Текст книги "Забытые смертью"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Да будет вам, – опешил Егор от комплиментов, почувствовав себя совсем голым перед Ниной Николаевной, рассматривавшей Торшина в упор.

– Вы меня совсем не знаете. А говорите так много, вроде лучше в свете нет, – лепетал мужик обескураженно.

– Мы не первый день работаем вместе. Не думайте, что ничего не вижу и не слышу. Я не только анекдоты рассказываю. А и наблюдаю!

– Зачем? – испуганно насторожился Егор.

– Из человеческого любопытства. Устраивает? – спросила она, смеясь.

– Это ваше дело, – отмахнулся Егор и уткнулся в бумаги сконфуженно. Он не знал, что надо сказать, как вести себя в подобной ситуации. И растерялся от собственной неискушенности.

– Да вы просто прелесть, Егор! Второго такого во всем свете не сыщешь! – восторгалась баба. И Торшин, не зная, куда деваться, поспешил закончить работу и скорее уйти домой.

Нина Николаевна, прощаясь с ним, сказала, словно точку на разговоре поставила:

– Такие, как вы, любой женщине в награду. Имея вас, о другом счастье даже думать грешно!

– Где тебя черти до сих пор носили? – встретила нахмуренная Феня в коридоре. И добавила: – Дня тебе мало? Чего плутаешь, как барбос бездомный? Иль дел дома нет? Или о детях забыл? Сколько ждать можно?

– Годовой отчет делали. Не понимаешь, что это, не бурчи! Совсем запилила! – Он разулся у порога. И, наскоро скинув с себя одежду, повалился в постель.

– А ужинать? – удивилась Феня.

– Накормила уже! – отвернулся лицом к стене. И вскоре уснул.

Феня тогда обиделась. Она и не знала о разговоре мужа с бухгалтершей и потому не придала значения этому случаю.

Егор утром встал раньше обычного. Тщательнее прежнего побрился. Умылся до пояса. Потребовал белую рубашку, которую обычно надевал лишь по праздникам. Молча поел. И, сделав вид, что обиделся за вчерашнее, ушел на работу, не сказав жене ни одного слова.

«Чурка деревенская! Она еще отчитывать меня взялась! Нет бы спросила, пожалела, посочувствовала! Барбосом назвала! А за что? Вон баба под боком крутится! Образованная, грамотная! Не тебе чета! И гляди как хвалила! Лучше меня в свете нет! Раз она так считает, значит, в этом что-то есть! Просто так слов на ветер не кидают. И она не всякому такое скажет. Значит, и впрямь что-то есть во мне. Фенька не увидела? А что она видит, кроме печки и корыта? Век в деревне прожила! Куда ей до Инессы, до ее понимания жизни? Эта толк знает во всем. Баба что надо!»

В правлении колхоза сразу заметили перемену. Не прошло без внимания и то, что Егор приходил на работу раньше других, не торопился вечером домой, спокойно общался с Ниной Николаевной, объясняя всем, что и конь к хомуту привыкает.

Может, не вызвало бы его поведение заугольного шепота, если бы не резкие перемены во внешнем обличии. Егора было не узнать. В правление на глаза новой бухгалтерши он появлялся только в накрахмаленных рубашках, тщательно отглаженных брюках и начищенных до блеска полуботинках. У Егора всегда имелся при себе чистый носовой платок, чего совсем недавно не водилось в его карманах.

Торшин теперь брился каждое утро. И чистил зубы по два раза на день. Стал следить за руками. Тщательно остригал ногти.

Однажды не выдержал председатель. И, оглядев Егора с ног до головы, спросил напрямик:

– Какой чумой захворал? С чего нафуфырился, как баба? От тебя уже и мужиком не пахнет. Нашим, деревенским. Уж не влопался ли ты в новую бухгалтершу?

– С чего взяли? – деланно обиделся Торшин.

– С чего, спрашиваешь? А с того, что вьется она вокруг тебя, как муха над кучей! Стыд имей! Семья у тебя!

– Выходит, приходить на работу человеком – срам?

– Ты не крути хвостом! Знаешь, о чем говорю! – оборвал председатель и предупредил: – Заруби себе! Замечу грязь меж вами, обоих с колхоза вышвырну!

Бабы в правлении смеялись в открытую:

– Охмурила тебя Инесса? Был человеком, а стал кобелем!

