Текст книги "Забытые смертью"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

– Некогда мне. Идти надо. Тороплюсь в одно место.

– Это куда же? Едва приехал, а уже дела появились? Уж не к Наташке ли навострил лыжи? – прищурилась она, словно выстрелила глазами в лоб.

– Тебе что за дело? Когда таскалась со всем училищем – не отчитывалась небось никому? Да еще на меня ребят натравила за бумажник. Чуть не размазали из-за тебя! Теперь прикинулась целкой! Да не мне твой треп слушать! Лапшу на уши не повесишь. И знай, бляди в детстве проходят. В жены таких – не берут.

– А я и не набиваюсь! Кто с вором свяжется? Ты ж босяк! Век путем жить не мог. Шибздик вонючий!

– А чего возникла?

– По старой памяти тебя пожалела, думала, с тоски дохнешь.

– По тебе, что ль? – рассмеялся Данила громко.

– Не мылься! Здесь, в деревне, ты никому не нужен. Еще в ноги мне покланяешься много раз, чтобы простила тебя и вернулась. Тут мужиков и парней – тьма. А баб – не хватает. Тебе здесь не за девку, за паршивенькую старушонку башку свернут деревенские! – Катька пошла от дома, ругая себя за доверчивость.

Данила смотрел ей вслед. Качал головой.

«Может, и права баба? Ну кому нужен, кто я против Наташки. Она девушка! Да еще какая чистая! Ну, а я? Она не только смотреть в мою сторону – слышать обо мне не захочет. Узнай всю правду, как чумного обходить станет за десять верст. Может, и впрямь не терзать себя понапрасну, не тешиться пустыми надеждами? Вон Катька первая вякнет про меня. И что было, и чего не было приплетет. Ей поверят», – вздохнул Данила тяжко. Он пытался отвлечь мысли от девушки, находил себе одно дело за другим, но неотступно думал о Наташке. Она стояла перед глазами всюду.

Данила подмел двор, вычистил, выскоблил крыльцо. Сел на завалинку перекурить и вдруг услышал звонкий смех, переливчатую трель гармошки.

Стайка девчат, смеясь звонко, порхнула мимо дома. Следом за ними, окружив гармониста, со свистом и частушками шла целая орава деревенских парней. Они горланили во все горло, пытаясь обратить на себя внимание девчат.

Парни шли гурьбой за девушками на луг – к реке. Данила смотрел им вслед, жгуче завидуя.

«Вот ведь кто-то из них любит Наташку. Может, и она кого-то присмотрела, будет петь и танцевать с ним. А может, и большее… – отдалось в груди болью. – Нет-нет, она не такая! Она прозрачная, светлая, ее не коснулись порок и похоть, ничьи руки не притронулись к ней!» – не соглашалось сердце.

Данила и сам не знал, как оказался у реки, среди деревенских ребят.

– Ты чей? – удивленно оглядели его.

– Здешний, – оглядел крепких рослых парней и добавил: – Элеватор строю. Каменщик.

– А тут чего тебе надо? – те примерялись хмуро.

– Познакомиться хочу с вами! Вместе кантовать придется. Вот и возник.

– Откуда приехал?

– Из Брянска я.

– А че с города сбежал? Иль припекло? У нас, наоборот, все из деревни тикают. Там жизнь. У нас – говно, – попросил закурить мордатый рыжий парень. И, протянув руку, сказал: – Толик. А тебя как звать?

– Данила, – назвался Шик и оглядел девчат, сбившихся возле костерка.

Знать, о тебе нынче отец говорил. Ты с ним вкалываешь. Иннокентий. Сказывал, что знатный каменщик. Только я не поверил. Кто ж с путевых в деревню приедет? Таким и в городе место сыщется. С добра сюда не заявятся. Только те, кто от милиции иль от бабы прячется, – говорил Толик.

– Бабы у меня нет и не было. А ментов – не ссу. Хотя и за кентов не держу. Да и кто лягавого за человека и мужика признает? Таких я не знаю…

– То верно! Но они к нам редко приезжают. Так что если где и обосрался, скоро не сыщут, – рассмеялся второй парень, слушавший разговор.

– А ты где живешь? – понемногу втягивались в разговор ребята.

– В доме пчеловодихи? А свои старики имеются?

– Детдомовский? Ну и не повезло же тебе! – вздохнул Толик сочувственно.

