустил серпантином в рассыльного. «Страх не сумел спастись, любовь догнать сумела», – затянул он, но на этот раз Фрэнсис Томпсон оказался неправ: в следующую минуту рассыльный улизнул через обитую зеленым сукном дверь в служебные помещения.

– Что ж ты не танцуешь, Руби, – сказала старая миссис Манн. – И смотри-ка, милочка, твое бандо съехало набок.

– А пропади оно пропадом! – крикнула Руби и, сдернув бандо с головы, швырнула его на колени матери. – Я за весь этот чертов вечер ни разу не танцевала! – И в слезах выбежала из комнаты.

– Я сразу заметила, что у Руби сегодня нервы пошаливают, – сказала ее приятельница Инид.

Из буфетной при столовой появилась торжествующая Берта, ведя за руку совсем скисшего Грирсона. Лицо ее светилось счастьем, жизнь дала ей все, о чем она мечтала. А Грирсон был белее мела, и у парадной лестницы его вырвало.

– Подтянись! – крикнул его коллега-медик. – Прошу извинить, друзья, сейчас я его уложу, пусть проспится.

– Объяснять, как снисходительно отнеслась к вам администрация, вероятно, нет смысла, – сказала Стелла Хеннеси, и ее ротик округлился наподобие розового бутона, отчего она стала похожа на младенца, в которого вселился злобный бес. – Ваше сословие не способно на благодарность. После вашего позорного сегодняшнего поведения вам, конечно, не будет предоставлена льготная неделя, о которой все вы вечно толкуете. Я могла бы вас выгнать сейчас же, сию же минуту, но так и быть, можете убираться завтра, только с самого утра. Вы меня слышите? – Она резко повысила голос, потому что Глория как-то странно на нее смотрела. – Или так напились, что уж ничего не соображаете?

А Глории и правда впору было играть роль Пьянства в старинной аллегории. Она сидела напротив Стеллы в конторе, куда ее срочно вызвали, розовое атласное платье было разорвано и еле держалось на плечах, розовые искусственные цветы свисали на лицо вперемешку с темными кудрями, губная помада размазалась по щекам, она то и дело облизывала пересохшие губы. Но даже в таком виде она была так непростительно молода, что у Стеллы вдруг лицо перекосилось от бешенства и ревности.

– Мерзкая тварь! – это был уже истерический визг. – Вон отсюда! Вон!

Глория поднялась с вызывающим пьяным достоинством.

– Дура ты старая, – сказала она, уже не стесняясь в выражениях. – Никуда ты меня не прогонишь, и не мечтай. Я слишком много чего про тебя знаю, мое золотце, старая ты шлюха…

Брюс побрел прочь. Не очень-то приятно было слушать эту женскую перепалку за стеклянной дверью конторы. И как-то обидно показалось, что в своей ненависти друг к другу они совсем забыли о нем. Мужчине здесь делать нечего, думал он, медленно возвращаясь в гостиную.

Клер стояла у кадки с гортензией. Пробудившееся физическое желание придало жизни всем ее чертам, такой он не видел ее с первых лет их брака. Он подошел к ней.

– Ну что, Пумпи, потанцуем?

Давнишнее ласкательное прозвище, которого она не слышала столько лет, странно подействовало на Клер, она прекрасно знала, что эта внезапная вспышка интереса – всего лишь краткий эпизод на фоне их устоявшейся жизни, знала и то, что не испытывает ответного чувства, что будет горько жалеть об утрате своего влечения к Тому, но сила привычки победила, она не могла отказаться от такой возможности подновить обтрепавшиеся брачные узы.

– С удовольствием, милый, – сказала она и загасила сигарету. Когда Том принес виски, за которым она его посылала, они уже приготовились танцевать. Пьяный болван, подумал Том, сумел-таки втереться.

– А я помню, вы этот танец обещали мне, миссис Тэлфорд, – сказал он и чуть заметно подмигнул из-за плеча Брюса.

Никогда еще Клер так не удавалась имитация найтсбриджского тона, как сейчас.