Ничего тогда между ними не было. Торшин возмущался. Но и дома свои перестали понимать Егора и относились к нему настороженно.

Первой почувствовала перемену в муже Феня и отнеслась к ней по-бабьи. Перенесла свою постель в спальню к детям. И больше не ложилась спать вместе с Егором. Ни слова упрека не сказала. Замкнулась. И, повязав голову платком так, что на лице одни глаза были видны, ходила на работу, опустив голову. Она давно не спрашивала мужа ни о чем. Молча кормила, стирала, гладила. Они жили еще под одной крышей, но уже врозь.

Пересуды и домыслы подтолкнули события. И однажды, выслушав очередной дождь комплиментов, он не выдержал и, поцеловав чужую бабу, схватил, прижал к себе.

– О! Да вы пылкий мужчина! – притворно отталкивала Инесса руками, прижимаясь телом все плотнее.

Егор выключил свет, придавил к стене Инессу.

«В темноте все кошки серы! Эта давно уж меня хочет. Да и чем я хуже других? Пусть знает Фенька! Назло ей! Все равно уже облили грязью! Так хоть не зря!» – задрал он юбку.

Домой он вернулся, криво усмехаясь. Феня, открыв дверь, даже не оглянулась на мужа. А когда сел ужинать, оглядев Егора, сказала, сдерживая гнев и боль:

– Рожу умой! Детей постыдись, кобелище! Весь в помаде!

Он глянул на себя в зеркало и покраснел до макушки. Все лицо, как у клоуна, в отпечатках губ.

В следующие дни он стал предусмотрительнее и перед уходом всегда оглядывал лицо в зеркале.

Но однажды, едва погасили они свет в комнатухе и легли в постель, стекло в окне дрогнуло, рассыпалось вдребезги, и большой кирпич упал рядом с койкой.

Егор вскочил. Кинулся к окну. Но в кромешной темноте никого не увидел. Лишь Инесса, испуганно охнув, торопливо шурша тряпками, одевалась. Да собаки, заслышав шум, отозвались на него со всех концов деревни.

Торшин, успокоив Инессу, пообещал утром вставить стекло и пошел домой, сжимая кулаки. Дверь в доме оказалась незапертой. Егор влетел, дыша тяжело, не скрывая злобу.

«Конечно, Фенька утворила! Кто еще мог такое отчебучить? Ну, я тебя!» Он шагнул из коридора и лицом к лицу встретился с сыном. Тот стоял среди прихожей, бледный, дрожащий.

– Так это ты? – вырвалось у него изумленно. И бросился на Славку с кулаками.

Феня выскочила из спальни, загородила собою сына. И, получив кулаком в висок, упала на пол.

– Сынок, беги к деду! – успела крикнуть. И Славик, вырвавшись из рук Егора, выскочил в темноту.

В тот день он не ночевал дома. А утром чуть свет старший Торшин вставил стекла в разбитом окне бухгалтерши. И, уходя, сказал бабе:

– Добром тебя прошу, уезжай из деревни. Не позорь нас. Внук кирпич взял, а я с топором приду! Мне уже ни бояться, ни терять нечего! Одной потаскухой на свете меньше будет! – и тут же заявился в дом к сыну.

Егор еще спал, когда, грохнув дверью, отец прошел к его койке и, сорвав с него одеяло, заставил встать и выйти в сарай. Там он, не говоря ни слова, избил его впервые за всю жизнь. И сказал обидные слова – их до конца жизни не сумел забыть Егор:

– Лучше бы тебя на войне убили, чем вот таким ты стал! Зачем вернулся? Будь ты проклят! Не сын мне больше! Отрекаюсь! Сдохну – к могиле не подходи.

Едва отдышался Егор до работы. А когда пришел в правление, Инесса предложила ему уехать к ней в Смоленск. Мужем. Навсегда из колхоза.

Он не сразу ответил. Решил подумать, взвесить. Но когда пришел домой на перерыв, увидел непримиримое, перекошенное злобой лицо сына. Он понял: жить под одной крышей они уже не смогут никогда.

Егор сел к столу. Ему никто не накрывал, не думал кормить его обедом. Феня возилась в сарае с коровой и делала вид, что не слышала прихода мужа.

