Текст книги "Забытые смертью"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– Силен мужик! У нас в трелевщике никто из новичков больше часа не выдерживал, – сказал кто-то, хлопнув Сергея по плечу. И вдруг, совсем внезапно, за спиною взвыло надрывно:

Приморили, суки, приморили И сгубили молодость мою,

Золотые кудри поредели,

Знать, у края пропасти стою…

– Хлебнул чифиру, падла! – встал Никитин. И, грохнув по столу кулаком, рявкнул: – Заткнись!

Песня оборвалась. Бригадир спросил, насупясь:

– Был договор завязать с чифиром? Я вас всех спрашиваю?

– А кто чифирил?

– Я – ни в зуб ногой, – спрятал Вася в карман пачку чая за спинами мужиков.

Сергей привыкал к новому месту тяжело. Мерз ночами, задыхался от жары днем. Насильно заставлял себя есть рыбу, которую не терпел с детства. Курил махорку до скрипа в горле. Не мог смириться с постоянной грязью в палатке.

Так, вернувшись с работы на третий день, увидел окурки на своей раскладушке. Приметил, что чужие руки шарили в чемодане.

Оглядев ноги мужиков, увидел свои носки у того, кого вся бригада звала Шиком.

Дождавшись, когда Никитин выйдет из палатки, подошел. Схватил за грудки. Притянув к себе растерявшегося от неожиданности мужика, сказал глухо:

– Башку сверну, если еще раз станешь рыться в моем чемодане. Мелкий воришка! – откинул от себя резко. И, повернувшись к мужикам, обступившим со всех сторон, добавил: – Я в геологии пахал. Там вашего брата – бывших зэков, – хватало. И фартовые были. Но они не шарили у своих, не трясли тех, с кем хлеб делили. Западло считали такое. Выходит, вы хуже щипачей. Срываете все, что под рукой. И после всего зовете себя мужиками? Не смешите, фраера! Но если засеку кого еще раз, пожалеете, – пригрозил тихо.

В это время вошел Никитин. И никто из мужиков не подал виду, что произошло.

Но Сергей чувствовал, что его «пасут». Следят за каждым шагом, карауля миг, чтобы свести счеты. И стал осторожным, осмотрительным. Но случая не представлялось. Все ж однажды возмутился кто-то из бригады и потребовал, чтобы Сергей, как и все, тоже дежурил на кухне.

Как ни упирался Никитин, что работать на трелевщике – не кашу варить, пришлось уступить бригаде.

Сергей уже приготовил обед, когда к нему подошел чифирист Вася.

– Дай кайфа, – потребовал настырно и пошел к полке, где лежали пачки чая.

– Бери, чего мне дурака жалеть. Но если найдет бригадир или мужики, на себя обижайся. Выкинут с деляны, – предупредил Сергей. Он не стал запрещать, отнимать. И это удивило. Сергей понимал, что Вася не один. Кто-то есть за его спиной.

Так и оказалось. Через несколько минут, едва Вася нырнул за палатку, на лошади подъехал Никитин и спросил:

– Серега, тут Васька с Шиком не появлялись?

– Не знаю, не приметил, – но бригадир уже нырнул в кусты за палатку. Вскоре оттуда послышался глухой звук удара, треск кустов, кто-то бежал, а вслед ему неслось злое:

– Глотку порву гаду!

Едва Сергей оглянулся на голоса, за спиной увидел Шика. Тот быстро положил на место пачки чая и, приложив палец к губам, попросил Сергея молчать. Он отвернулся, сделав вид, что не приметил. И тут же из-за палатки появился разъяренный Никитин.

– Еще хоть раз увижу тебя у палатки в рабочее время, смотри, обратно в зону отправлю! – пригрозил Шику.

– А я что? За куревом! Махры вот взял. Иль тоже запретишь?

– За махрой? Ты кому мозги сушишь? Условничек! Иль воля надоела?

– Не стоит, Федор! Не перегибай! Не грози клеткой! Не по-мужски такое! Не он, так за него кенты отпашут. А зоной не стоит. В ней всяк оказаться может. И без вины. Тот чифир того не стоит. Не мотай на душу лишнего. Пусть Живет, как может. Ты не благодетель. Не попрекай, – остановил Никитина Сергей. И бригадир, досадливо махнув рукой, поехал на деляну.