– Это у тебя сестра есть, Наташа? – спросил Данила тихо.

– Да. Только она не пришла сюда сегодня. Дома осталась. А ты чего о ней спросил? – насторожился Толик.

– Видел. Обед она приносила.

– Ну, это ладно. А то ноги вырву. У ней парень есть. В армии служит. Ждать его должна! – словно ушат холодной воды вылил на Данилку.

Шик ничего не сказал, он тихо побрел в свою избу, кляня себя за то, что сумел влюбиться безнадежно и впустую.

«Всем людям фартит. Уж если любят, так с юности. А уж потом женятся. У меня все наоборот, через жопу. Вначале по бабам натаскался до тошноты, а теперь – нате вам, влип, как дурак, по самые уши. Барбосом при ней ходить рад, лишь бы не прогнала», – злился Данила. И чуть не столкнулся лоб в лоб с парой, спешившей к реке. Они шли в обнимку. И Данилка оглянулся удивленно. Голос показался знакомым.

Так и есть! Катька! Она не теряла времени впустую и торопилась на гулянье.

– Погнался за голубкой в небе, а и синицу выпустил, – услышал он насмешливое, явно адресованное ему.

«Сука, хоть бы не вякала», – подумалось Шику. И ускорив шаги, он торопливо открыл дверь. Сел у стола, не зажигая огня.

Сколько он так просумерничал и сам не знал. Когда включил свет, увидел на столе узелок и увядший букет ромашек.

В узелке оказалась картошка с салом, огурцы и буханка теплого домашнего хлеба. Рядом – бидон с парным молоком…

Данилка взвыл на весь дом от досады на самого себя. Пока он искал Наташку у реки, она успела побывать у него дома. И, не дождавшись, ушла…

Ромашки еще пахли ее руками. Данила поставил их в банку с водой. Сел ужинать. Настроение его поднялось.

«Конечно, она. Кто ж еще обо мне вспомнит? Кто оставит цветы? Кроме нее – некому. Катька? Да! Та накормит! До конца жизни не отплюешься! Родной желудок рад будешь выдрать. И только Наташка, как и в обед, вот уж заботчица, даже сало порезала», – восторгался Данила.

На следующий день решил купить Наташке духи. В подарок. Из денег, которые заработал в зоне. Но в сельмаге, кроме мужских одеколонов, ничего не было. Данила оглядел витрины. Запылившиеся конфеты-подушечки, дешевая карамель, старое печенье, на которые в деревне никто не оглядывался. Тут все умели делать свое. Раздосадованный Шик пришел на работу, когда старики, сделав раствор, сами начали кладку.

Когда узнал, почему припоздал, долго смеялись. Особо Иннокентий, сказавший свое:

– Наши бабы деколонами не балованные. Зачем они люду? Зряшная трата денег и не боле того. От баб и девок чистотой должно пахнуть. Вот и вся морока. Нашел чем голову засорять! Да и к чему? Молодая покуда подарки получать. Что она? Девка, да и все тут. – Но, глянув в глаза Данилы, осекся. И предложил: – Когда времечко выберешь, приходи ко мне. В гости. Но без подарков. Мы – деревенские, казенку не уважаем. Оно хочь хлеб иль картоха – свое. А захотим душу согреть, самогонка тоже сыщется. Ты заходи, не сиди сычом в избе. Не сторонись нас. – Он едва успевал подавать кирпичи.

Данила от этого приглашения и вовсе расцвел. Руки мелькали. Он снял рубашку, майку, чтобы не мешали, и теперь старики вдвоем запыхались.

– Данила! Полегше. Уж пена клочьями с нас бегит. А ты все гонишь. Погоди. Переведи дух! – взмолился Иннокентий.

Катька, залюбовавшись Данилой, о кирпиче забыла: сидит, слюни развесила. Ведь вот какой ее любовник! Пусть бывший! Зато с самого детства!

Данила работал на улыбке. Легко, красиво. Словно играючи.

– Эх-х, мне б такого сына, – кряхтел Иннокентий.

– У вас же есть Толик!

– Он же, идол, тракторист! Весь в железках провонялся. Сколько хотел к делу нашему его приноровить, ничего не получилось. А ведь избу хотел расширить. Да что теперь смогу? В одни руки – ни сил, ни жизни не хватит.

– Давайте я помогу, – тут же предложил Данилка.

– Э-э, да что ты, милый! Чем платить стану? – отмахнулся старик.