Егор достал из кладовки рюкзак. Тот, с которым пришел из Германии. Торопливо собрал свои вещи. Сын молча отвернулся к окну. Все понял. Не останавливал, не уговаривал, ни о чем не просил. Ни один мускул не дрогнул на лице. Он будто ждал, когда за Егором закроется дверь. И Торшин не заставил себя ждать. Закинул рюкзак на Плечи, вышел во двор и услышал:

– Егор! Остановись! Ну как же дети? – догнала Феня, схватила за плечо, заплакала горестно, по-бабьи.

– Я им не нужен! Вон, выродок, он очень радуется моему уходу! – кивнул на Славика, стоявшего на крыльце.

– Одумайся! Куда ты! Ведь родной он тебе! Останься, – семенила за ним жена. Но Егор резко отшвырнул ее руки. Ускорил шаги. Феня упала. Егор услышал за спиной голос сына:

– Не надо, мама! Не плачь, не позорься. Нам не

о ком жалеть. Мы никого не теряем. Уходят чужие. Ну, скатертью дорога! У нас все дома.

В правлении колхоза Егору сказали приехать за расчетом в конце года. И, не уговаривая, не останавливая, молча бросили на стол трудовую книжку. В этот же день, забравшись в кузов грузовика, уехал он в Смоленск вместе с Инессой.

В светлой благоустроенной квартире он зажил, как в раю. Не надо было заботиться о воде и Дровах. Захотел помыться – ванна имеется. Вокруг полно магазинов. Знай работай. И никаких тебе забот.

Новая жена вскоре и на работу устроила. Счетоводом на хлебозавод.

Егор зажил, как настоящий горожанин. По субботам в кино ходил с Ниной Николаевной, в воскресенье гуляли по городу. Под руку. С Фенькой, прожив столько лет, ни разу так-то по селу не прошелся. Все недосуг. Да и не принято было такое в Березняках.

Через полгода Инесса уговорила Егора. И тот подал заявление на развод. Он ожидал процесса с содроганием. Не спал всю ночь, ожидая, что Фенька заявится в суд со всеми детьми и начнет его позорить.

Но… Баба пришла в суд спокойная, совсем одна. И на вопросы судьи о причине развода ответила, не дрогнув:

– Ошиблись друг в друге. Хотим исправить.

Отказалась она и от алиментов. Вернула высланные деньги почта с пометкой: «Получатель отказалась».

Шли месяцы. Новая жена скучать не давала. Решила дачу купить. И Егор по выходным ездил теперь за город. Поднимал огород, посадил сад, заботился о даче.

В тот год решился он под Рождество отца навестить. Купил подарки, бутылку водки, всякой городской снеди и подъехал вечером к дому на такси.

Едва открыв калитку, лицом к лицу с. отцом встретился.

– Чего тут потерял? На што приперся? Кто ждет тебя здесь? – схватился старик за метлу, не желая слушать сына.

Хорошо таксист уехать не успел. Егор торопливо вскочил в машину. Его трясло от стыда. Старик опозорил на всю улицу. Будто забыл, что он прежде всего – отец.

К Феньке и детям он не рискнул показаться. И лишь через три года его с трудом разыскала мать. Не выдержало сердце. И, позвав сына в скверик перед домом, тихо плакала рядом.

– Как там в селе, мама? – спросил он, обняв ее ссутулившиеся плечи.

– В деревне все отменно. Отсеялись к времени, слава Богу. Все живы, – умолкла на полуслове. И, проглотив колючий комок в горле, продолжила: – Отец вот прихворал. Совсем слабый стал. Не видит ничего. Как ты уехал, слепнуть начал. Фершал был. Оглядел, сказал про нервы. Да где им взяться? – отмахнулась она слабо.

– Как там мои?

Мать голову нагнула, вытерла лицо концами платка.

– Славик школу кончил. Хочет в строительный институт поступать. Рая через год техникум закончит.

– Как? Какой? – удивился Егор, забыв, что дети имеют привычку расти и взрослеть.

– Она по твоему следу пошла. На финансы учится.

– Где она учится? В Смоленске? Здесь, рядом?

– Да нет. В Москву ее колхоз направил, чтоб свой бухгалтер был, доморощенный. Она скоро на каникулы приедет. Красивая девочка растет. Вся в Феньку! Ну чисто ее портрет. Глаз не отвести. Шибко пригожая.