Следом за ним поплелся Шик.

С того дня пятеро условников, работавших в бригаде, перестали присматриваться к Сергею.

Но и сам водитель, привыкнув к новому месту, работе, людям, забыл, что рядом с ним живут те, кого в любое время злой случай может вернуть в зону.

Так бы оно и случилось, но судьба уберегла. И поваленное Шиком дерево не убило, лишь оглушило Петровича, обрубавшего сучья со ствола, готовя его под хлыст.

Ованеса до вечера приводили в себя. А условники бледными тенями просидели у костра до глубокой ночи. Курили молча, озираясь затравленно на палатку.

Когда Петрович пришел в сознание, Шик вздохнул так, будто сам перенес удар по голове макушкой сваленной ели.

– Прости, Петрович, падла буду, ненароком все случилось. Чтоб я накрылся, если темню! – подошел Шик к нему. Но Никитин, проходя мимо, оттеснил его в сторону и сказал сипло:

– Сгинь, зараза!

Сергей лишь потом узнал, что, попади Петрович в больницу и узнай о причине несчастного случая с ним милиция, всех условников в тот же день вернули бы в зону.

Понемногу водитель узнавал людей, с которыми свела его судьба.

Вместе с Никитиным он уже не раз бывал в Якутске, и тот по пути рассказывал о мужиках бригады, ближе узнавал Сергея.

Эти поездки сблизили их, научили понимать друг друга без слов, доверять без оглядок и опасений. Незаметно они стали друзьями. Вместе ездили в село в дождливые ненастные дни, когда работа на деляне становилась сущим наказанием.

Сергей имел женщин. Но никогда не поддерживал сальных, грязных разговоров о них. Не хвастался успехами у баб. Не терпел пересудов. И считал, что всякий мужик получает от бабы ровно столько, сколько сам способен дать ей.

Он не признавал ненавидящих, не терпел матерившихся. Смотрел на них с усмешкой и жалел в душе каждого, считая, что обойдены они любовью лишь потому, что сами не любили.

Заводить вторую семью Сергей не спешил. Считал, что с этим он никогда не опоздает. Да и не встретилась шоферу такая, без какой он не смог бы жить. Ни одна не запала в душу. И, проведя ночь-другую в постели очередной бабенки, утром уходил спокойно. Ничего не обещая на будущее. А едва ступал за порог, забывал имя.

Из писем матери и сестер он знал, как живется им в деревне. Помогал деньгами. Но отпуск откладывал, не торопясь появляться в селе, где никто не понял, почему от него навсегда уехала Ирина. Сам он не хотел говорить на эту тему. И ни одного письма не написал той, которая оставила его в друзьях на всякий случай, будто про запас.

Он ничего не знал о ней и не пытался интересоваться. К чему, считал он, искать то, что никогда ему не принадлежало.

Шли дни, месяцы, годы. И однажды в свой день рождения, о котором давно забыл, включил Серега бригадирскую «Спидолу». Хотелось послушать музыку. Далекую, забытую. Узнать о новостях.

Долго шарил по эфиру, пока не наткнулся на радиостанцию «Маяк». Передавали концерт по заявкам радиослушателей. Никитин включил приемник на полную громкость так, что Серега отошел подальше. И вдруг услышал:

«Своего друга Сергея Терехина поздравляет с днем рождения Ирина Пименова. Включаем запись». И в наступившей тишине тайги зазвучал знакомый голос:

«Сережа! Я не очень уверена, что ты услышишь меня. Но все ж надеюсь на чудо! А вдруг повезет? С днем рождения тебя! Где ты, отзовись! Дай знать о себе! Я всегда помню тебя! Откликнись! Прими в подарок нашу любимую с тобой песню – «Костер на снегу». Пусть она напомнит и вернет тебя», – и зазвучала забытая песня…

Глава 8. ДАНИЛА

Данилка, глянув на Сергея оторопело, головой качал. Что-то понял. Но сказать не решился, вовремя язык прикусил. И, глядя поверх мужичьих голов в тайгу, о своем задумался.

Шик… Эту кличку он получил так давно, что считал родным именем, своим лицом и биографией.

Он слушал чужую песню. Но почему она будоражит собственную душу, смущает, давит, возвращая мужика в давнее, забытое?

И снова в памяти встала дорога. Ухабистая, пыльная, как судьба, длинная, как горе.

