Текст книги "Забытые смертью"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– Да что же я за мужик? Войны не испугался. А тут… Нет, Ачена, не смогу я его бросить. Вот только определюсь сам. И заберу. Помехой не станет. Мне важно теперь работу найти.

– Да ее хватает! Только пожелай, – и начала перечислять места, где срочно требовались рабочие руки.

Ованес радовался большому выбору. И решил завтра обойти кое-что, разузнать об условиях, жилье, заработках.

– Оставайся, Овик, куда ты? – удивилась Ачена.

– Я Климу обещал вернуться. Если я ему сопру, кому верить будет?

– Ну, свыкайтесь, – пожелала женщина, и Петрович вышел из дома.

Клим не терял времени зря. Это Ованес увидел сразу. В каморе пол чисто выметен. Вымытый стол. Продукты аккуратно прикрыты газетой. Пахнет свежезаваренным чаем. Даже лицо у мальчишки чистое.

Увидев Петровича, пацан разулыбался. Задрал нос и спросил:

– Ну, как? Можно меня к теткам в гости брать?

– Можно! – рассмеялся Ованес.

Спал он на старом матраце на полу, укрывшись фланелевым рваным одеялом. Ночью к нему под бок залез Клим. Замерз один на койке. И, ворочаясь, долго согревался, никак не мог уснуть.

Утром, когда Петрович проснулся, Клим, целиком забравшись на него, уснул, как на матраце. Воткнулся носом в щеку и сопел, словно всю жизнь спал именно так, не зная другого.

Ованес осторожно переложил его на кровать, укрыл одеялом и вышел из дома, ни о чем не предупредив. Жаль было будить мальчишку.

В этот день Петрович обходил полгорода. В пяти управлениях побывал. В трех конторах. Ему предлагали пойти в золотодобытчики, на алмазный комбинат, даже в охотники приглашали – на пушного зверя. Агитировали в колхозные рыбаки. На стройку уговаривали. Сманивали в торговлю. Но он отказался от всех этих предложений и остановил свой выбор на тайге, послушал Ачену, посоветовавшую ему пожить несколько лет в тишине, на природе.

Ованес поначалу работал учетчиком нижнего склада, обсчитывал лес, заготовленный лесорубами для отправки на стройку. Потом взялся смотреть маяк на Алдане, а там и участок тайги стал выхаживать.

Три должности, три оклада. Забот хватало на целый день. Времени на отдых не оставалось. Хорошо, что Клим рос сообразительным и расторопным.

Петрович помнил, как обсуждал он с мальчишкой, куда ему пойти работать.

– Не надо тебе золота! Лучше туда, где жратвы много. А то зимой на помойках все примерзать будет. Снегом занесет.

– Ты о помойках забудь! – пресекал Ованес мальчишку. Но еще долго вырывал из его рук чинари, куски хлеба, поднятые с тротуаров.

В ту короткую осень, переехав из Якутска в Усть-Маю, вселился Петрович в просторный дом. И едва перевел дух, взялся заготавливать дрова на зиму.

Клим тем временем в тайге промышлял. С местными ребятишками с утра туда уходил. За грибами и ягодами. С пустыми руками не возвращался.

Пока Ованес на работе был, Клим о доме заботился. Петрович не сразу увидел. Но однажды, войдя в кладовку, ахнул, позвал мальчишку. И, указав на ряды банок с вареньем, спросил:

– У кого украл?

– Я не ворую. Наше это. Ягоды я приносил, варенье из них – соседка сварила.

– А сахар где взял?

– А мы в складчину с ней сговорились. Ягоды поровну – нам и ей – я приносил. А сахар она покупала. Дарма я ей не отдал бы ни шиша. А у тебя просить совестно, – признался мальчишка. И показал на чердак, сплошь увешанный подсыхающими грибами.

– Да ты у меня хозяин! – похвалил Клима Петрович, а тот спросил:

– Не жалеешь, что меня взял? Я отработаю понемногу все, что ты купил мне.

Ованес заметил: Клим все реже называл его дядей.

Мальчишка любил по выходным рыбачить с Петровичем на Алдане. Они уже насолили на зиму бочку рыбы. А пацан все сетовал, что не успели они в этом году хорошо к зиме подготовиться. Петрович и через месяц вытаскивал у Клима из-под подушки припрятанные на всякий случай кусочки хлеба, сахара, пряники и баранки. От этой привычки, Ованес понимал, не скоро отвыкнет Клим. Пока не забудется голод, не перестанет мальчишка прятать куски про запас.