– Ах, Том, – ответила она, – какой ужас, я совсем забыла… Я тебе еще не рассказала, милый, – обратилась она к Брюсу, – как трогательно Том заботился обо мне весь вечер… Но теперь, когда соизволил появиться мой злосчастный муж, придется мне, очевидно, в награду последить за ним построже.

– Большое спасибо, Том, что проявили заботу о моей благоверной, – сказал Брюс, уже удаляясь в танце. – Когда-нибудь, когда вы будете женатым человеком, я вам окажу такую же услугу.

«Черт, вот уж стерва так стерва, – процедил Том сквозь зубы. – А я-то думал, что дело в шляпе».

Оркестр сыграл еще только два-три танца, однако все сошлись во мнении, что Тэлфорд-Ричи были лучшей парой на балу, да что там, если бы не они, то и говорить было бы не о чем.

– Один вечер можно и постараться ради прислуги, – протянула Клер. – Не так уж это трудно, всего один вечер за целый год.

Сэр Чарльз выглядел таким жалким, когда в красной бумажной короне, с деревянной погремушкой в руке готовился отбыть к себе в номер.

– Увы, дорогая, вы правы, – сказал он. – Сатурналии кончились.

Перевод М. Лорие

Realpolitik*^[15]

Джон Хобдей присел на край письменного стола и по-мальчишески поболтал ногой. Подождал, пока сотрудники рассядутся, и лишь тогда с непринужденностью, вполне, впрочем, продуманной, начал:

– Я знаю, у вас дел по горло. У меня, между прочим, тоже, – сказал он с насмешливой дерзкой улыбкой, которой обычно приправлял такого рода шутки. Против ожиданий в ответ засмеялась лишь его секретарша Вероника. «Видно, совещание будет не из легких», – решил Джон и продолжал: – Поэтому я не стану тратить ваше время попусту. Но мне думается… – Он замолк и, пока миссис Скраттон суетливо переставляла стул так, чтобы солнце не било ей в глаза, постукивал карандашом по столу. – Готовы? – спросил он со сверхучтивой улыбкой. – Отлично. Итак, начнем сначала. Как я уже сказал, у всех у нас дел по горло, и тем не менее, думается мне, пришла пора провести небольшое совещаньице. Я здесь уже неделю, и, хотя я с большой пользой побеседовал с каждым из вас, мы еще не собирались вместе, чтобы наметить наши планы.

Ни один из трех слушателей никак не отреагировал на его слова. Вероника, помнившая, с какой легкостью он в войну прибирал к рукам любой отдел министерства, куда бы его ни направили, отметила про себя, что он взял не тот тон: он не понимает, что здесь он столкнется с верностью науке, взглядам, а ее перебороть куда труднее. Чуть было не решила: пусть выпутывается сам, но сила привычки взяла верх.

– Я уверена, что потребность в совещании испытывают все, – сказала она проникновенно. Расчет был точен: Джон преодолел замешательство – ее преданный лай в трудную минуту вывел его на правильную дорогу. Миссис Скраттон попыталась его обескуражить. Она зашуршала бумагами на коленях и громко шепнула майору Сарсону: «Наши планы». Сказал бы честно: «Мои планы». Но ее реплика запоздала, момент был упущен. Джон лишь сдвинул брови, в результате вспыхнула сама миссис Скраттон и, чтобы скрыть смущение, снова закурила.

– Как вам известно, – продолжал Джон, и по его победному напористому тону Вероника поняла: в нем воскрес нахальный демагог, сам опьяняющийся величием прожектов, которые он развертывает перед своими слушателями, – у меня большие планы насчет Галереи. Я, конечно, никакой не знаток, не чета вам, но я думаю, именно поэтому душеприказчики сэра Харолда и остановились на моей кандидатуре. Они понимали, что у вас тут и так с лихвой всяких ученых и специалистов, и поэтому Галерее нужен опытный администратор, который приучен охватывать проблему в целом, привык смотреть, скажем так, не вглубь, а вширь. Вот почему душеприказчики пригласили меня. И все же буду с вами откровенен. – Джон откинул со лба темную курчавую прядь и простодушно воззвал к своим слушателям: – Без вашей помощи, без помощи моих сотрудников мне ничего не добиться.