Сколько лет было ему тогда? Пять, а может, меньше. Он шел вместе с матерью и двумя сестрами следом за повозкой, нагруженной скарбом. Вместе с ними шло много всяких людей. Чужие они были. Все уходили из деревни, кляли войну.

Данилка тогда из сил выбился и попросился в телегу. Его подсадили, и мальчишка вскоре уснул. Проснулся он от страшного грохота. Над вереницей беженцев летал самолет. Он опустился так низко, что, казалось, вот-вот зацепит головы. Люди падали на землю. Иные бросались к канаве.

Самолет сбросил две бомбы. И Данилка почувствовал, как дрогнула, будто раскололась, земля под телегой. Какая-то сила вырвала его, вместе со столбом черной пыли отшвырнула далеко в поле, на землю, дрожащую, горячую.

Мальчишка больно ударился. Испугался. И закричал изо всех сил. Звал мать. Но не увидел ее. Самолет, сделав круг, расстреливал беженцев.

Данилка ковылял по полю. К дороге, хотел найти своих. Ему было страшно.

Мать и сестер он не нашел. Лишь клочья одежды, разбросанные во все стороны. Тогда не понял, что произошло. Из длинной вереницы беженцев, уходивших от войны, в живых осталось не более десятка человек. Никто из них не смотрел на Данилку. Самим бы выжить, добраться туда, куда не пришла война.

Мальчишка долго плакал на обочине дороги. Он хотел есть. Но есть было нечего. Некому было накормить, поделиться, пожалеть ребенка, захлебывающегося слезами.

Уцелевшие беженцы, взвалив на плечи пожитки, ушли, не оглядываясь, от жуткого места, где пахло порохом и смертью.

Данилка пошел было за ними. Но вскоре отстал. А потом и вовсе обессилел. Он смотрел на пройденный путь, ожидая, что кто-нибудь обязательно появится на дороге. Но она была пуста. Лишь густые сумерки скрывали от глаз вздыбленную дорогу, усеянную мертвыми.

Мальчишка плакал до хрипоты от страха и голода. И вдруг услышал человечьи голоса:

– Кто-то уцелел. Слышь, хнычет?

Данилка закричал. К нему подошли двое. Осветили лицо.

– Малец уцелел. Видно, родни не стало. Что делать будем?

– Да брось, отец! Своего горя полные карманы. Куда мы денемся с ним, кругом война. Самим бы не сдохнуть.

– Да ты ополоумела, дурная! Кто же живую душу в беде кидает. За него с нас Господь спросит. Не стану грех на душу брать, – вгляделся старик в лицо ребенка и сказал: – Мужика судьба послала. Помощника, кормильца. Слава Тебе, Господи, что уцелела эта жизнь, – и, взяв Данилу за руку, повел к телеге. Посадил в сено. И крикнул в темноту: – Скорей влезай, чего копаешься? Пока темно, далеко уедем.

И скоро рядом с мальчишкой села рыхлая старуха. Вся в черном. Она, покопавшись в сене, достала краюху хлеба. Отломила кусок:

– Ешь, пострел!

Данила проснулся утром от звонких птичьих голосов. Поднял голову. Увидел, что спит он в телеге, укрытый рядном. Неподалеку старик сидел на пеньке. Курил. Разговаривал с бабкой:

– К утру на месте будем. Коли всю ночь ехать без приключениев, завтра в это время далеко от всех спрячемся. Я те места хорошо помню. Они за нелюдимость и глухомань свою людьми не обживались. А нам лихолетье пережить. Только-то и надо.

– Ох, отец, как жить станем без хозяйства?

– Душу спасли. Об скотине не жалей. Что корову отняли – не беда! Жизнь оставили. Что люди забрали, Бог вернет, – говорил старик.

Когда стало темнеть, старуха укутала мальчонку. И пока он не уснул, рассказывала добрые сказки. Проснулся он от того, что его брали на руки. Не хотели будить. Но, приметив, что растревожили сон, дед опустил Данилку на ноги и сказал, смеясь:

– Не хотел на руках, топай в избу своими ногами…

Утром мальчишка проснулся от петушиного крика. Сумела бабка уговорить деда. И в старой широкой корзине привезла с собой пяток кур и голосистого петуха.