Петрович помнил, как уговаривал Клим взять его с собой в тайгу. Насовсем, навсегда.

– Я жратву тебе промышлять стану. Ничего не буду просить. Только оставь меня с собой. Хоть в тайге, хоть в деревне. Где сам жить станешь, там и я с тобой.

Петрович быстро собрал его в дорогу. Купил трусишки, майки, рубашки и штаны. Принес ботинки. Клим, вытаращившись, смотрел на все покупки.

– А зачем столько на одного? К чему мне эти штуки? – указал на трусы.

Когда Петрович отмыл его мочалкой в бане и одел во все новое, мальчишка, пританцовывая, бежал впереди. Ему так хотелось, чтобы все прохожие увидели, что он в обновах идет. Весь из магазина, как новогодняя елка в подарках, одетый.

Когда в первый раз увидел настоящую постель – с чистым матрацем, простыней, одеялом в пододеяльнике и пуховую подушку, долго не решался лечь в нее:

– Мне бабка про такое говорила. Я думал, она сказку рассказывала, про графьев…

Одежду свою мальчишка берег. И едва Петрович уходил на работу, Клим надевал его гимнастерку, старые военные брюки и на босу ногу шел в тайгу.

– Зачем мое фронтовое носишь? Ведь есть у тебя своя одежда, – приучал Петрович к порядку пацана.

– Зачем мне свое трепать, если тебе не сгодится военная форма? Ведь больше не будет войны! А выкидывать одежу жалко. Вот и донашиваю…

Петрович долго отучал пацана от курева. Уговаривал, убеждал, просил. Тот сдерживался несколько дней, но потом опять срывался. И курил махорку, как заядлый мужик.

– С чего ты курить начал? – спросил его как-то Петрович.

Клим опустил голову. Долго молчал. А потом заговорил совсем по-взрослому, с горечью в голосе:

– Бабка помирала. Есть ей хотелось. А зима. Пока очистку из снега вырвешь, сам – в сосульку. Все, что находил, ей отдавал. Себе не оставалось. Она не знала про это. Ослепла от голода. Не видела. А я говорил, что поел. Но жрать охота было. Вот и курить начал. Курево требуху успокаивало. А как иначе? Кто-то должен был сытым быть? Бабка слабой стала. А я – мужик… Терпел. Теперь уж привык. Тогда маленький был. Сейчас уж большой. Все мужики курят. Я – не хуже их…

Овик и Клим прекрасно ладили, понимали друг друга с полуслова. Единственно, в чем мальчишка не мог и не хотел соглашаться, так только с необходимостью занятий в школе.

– Зачем мне мозги сушить? Обойдусь и без грамоты. Деньги считать умею. Читать и писать немножко могу. А зачем большее? Я ж в графья не полезу. Мне и в тайге хорошо. А в ней грамота зачем? В ней душа нужна. Ну с кем я в лесу по-немецки говорить буду? С медведем, что ли? Не хочу в школу!

Петрович доказывал обратное. Клим смотрел на него, удивляясь:

– Я тебе помогать должен. Одному трудно. Зачем меня учиться гонишь, бездельничать?

И все же в школу его Петрович отвел.

Поначалу Клим учился неохотно. Но потом втянулся и уже сам вставал по утрам, не просыпал занятий.

Как-то Ованес вернулся с работы немного раньше обычного. Открыл дверь и остановился на пороге удивленно.

Около печки хозяйничала незнакомая женщина, а Клим вместе с девчонкой, видимо одноклассницей, за столом делал уроки.

Только тут Петрович понял, что Клим давно приспособился к этому и не решался говорить Петровичу правду, а тот удивлялся, где научился пацан так здорово готовить, стирать и убирать в доме.

Увидев Ованеса, мальчишка растерялся. Сжался в комок. Он знал: Петрович не любил чужих людей в доме, и жили они замкнуто. На свой страх и риск решился пацан подружиться с соседями. Признаться в том боялся, чтоб самого не выгнал Петрович ненароком. Самое малое, чего для себя ждал теперь, так это – трепки. И пожалел лишь о том, что не выпроводил соседей загодя. Но кто мог знать?

– Здравствуйте! – не моргнув глазом, прошел в дом хозяин.