Майор Сарсон поморщился. Его коробило от театральных ухваток и зычного голоса Джона, вдобавок ему дуло в ноги. «Ну и тип, – подумал он, – ни дать ни взять методистский проповедник».

– Всю эту первую неделю вы мне здорово помогали, – продолжал Джон. – Просто здорово. Теперь можно признаться: поначалу я очень робел. Вы тут работаете с незапамятных, времен, знаете коллекции вдоль и поперек, привыкли вести дело на свой лад, а главное, у вас есть неоценимое преимущество: вы знали сэра Харолда, слышали от него самого, почему он приобрел тот или иной экспонат, какие цели он преследовал, жертвуя обществу сокровища, собранные им за долгую жизнь с таким вкусом. Я был уверен, что вы встретите меня в штыки, да я и сам бы так вел себя на вашем месте.

На лицах слушателей ничего не отразилось.

«Зря он бьет на чувства, – думала Вероника. – Идеалисты народ крепкий, их этим не проймешь».

«Олухи несчастные, – думал Джон, – им дается возможность превратить этот захудалый, жалкий провинциальный музеишко в учреждение национального масштаба, а они еще артачатся. Ладно, пусть они своей пользы не понимают, но становиться себе поперек дороги я не позволю. Будут плясать под мою дудку, а нет – они тут не задержатся». Голос его зазвучал резче, уже не так простодушно и дружелюбно.

– Я не без пользы побеседовал с каждым из вас, выслушал ваши соображения. Кое в чем наши мнения совпали, кое в чем – нет. Вы считаете, что все к лучшему в этом лучшем из миров, а я считаю, что назрела необходимость в переменах, что вашей работе недостает размаха, что организацию дела – скажем прямо – надо осовременить, и Совет целиком разделяет мое мнение.

С каждой фразой Джона детская мордашка Тони Парнелла все больше мрачнела. Подумать только, Галерею возглавляет этот пройдоха, завзятый карьерист, которому недоступны ни замыслы, ни планы сэра Харолда. Да он расхохотался Тони в лицо, когда тот заговорил с ним о метафизических аспектах живописной техники. А Тони так рассчитывал стать хранителем. Сам сэр Харолд не раз говорил: «Младшему из моих соратников, вот кому я передам эстафету», а эти тупые деляги, которым поручили управлять состоянием сэра Харолда, взяли и поставили во главе Галереи этого типа. Майор Сарсон и миссис Скраттон слишком стары, им не под силу с ним бороться, поэтому перед совещанием Тони вызвался дать ему отпор. Итак – сейчас или никогда. Тони покраснел до ушей, открыл рот и от волнения пустил петуха. Джон улыбнулся Веронике.

– Совет вряд ли мог разделить наше мнение, поскольку он не имел возможности его выслушать, – пропищал Тони.

– Парнелл, голубчик, – сказал Джон до обидного покровительственным тоном. Старики не вызывали у него злобы: рухлядь, им давно пора на свалку, но Тони он не переваривал – слишком много о себе понимает, чистоплюй, тоже еще бескорыстный служитель науки, – зря вы тревожитесь. Как только приведете свои мысли в порядок, идите прямиком в Совет, убеждайте их на здоровье. Только я на вашем месте говорил бы с ними попроще, без этих ваших ученых словечек; Совет всегда готов нам помочь, но там всего-навсего деловые люди, и они вряд ли вас поймут. Послушайте меня, спуститесь с небес на землю, а впрочем – дело хозяйское.

Миссис Скраттон нервно перебирала пуговицы на своем клетчатом твидовом пиджаке.

– Зачем же терроризировать мистера Парнелла? – сказала она.

– Ну, если дамы за Парнелла, – игриво сказал Джон, – тогда я – пас, – и возликовал, увидев, как насупился Тони.

– Прошу вас не вмешиваться, – огрызнулся Тони, и у миссис Скраттон запрыгали губы.

«Ах, так, значит, несмотря на мужскую стрижку и строгую рубашку с галстуком, она легко пускает слезу, – смекнул Джон. – Запомним».

– Миссис Скраттон хотела вас поддержать, Парнелл, – сказал майор Сарсон. – Не будем забываться.

Джон подавил зевок.