– Обживайся, Данила! В этой избе когда-то мой дед жил. Тогда он, при царе, лесником работал. Тринадцать душ детей на ноги поднял. Всех выучил. В люди вывел. Один работал. А жил как… Мой отец – ветеринарный врач, помечтать о такой жизни не мог. Троих нас на свет пустил. И лишь я в начальство выбился. Цельным бригадиром у полеводов был. Ну и что? Жопа голей, чем у свиньи. Единственного сына родили. А и его на войну забрали от нас. Хорошо, если живым воротится. А коли нет, бабка и вовсе свихнется. Хотя чего я тебе душу травлю своим горем? Ты вон какой махонький, а уже – сирота…

– Не терзай мальчонке душу. Пусть попривыкнет к нам, может, за своих признает, – сказала старуха.

Данила помнил, как, выйдя из избы, впервые увидел настоящий лес. Он подступал к окнам, к самому порогу дома. Мальчишка даже испугался его. Но вскоре привык к нему. И вместе с бабкой уходил в непролазную глухомань на целые дни. За грибами и ягодами, за орехами и травами. За дровами и травой для коня.

Данила помнил, как часто уезжал из дома старик. Иногда он подолгу не возвращался. Случалось, приезжал на другой день.

Однажды он ездил куда-то подряд несколько дней. Привез домой много тяжелых мешков и ящиков. И сказал бабке:

– Всех в селе сгубили. Ни единой души не осталось. И сельмаг открыт настежь. Я и взял. Едино уж покупать стало некому. А нам продержаться надо. Может, оно и грех, но не я – другие возьмут.

В другой день привел следом за телегой привязанную за рога корову. А из мешка вытряхнул троих гусей.

– Людей спалили. А дома целы. И скот в них. Едино с голоду подохнет без догляду, – и возил в лес все, что пришлось бросить в своем селе.

Данилку с малых лет приучили помогать по дому и хозяйству.

Были у него свои обязанности на каждый день. Пол в избе подмести, насобирать на растопку печки сушняка, почистить в сарае у скотины, приглядывать за коровой и курами, нарвать травы на вечер – коню и корове, накопать червей курам. Подмести во дворе и в сарае.

Чем старше становился, тем больше забот ложилось на его плечи.

– Эх, Данилка, заставила меня лиха война вором стать. Вот беда какая приключилась. Упокойников граблю. Дочиста. Срам признаться. Под гробовую доску испоганился, – сетовал иногда старик, и мальчишка не понимал, отчего дед печалится. Кто такой вор и кто есть упокойник? Он знал, что дед и бабка не жили раньше вместе с ним и подобрали его на дороге. Зачем они это сделали, Данилка не понял враз. Да и к чему? Ведь вот и дед говорит, что война всех перемешала. Своих чужими сделала. А враги иным родней семьи стали. Ничего в свете не понять.

Кто с кем и за что воевал, он узнал гораздо позже.

«Как пришел в школу?» – пытался вспомнить Шик. Но в памяти провальная дыра…

Какие-то люди пришли в избу. Взяли бабку с дедом. Кричали на них. Деда били по лицу, называли мародером. Кинули в телегу мешками. И его, Данилку, пинком к ним вогнали. Дед тогда и сказал, где взял мальчишку.

Ночью старик разбудил Данилку. И научил убежать. Скорее и подальше. Мальчишка послушался. Но не успел он уйти далеко. Его нагнали. Вернули. И чтоб неповадно было убегать еще раз, на его глазах из ружья застрелили деда.

– То же будет и с тобой в другой раз – пригрозили мальчишке.

Данилка, увидев убитого старика, упал на землю. Память вернула его в тот день, когда самолет перекосил вереницу беженцев, отнял у него мать, сестер.

У Данилки начался жестокий приступ эпилепсии.

Он не видел, как плакала в телеге бабка. Как ругала власть, победившую в войне и умевшую убивать людей хуже, чем враги.

– Изверги! Ладно старика, мальчонку за что обидели? Палачи! – оборвала ее крик пуля…

Данилка этого уже не видел. Он очнулся в больнице, где старый доктор, осмотрев его, сказал, хмурясь:

– Это у него пройдет. С возрастом. Издержки войны сказались. Видно, пережить довелось что-то. Потрясение… Но кто этого не перенес? Жить будет. А под контролем его держать надо, – говорил врач седому человеку, который и привел его в детский дом.