– А мне денег не надо. Лишь бы картошка да хлеб в обед были.

– Шутишь? – не поверилось старику.

– Зачем шутить? Всерьез!

У Иннокентия из рук кирпичи посылались.

– Истинно не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, – говорил старик, подбирая кирпичи и суетливо семеня к Даниле.

– Так когда мне к вам приходить? – спросил Шик.

– Да вот с элеватором управимся – и, коль не, брешешь, милости просим.

– А чего ждать? Элеватор до вечера. А дом – до ночи.

Когда пришла Наташка, Иннокентий, чуть не приплясывая от радости, поделился, что Данила вызвался помочь расширить дом, а может, и трех-стен удастся пристроить. От денег отказался. Вот ведь какого человека Бог послал…

Наташка поблагодарила парня взглядом. И Данила вечером, не заходя домой, пошел к ней, той, которая отняла покой, вселилась в душу. И перевернула все в ней. Из дерзкого, нахального бабника сделала робкого мальчишку.

В тот вечер Данила все подготовил к предстоящей работе. Инструмент и материалы всей семьей перенесли, куда он указал. Сам Данила вместе с Толиком копали траншеи под фундамент. Успели справиться к глубокой ночи.

Данила шел домой, шатаясь от усталости и счастья.

Наташка весь вечер, до самой темноты, была рядом. Он постоянно видел и слышал ее. А когда сели ужинать всей семьей, Наташка выбрала место рядом с Данилой.

У него кусок в горле застревал, когда по нечаянности они касались друг друга плечами или локтями.

«Теперь я буду видеть ее каждый день. И не минуты обеда, а все вечера. До ночи. И не надо мне ходить тенью вокруг ее дома. Желанным гостем буду, помощником», – заснул Данила, улыбаясь.

Вечером следующего дня вместе с Иннокентием он сделал опалубку, залил фундамент под будущие стены. И чтобы не терять время на ожидание, когда фундамент будет готов, почистил кирпич, просеял цемент.

Толик с Наташей привезли песок. Данила позвал девушку помочь просеять его. Наташка тут же подошла.

Данила и сам не знал, о чем он говорил с нею. Только уж очень быстро кончился песок. А уж так легко работалось…

«Так бы вот всю жизнь. И не устал бы», – поймал себя на мысли о семье Данила и покраснел. Ведь она спросит его о прошлом. И что он ей расскажет?

Когда Данила стал класть стену дома, кирпичи ему подавал Иннокентий. Наташа с Толиком готовили раствор.

Ряд за рядом ложились кирпичи. Росла стена. Данила щадил старика. Понимал: тяжело ему после работы. И, завидев друга Анатолия, предложил помочь с раствором. А Наташку позвал подавать кирпичи.

– Пусть отец отдохнет, – пожалел Иннокентия. И решил показать класс…

Наташка крутилась на одной ноге, но едва успевала за Данилой. А тот будто в раж вошел. Не оглядывался. Кирпич к кирпичу клал, будто рисовал.

Наташку заносить начало. Она устала до изнеможения, но крепилась. У ребят на ладонях мозоли вспухли. Едва успевают замешивать раствор. А Данила смеялся:

– Ну что, работнички? Выдохлись? Кто говорил, городские против вас слабаки? Кто хвалился, будто только в деревне вкалывать умеют? Давайте докажите! – начинал он новый ряд.

Когда Наташе взялась помогать подруга, Данила сбросил рубаху. И закрутились девчонки, вдвоем не успевали, сбивались с ног. Иннокентий, глядя на всех, довольно улыбался. Его одного пощадил Данилка, уважил старика.

Работу оставили, когда на дворе совсем темно стало. Толик с другом ушли сразу на сеновал, спать до утра. От ужина отказались.

Подруга Наташки, еле волоча ноги, домой поплелась.

– Пошли на речку умываться. Ну зачем под умывальником мучиться? – позвал Данила Наташку. И, взяв ее за руку, побежал к реке.

Там, стянув с себя одежду, нырнул в теплую воду, позвал:

– Наташа, иди сюда!

– Темно. Я боюсь в темноте купаться. Да и плаваю плохо, – послышалось с берега.

– Не бойся, я с тобой, – подал руку.

Наташка вошла в реку осторожно, ощупью.