Клим вобрал голову в плечи. Наблюдал за Ованесом исподволь.

– Вы уж извиняйте, без приглашеньев пришли. Дети вот за одной партой учатся. Вместе им уроки готовить легче. А я тоже не без дела. Хоть чем-то помогу, – засмущалась женщина.

– Все правильно. Спасибо вам. И за помощь вашу, и за заботы, – ответил Петрович, поспешно снял сапоги, приметив, что полы в доме недавно вымыты.

– Мы по соседству живем. Вот наш дом. Сбоку. С вашим сыном мы давно знакомы. И дружим. Хороший он у вас мальчуган. Частенько нам помогает. Всю осень они с Машенькой вместе в тайгу ходили. За грибами, ягодами. И в школе он не дает ее в обиду никому. Защищает, как свою сестру. Раньше били. Теперь не трогают.

– Молодец, Клим! Настоящим мужчиной растешь! – похвалил Петрович.

Мальчишка облегченно вздохнул.

– Ну, я не буду мешать. Ужин готов. Если можно, пусть дети уроки доделают. А я пойду, – заторопилась соседка.

– Что так? Давайте вместе поедим, – предложил хозяин. И, указав на притихших детей, продолжил: – Вот они справятся – и поужинаем. Кстати, как вас зовут?

– Валентина, – ответила женщина, покраснев. И заторопилась: – Мне дома печку истопить надо. Не то в холоде спать будем. В другой раз вместе поужинаем, – выскочила в дверь.

Вскоре ушла и Машенька.

– Спасибо тебе, – подошел Клим к Петровичу.

– За что?

– При них не стал колотить. Не осрамил меня перед чужими…

– По-моему, они тебе уже совсем не чужие? – рассмеялся Ованес.

– И тебе пора тетку заводить. Как всем. Чем ты хуже других? Все некогда. Вот я и нашел. Тебе и себе заодно. Они хорошие бабы.

– А Машенькин отец что нам скажет? Ты об этом подумал?

– То как же? Привел бы я их в дом, если бы у нее дядька имелся? Я – не дурак! Нет у Машки отца. Вовсе никого, как и у меня. Сиротствуют. Обе.

Я у них был вместо мужика. Один на двоих. Легко ли? – сопнул Клим и продолжил: – Я им всегда дрова рублю. Сено корове с чердака скидываю. Огород под зиму помог перекопать. Двор весь вычистить помог, в сарае порядок навести. Вот и сегодня, знаешь, почти все чурбаки поколол. А Машку… Ее каждый день охраняю. От всяких пацанов и девок.

– А за что ее обижали?

– У них отец в тюрьме.

– За что?

– Не знаю. Говорят, за дело. Да только и моя мать в тюрьме умерла. Тоже говорили – за дело! А все – брехня! За булку! Я из-за нее на весь век сиротой остался. А разве это правильно? Булку заработать и купить можно. А мамку – нет! Потому и заступаюсь за Машку. Больше некому защитить. Саму тетку Валю тоже обижают бабы. Судят вслед. Она слышит. И молчит.

– Не все в тюрьме умирают. Может, на Машино счастье, вернется ее отец домой, и заткнутся все обидчики.

– Может. Но только тетка Валя отчего-то часто плачет. И, как мне кажется, не верит, что он жив, – вздохнул Клим.

Через неделю Ованес снова застал соседок в своем доме. На этот раз они вместе пили чай, поговорили немного о жизни. И Валентина постаралась уйти скорее, чтоб не докучать.

В один из выходных, когда Петрович решил отдохнуть дома, Клим позвал его к соседям помыться в бане.

– Не пропадать же добру! Ведь я дрова колол. Там в бане столько воды горячей осталось – целая прорва! А жарища! Аж в носу щекотно. И веников полно! Пошли! Приглашают бабы, – звал настырно. И Ованес согласился.

В маленькой чистой бане они напарились вдоволь. Напились клюквенного сока и, убрав после себя в баньке, вернулись домой раскрасневшиеся. А на столе их ждал горячий чай и оладьи.

– Вот это да! – удивился хозяин расторопности соседей.

– Я же говорю тебе – семьей жить лучше! – продолжил Клим.

Узнав, что у соседок дрова кончаются, Ованес взялся помочь. И через день, прямо к сараю, подвез на тракторе полные сани березового сушняка. Вместе с Климом подряд три вечера пилили, складывали.