– Когда эта дружеская междоусобица кончится, – сказал он, – я намечу наши обязанности в общих чертах. Я вижу их так: реклама, посетители – это ваша забота, Парнелл, экспозиции – миссис Скраттон, научная работа – майор Сарсон. Мисс Клей, – он указал на Веронику, – на подхвате. Ну, а я буду ваша защита и опора, вы будете за мной, как за каменной стеной.

Майор Сарсон нетерпеливо взглянул на часы.

– Совершенно с вами согласен, майор, – сказал Джон. – Чем раньше мы закончим, тем лучше. Порядочные люди не заседают после открытия пивных.

Старик изменился в лице: до сих пор никто не осмеливался во всеуслышанье намекать на его широко известную слабость.

– Начну с рекламы, – сказал Джон. – Вы хорошо поработали, Парнелл, но этого мало. Мы ждем от вас большего. Вы работаете с огоньком, и в этом залог успеха, но только залог. Вы как нельзя лучше обеспечиваете наших посетителей лекциями и каталогами, но вы ждете, пока они придут в Галерею, а их надо тащить силком. Предвижу, что вы скажете: «Сами придут, если интересно». Но не слишком ли много вы хотите от нашей бедной, усталой, замороченной публики? Галерею надо как следует подать. Ведь нам приходится соперничать с кино, с футболом, не говоря уже о радиопередачах. Словом, Галерея нуждается в рекламе, а реклама без цифр невозможна.

Джон замолчал и взял со стола папку.

– Там есть все цифры, – надулся Тони.

– Знаю, – сказал Джон, – но какие-то они слишком общие, согласны? «Столько-то человек посетило Галерею пятого августа, столько-то третьего ноября». А что это за люди? Кого мы обслуживаем? Китайцев, продавщиц, фермеров или просто глухонемых? Чтобы эти цифры заговорили, надо их разбить на группы: столько-то иностранцев, столько-то посетителей старше сорока лет, столько-то до двадцати. Тогда мы получим наглядную картину. Подработайте-ка ваши данные в этом направлении, а потом потолкуем.

Тони хотел было объяснить, почему это невозможно, но Джон мановением руки остановил его.

– Нет, нет, у нас времени в обрез, а прежде чем перейти к экспозициям, я хочу поднять еще один вопрос. – Миссис Скраттон поплотнее запахнула твидовый пиджак. – О лекционном зале. На прошлом заседании Совета сэр Луис Криппен упомянул, будто его археологическому обществу было отказано в зале. Что вам об этом известно?

Тони Парнелл замялся.

– Видите ли, – сказал он. – Собственно говоря, лекционным залом ведает миссис Скраттон.

– Разве это не по вашей рекламной части? – спросил Джон.

– Верно, – сказал Тони. – Только… э… миссис Скраттон…

– Понятно, – сухо сказал Джон. – Тогда, может быть, миссис Скраттон просветит меня.

Седую шевелюру заколыхала непроизвольная дрожь, предвещающая, что старческий паралич не за горами.

– Сэр Луис просил зал на вторник, а вторники закреплены за мисс Копли, – сказала миссис Скраттон.

– За мисс Копли?

Миссис Скраттон поняла, что вопрос носит риторический характер, и попыталась осадить Джона.

– Мисс Копли – верный старый друг Галереи, – сказала она. – Уже много лет кряду мисс Копли по вторникам читает у нас лекции школьникам.

– Все это так, – сказал Джон, – и тем не менее я полагаю, что пожелание сэра Луиса надо учитывать в первую очередь.

– Решительно не согласен, – сказал майор Сарсон. – Это было бы в высшей степени несправедливо.

– Вот именно, почему следует оказывать предпочтение сэру Луису? – спросила миссис Скраттон.

– Откровенно говоря, – сказал Джон, – потому что, будь мисс Копли хоть наш старый-престарый друг, сэр Луис – друг влиятельный, а Галерее нужны влиятельные друзья.

И тут перед миссис Скраттон как наяву возник сэр Харолд, этот новый Эразм, последний из гуманистов. И майору Сарсону вспомнилось крепкое рукопожатие старого друга, его мужественный твердый голос. «Сарсон, – говорил он, – эти деньги достались мне не по заслугам. Так пусть они пойдут на поощрение научных заслуг».