И вдруг оступилась на камне, упала. Данила быстро подхватил ее на руки, поцеловал осторожно. Долго не хотел отпускать с рук. И вынес на берег, держа бережно, но крепко.

Когда они вернулись в избу, ужин уже стоял на столе. Иннокентий вытащил из-под стола бутылку самогонки.

– Давай обмоем начало! – предложил Даниле и спросил: – Как думаешь, за сколько управимся? Сложимся к зиме?

– Через неделю обживать будете.

– Неужель каждый день приходить станешь? – изумился старик.

– Конечно, – пообещал уверенно Данила.

Через неделю он и впрямь выложил стены. Иннокентий не мог нарадоваться. Вот ведь и мечтать закинул, а глянь – сделано…

Данила уверенно чувствовал себя в доме старика. Он перестал быть чужим. Здесь каждому его приходу радовались искренне.

И он работал. Но так, словно строил для себя.

Когда закончил кладку, старик долго ходил вокруг дома, расширившегося сразу вдвое.

– Теперь штукатурить надо стены. Но не сразу. Надо дождаться, пока осадку дадут, высохнут, – говорил Данила и добавил: – Недели через три, думаю, можно будет начать.

Наташка глаза опустила. И спросила тихо:

– А приходить к нам будете?

– Если не помешаю, конечно, приду. Кстати и осадку проверять буду, – предложил Данилка.

– Нешто дозволенья испрашиваешь? Да запросто приходи! Как к себе, – ответил старик.

Данила после такого ответа и вовсе осмелел.

Вместе с Толиком углубили и расширили подвалы в доме, зацементировали их. А когда пришло время, оштукатурил дом снаружи и внутри. Да так, что из избы – в хоромы превратил.

Единственное, что не мог сделать сам, – покрыть крышу. Так и с тем не обошлось без него. Человека нашел. Который даром все сделал. Ему Данила деревянный дом кирпичом обложил.

Теперь он, что ни день, с Наташкой встречался. Она поначалу робела, трудно привыкала к приезжему. Уж больно дерзкие у него глаза. Всю ее обшаривали. Это пугало. Девушка краснела от этих взглядов, терялась, случалось, убегала, не выдерживая пристальных разглядываний. Но вечером, когда Данила заканчивал работу, они шли в луга. Цветастые, душистые.

Наташка испугалась в тот первый день. Темно было. Спала деревня. А Данила позвал ее погулять немного. Отдохнуть после работы. Она и впрямь устала. Но согласилась. И за руку с приезжим вышла со двора.

Они брели по лугу не спеша. Трава измочила росой все ноги. Данила поднял ее на руки. Внезапно. Она ойкнула, схватилась за шею. Обвила обеими руками.

– Ласточка моя синеглазая! – прижал он ее к груди. И поцеловал сухими, жесткими губами долгим поцелуем.

Наташка выскользнуть хотела. Испугалась:

– Не надо, Данила!

– Почему? Иль противен я тебе? Иль другого любишь? – не выпускал он девушку. Та молчала. Она и сама не знала, что ответить.

«Другого? Но тогда почему с таким нетерпеньем ждет каждый день Данилу? Почему бьется птицей сердце при виде этого парня и ей так хочется быть рядом с ним? Отчего становится так жарко от его взглядов и улыбок, подаренных ей одной? Почему так дорог он? Данила… Он самый красивый из всех, кого знала и видела. Жених? Но тот в армии. Они учились в одном классе. Друг детства. Такие редко становятся мужьями. Да и нельзя без любви. А она не уверена, что любила его. Иначе почему так ждет и радуется Даниле? С тем такого не было. Он даже не говорил ей про любовь. Попросил подождать из армии. О чем-то говорил с братом. Она отвечала ему на письма. Но и в них ни слова о любви. Он даже не писал, что вспоминает или скучает о ней. А вот Данила… тут и без слов понятно».

Молчала Наташка. «Значит, свободно сердце для любви. Иначе не задумалась бы. И не вырывается больше». Он целовал девчонку так, как никогда и никакую другую.

Он говорил ей много нежных слов, каких она никогда не слышала.

Замирало сердце, Наташка считала себя самой счастливой на земле.

Он не спешил овладеть Наташкой полностью. Она была слишком дорога ему.

Когда Данила закончил кладку стен в доме, Наташке так хотелось, чтобы не спешил парень, не торопился заканчивать работу у них.

