Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Энгус Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Да-да, это я, – нетерпеливо подтвердил доктор Уотерс, – и мне нужно поскорее видеть вашу больную.

– Я ее племянник, – представился Морис. – По-моему, все обошлось.

– Об этом мне судить, старина. Из разговора с мисс Черрил я этого никак не могу заключить. Она с ней?

– Нет, – сказал Морис, – она ушла к себе.

В ответ доктор Уотерс по-мальчишески озорно улыбнулся.

– Постараемся пережить эту потерю, – сказал он. – Показывайте дорогу, старина.

Морис показал ему дверь в комнату Сильвии.

– Если не возражаете, я поищу свою бабушку. Я слышал ее голос.

– Какая-то старушка там воюет с таксистом, – сообщил доктор Уотерс и постучал в указанную дверь. Сильно подозревая, что доктор пьян, Морис вышел на темную улицу.

И точно, миссис Либиг объяснялась с таксистом. В спешке она надела ярко-синие свободные брюки, шубу, из ярко-розового шелкового шарфа соорудила на голове подобие тюрбана. В таком виде она когда-то храбро пересиживала воздушные налеты, но Морис этого помнить не мог, и сейчас ее внешность вызвала в нем только острое чувство неловкости.

Завидев внука, она хрипло крикнула:

– Все в порядке, дорогой: он подождет.

На крыльцо она взошла, задыхаясь и ворча.

– Они что, думают, мы – нищие? Я ему говорю: «Вам хорошо заплатят». Нет, позвоните и вызовите другое такси. А с какой стати? Я заплачу за простой. Деньги у меня есть. «Хорошо, я позвоню, – говорю, – а если другого такси не будет? Я старая женщина, мне что же, по-вашему, торчать в этой дыре всю ночь?»

– Сильвии было очень плохо, – оборвал ее Морис. – Сейчас у нее доктор. Она пыталась отравиться, но ее только вырвало.

– Хорошенькое дело, – сказала миссис Либиг. – Виктору с самого начала не надо было с ней связываться.

– Вот уж о ком нечего беспокоиться, – не выдержал Морис. – Он ушел к другой женщине. – И не дав бабке поднять голос в защиту сына, выпалил – Еще хорошо, что на его совести не будет убийства.

– Убийства? – переспросила миссис Либиг. – Не говори глупостей. Сам не знаешь, что несешь. Это же надо – мешать в такие дела мальчишку! А близкие-то ее где? Куда мать смотрит? Господи, в какое пакостное время мы живем!

От бабкиных слов с него слетело все напускное геройство. Он понял, как мало от него было толку, – даже не поинтересовался родителями Сильвии.

– Она совсем молоденькая, – нерешительно объявил он. Он не нашелся сказать ничего другого о своем впечатлении от Сильвии.

– Молоденькая, – пренебрежительно отозвалась миссис Либиг. – В том-то и беда. Только одно умеете – делать глупости. Где она?

Морис шагнул к двери, но она отодвинула его и решительно ступила в комнату.

Высоко на подушках, еле живым укором людскому бессердечию, лежала Сильвия. Мориса поразило, что она так сдала за время его недолгой отлучки.

– Ну, так, – сказал доктор Уотерс, – ей уже лучше. Верно, дорогая? Хорошо, что это был аспирин, а то бы не выжила. Я сделал укол, чтобы поддержать организм.

Не питая доверия к терапевтам, Морис снисходительно выслушал мнение этого знахаря, зато миссис Либиг с готовностью подхватила:

– А я что говорила?

Доктор Уотерс принял суровый вид.

– Впрочем, еще надо кое в чем разобраться. Больную надо как следует осмотреть. Сделайте одолжение, – распорядился он, – подождите за дверью.

– Конечно, конечно, – воскликнула миссис Либиг, – тебе здесь не место, Морис, пока доктор ее осматривает. Совсем не место.

Морис повернулся к двери.

– Я тебя позову, – сказала миссис Либиг, – когда доктор кончит.

Но доктор Уотерс и на нее замахал рукой.

– Вы тоже будьте любезны выйти. Я должен поговорить с пациенткой наедине.

Миссис Либиг побагровела.

– Не смейте мне указывать! – прикрикнула она на него. – Я не намерена оставлять вас наедине с девушкой.