Данилка был тихим, но упрямым мальчишкой. Он плохо учился и часто оставался на второй год. Его никто не обижал. И сам Данилка никого понапрасну не ударил. Он был дружен со всеми, но всегда был одинок.

Единственно, к кому безотчетно тянуло Данилку, так это к девчонкам. Он любил подглядывать за ними с каким-то трепетом. Всегда играл с ними, любил раздевать и разглядывать их. Особо нравилась ему одна, толстушка Катька.

Уловив Данилкину слабину, она умело пользовалась ею. И за лакомый кусок сама раздевалась, показывая мальчишке все, из чего она состояла. За это он отдавал ей булки и ватрушки, перепадавшие в полдник.

Однажды за этим занятием их застала воспитательница. Подняла шум, назвав Данилку развратником, а Катьку распутницей. И привела их за уши к директору. Тот ругал обоих. И велел не спускать с них глаз. Но… Катька и Данила стали убегать в сад, окружавший детдом. И там от разглядываний друг друга перешли к более взрослому занятию.

Вначале все это воспринималось игрой. Потом понравилось. И Катька с Данилкой даже ночами убегали из детдома, чтобы поиграть в папу с мамой.

Ночной сторож, поймав их под яблоней, испозорил на весь детдом. И всполошившиеся воспитатели, не дожидаясь, пока грянет беда, отправили обоих в ФЗО учиться на строителей.

Данилку определили в группу каменщиков. Катьку – в штукатуры.

Теперь они жили в общежитии и могли видеться каждый день с вечера до утра.

Поначалу Катьке нравилось проводить с Данилкой ночи напролет на скамейке в горсаду.

Они играли во взрослых, не догадываясь о последствиях.

Катька училась неохотно. О будущей жизни она не задумывалась. И когда вместе со всеми пришла на практику, отлынивала от работы. А в перерыв утащила Данилку за угол.

Там их увидели свои – из ремеслухи. И пошли таскать Катьку по всем углам. За конфеты и мороженое, за дешевые духи и косынки. Данилке иногда тоже перепадало кое-что. Он пытался вырвать подружку из своры. Но она ему сказала прямо:

– Ты не лучше их. Зато они подарки дарят, угощают сладким. А ты с пустыми карманами возникаешь. По старой дружбе, на халяву, не рисуются каждый день. Я уже не та девочка, что за конфету с тобой всю ночь в саду валялась. Хочешь, чтобы с тобой была, – гони жратву, подарки, тогда поговорим, – отказала впервые.

– Проститутка! – обозвал он девчонку, разозлясь, и надавал пощечин. Но вечером его избили свои же, ремесленники.

Высмеяв Данилу, они пригрозили: если он тронет Катьку пальцем, его скинут с дома, прямо с козлов. И скажут, что сам упал, не удержался.

Данилка понимал: эти выполнят угрозу.

Вечером, возвращаясь с работы в переполненном автобусе, увидел торчавший из кармана пиджака толстенный бумажник у мужика, прижатого к нему толпой.

Данилка легко вытащил его. Спрятал за пазуху и тут же протиснулся к выходу, спрыгнул на ходу. И только тут запоздало испугался. А что, если тот мужик запомнил его, Данилку? Встретит где-нибудь, голову руками отвернет.

Но, свернув в первую подворотню, достал бумажник и ахнул. Там лежала уйма денег. Целая пачка сотенных. Да более мелких кредиток две пригоршни. У Данилки дух перехватило. Он тут же ринулся в общежитие. И, вызвав Катьку из комнаты, потащил в горсад.

Там он ей купил сразу пять порций мороженого, целый кулек пирожных. И, накормив ее до тошноты, не отпустил до самого утра.

На следующий день повторилось то же самое. Катька, наевшись до икоты, все же спросила, где Данилка достал деньги. Тот ответил, что нашел в автобусе. Кто-то потерял. И, решив похвалиться, показал бумажник.

Катька, увидев содержимое, зарделась и сказала:

– Тут нам с тобой на целый год хватит обжираться!

– Да за эти деньги, если ты с кем-нибудь начнешь таскаться, я себе любую девку найду!