Валентина, не привычная к помощи, не знала, как и благодарить.

– Да это я ваш должник, – смеялся Ованес в ответ. А еще через неделю принес пяток куропаток. Научился без ружья ловить. На рябиновые ягоды. И отдал Валентине, чтобы на всех ужин приготовила.

Так и пошло понемногу. То рыбы принесет, попросит пожарить на всех. То горбыль привез – сарай утеплить. То опилок на завалинку.

Валентина уже не убегала перед его возвращением с работы. Не отворачивалась, не краснела.

А по селу слушок пополз: новый мужик, который с сыном приехал, уже с Валькой снюхался. Бела дня не стыдясь, за мужика в ее доме. Видать, схлестнулись, снюхались… И не только сами, даже дети и те все за руку, ровно родня какая…

– Ну, подженился, и ладно. Вам-то что от того? Чего животами маетесь? – смеялись мужики над пересудницами.

Петровича в селе все уважали. От стара до мала.

Пришел он как-то с Климом в магазин. Купил мальчишке куртку. Из пальтишка быстро вырос пацан. А тут и Валентина пришла. Накупила баба продуктов, да так, что еле сумки подняла. Тут Петрович с Климом подошли. Взяли сумки из рук бабы, пошли рядом, переговариваясь весело, беззаботно.

– Поздравляю с замужеством! – внезапно остановилась перед Валентиной худосочная баба и, ехидно ухмыляясь, спросила: – Не теряешь времени зря?

Петрович подошел вплотную. И, дождавшись, пока Валентина отойдет подальше, ответил вопросом на вопрос:

– А твоя башка чего болит? Или к нам вместо лампочки набиваешься? Нет? Так и молчи, бесстыжая! Тебе до нее не достать.

Баба шмыгнула в сторону. И уже вслед зашепталась со встречными. Но Петрович уже забыл о ней…

Валентина не спросила его, о чем он говорил с бабой. Она шла рядом, смущаясь и краснея.

Петрович поставил сумки у двери и только собрался уходить, как соседка попросила:

– Если можно, пусть дети за елкой в тайгу сходят: Новый год скоро. Хоть им немного радостей давайте подарим. Разрешите им вместе праздник провести.

– Я сам елку принесу завтра. Спасибо, что напомнила. Непростительная забывчивость. И все ж, – откашлялся, не решаясь спросить сразу: – А мне можно на праздник? Вместо Деда Мороза?

– Конечно, рады будем, – выдохнула та залпом.

На следующий день, как и обещал, принес Петрович елку. Небольшую, но пушистую, с голубым отливом хвои, с яркими шишками.

Клим, как узнал, бегом к соседям кинулся – елку помочь нарядить, а Петрович пошел запасаться к празднику подарками. Хорошо, когда три получки в один день получаешь. Вот и вспомнил о заветной мечте Клима, купил ему велосипед. Настоящий, взрослый. Ну и что с того, если сегодня сугробы выше крыши! Они не вечны. Зато теперь мальчишке легче будет лета ждать.

Валентине купил духи, Машеньке – конфет полный пакет. Разных. И себя не забыл. Приобрел часы.

Клим не знал о велосипеде. Его Петрович на чердаке спрятал. До праздника. Пусть сюрпризом станет.

Интересно, как обрадуется, когда увидит подарок?

Петрович и сам торопил дни. Редко в жизни доводилось встречать праздники. Еле вечера дождался. Клим в тот день долго книжку читал. Радовался начавшимся каникулам. Хвалился табелем. В нем лишь одна тройка была. И та по пению.

– Этого мне не исправить. Курю. Оттого голос продымил. Но это в жизни не главное. Вон медведь совсем безголосый, а хозяин тайги. А наш учитель хоть и хвалится голосом, но вся школа его козлом зовет, – смеялся Клим. А потом спросил серьезно: – Скажи, а тебе тетка Валя нравится?

– Я не знаю ее, Климушка. А не зная, что скажешь? Вижу, серьезный, добрый человек. Но для ответа на твое – маловато.

– А что еще надо?

– Добрые люди есть. Их много. Но чтобы нравилась, надо, чтоб ее само сердце признало.

– А мое, только ты не смейся, Машку уже признало! Я ей всю правду, насквозь, про себя рассказал. И про мамку. Она не испугалась, не отвернулась. Только все сомневалась, что ты мне не родной. Да я и сам уже перестаю в это верить.