Теперь опасно налился кровью доктор Уотерс.

– Хотел бы довести до вашего сведения, сударыня, – сказал он, – что вообще-то мой долг сообщить в полицию, а это чревато неприятностями для виновников ее теперешнего состояния.

От потрясения миссис Либиг не могла вымолвить слова. Морис бросил взгляд на Сильвию, надеясь, что она как-нибудь заступится, но Сильвия обреталась недосягаемо далеко.

– И хватит! – отрезал доктор Уотерс. – Оба за дверь!

В коридоре миссис Либиг устроила Морису хорошую выволочку.

– Какой же из тебя джентльмен? – спросила она – Господи боже, что сказал бы твой отец! До чего я дожила – оскорбляют при внуке! Откуда ты знаешь, что он доктор? – продолжала она. – И чем он там сейчас занимается? Среди этих докторов такие проходимцы попадаются – что ты! И Виктор хорош! Старуха мать изволь валандаться с его шлюхами.

Ее уже было не остановить.

Морис молчал, он и слушал-то вполуха, потому что мысли его были заняты Сильвией – все-таки странно, что она так сразу скисла, и она никак не шла у него из головы.

Прошло минут десять, если не больше, когда доктор Уотерс вышел из комнаты. Миссис Либиг уже настроилась уезжать.

– Пусть сама разгребает свою грязь. Пусть сама расплачивается за эти номера. Господи, не удивительно, что Виктор ушел от нее, и дурак будет, если вернется.

Доктор Уотерс решительно взял слово.

– Думаю, теперь все обойдется, – сказал он. – Извините, если я был резковат, но в таких делах распоряжаться должен кто-то один. Я бы хотел, – продолжал он, – чтобы кто-нибудь из вас остался с ней. Она еще в истерическом состоянии, чему, впрочем, я нисколько не удивляюсь. И бог ведает, что может произойти, если вдруг заявится этот ее супруг. Я могу рассчитывать, что кто-нибудь из вас останется?

По выражению лица миссис Либиг было видно, что на нее рассчитывать не приходится, и доктор Уотерс остановил свой выбор на Морисе, за неимением кого-нибудь постарше. Он взял его под локоть и отвел в сторонку.

– Если этот тип вернется и будет ее мучить, – сказал он, – то передайте, что утром я загляну и скажу ему пару очень неприятных слов. И еще, – хмыкнул он, – если ему нужна хорошая порка, то он получит ее совсем не оттуда, откуда ждет. Грязная скотина! А ее не волнуйте, – добавил он. – Бедняжка.

Выходя, он кивнул миссис Либиг.

– Спокойной ночи, сударыня, – сказал он. Но та оставила без внимания его прощальный привет.

Вернувшись в комнату, Морис только-только успел полюбоваться на бледную улыбку Сильвии, как враскорячку прихромала та старуха. Подобно доктору Уотерсу, она взглянула на миссис Либиг, как на пустое место, из чего Морис мог заключить, что, видимо, не подобающие возрасту брюки окончательно скомпрометировали бабку в глазах окружающих.

– Мистер Морелло просит вас выйти к нему, – прошамкала старуха.

– Я скоро вернусь, – преисполненный чувства ответственности, бросил он миссис Либиг и вышел, не дав ей времени возразить.

У мистера Морелло полномочия Мориса также не вызывали сомнений, он даже соответствующим образом подготовился к встрече: сменил халат на темный, чуточку слишком строгий костюм и подсел к шведскому бюро, смотревшемуся странно в этой не то спальне, не то гостиной. Что здесь живет домовладелец, свидетельствовали лишь уютный диван-кровать и нелакированные «модернистские» шкаф и комод – за исключением этой роскоши, вся остальная обстановка была такой же, как в сдаваемых меблирашках. Даже на неопытный взгляд Мориса, мистер Морелло чувствовал себя неуверенно в роли хозяина. Его пухловатое личико лоснилось после массажа, отливавший синевой подбородок был тщательно припудрен, а на шее вовсю свирепствовал фурункул, к которому непроизвольно тянулись его пальцы.

– Простите, но дальше так продолжаться не может, – сказал он… Для человека тучной комплекции у него был удивительно тонкий голос; выговор выдавал в нем бирмингемца.