Катька клялась в верности. Обещала только с Данилкой в горсад ходить. А на других и не смотреть. Но… На другой день, уже в перерыв, окружили ремесленники Данилу. Потребовали бумажник. Пригрозили: если не отдаст, скинут вниз головой с третьего этажа. А чтобы не сомневался в серьезности намерений, схватили за ноги, руки, начали раскачивать.

– Жизнь или кошелек? – усмехался тощий пацан, который был очень охоч до девок.

– Потратил я все, – гнусавил Данила.

– Швыряй его, братва, вниз! Не нам, так и не ему. Одним кобелем меньше станет. Пусть сдохнет, если делиться не умеет, – предложил своре подростков прыщавый заводила группы по кличке Вратарь.

– Долго резину тянуть будешь? – спросил пацана другой ремесленник, Цыган.

– Швыряй его!

– Что тут у вас происходит? – грохнуло за плечами парней. И старый мастер училища, багровея лицом, велел не медля отпустить из рук Данилу. Едва тот встал на ноги, мастер оглядел ребят и сказал глухо:

– Ни одна девчонка не стоит того, чтобы из-за нее мужика губить! А впредь, обещаю при всех, уберу от вас эту дрянь, Катьку, пока не перезаразила! От нее одно горе! А ведь девчонку, если она путевая, любить надо. Не смотреть, как на сучку! Не стыдно вам? Пользуетесь ею все, как общим ночным горшком! Без любви, грязно, пошло! Мы на войне любить умели! Не таскались, как кобели! А вы до чего дошли? Мальчишку сбросить хотели за нее! Вовсе озверели! Что из вас получится? Отребье, не мужики! – негодовал мастер.

Катьку, на глазах у всех ребят, вывели после работы из общежития, посадили в машину и увезли. Куда? Об этом никто не сказал ни слова.

Данилка не ждал, когда ребята, дождавшись темноты, насядут на него, требуя деньги. Он надежно спрятал их в горсаду. И, пошатавшись до ночи, вернулся в комнату.

Ремесленники и впрямь не спали.

– Гони деньгу! – потребовали сразу.

– Сбрехала она вам! Не было у меня денег никогда!

Данилку тут же вышибли из комнаты, предупредив не появляться без кошелька.

Он ушел на улицу. Долго слонялся по горсаду, пока его не подманила к себе на скамейку лохматая девка, спросив:

– Уж не меня ли ты ищешь, молодой, красивый?

Данилка вначале растерялся. Потом сообразил.

Хрустнул в кармане спрятанной про запас полусоткой и смело шагнул к девахе.

Там его и нашел на третий день мастер училища вместе с милицией. Данилка лыка вязать не мог. Сухой с похмелья язык нес несусветное. Да и что было взять с мальчишки, впервые в жизни хлебнувшего вина?

Его вернули в комнату к ребятам, пропахшего потной постелью, портвейном, измазанного губной помадой.

– Гляньте, пацаны! У этого Данилы новая блядь появилась! – услышал над самым ухом.

– Во, козел! Нас за него лягавые трясут, а он по шлюхам таскается! Вломить надо!

– Не тронь! Пусть расколется, чем блядей приманивает, – окружили ребята Данилку.

– Шикарная шваль, шикарная баба! Знатно шиканули, – лопотал Данила, не протрезвев, не соображая, что от него хотят.

Новая подружка была много опытней Катьки и пустила Данилку в свору своих приятельниц, таких же, как и сама.

Они живо облегчили кошелек Данилы. И вскоре напомнили, что даром только в берлоге получают. А лезть к девочкам с пустыми руками все равно, что без яиц заявиться…

Данилка вернулся в общежитие потрепанный, как кобель после драки. Сразу на койку свалился.

– Эй, Шик! Где твоя шикарная? Адресок дай! – пристали ребята. И Данила, матерясь, пригрозил любому развернуть голову на задницу, кто к нему подойти посмеет.

Неделю приходил в себя. Едва почувствовал, что прочно стоит на ногах, снова к девкам потянуло.

На этот раз повезло в магазине. Примеряла тетка пальто. Новое к зиме купить решила. Пока перед зеркалом крутилась, оглядывала себя, Данила сумочку стащил. И ходу из магазина.

Три дня гулял с девками. Каждую порадовал. Ни одну не обделил. Те удивлялись его прыти и выносливости. Но на четвертый день напомнили, что сухая ложка горло дерет.