– Вот и хорошо, – согласился Петрович.

В тот день, едва Клим уснул, Ованес достал с чердака велосипед. Завел его в дом. Поставил напротив койки мальчишки.

Утром, едва пацан проснулся – глазам не поверил. Подскочил к велосипеду, стал ощупывать, уж не приснился ль? Бросился в спальню Петровича, но тот уже был на работе.

Ованес и не ждал, что мальчишка прибежит к нему. А он хотел узнать, ему ли куплен велосипед и насовсем ли?

Он ухватил Петровича за шею, прижался щекой к небритому виску:

– Ты такой добрый, лучше Деда Мороза. Как хорошо, что я тебя нашел. Ты мне один за всех. Самый большой праздник и подарок…

А вечером, умывшись и переодевшись во все чистое, они пошли в гости к соседям.

Пока ребятня веселилась около елки, Петрович с Валентиной разговорились на кухне.

– Где хозяин, давно ли без него маетесь? – глянул Ованес в усталое лицо женщины.

Та ответила, не задумываясь:

– В тюрьме он.

– И много ему еще осталось?

– Столько же… Прямо с войны в Магадан отправили. На раненья не посмотрели. Он контуженным в плен попал. Без сознанья. Бежал. И не один. Их восемь человек было. К своим пробрались. До Берлина дошли. До самой Победы. Там и вспомнили про плен. И за то, что выжили они. Вместо награды – в зону отправили. Восемь лет прошло. За что мучается? Да еще опозорили. Лишили званий, наград. Ну это уж ладно. Не отнимали бы здоровье…

– Вы к нему ездили на свиданье?

– Конечно. И здесь мы остановились не случайно, сорвались из Ленинграда. Все ж тут рядом. Ездить недалеко. А там, у себя, совсем невыносимо стало. Меня на работу не брали, потому что муж в заключении. А жить на что? Дочке во двор не выйти. Моя родня отвернулась. Никто не помог выжить. Продали все, что было. И к мужу. Он и посоветовал в Якутию.

– Когда в последний раз с ним виделись?

– В ноябре. О вас ему Мария сказала. Муж обрадовался, что сосед фронтовик оказался. Не даст пропасть нам. Поможет, поймет…

Ованес согласно головой кивнул.

– Я ему говорила о сплетнях. Но муж у меня человек умный. Велел нам не опасаться пересудов и не сторониться вас. Держаться вместе, как на передовой. И помогать друг другу. Он сказал, что война еще идет. Но и она не вечная. Скоро конец будет…

– Вы в войну поженились?

– Да. Он Ленинград защищал. А когда блокаду сняли, вместе со своей частью пошел дальше воевать. Я с грудной дочкой осталась. Ждала его с войны. В беде, пока голод людей косил, все держались друг за друга. Чуть отлегло, научились кляузы, доносы строчить. И на меня самая близкая подруга написала в органы. Мол, в войну аморально вела себя. Всю семью перетряхнули чекисты. Начиная с прадедов. Не за что им было зацепиться. А тут – плен. Но не я, муж попал. И пока они не спохватились, добровольно убежали из Ленинграда. Пусть в Якутию. Но не за решеткой, не в зоне. На воле живем. Что до людей здешних, так они дальше сплетен не идут. Это пережить можно. Лишь бы не кляузничали. Нам важно своего дождаться, – вздохнула Валентина и, подперев щеку кулаком, продолжила: – Тут мы не единственные, кого беда из дома выгнала. Тоже лучших времен ждут. Наступят ли? Доживем ли до них? – выкатилась слезинка.

Ованес тоже приуныл. Он шел сюда с совсем иными намерениями. Думал семьей обзавестись. Оказался ненужным в качестве хозяина. Здесь его воспринимали вовсе не так, как хотелось и мечталось.

О себе он ничего не рассказал соседке. Та и не спрашивала. Не хотела бередить, а может, не осмелилась добавлять к своему горю чужое.

Дети, наигравшись вдоволь, пришли к столу. Застав взрослых в нерадужном настроении, удивились. Пытались растормошить. Но не удалось. И они снова убежали к елке.

Ованес вскоре ушел домой, разрешив Климу побыть недолго у соседей.