Морис огляделся и сел на диван.

– Прошу вас, садитесь, – засуетился Морелло, мучительно переживая свою хозяйскую недогадливость. – Простите мой вид, – добавил он и, поскольку Морис безмолвствовал, пояснил, – я о фурункуле. Тут одна надежда – когда сам прорвется. – И видимо, уже раскаиваясь в том, что выставил себя кругом виноватым, откинулся на спинку стула-вертушки и скрестил на животе руки. – Я знаю, времена сейчас трудные, – молвил он с отеческой внушительностью. – Художникам приходится очень даже несладко. – В его голосе звучала непреложность законодателя. – Мы все, бывает, впадаем в отчаяние. Какая-нибудь чепуха обязательно портит нам жизнь. Хотя бы этот мой фурункул. – Он недоуменно, хмыкнул. Но было ясно, что фурункул портит ему жизнь основательно. Он до такой степени предстал вдруг Морису жалкой пародией на его классного наставника, что естественно было бы услышать в заключение: «Но я же не отчаиваюсь и не собираюсь из-за этого расставаться с жизнью!»

Однако мистер Морелло выпятил толстую нижнюю губу, стал похож на морского слона и сказал другое:

– Этот дом в значительной степени дает мне средства к существованию, и я не желаю, чтобы у него была дурная репутация. Из-за подобных историй я могу потерять жильцов. Хороших жильцов, которые аккуратно платят, – со значением пояснил он. – Я, разумеется, все понимаю и всячески сочувствую, но если такое повторится, им придется съехать. Будьте любезны передать это миссис Либиг, когда она достаточно оправится, чтобы осознать положение вещей. – Он выдержал паузу, словно расценивая положение вещей с точки зрения высшей мудрости, и заключил – Ее не мешает немного припугнуть.

Его покровительственный тон раздражал Мориса; ему было не по себе оттого, что об этом положении вещей он не может судить столь же авторитетно. Надо было как-то себя проявить, и он сказал:

– По-моему, мисс Черрил было совершенно не обязательно посвящать весь дом в личную жизнь моей тети.

Заговорив только из чувства неприязни к мистеру Морелло, он ожидал резкого отпора, но домовладелец надулся, совсем как обиженный карапуз.

– Пожалуйста, не ссорьте меня с мисс Черрил, – взмолился он. – Она хорошая жилица, аккуратно платит. Как бы то ни было, – улыбнулся он, – мне было приятно познакомиться с родственником миссис Либиг. Безумно жаль, что ей так не повезло. Танцовщицы сейчас могут очень неплохо заработать. Если они – хорошие танцовщицы.

Он явно гордился тем, что знает жизнь и ее требования.

– Но что поделать – от несчастного случая никто не застрахован.

Не понимая, о чем идет речь, Морис, естественно, промолчал в ответ.

– Ничего! – воспрянул духом мистер Морелло. – С вашей помощью она оправится, я в этом уверен.

Он встал и открыл перед Морисом дверь – ему очень хотелось исправить свой промах, допущенный в начале встречи.

– У меня отлегло от сердца после нашей маленькой беседы, – сказал он. – И ради бога, простите, что я принимаю вас в таком виде.

Опять его пальцы метнулись к фурункулу.

– Если понадобится горячая вода или еще что, Марта, я уверен, с радостью вам поможет.

В прихожей Морис увидел миссис Либиг.

– Слава богу! – воскликнула та. – Ты что, думаешь, мне некуда девать деньги? Сколько я могу держать такси?

Словно подтверждая обоснованность ее тревоги, над дверью громко заверещал звонок. Морис открыл дверь – и конечно, это был таксист.

– Хорошо, хорошо, – закричала на него миссис Либиг, – уже еду. Вы свое получите, не беспокойтесь.

Щуплый, с лицом землистого цвета, пожилой таксист затравленно сказал:

– Уж очень вы долго.

– Долго! – возмутилась миссис Либиг. – Тут больной человек. Ясно, это не минутное дело. Ты готов, Морис?

– Я должен остаться. Доктор велел, чтобы я остался.

Он старался говорить как можно спокойнее, хотя в душе у него было полное смятение, словно все его будущее счастье зависело от того, чтобы сейчас настоять на своем.