Данила шарил по карманам целый год, пока его не схватили за руку в автобусе. И когда везли в милицию, из парня едва не сделали настоящую отбивную. Его терзали со всех сторон даже те, у кого в кошельках, кроме пыли, ничего не водилось.

Его колотили кто как мог. Кулаками и ногами.

По голове и лицу. Едва подъехали к милиции и водитель открыл дверь автобуса, толпа, давя друг друга, ринулась к Даниле, чтоб лично отправить его под стражу, под суд… В суматохе Данила выскользнул из рук державшего за шиворот мужика.

И не успела толпа опомниться, нырнул в проулок.

С того дня он перестал потрошить карманы, а приглядывался к ларькам и магазинам. У зазевавшихся кассирш выхватывал пригоршню-другую купюр покрупнее и убегал… Едва переведя дух, заявлялся к девкам.

– Шикарные бабы! – бормотал он в пьяном бреду, когда, разыскав, его снова возвращали в общежитие.

– Эй, Шик! Поделись блядями! – смеялись фэзэушники. И завидовали парню, жившему иной, совсем взрослой, недоступной для них жизнью.

Чем старше становился, тем смелее тряс Данилка горожан. И однажды решился. Залез в винный магазин. И, нагрузившись под завязку, сумел сбежать. Но… Не повезло. И через час, прямо из постели его вытащил милиционер и повел через весь город в наручниках. На этот раз ремесленное училище выплатило ущерб. Отстояло Данилу, упросило милицию не гробить судьбу мальчишке. А старый мастер, насовав пощечин, пообещал загнать Данилку по окончании училища туда, где раки зимуют.

Мальчишка не хотел ждать, пока мужик исполнит обещание. И, едва тот отлучился к телефону, вытащил из его кармана всю зарплату и сбежал через окно.

На этот раз он не пошел к девкам, понимая, что там его поймают в два счета. Он пришел на железнодорожный вокзал, собираясь удрать от всех сразу.

Данилка заскочил в вагон. Но проводница тут же потребовала билет.

– Тетенька, меня ограбили! Вытащили все деньги. И мне теперь домой вернуться не на что, – прикинулся несчастным. Но в это время с перрона в окно вагона заглянул милиционер, в чьих руках успел побывать Данила. Парень пригнулся. Но поздно. Его приметили. Вывели из вагона, подталкивая в спину кулаком.

В этот раз никто не вступился за Данилу. И через месяц поехал он в зону отбывать свой первый срок.

На суде мастер училища сказал, что пытался образумить, остановить парня. Но ничего не получилось. Что более неблагодарного, испорченного мальчишку ему встречать не доводилось.

Из зоны Шик вышел через три года. Он уже был не тем дерзким пареньком, действующим на свой страх и риск. Он сидел с настоящими ворами, которые хорошо подковали, подготовили к будущему, дали адреса, куда нужно ему прийти после освобождения.

Но… Милиция, не дав оглядеться, вмиг отправила в деревню на строительство элеватора.

– Смотри: сбежишь – найдем. Но тогда кисло будет, – забросили Данилкин чемодан в грузовик. И тот, фыркнув, до самой деревни не остановился ни разу.

Едва он вышел на работу, его окликнул знакомый голос:

– Данила! Во, гад! А ты как сюда попал? – едва узнал в крановщице подругу детства.

Катька тут же подошла. Присела рядом. Разговорились.

Шик, так его звала вся зона, слушал бабу, вглядываясь в осунувшееся лицо.

– Ох и не повезло мне, Данилка, из-за тебя! Вначале в больницу загнали. Целый год уколами терзали. То ли лечили, то ли обследовали. За колючей проволокой. На хлебе и воде держали. Так я после того не то что мужиков, себя забыла.

– Ничего, я тебе напомню, – успокаивал Данила.

– Да будет тебе смеяться. Я уж остепенилась. Три года в этой дыре живу. Вместо пугала. Колхозные хахали пытались подвалить, так я их так наладила, близко не возникают. Тоже мне, кавалеры из свинарников! В говне по уши, а туда же, в мужики лезут, – сморщилась она брезгливо. – Ты где остановился? – спросила Катька. И, узнав, что поселили Данилу в заброшенном доме пчеловодихи, умершей лет пять назад, довольно улыбнулась: – Ну, там тебе вольготно будет.

– Если ты придешь, – ответил он в тон.

Катька, ничего не обещая, вернулась на кран.