«Ведь уйдет. И, может, насовсем. Вон как на него подружки смотрят. С завистью, вздыхают. А он даже не оглядывается на них. Но это сегодня. А когда уйдет? Такой красивый, работящий в холостяках не задержится», – подумала девчонка.

В густых зарослях ивняка в одну из лунных ночей признался ей в любви. Назвал единственной, самой лучшей, радостью своей.

Наташка слушала, затаив дыхание. А Данила ласкал девчонку, боясь самого себя.

– Девочка моя ненаглядная! Не смогу я жить без тебя больше. Единственная радость и счастье мое. Свет без тебя не мил будет, если откажешься, отвернешься. Для тебя живу и дышу, – говорил он Наташке.

Иннокентий видел и понимал все. Он уже ни о чем не просил. Данила сам приходил к ним. И до осени, помимо дома, отремонтировал сарай, почистил вместе с Толиком колодезь во дворе, заменил старые ворота. У забора поставил скамейку. Даже на чердаке порядок навел.

И вдруг исчез. Не приходил на работу, не было его дома, не появлялся у Иннокентия. В селе его не хватились сразу. Элеватор уже работал, и исчезновение приезжего никому не бросилось в глаза, кроме семьи старика.

– Надо бы поискать его с милицией, – предложил Иннокентий. Но Толик отсоветовал. Сказал отцу, как отзывался Данила о милиции. Предупредил, что может рассердить, оттолкнуть человека. И, давно догадываясь об отношениях Данилы и Наташки, спросил сестру, не знает ли она, куда исчез приезжий.

Та голову опустила. Ответила, что не знает ничего. А сама едва слезы сдерживала.

Попривыкнув к Даниле, доверять ему стала. Не дичилась, как прежде. И в ту, последнюю ночь пошла с ним к реке, ничего плохого не ожидая.

Данила положил на траву пиджак, сел с нею рядом. В тот вечер он выпил с отцом. Впервые. И осмелел. Целовал остервенело, с дрожью. Потом рукам волю дал. Наташка вырвалась. Вскочила на ноги. Побежала домой, захлебываясь слезами и страхом. Данила догнал. Резко повернул к себе Наташку:

– Не любишь? – Она промолчала. – Если б любила, не убегала!

– Негодяй! Свинья! Тебе ли о любви брехать? Хотел свое сорвать? В уплату за работу?

– Дура! – оборвал брань пощечиной. И, резко повернув от девушки, скрылся в темноте ночи. «Негодяем и свиньей любимых не называют. А значит, не нужен. Зачем же зря себе душу рвать?» – собирался Данила спешно. Он срывал с крючков рубахи, брюки. И вдруг вспомнилось насмешливое Катькино, брошенное недавно в лицо: «В струнку тянешься, дурак! Все стараешься? А она тебе в благодарность хоть бы рубаху выстирала! Завшивеешь скоро!»

Затолкав все барахло в чемодан, решил уйти из деревни, не дожидаясь утра.

«Хорошо, что успел за элеватор получить, документы при себе. Ничего тут не остается. Совсем ухожу. Навсегда!» Данила решительно выскочил в дверь, даже не закрыв ее на замок.

Старые адреса, полученные в зоне, помнил назубок. Он решил никогда в село не возвращаться. Навсегда уйти в «малину», где о женах и семьях даже думать было запрещено.

«Старался, дурак! Вкалывал! Будто для жены. И получил! Подумаешь, обидели ее! Да я за это время уже со всем городским блядвом успел бы переспать. Тут же как идиот ходил. Даже к Катьке не заглянул. Не воспользовался, когда сама ко мне пришла! А все из-за нее! Влюбился? Ничего! Вышибу из себя эту дурь, как хворобу! Не мальчик я! Каждый день скорчившись ходил после поцелунок этих, еле живой утром вставал. А она? Либо дура, либо колода! Хотя скорей всего, не любила меня! Зато как я, дурак, старался! – шагал он по дороге. – Ну, что ж? Не получилось! Не повезло! Но это не страшно! Ничего я в деревне не приобрел и не потерял», – торопился Данила.

А сердце, словно назло, скулило в ответ несогласно:

– Душу потерял…

К утру Данила пришел в город. Показав письмо кентов хозяину дома, сказал, от кого пришел. Тот сразу дверь открыл нараспашку:

– Давно ждем! Припозднился.

И через пару дней, – «малина» отпусков не дает, – взяли Данилу в дело.