– Остаться? Это еще зачем? У нее уже все прошло. Остаться! Не можешь ты оставаться с этой девицей в ее спальне, ты как-никак мужчина. И потом, какой из тебя, мальчишки, помощник?

– Доктор… – завел свое Морис. Но бабка даже не стала его слушать.

– Да что мы знаем об этом докторе?! Заладил – доктор, доктор! Молод еще знать такие вещи, – загадочно заключила она.

У него напряженно застыло лицо.

– Кто-то из нас должен остаться, – сказал он, – иначе на нашей совести может быть смерть.

Поняла ли она по его надтреснутому голосу, что творится в его душе, или испугалась, что впрямь придется остаться самой, только миссис Либиг выдавила короткий смешок.

– Прекрасно! – объявила она. – Я умываю руки. Задурил себе голову бог знает чем. Только с матерью будешь сам объясняться! Я вижу, тебе нравится действовать людям на нервы.

К его немалому удивлению, она вернулась в комнату Сильвии, подошла к постели и поцеловала девушку в обе щеки.

– Морис останется с тобой, посмотрит, чтобы ты хорошо себя вела, – сказала она. – И ни о чем не волнуйся. Дурочка, ты ведь девочка хорошая. И Виктору еще улыбнется счастье. Не вини себя ни в чем. Даст Паула ему развод – куда ей деваться? Все образуется, вот увидишь. Знаю, знаю! – бросила она в сторону Мориса. – Вам, умникам, не по вкусу счастливые концы. Вам подавай смерть, самоубийство, диких уток. Но Сильвия поумнее вас. Все у нее будет в порядке.

И она еще раз поцеловала ее.

И снова Морис поразился: Сильвия глядела на миссис Либиг по-детски широко раскрытыми глазами.

– Спасибо вам за все, – еле слышно шепнула она. – Без вас я потеряла бы всякую надежду.

– Теперь спать, – распорядилась миссис Либиг. – Ты ей не мешай, Морис.

Оставшись наконец наедине с Сильвией, Морис окончательно потерялся. Он отстоял свое право остаться на сцене, но он понятия не имел, какую пьесу они играют. Уже второй год после своего шестнадцатилетия он воспитывал в себе чувство уверенности, усваивал властные манеры, примерялся к героической роли, которую вместе с приятелями-выпускниками намерен был играть в жизни. Об этом было много говорено, много старания было положено, чтобы развить в себе качества вождей, ибо их поколению определена ведущая роль – вывести народ из пустыни телевизионного мира, из гибельной трясины баров с кофейными автоматами. В их духовный обиход входили высокие цели и внутренняя дисциплина, умение обласкать – и одернуть, чтение Карлейля и Берка. И вот грянул час, когда ему надлежит властно вмешаться в ход событий, пусть и не очень важных, но события развиваются своим ходом, а он чувствует себя ночным путником у реки, не знает, где кончается берег и начинается вода. Вместо героя-вождя он ощущал себя ничтожеством, l’homme moyen sensuel^[62], то есть героем такой литературы, которую он и его друзья откровенно презирали. И он не видел, как выбраться из этого положения.

Покуда его молчание устраивало Сильвию, утонувшую в подушках. Закрытые глаза придавали ее лицу до странного спокойное, безжизненное выражение; она выглядела старше и еще сиротливее. Но вот она выпятила нижнюю губу, нахмурила лоб, и Морис увидел перед собой угрюмо надувшегося ребенка, и он поспешил прогнать это новое неприятное впечатление, потому что до сих пор ничего не узнал о ней ни из того, что видел, ни из того, что слышал. Вот лоб разгладился, губа вернулась на место, открылись глаза и из них полыхнула трагедия.

– Чем же я прогневила господа! – выдохнула она.

Его ошеломила безнадежная и темная глубина вопроса и уж совсем растревожило то, что столь мелодраматические реплики срываются с таких прельстительных губ.

Сильвия почувствовала его волнение и обреченно уронила руку на стеганое одеяло.

– Господи! Все время искать выхода, все время искать виноватого, даже боженьку во всем винить! Ты когда-нибудь бываешь сам себе противен до черта?

На этот вопрос ему уже было легче ответить, хотя формулировка была по-прежнему не в его вкусе.