Всю эту ночь он проворочался в постели, пытаясь уснуть хоть ненадолго. И лишь под утро сон сжалился.

Утром он пошел на работу словно избитый. А в обед к нему прибежал Клим:

– Тетка Валентина просит тебя прийти, что-то случилось, наверно, у них. Плачет она. Руки трясутся. Машка не знает, что случилось. Сходи, какая муха ее покусала? Узнай, – просил мальчишка.

– Телеграмму получила. Из тюрьмы. Велят срочно забрать мужа. Значит, мертвого, – рыдала баба, показывая на зареванный бланк.

Ованес прочел.

– Зачем расстроилась? Видно, болен. Иначе сообщили бы, чтобы забрали тело покойного. Да и то, как я слышал, мертвых они не отдают, хоронят в зоне, забыв зачастую родию уведомить. Тут что-то другое. За живым едешь.

– Вы за Машкой присмотрите? – вмиг исчезли слезы с лица бабы. Поверила, успокоилась, ожила Валя.

– Конечно, – пообещал он уверенно.

А через три дня вернулась женщина домой с больным мужем. Его она привезла в повозке к самой калитке. И внесла в дом вместе с Петровичем.

Юрий был реабилитирован…

Он не мог встать на ноги. Ослабевший от голода и болезней, говорил с трудом и очень нуждался в уходе. Если бы не реабилитация, этот человек не дотянул бы и месяца. Живой труп… Он сам не верил в свалившуюся на него свободу и тихо, беззвучно плакал, по-детски беспомощно ловил руку жены, прося прощенья за доставленные заботы и хлопоты.

– Помоги, браток! Если встану, отработаю свое. Нынче, как брат, пойми, – просил Ованеса. И Петрович помогал мужику, как родному, вырваться из лап смерти и болезни.

Он вытаскивал этого человека из беды так, словно был обязан ему жизнью. Ованес не досыпал. Он даже забыл о том, что когда-то строил совсем иные планы в отношении Валентины.

Петрович радовался, когда Юрий впервые встал на ноги и сделал несколько самостоятельных шагов. Даже Клим помогал Юрию передвигаться по дому, оживать.

Валентина теперь ходила по селу, высоко подняв голову.

– Ты глянь на эту вертихвостку! С двумя мужиками живет! Во приспособилась! Бесстыжая! – неслось ей вслед. Но женщина лишь усмехалась.

Эти пересуды и домыслы дошли до ушей Юрия. Пока он нуждался в Петровиче, ничего не говорил ему. Но едва окреп и почувствовал себя мужчиной, начал подозрительно коситься на человека, раздражаться его приходам. И Ованес, заметив эту перемену, решил не навещать соседей и даже Климу посоветовал пореже там появляться.

Все дни он пропадал на работе, чтобы обеспечить жизнь себе и мальчишке. О бабах решил не думать, считая второе невезение роковым.

От Клима он иногда слышал, что Юрий ругался на Валентину за то, что она плохая хозяйка и не умеет быть бережливой, как другие бабы, – не завела вклад. Машку побил за то, что она мало по дому помогает. А потом и вовсе выпивать стал.

Петрович возвращался домой затемно. Лето – пора забот. Работы навалилось столько, что не только о соседях, о себе забывал. Но однажды, придя в дом, застал Клима избитым дочерна.

Сосед постарался. Застал Клима, помогающего дочери в огороде. Ну и сорвался. Много раз выгонял, требовал, чтобы забыл мальчишка порог дома. Но дети продолжали дружить.

– Что нашло на него?! Я ж ничего плохого им не сделал. За что звереет? Мы ж помогали им, – всхлипывал Клим.

Ованес не стал дожидаться утра и пошел к соседу, хрустя кулаками. Но тот лежал в постели пьяный и не узнал Петровича.

Валентина со слезами умоляла простить мужа. Говорила, что нервы его вконец в тюрьме измотаны. Во всех видит плохое, никому не верит, оттого срывается и пьет.

– Не он один войну прошел. Что за мужик, если себя в руках держать не умеет и отыгрывается на мальчишке? Он в чем виноват?

– Простите вы его. Ревнует, дурак. Не верит мне, – призналась баба.

Петрович вышел из дома, кляня судьбу за ее виражи. Утром он взял Клима с собой в тайгу. И мальчишка охотно помогал ему на работе. Вечером, чтобы не идти в село несколько километров, заночевали в будке. А на следующий день к Ованесу приехала милиция.