Шик… Так его стали звать все воры города. А через полгода не было равных ему в «малине».

Жизнь, казалось бы, наладилась. Через год пахан воров обещал принять Шика в закон. Он жил в шикарной хазе. Самые клевые чувихи ублажали его. Шик имел кучи денег. Но… Все было хорошо до поры, пока он не оставался наедине с самим собой. Едва одиночество подкрадывалось к Шику, он становился прежним Данилкой и вспоминал ее, чьего имени боялся…

«Наташка… Как-то она теперь? Наверное, вышла замуж за своего колхозника? Интересно, вспоминает ли меня? Злится? Или давно простила?» – думал Шик.

Ему так хотелось увидеть ее, особо поначалу. Плюнуть на всех и уйти к ней? Но ушедшему однажды вряд ли поверят вновь.

«Да и что скажу, где был так долго? А ведь спросит. И не только она! С чего меня угораздило уйти от нее в тот день?» – жалел Шик о случившемся, понимая, что никогда уже не сумеет вернуть ни Наташку, ни одну из тех теплых летних ночей.

Иногда он видел ее во сне. Но утром все забывал.

Увидел ее лишь через два года. Дерзкое дело провернула «малина». И, ограбив банк, решили фартовые на время залечь на дно. Навар разделили поровну. Обговорили, кто с кем и когда видеться должен. Чтоб не поймала милиция всех разом, рассыпались по хазам. А Данила решил навестить деревню. Глянуть хоть краем глаза на ту, которая продолжала жить в его сердце.

– Тебе, Шик, добром ботаю, от чувих подальше хилять надо! Дошло до нас, что даже шмары нынче за навар высвечивают фартовых лягавым. Секи про то и свой хрен почаще на цепи держи, – зная слабину Данилы, говорил пахан «малины». И добавил на прощание: – Кто на блядях попухнет, грева в зону не получит.

Шик понял, что это говорилось для него. Но не беспокоился. И решил заявиться в деревню ночью. Туда его с радостью согласился отвезти таксист. Еще бы! Ему за такую плату всю смену пришлось бы мотаться по городу. И, высадив Данилу на окраине села, рванул обратно без оглядки.

– Данилка! Ты ли это? – услышал за спиной, едва машина отъехала. Шик оглянулся.

Растолстевшая до неузнаваемости Катерина стояла среди дороги, изрядно навеселе.

– Ты что, своих не узнаешь? Иль брезгуешь мной, кобель паршивый? Так я тебя вывернула наизнанку перед Наташкой! Чтоб не попухла, как я когда-то погорела из-за тебя! – рассмеялась она громко.

Данила резко оттолкнул Катьку, приблизившуюся к нему. Сказал глухо:

– Сама, курва, виновата. А вот за то, что Наташке трепалась, поплатишься еще.

Катька, не удержавшись на ногах, плюхнулась в лужу задом. И заблажила:

– Козел паршивый! Ишь, прибарахлился как! Думаешь, поверю, что за свои? Кому-то наклепаешь. Я знаю, чем ты промышлял! Небось опять по карманам в транспорте шаришь?

– Заткнись, зараза! – ткнул носком ботинка в бок.

– Убивают! – заорала Катька.

Данила выдернул ее из лужи. Поставил на ноги. Пригрозил:

– Один звук от тебя услышу, из шкуры вытряхну. Поняла?

– Дай на похмелье! – потребовала баба, икнув. Данила вытащил из кармана сотенную. Отдал. Баба, довольно хмыкнув, спросила: – Может, по старой памяти зайдешь ко мне? Сегодня я свободна. Мой хахаль на дежурстве.

– Потом как-нибудь, – уговаривал Катьку Данила оставить его в покое. Баба еще цепляла Шика за руки. Пыталась затащить к себе. Но тот, потеряв терпение, сказал грубо: – Я не дышал, не хавал в очередях. И у тебя средь прочих кобелей стремачить не стану!

– Иди, иди! – рассмеялась она ему вслед, похрустывая новой сотенной.

В доме Иннокентия Данилку встретили тепло. Старик к столу усадил гостя. Толик на стол накрывать взялся поспешно.

– А где Наташа? – спросил Данила.

– Скоро придет. На работе она. Возвращается поздно. Дояркой пошла, – вздохнул старик.

– Замужем она? – дрогнул голос.