– Довольно часто, – сказал он. – Наверное, люди с умом и сердцем время от времени должны что-нибудь такое переживать.

Сильвия с минуту обдумывала его слова.

– Ты так хорошо все понимаешь, а сам такой молодой, – только и сказала она.

Лучшей похвалы себе Морис не придумал бы и сам, но как раз сейчас он мало что понимал, и он украдкой взглянул на нее – не шутит ли? – нет, наивный восторг в глазах.

– Тебе сколько лет? – спросила она.

– Скоро восемнадцать.

– Восемнадцать, – улыбнулась она. – Тогда я совсем старуха. Мне двадцать три.

– Не так уж много, – сказал Морис, скрывая легкое разочарование.

– Тебе нет восемнадцати, а ты столько знаешь. Хорошо бы ты меня чему-нибудь научил.

Ее восторженный и как бы издалека звучащий голос очень подошел бы для роли Мари Роз.

Морису хотелось прекратить эти разговоры о его возрасте, да и похвала, как ни приятно ее выслушать, с точки зрения его высокой цели в жизни была вещь предосудительная.

– Боюсь, у нас не получится разговора, пока ты не объяснишь мне, почему… – он чуть помолчал и решил не играть в прятки, – почему ты хотела лишить себя жизни. Из слов мисс Черрил мне показалось… – И он снова замолчал – язык не поворачивался заговорить о беременности и тем паче об извращениях дяди Виктора, на что намекал доктор Уотерс.

У Сильвии сузились зрачки, и на Мориса глянули две крохотные незабудки.

– А что такое сказала мисс Черрил? – В ее голосе сквозь хрипотцу прорезалась металлическая нотка.

– Что ты ждешь ребенка…

Конечно, надо было как-то иначе повести разговор, но поздно сожалеть: Сильвия уже сорвалась.

– Трепачка чертова! Да уж конечно у меня шансов побольше, чем у нее. Кто с такой свяжется? А кто вообще ей дал право распускать язык про мои дела? Сейчас я с ней потолкую.

И она стала неловко выбираться из постели. Морис удержал ее за руку.

– Ни-ни, – сказал он, – лежи спокойно. Может, я ее неправильно понял.

И почему-то она его охотно послушалась.

– Если бы и было так, то уж я-то знаю, куда обратиться. Не то что эта стерва. – И улыбаясь своим мыслям, она снова откинулась на подушки.

Однако затянувшееся молчание Мориса забеспокоило ее.

– Ты что, – спросила она с вызовом, – считаешь, что я жалкая тварь, да?

– Я вообще ничего не считаю. Просто стараюсь понять, – ответил он.

Слова сказались сами собой, и он устыдился не только их бездушия, но их лживости: он действительно находил всю сцену жалкой.

– Конечно, для тебя это жалкая картина, жалкая и отвратительная. Все правильно. Откуда тебе знать, сколько в жизни мерзостей…

– По-моему, я знаю, – сказал Морис. – Доктор Уотерс мне кое-что рассказал.

– Ну, а этот что рассказал? – хихикнула Сильвия.

Ответить было очень непросто: во-первых, Морис не был до конца уверен, что правильно истолковал слова доктора Уотерса, а во-вторых, он боялся попасть впросак со своим истолкованием. Он знал, что сексуальные отклонения бывают всякие, но применительно к Сильвии и Виктору все это казалось абсурдом. Ему не хотелось выглядеть дураком.

– Выкладывай, – требовала Сильвия. – Что он тебе сказал?

Не выдержав напора, Морис брякнул:

– Он сказал, что Виктор заставлял тебя бить его и поэтому ты…

К его ужасу, Сильвия расхохоталась.

– Доктор Уотерс болван, – объявила она. – Доктор Уотерс стал приставать, паршивец, и Сильвия послала его подальше.

Возможно, она чуть переиграла, и Морис вдруг все понял. Перед ним встала четкая картина и все загадки отпали.

– Все это неправда, – сказал он. – Ты нам всем говорила неправду – доктору Уотерсу, Морелло, моей бабушке и мне тоже. Ты просто сочиняешь про себя истории.

Сильвия резко приподнялась в постели и влепила ему пощечину.

– Убирайся отсюда, – сказала она. – Живо!