У обоих стариков выступили слезы на глазах.

Джон повернулся к Веронике.

– Мисс Клей, вы не слишком загружены, – сказал он, – поэтому возьмите-ка на себя лекционный зал. А в сложных случаях прошу обращаться ко мне.

Миссис Скраттон попыталась возразить.

– И слушать ничего не хочу, – сказал Джон. – Не допущу, чтобы вы забивали себе голову всякой ерундой, для этого мы все вас слишком ценим. Кроме того, если заняться экспозициями по-настоящему, у вас просто-напросто ни на что не останется времени.

Тони Парнелл даже привстал со стула.

– Я всегда считал, что лекционным залом ведает рекламный отдел.

– И я так считал, – сказал Джон, – но вы меня переубедили. Теперь перейдем к экспозициям. Похоже, ни в одной отрасли нашей работы не произошло за последние годы таких коренных изменений, как здесь. Взять хотя бы Филадельфийский отчет и выпуски Канадской ассоциации, – улыбнулся он миссис Скраттон. Она вдруг почувствовала страшную усталость: она держала эти издания в руках, но так и не собралась с силами их прочесть.

– Впрочем, не мне вам о них говорить, – продолжал Джон. Он испустил восторженный вздох. – Поздравляю, сердечно поздравляю. Мало сказать, что ваша экспозиция миниатюр обращает на себя внимание, миниатюры представлены так, что на них просто нельзя не обратить внимания. Я уверен, – миссис Скраттон, что вам так же, как и мне, жаль, что и другие наши коллекции – драгоценности, к примеру, или оружие – представлены не так же любовно. Но вашей вины тут нет. В одиночку вам не справиться – вот в чем дело. То же относится и к научно-исследовательской работе. Я не хочу конфузить майора Сарсона и не стану рассказывать, как ценят майора в ученом мире, – взмахом руки он указал на старика, и тот побагровел, – упомяну лишь о том, что всем нам известно: для Галереи высокая честь иметь в своем штате крупнейшего в мире знатока голландской школы и крупного знатока живописи вообще. Хотя мне, к слову сказать, кажется, что майор не в восторге от современных художников. Мне, как и майору Сарсону, иной раз хочется, чтобы в Галерее была представлена только живопись. Но, к сожалению, это не так. Я сочувствую отношению майора к этим «треклятым», как он выразился в нашей беседе, «чашкам и плошкам», – он покровительственно хохотнул, – но боюсь, что специалист по керамике нас не поймет. Откровенно говоря, – сказал он, повернувшись к майору Сарсону, – стыд и срам отрывать крупного ученого от серьезной работы. Вы спросите меня, как я думаю исправить положение дел? В три раза увеличив штаты, отвечу я. Со следующего месяца к нам начнут прибывать новые сотрудники – среди них будут и студенты, и более опытные работники других галерей и музеев.

Воцарилось молчание. Первой нарушила его миссис Скраттон.

– Совету известны ваши планы?

– Разумеется, – сказал Джон, – и он полностью их одобряет.

– Члены Совета понимают, какие это повлечет за собой расходы? – спросил Тони, единственный практик Галереи.

– В Совете сидят деловые люди, они знают, что без затрат прибыли не получишь. – Джон окинул собравшихся взглядом. – На сегодня, пожалуй, хватит, – сказал он. – Я знаю, что вы будете помогать нашим новым сотрудникам так же охотно, как помогали мне, пойдет ли речь о передаче опыта или – что не исключено – о работе под их началом.

В голосе Джона прозвучала откровенная издевка.

– Следует ли вас понимать так, что мы перейдем в подчинение новым сотрудникам? – спросила миссис Скраттон.

– В тех случаях, когда будут приглашены крупные специалисты, вопрос о старшинстве, возможно, придется пересмотреть, – сказал Джон.

– Вы, надеюсь, понимаете, что в таком случае мы подадим в отставку, – сказал майор Сарсон.

– Это будет большой потерей для Галереи, но неволить вас мы, конечно, не можем. – Джон распахнул дверь и легким поклоном дал понять присутствующим, что они свободны.