Далеко не сразу понял Петрович причину визита. Его дотошно расспросили, когда он ушел из дома, почему взял с собой Клима, что заставило ночевать в тайге.

Хорошо, что каждый ответ подтвердили мужики, работавшие рядом.

Оказалось, что именно в эту ночь случился пожар у соседей. Валентина с Марией успели выскочить в окно. Напившийся с вечера Юрий долго не мог сориентироваться в огне. Его вытащили на последних вздохах. Умирая, он стонал и говорил одно и то же:

– Петрович…

Обвинял ли он Ованеса или просил прощенья, никто не сумел понять. Он умер около дома, рухнувшего на его глазах.

Милиция заспешила в тайгу, а пожарный инспектор лишь к вечеру установил причину беды. Пьяный хозяин уснул в постели с горящей папиросой.

Ованес узнал об этом лишь через три дня, когда вернулся домой на выходной.

Юрия уже похоронили. Валентина с Машенькой жили в уцелевшем сарае. И сами были похожи на тени. Они не рискнули прийти к Петровичу. Да и Ованес не смотрел в сторону соседского дома. Но Клим внезапно взял за плечо.

– Можно я им хлеба отнесу? – попросил робко.

Петрович изумленно смотрел на мальчишку, робко улыбающегося глазами, заплывшими в синяках. Они еще болели. А Клим уже забыл и простил обиду…

– Позови их. Пусть придут, – согласился Петрович, скрипнув зубами.

Когда соседи вошли, Ованес предложил им пожить в его доме, пока их собственный восстановят. Пообещал, что во избежание сплетен будет жить в тайге, пока соседи не вернутся в свой дом.

– Зачем же так? Разве мало пережито из-за людей? Я бы и в сарае жила. Да вот Машке нельзя. Простынет. За ваше доброе – спасибо. Мы постараемся не мешать, – плакала Валя.

Ночью на кухне они разговорились.

– С чего он пить начал? Да я и сама думала, что с ревности одурел мужик. Хотя причин к тому не было. А тут решила постирать его брюки. Стала вытаскивать все из карманов, чтобы не замочить. Гляжу – письмо. Юрке адресовано. На наш адрес. Стала читать. Оно от жены. Той, что до меня была. Первая. Она звала его вернуться. Домой, – закрыла баба лицо руками и сказала: – Я не знала, что он был женат до меня. И он молчал. Когда нашла письмо, все поняла. Он с нею переписывался после тюрьмы. Она ему простила меня. Так и написала в письме: «На войне чего не бывает. Не знал, говоришь, останешься ли в живых, а она оказалась податливой. Так вот, любовнице это простительно.

А тебе о легкомыслии придется забыть. У нас – семья. Война пусть забудется и навсегда уйдет в прошлое. Я жду тебя мужем, отцом…» Когда я показала это письмо и спросила его, что все это значит, Юрий будто озверел. Кинулся ко мне с кулаками. Но у меня тоже откуда-то силы появились. Отшвырнула его. Велела собираться и уходить от нас. Уезжать навсегда. Ну и назвала его, как заслужил того. Он напился. Наверное, для смелости. Пьяный он совсем мозги терял. И свалился. Я его собрала в дорогу. Все вещи уложила в чемодан. Деньги на билет на столе лежали. Чтобы, проснувшись, ушел без вопросов и объяснений. А он добавил стакан, Я слышала. Сам с собой говорил. Я уснула. Проснулась от удушья. Дыма полная комната. Дышать нечем. Я открыла дверь на кухню. Она уже вся в огне была. Страшно стало. Почему-то подумала, что он специально это сделал, уходя от нас. И даже звать его не стала. Схватила дочь и в окно. Юрия не сразу вытащили из огня. Он обгорел. Весь. Ослеп в пожаре. Водка подвела. Долго не мог протрезветь. Когда хмельная дурь прошла, было поздно.

– А что он говорил, когда его вытащили из дома?