А Данила вместе с двумя стариками принялся за кладку.

Вначале неохотно, потом увлекся. И кладка пошла. Руки вспомнили забытое. И вдруг услышал за спиной:

– А у вас новенький? Что же не похвалитесь?

Оглянулся Данила и увидел девушку. В простеньком ситцевом сарафане, косынка на плечах – белая в синий горох, легкие босоножки на босу ногу. Все немудрящее. И русая коса – в руку толщиной, и глаза – синей горошка.

Глянул на нее Данила и глаз оторвать не смог. Уж так понравилась. Так запала в душу. Он смотрел на нее, не отрываясь, обалдев от изумления.

«Ведь и такие, оказывается, бывают. Без краски, без ярких тряпок. А до чего мила!» – Он вглядывался в лицо девушки и впервые растерялся, не зная, с чего начать разговор. Опомнился, когда она уже уходить собралась.

И сказал громко:

– Что ж так быстро покидаешь? Зачем уйти торопишься?

Старики переглянулись понятливо и успокоили напарника:

– Да за обедом она пошла. Скоро воротится.

Иль не слышал?

Девушка, улыбнувшись, выпорхнула и побежала через луг к селу, обгоняя бабочек.

– Кто она? – смотрел ей вслед Данила.

– Наша Наташа! Дочка моя! – похвалился один из напарников, назвавшийся Иннокентием. Хотя в селе его иначе, чем Кешкой, никто не звал.

«Наташа, – повторил Шик имя девушки, словно во сне – Наташа!» – впервые радостно забилось сердце, когда увидел, что девушка действительно вскоре показалась на лугу, неся в руках тяжелую корзину.

– Я помогу ей! – хотел оставить кладку.

– К чему? Наши бабы с мальства к труду приучены. А он легким не бывает. Принесет сама! Ништяк, – спрятал улыбку в морщинах Иннокентий, приметивший горящий взгляд Данилы.

«Наташа, – впервые стало больно. – А вдруг, узнав обо мне, не захочет признать? Она-то вон какая – светлая, юная, а я?» – одернул себя Шик. Но не сводил глаз с девушки. Данила смотрел на нее онемело, забыв об обеде, обо всем и всех…

– Вы надолго к нам? – спросила Наташа Данилу. И тот осмелел, а может, случайное сорвалось.

– К вам? На всю жизнь! Чтоб я накрылся своими копытами, если стемнил.

Данилка готов был откусить свой собственный язык, не сумевший остановиться вовремя.

«Она все поняла и теперь конец, не захочет говорить со мною», – в ужасе подумал Шик.

– Вы ешьте. А то остынет, – напомнила Наташа, подвинув ближе миску с горячей картошкой, рыбу, помидоры.

Наташа наливала молоко в кружки, а Данила, словно во сне, не мог вспомнить про обед.

– Ешь, Данила! Не то кирпича поднять не сможешь, – подтолкнул Иннокентий локтем в бок.

Данилка глянул вверх, увидел перекошенное злобой лицо Катьки. Ее ненавидящие глаза…

Парень до самого вечера думал и мечтал о девушке.

Вернувшись с работы в старый дом, он впервые в жизни благодарил милицию за бесцеремонное вторжение в судьбу. Ведь если б не она, не встретил бы Наташку.

Данилка мечтал, как он пригласит ее в гости. Они сядут к столу, будут долго говорить о разных случаях, а он станет смотреть в ее глаза, большие, синие, как небо.

«В гости? Да куда? В такую грязь разве можно?» – схватился за веник. Смел паутину с потолка, из углов. Подбелил печку, помыл два подслеповатых окна, полы. Затопил печь. И только решился подмести во дворе, в двери постучали.

«Наташка!» – екнуло все внутри. Данила пожалел, что не успел нарвать цветов – синих, как ее глаза, васильков. Уж очень кстати были бы они на столе. Пошел встречать гостью, еле сдерживая телячий восторг, хлеставший через край.

На пороге стояла Катька.

Данила оторопел.

– Тебе чего надо? – загородил собою комнаты.

– Ты сам звал. Иль мозги посеял?

– Шутил я, понимаешь? Не ждал тебя вовсе! – признался он честно.

– Не ждал, а я приперлась. И коль так вышло, принимай! – хотела пройти в дом, но хозяин не пускал.