Морис встал – пожалуй, действительно надо было уходить. Но он не сделал и шага, как она разразилась рыданиями.

– Все верно, – всхлипывала она. – Господи, конечно, все это так. А что мне остается, если я такая несчастная? Иначе как бы я вынесла всю эту грязь и мерзость? Я такая несчастная, – повторила она, – мне все так надоело. Разве это жизнь? Тебе хорошо…

– Нет, – сказал Морис, – мне тоже плохо.

И выложил, как ему бывает и тоскливо, и страшно.

Некоторое время она слушала его внимательно, как ребенок, но потом собственное молчание стало ее тяготить. Раз-другой она порывалась перебить его, но Морис решил довести до конца свою горестную исповедь. Наконец ее прорвало:

– Ну, уж если и тебе так живется, то на что рассчитывать таким, как я? Ты не представляешь, что это такое – ходить дома по струнке или жить в таком кошмаре, как сейчас.

И она в свою очередь поведала ему свою жизнь, причем ее рассказ был много живее. Большая семья, одуряющее сидение в родительском газетном киоске в Лутоне, бегство в Лондон, участие в массовках, парфюмерный отдел в универмаге «Вулворт», старшая официантка в ночном клубе, Виктор. У Мориса голова пошла кругом – настолько ее история была в духе газетных репортажей, и при этом такая личная. Он прервал ее только раз:

– А тюрьма?

– Такая жизнь хуже тюрьмы! – отозвалась она.

– Но хоть сейчас-то ты говоришь правду? – спросил он. – Прости, я не должен был так говорить. Но уж очень все как-то запутанно.

– Да нет, ты правильно спросил, – ответила она. – С какой стати ты должен мне верить, если я уже столько наврала? Но что я сейчас рассказала – это правда, а что раньше – вранье. Про тюрьму я сказала, чтобы было интереснее. Про Виктора я тоже наврала. Он мне не изменял. Сегодня вечером он не вернулся потому, что все совершенно безнадежно. Он видит, что не может мне помочь, и он прав, никто мне не поможет. Ни на что я не гожусь.

Самое время, чувствовал Морис, открыть ей глаза на то, какой может быть жизнь, какой она будет, когда его поколение заявит о себе, но вместо этого вдруг сам заявил о себе очень неожиданным образом. Он встал и поцеловал ее. Она так послушно лежала в его объятиях, что он перестал робеть и жадно и неумело целовал ее в губы, в щеки, в уши, в шею. Она затихла, мурлыча, как пригревшийся котенок.

– Как хорошо – сказала она сипло. – Мы молодые, и все правильно, да?

Все так же неумело он стал поглаживать ее плечи и едва не усыпил ее. И тут она отстранила его – мягко, но отстранила.

– Не надо, – сказала она, – ни к чему это. Мы с Виктором принадлежим друг другу. Ужасно, но это так.

Морис впервые различил в ее голосе легкий американский акцент.

– Мы с Виктором пропащие люди, – сказала она. – А ты нет. Слушай, – продолжала она, – ты мне нравишься. Ты все так понимаешь, и ты мне помог. Мне нужен друг, с которым можно поговорить. Хочешь быть моим другом?

Так грустно ему еще никогда не было, но он превозмог себя и ответил согласием.

– А сейчас я хочу спать, – сказала она. – Тебе лучше уйти: если Виктор вернется, ему будет неприятно тебя застать, а у меня уже нет сил ни на какие скандалы.

– Доктор велел… – начал Морис.

– Очень тебя прошу: не порть ничего.

– Хорошо, – сказал Морис, – но ты больше не будешь делать глупостей?

– Клянусь, – сказала она. – А ты еще приходи. Мне нравится тебя слушать.

Морис направился к двери.

– Разумеется, я зайду завтра, проведаю тебя.

Поколебавшись, она лениво улыбнулась в ответ.

– О’кей, – сказала она, – только раньше пяти не приходи. Я хочу всласть выспаться.

И она свернулась калачиком в несвежих простынях и одеялах.

Такси не попалось до самой Мраморной арки, и Морис решил и дальше идти пешком – благо, было о чем подумать.

Спал он тоже долго и крепко. Когда он проснулся, миссис Либиг кончала второй завтрак. Ей все-таки не давало покоя, что он оказался втянутым в ночные треволнения.