– Вас звал. Смотрел на ваш дом и все повторял: Петрович. Слезы из глаз бежали. Кто ж, кроме вас, мог нам помочь? Может, хотел попросить прощенья или помощи, а может, того и другого. Но вас не было рядом. Он не дожил до возвращенья и плакал, понимая, что времени у него в обрез… А и прощать, и понимать до бесконечности никто не станет. Каждому терпенью есть предел. Да и то сказать надо, когда я стыдила его за Клима, говорила, что вы приходили к нему ночью, он топор возле себя положил. Для встречи… И сказал, что в этом доме либо он, либо вы…

– Запутался мужик. Заблудился сам в себе. Имел счастье. Семью, дочь. И не одну семью. Мог достойно жить. Жаль, что война из него это достоинство выбила, – выдохнул Петрович.

– Ну, долго вы говорить будете? Никакого покоя нет в доме. Уснуть не даете, – вышел на кухню в одних трусишках взлохмаченный Клим. И, оглядев обоих, добавил: – Целая деревня вас давно заженила. А вы все только дружите. Даже я устал ждать, когда вы повзрослеете и насмелитесь. Нет, мы с Машкой столько ждать не будем…

Петрович весь следующий день объяснял Климу его ошибку. Ругал за поспешность и невоспитанность. На все его доводы парнишка отвечал:

– А че ждать? Обе бабы – вдовые, сироты, можно сказать. Мы – тоже. Надо в кучку. Чтоб жить теплее. Обоссысь, кто не понимает! Зачем время тянуть? Кого бояться?

– Нельзя людям сходиться сразу после похорон, – убеждал Ованес.

– А что, им в сарае жить надо? Ну, если они у нас живут, кто поверит, кроме меня и Машки, что вы дурные? Все равно брехать станут. Так пусть хоть не дарма.

Петрович решил ускорить ремонт соседского дома и сам нередко оставался ночевать в тайге. Он не хотел воспользоваться безвыходным положением Валентины. И решил не говорить с нею ни о чем, пока она не перейдет в свой дом.

В село Петрович приходил редко, да и то для того, чтобы глянуть, скоро ли переберутся в свой дом соседи.

– Еще с неделю поработают плотники. К следующему выходному обещали все закончить, – краснела Валентина, чувствуя неловкость за неудобства, доставленные Ованесу. Тот успокаивал ее.

А когда вернулся домой через неделю, соседи и впрямь перебрались в свой дом, отстроенный заново.

Петрович и сам не понимал, что держит его в Якутии теперь. Ни семьи, ни родни не приобрел. Пригрел мальчонку? Да и тот уже заканчивает семилетку. В техникум собирается поступать, чтобы скорее стать самостоятельным. На механика мечтает выучиться. К технике его потянуло. В тайгу с Петровичем все реже стал уходить. Взрослел. А однажды не выдержал. Когда вернувшийся с работы Ованес сел поужинать, спросил его Клим напрямую:

– Долго ли так жить собираешься? Ведь не все время молодым будешь. Годы идут. Пора о будущем вспомнить. Ведь мне в техникум скоро. А ты тут один останешься. Кто накормит, встретит, кто постирает тебе? Да и в доме порядок нужен, тепло. Почему один ходишь?

– Я с тобой, – попытался отшутиться Ованес и добавил: – Как мать-одиночка. А что тебе не нравится? Зато никто не докучает, не мешает нам. Сами себе хозяева.

– Жена тебе нужна. Женщина. Боюсь я тебя одного оставлять…

– Не надо, Клим. Однажды не повезло. Ты уже не маленький. Пора понимать. Навязываться не хочу. А связываться с первой встречной не в моих правилах. Уважать себя не разучился.

Клим головой крутнул:

– Что-то ты все в одну кучу свалил. Ну не повезло тебе. Так это давно было. Забыть пора. Не все бабы одинаковы. Навязываться не хочешь. Так мы, мужики, хочешь того иль нет, навязываемся бабам с самого малолетства. Иначе не обзавестись женой. А насчет всякой встречной, ты совсем зря. Я такого не предлагал.

– Чего ты хочешь? – прервал Петрович.

– Чтобы женился.

– Оставь. Вот выучишься, станешь на ноги, женишься, тогда поговорим и обо мне. Ведь надо же кому-то внуков нянчить, – смеялся Ованес.

Клим осторожно заговорил о Валентине, но Петрович, поев, лег спать. На продолжение разговора у него не хватило сил.

Валентину он видел изредка. Да и то сказать не грех, теперь Петрович работал в бригаде лесорубов. Деньги понадобились. Хотелось Клима в техникум собрать как положено. Чтоб ни в чем не нуждался парнишка, которого все село считало родным сыном Петровича.