– Ну и лихо же ты врешь, – сказала Вероника. – Неужто Совет утвердил это твое новое штатное расписание?

– Вероника, когда ты наконец поймешь, что правда – понятие относительное? – сказал Джон.

Вероника с минуту рассматривала пол.

– Пойду сварю тебе кофе, – сказала она чуть погодя.

– Валяй, – сказал Джон. – От побед меня всегда разбирает жажда. Когда я думаю, что эту троицу ждет несколько неприятных недель – и по заслугам, – у меня душа радуется. Расхлябанность заслуживает наказания.

– М-м, – неопределенно промычала Вероника.

– Это еще что такое? Уж не поймалась ли ты на их душещипательные разговоры о сэре Харолде?

– Вовсе нет, – сказала Вероника. – Я беспокоюсь не об этих недотепах, а о тебе.

– Обо мне? – сказал Джон. – Почему?

– Уж очень ты круто берешь, – сказала Вероника. – Это вредит твоему обаянию, а в нем залог твоего успеха. – И вышла варить кофе.

«Да, Вероника попала в точку», – подумал Джон и решил впредь вести себя поаккуратнее. А вообще-то такие колкости подрывают самоуважение. Вероника, конечно, ему предана, но уж слишком хорошо она его знает, видит, можно сказать, насквозь. Обаяние для успеха штука важная, но самоуважение еще важнее. И он стал намечать дальнейшие перемены в штатном расписании: пожалуй, теперь секретарша без диплома ему уже не годится.

Перевод Л. Беспаловой

Бестактный гость

– Он очень сдал, – сказала Маргарет. – Ужасно постарел, стал какой-то угодливый.

– Тюрьма и не таких ломает, на то она и тюрьма, – сухо заметил ее муж.

– Тебе все просто, можно трезво рассуждать, судить, искать умные объяснения. А мне Артур брат, и сколько ни объясняй, все равно тошно смотреть, как он тут без конца теребит галстук или оттягивает пальцем воротничок, величает полковника Гордона «сэром», поддакивает каждому твоему слову, вскакивает, стоит мне шевельнуться. Прямо жалкий мальчишка, который пришел хлопотать о месте после второразрядной закрытой школы, – но ему ведь не девятнадцать, ему шестьдесят, пойми, Малькольм, шестьдесят!

– А знаешь, – сказал Малькольм Таррант, ставя рюмку портвейна на маленький столик, – нам с тобой даже представить трудно, какую роль сыграла закрытая школа в жизни Артура. Когда я заезжал к нему в Тамкастер, меня поразило, до чего большое значение придает ей публика в городке. Благодаря ей он добился веса, стал управляющим в банке… точно это не школа, где его когда-то учили, а пропуск на самый верх. А в последнее время она и вообще стала для Артура чем-то вроде спасательного круга. Нам порой кажется, будто в тюрьмах сидят одни выпускники закрытых школ, каждый с незаконно присвоенным военным званием и усами щеточкой – «питомец закрытой школы за решеткой!»… но газеты потому и поднимают шумиху, что это редкость. Одному богу известно, какой ажиотаж начинается среди всяких там рецидивистов – да и надзирателей, если уж на то пошло, – когда к ним попадает такая птица… мы часто разглагольствуем об ужасах войны, но что может быть кошмарнее унтер-офицерского подобострастия. В общем, подобострастие подобострастием, но поверь – Артур извлек из всего этого большую выгоду.

Глубокие темные глаза Маргарет не выдавали смятения, но тонкие, чуть подкрашенные губы плотно сжались, а тапирий нос, достойный карандаша Эдварда Лира, побелел еще больше. Она поплыла через комнату подбросить полено в просторный камин, и ее роскошное вечернее платье из серебристой парчи зашелестело, замерцало в отблесках яркого пламени. Крошечная рюмка с изумрудно-зеленой жидкостью – Малькольм вечно подтрунивал над чисто дамским пристрастием жены к мятному ликеру – осталась на каминной доске между Силеном с пастушкой из челсийского фарфора и скромной серой вазой, полной медных и золотистых хризантем.