– Не представляю, что сказать Норману, – сказала она. – Ему бы должно понравиться, что ты так старался для приятельницы его брата. Но один бог ведает, что скажет твоя мать. Их мыслей не угадаешь. Лучше ничего им не говорить. Вот! – решила она. – Ничего им не говори. Слышишь? Ничего не говори. А вообще ты был молодец, Морис.

Он поел с аппетитом, и она еще больше успокоилась.

– Виктор попал в скверную историю, – сказала она. – Что ж, такую он себе устроил жизнь. Паула обязана дать ему развод. Я с ней поговорю. У нее хорошая работа – чего ради она за него держится?

Однако на вопрос Мориса, договорилась ли она с тетей Паулой о встрече, бабка ответила уклончиво:

– Успеется. Чепуха все это, в конце концов. Выбрось ее из головы, слышишь? Рано тебе об этом думать. Хватит с тебя диких уток. Недоставало еще Сильвии с Виктором. Все это сплошная чепуха. Они сами захотели такой жизни.

И на этом она закрыла тему. Сейчас ее больше волновало, чтобы он вовремя вернулся и забрал ее на «Игру в пижамах».

Задолго до пяти Морис был на Уэстбурн-гроув и оставшееся время, как на иголках, просидел в кафе. Когда часы на ближайшей церкви пробили пять, он бегом припустил к дому Сильвии, обмирая от страха, что ее рассердит его неточность. Когда Сильвия открыла дверь, его страхи словно бы подтвердились, потому что взгляд у нее был хмурый. При дневном свете ее внешность огорчала. Против ожидания, она оказалась ниже ростом, и поэтому ее полнота была, пожалуй, чрезмерной. Из тесного белого свитера вызывающе выпирала грудь, под юбкой в обтяжку колесом круглились бедра. По контрасту с густо накрашенными яркими губами щеки казались воскового цвета. Пряди светлых волос свешивались на лоб. И однако весь ее вид только распалил его желание.

– А, привет, – не очень приветливо сказала она. – Я почти готова. Ты посиди, пока я кончу мазаться. Виктор ждет нас в клубе.

В спальне она поставила на проигрыватель пластинку Элвиса Пресли, села перед зеркалом и занялась бровями. Из попытки завязать разговор ничего не вышло – и она не слушала, и его не было слышно за оглушительным громыханием «Голубых замшевых туфель». Он опустился на кровать и уныло уставился перед собой. Когда она кончила и посмотрела в его сторону, он улыбнулся ей. Она тоже улыбнулась и остановила пластинку. «Пресли в кресле», – сказала она, но развить эту тему как-то не представлялось возможным.

– Это маленькая забегаловка, – отозвалась она о клубе, – мы туда всегда ходим. Молодец, что зашел, – добавила она уже в дверях.

В помещение клуба вели три пролета простой деревянной лестницы, и внутри было темно. Здесь из радиолы лился голос Дикки Вэлентайна. За стойкой сидело трое, и Виктора среди них не было.

– Привет, Сильвия, – сказал бармен, а худая брюнетка завизжала:

– Сильвия пришла!

– Привет, – сказала Сильвия. – А где Виктор?

– Пошел сделать пи-пи, – сказала брюнетка. – Через минуту будет.

– Это Морис, – сказала Сильвия. – Морис, познакомься: Джой, Дейви. К собственной бочке затычка, – добавила она и невесело рассмеялась.

– Что пьем? – спросил Дейви.

– Джин, – сказала Сильвия, – а тебе, Морис?

Безотчетный страх овладел им. Нужно уходить, пока не вернулся Виктор.

– Боюсь, мне пора идти, – сказал он. – Мне нужно поспеть в театр.

– Боже мой! – воскликнула Сильвия. – Ты что, ходишь в театр? Потрясающе!

– Я не была в театре вечность, – сообщила Джой. – Мы ходим только в кино.

– Нет, правда, мне пора, – сказал Морис.

– Как говорится, поддал на ходу, – сказал Дейви.

Когда Морис, спотыкаясь в темноте, выбрался на верхнюю площадку, рядом с ним возникла Сильвия.