– Пока нет. Сватали ее. Уже не раз. Да все отказывается. Совсем засиделась в девках. Все принца ждет, дуреха. А их ведь только в сказке найти можно. Ты-то как? Небось уже детей имеешь? – спросил Иннокентий.

– Один я. Как всегда, один…

– Чего же так-то? – насторожился дед, услышав шаги во дворе.

В дом без стука влетел участковый милиционер:

– Ни шагу! Всем на местах быть! – Тот держал наготове наган. И, не говоря никому ни слова, нацепил наручники Даниле. – Вперед! – толкнул его к двери. И Данилка лицом к лицу столкнулся с Наташей. Она бросилась к нему:

– Вернулся? Данилка! – Шик застонал от горя.

– Вперед! – подтолкнул милиционер и бросил через плечо: – Ищи другого жениха! Этого у тебя надолго забираю…

Уже в кабинете следователя понял Шик, как вышла на него милиция. Дав сотенную Катьке, он и предположить не мог, что та путается с участковым. Это о нем говорила баба, предупредив, что в эту ночь он на дежурстве… Об ограблении банка участковый знал. Известны были и номера купюр. Катька похвалилась участковому, что она и сегодня при спросе. Показала сотенную. Сказала, от кого получила. Не успела только воспользоваться деньгами… Когда узнала, откуда сотенная, не удивилась. Не пожалела Данилу. Сказав гнусаво свое излюбленное:

– Прошвырялся, кобель! Мной побрезговал, как помойкой, теперь до гроба с параши не слезет…

В зале суда она облила Данилу грязью с ног до головы.

– Этот ворюга не только банк, он и меня обокрал! Судьбу сломал. Обманул, девчонкой когда была! Его не судить, живьем запахать надо! Сколько девок он избабил? Небось сам со счету сбился! С детства кобелем родился.

– Мы не за то его судим! – оборвал Катьку судья. И бросил вполголоса: – Вспомнила грехи детства! Нашла, где каяться…

В суде никто не поверил, что Шик один сумел убить двоих охранников банка, вынести миллион. И за два дня потратить восемьсот тысяч рублей. Но ни суд, ни прокуратура не сумели добиться других показаний от Данилы. Само следствие не вышло на след «малины» и не смогло найти ни одного кента.

Данила хорошо знал, что за групповое ограбление не только он, а все фартовые получили бы исключительную меру наказания. Знал, что и его могут приговорить к расстрелу. «Так уж зачем тянуть за собой кентов, если не сумела достать милиция?» – думал Шик. И сидел на процессе отрешенно, изредка глядя в зал.

Наташку он увидел сразу. Она села в глубине зала суда. Слушала обвинение, сцепив зубы.

– К высшей мере наказания! – донеслось до слуха Данилы решение суда. Он увидел, как брызнули слезы из глаз Наташки, ликующую ухмылку на Катькином лице. Услышал тяжелый вздох Иннокентия.

Данилку отвели в одиночную камеру, дали полосатую одежду смертника. Шик, переодевшись, лег на шконку.

«Вот и все. Скоро уходить. От всех разом. Даже от себя. Кенты помянут за упокой. И скоро память посеют. Катька вдогонку пожелает горячих углей под задницу. Наташка, оплакав недолго, забудет. Замуж выйдет. Может, когда-нибудь, пройдя по нашей полянке в ивняке, вспомнит летние ночи. Наши… Но появится муж, дети… Выветрит из памяти мое имя. Да и кто я ей? Приезжий… Таких скоро забывают», – думал Данила. И почему-то вспомнился дед, подобравший его, осиротевшего мальчишку, на разбитой войной дороге. Того старика он любил неосознанно. Верил в каждое слово. Но и его убили. За мародерство.

Данила долго считал, что мародеры – это те, кто дерут морду. Кому и за что, никак не мог понять. Старик как-то сказал ему:

– Помни, Данилка, воровство – большой грех. Но неотмоленный он для того, кто толкнул на это! Не дал другого пути…

На шестой день поседевшего, исхудалого Данилу вывели из камеры. Повели длинными коридорами к выходу.

Шик пытался держаться достойно. Но ноги подкашивались. О чем он думал тогда? Просил прощения у всех за все? Нет! Он вспоминал Наташку. Ведь в ту, последнюю ночь, девчонка впервые поцеловала его…

Чуда для себя он не ждал. И когда привели в кабинет следователя, озирался по углам, ожидая пулю.

– Ваше дело отправлено на доследование в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, – услышал Данила, не веря своим ушам.

Вскоре узнал, что прокуратура арестовала пахана «малины». И тот признал, что сам лично убил обоих охранников банка. А Шику дал не миллион, а всего двести тысяч рублей.

Пока шло расследование, милиция поймала еще двоих воров «малины». Те подтвердили, что Данилка не убивал никого. И в «малине» недавно.

Расстрел Даниле заменили червонцем усиленного режима и отправили на Сахалин.

Уже оттуда, из Вахрушевской зоны, отправил он письмо Наташке. Долго, трудно писал его. Понимая, что не нужно оно ей. Пусть забудет, но не поминает мертвым.

«Я не врал тебе! Ты единственная, кого любил и кому сказал про это. Ты одна! Мне не с кем сравнивать тебя. Жизнь подарила тебя, как первую и последнюю радость. Прости, что я не тот, кого могла бы ты любить. Я жив! Меня не расстреляли. Дали срок. Но я не радуюсь. Умереть было бы гораздо лучше, чем жить, не имея права на любовь, на встречу с тобой. Ты единственное счастье и радость моя! Прости, не проклинай тех коротких минут, подаренных судьбой в награду за все! Я с радостью отдал бы жизнь лишь за мгновенье, чтобы увидеть и проститься. Мне не на что рассчитывать и нечего ждать. Я ни о чем не прошу. Одно лишь: отпусти вину мою», – написал Данила и отправил письмо, не ожидая на него ответа.

Но сердобольный оперативник спецчасти прочел письмо Данилы. И, не спросившись, написал на конверте обратный адрес, понимая, что суровые зимы в судьбе куда как легче перенести и пережить, если горит впереди звезда надежды. Данила об этом даже не догадывался. Он ни от кого не ждал вестей. И работал в забое шахты, не считая время, не торопя его. Ему уже не к кому было спешить и стремиться. Он знал: его никто не ждет. И, не споря ни с кем, презрев закон фартовых, пошел в забой шахты. А вскоре его из воровского перевели в барак работяг.

К Новому году все зэки ждали амнистию. Все, кроме Шика. Он давно не верил в чудеса. И вдруг его, едва он поднялся из забоя, позвали в спецчасть.

– За что? Ведь я пашу! – удивленно глянул на охранника, пришедшего за ним.

Тот, не зная о причине вызова, прикрикнул грубо:

– Мне до жопы твои слюни! Зовут – иди! Откуда знаю, зачем? Вперед! – подтолкнул штыком в спину, не дав умыться.

– Срок пребывания в зоне сокращен наполовину, – дошло до слуха, и Шик не вдруг поверил. – Хорошая новость? – спросил оперативник. И, достав из пачки писем вскрытый конверт, добавил: – Письмо тут тебе имеется. Получи, – крутнул седой головой и отвернулся к окну, чтобы не видеть ничего…

«Ты опоздал, Данила. Хотя теперь все безразлично. Немного мне осталось. Видно, оба мы в чем-то виноваты. И все же лучше знать, что когда-то была любимой. И не только тобой. У меня была семья. Отец и брат. Они живы. А я уже недолго буду с ними. Не повезло. Болезнь слишком злая. Бруцеллез. Я заразилась от коров. Через молоко. Вчера умерла моя подруга. От этого. Она звала меня. Знаю, мне мало осталось жить.

Любила ли я тебя? Не стану врать. Любила. Но очень пожалела о том. Особо на суде. Уж лучше б я не ходила туда. Но хотелось увидеть. Да и не верила в разговоры и слухи. Оказалось, Катерина не врала. Почему ты сам смолчал? Никогда не говорил о себе. Ведь я постаралась бы понять. Но ты скрывал. Кого же я любила? Твою тень? Но ведь это бесчестно! Так не поступают с любимыми. Им верят.

Прости. Я не хотела упрекать. Теперь уж поздно. Там, на суде, мне расхотелось жить. Судьба услышала, может Бог сжалился. Ведь я просила себе смерть…

Я не жалею о многом. Обидно лишь за то, что не сумели мы с тобой, Данилушка, уберечь единственное. А ведь это лишь один раз в жизни дается. Как сама жизнь. Но была ли она? Если так, то мы ее проглядели. Значит, жалеть не о чем. И я спокойно говорю тебе – прощай…»