– Я вела себя, как последняя сволочь, – сказала она, – и ничего не могу с собой поделать. – Он опять уловил в ее голосе американский акцент. – Только мне все равно нужна твоя дружба. Даже не представляешь, как нужна. Я так больше не могу, даже ради Виктора. Можно, я тебе позвоню и попрошу помочь, когда очень прижмет?

Морис так боялся свалиться с лестницы, что с трудом выдавил:

– Конечно.

– Это может случиться скорее, чем ты думаешь. Может, даже сегодня вечером, – сказала Сильвия и поцеловала его в губы. Она вернулась в клубную комнату, а Морис неуверенно запрыгал по лестнице вниз.

Всю обратную дорогу миссис Либиг мурлыкала в такси «Убежище Фернандо» из «Игры в пижамах».

– Хороший спектакль, – сказала она. – Будет что вспомнить.

Усталость, однако, взяла свое, и отходный стаканчик она приняла уже в постели. Морис сел в кресло и стал читать рыцарственное обращение Берка к европейским армиям в защиту прекрасной и несчастной королевы Франции. Но он чувствовал, что ему трудно сострадать Марии-Антуанетте, и раз-другой дернулся из кресла – не телефон ли?

Перевод В. Харитонова

Классом выше*

– Идите к столу, – крикнула миссис Корф.

Вот уже более пятнадцати лет именно такими словами она ежедневно звала мужа и дочь ужинать в половине седьмого. Правда, мистера Корфа года четыре назад разбил паралич, и с тех пор эта фраза в какой-то мере утратила смысл, но без нее дом уже не будет прежним; и хотя миссис Корф несколько расплывчато представляла себе, что такое «дом», все ее слова и поступки диктовались решимостью сохранить его «прежним».

Дочь не спешила явиться, но не это смущало миссис Корф, ибо так бывало и прежде. Опоздание означало лишь, что сегодня Элси опять вернулась домой в плохом настроении. Правда, были времена – например, до войны, – когда никаких настроений у Элси не было и в помине. Но теперь мать уже привыкла и понимала без слов: чем дольше Элси не выходит к столу после того, как ее позвали, тем, стало быть, хуже у нее настроение. Сегодня миссис Корф успела поднять мужа с кресла и, подобно кукловоду передвигая его ватные ноги, дотащить до заставленного стола, а дочь еще только сошла с лестницы, с утонченной брезгливостью близоруко щурясь на желе и слойки с вареньем, – значит, у Элси выдался скверный вечер. Впрочем, это не слишком огорчило миссис Корф, наоборот, дало ей повод бодро заметить:

– Семеро одного не ждут.

Ответ Элси носил эстетический характер. Сначала она методично, одну за другой, убрала со стола банки с вареньем на донышке и бутылки с остатками соусов, без которых миссис Корф не мыслила себе сервировку ужина. Затем, подойдя к зеркалу, художественно задрапировала плечи лимонно-желтым крепдешиновым шарфиком, который всегда надевала по вечерам; и, наконец, утвердила превосходство своего вкуса, свободно разметав буковые листья в вазе на камине. Этот осенний букет был единственной реформой в традиционном убранстве гостиной, которую Элси удалось провести. Каждое утро мать брала реванш, снова втискивая буковые ветки поглубже в вазу.

После вареных яиц в подставках, изображающих котят и петушков, была подана «хрюшка», традиционное местное блюдо, к которому миссис Корф особенно пристрастилась с тех пор, как ввели карточки. По идее «хрюшка» представляла собой пирог на нутряном сале с начинкой из ломтиков свинины илл бекона, теперь же это блюдо превратилось в удобный способ пустить в дело всякие неаппетитные обрезки. Миссис Корф, однако, блюла верность веселому делу традиции, втыкая в рулет две изюмины – свиные глазки и веточку петрушки – свиной хвостик.

Элси, во многом похожая на мать, разделяла и ее любовь к местной экзотике, но желудок ее давно уже взбунтовался против таких причуд гурманства, как «хрюшка», да еще после тяжелого дня в школе. Она выбрала себе три головки брюссельской капусты и, точно разделив каждую на четыре части, тщательно прожевывала их передними зубами. Миссис Корф ела в свое удовольствие, то и дело отрезая себе еще кусок «хрюшки». Под чавканье матери бледное лицо Элси приняло выражение напряженного раздумья о высоких материях.