– Алешка как?

– В школу ходит. Отличник. Весь в тебя. Головастый. Науку на лету за хвост ловит. И послушный, уважительный малец.

– А Фенька как? Замуж вышла?

– Она нынче опять на телятнике. Откормочную группу взяла. Ну и ничего, хорошо получает. Воду в дом они провели. Я тебе говорила, что у нас котельную построили? Так вот нынче во всех домах горячая вода с кранов бегить. И отопляемся не печками, батареи провели. В избах теплынь всегда. Твои даже баньку пристроили. Мы к ним мыться нынче ходим.

– Как живут они? Все здоровы?

– Верхний этаж строют. Чтоб когда дети семьи заведут, просторней было бы, да с дому не убегали б… В примаки, – с укоризной глянула она на сына и продолжила: – Все здоровы. К Феньке сватались. Яцков Иван Семенович, может, помнишь, механик наш. Отказала она ему. Отлуп дала.

– Отчего же?

– Сказала – одного кобеля хватит… Не станет детей позорить. С тем и выставила мужика.

– Как хоть в доме? Огород, скотина – в порядке? – Егору хотелось знать все подробности.

– А что сделается им? Ты вот чего не испросишь, на чьей фамилии они нынче? Дети сменили ее и взяли матерню – девичью. Не Торшины они нынче, а Токаревы. Отчество сменить просили. Да не дозволили. Власти не согласились, – всхлипнула мать.

– Отреклись, выходит?

– Тебе ль рот открывать? Уж молчи! – попрекнула зло и сказала тихо: – Я-то к тебе неспроста. Отец совсем слабый. Коль что плохое сдеется, хоть напослед покажись. Не осрами нас.

Вскоре она ушла. А Егор через неделю забыл о ее приезде.

Прошел еще год. И как-то Нина Николаевна пожаловалась, что трудно стало концы с концами сводить на малые зарплаты, предложила Егору устроиться сторожем в магазине.

– Ну что там сложного? Пришел после работы, поел, отдохнул и на дежурство. А в магазине – тепло. Ложись и спи. Все так сторожат. Зато зарплата пойдет. Еще одна. За год на новую мебель поднакопим. А то когда на пенсию выйдем, уж ничего не приобретем, – предложила она Егору. Тот, подумав, согласился. И через неделю стал работать в две смены – счетоводом на хлебозаводе и сторожем в универмаге.

Полгода спал на раскладушке в подсобке, потом – в будке. Все тешил себя, что скоро будет он отдыхать на новой немецкой койке, жена спальный гарнитур присмотрела. «А когда подкопим на гостиную и кухню, можно будет снова на одном месте работать», – засыпал мужик и видел во сне, как его Инесса заносит в квартиру новую мебель с чужим человеком. Егор хочет выгнать его, а он смеется ему в лицо и говорит: «Зря, что ль, тебя в сторожа отправили? Нинка тоже в две смены вкалывала. И мне не мешай! Ишь, хорек, присосался к бабе! Лопух лопухом, а хитрый… Но не хитрей Нинки! Нет! Не стоишь ты се!»

Егор, не помня себя, домой побежал. Не только на магазин глянуть – будку закрыть забыл.

В дверь зазвонил истошно. Заколотился так, что соседи проснулись, ругаться стали. Нина Николаевна в растерянности открыла дверь, едва успев накинуть халат.

– Ты чего? Что случилось?

Егор отодвинул ее, включил свет в коридоре – ничего подозрительного. Нина Николаевна висла на плече.

В комнате стоял удушливый запах табака, вина, пота, остатков еды.

– С чего пир? Кто у тебя? – побагровел Торшин, теряя самообладание.

– Сослуживцы в гости зашли. Поздравили с днем рожденья меня. А что такого?

Торшин рванулся в спальню. Нина Николаевна не успела закрыть перед ним дверь.

Голый мужик, безмятежно раскинувшись, спал в постели.

– С-сука! – влепил пощечину Инессе. И, схватив за грудки, всадил бабу в стену. Больно, гулко. Та завизжала.

– Собери все мое! Слышишь, курва престарелая! Чтобы нам с тобою больше не видеться, оставь все у двери. Я ключ тебе на столе оставлю. Захлопну дверь. Но ты все мое выложи. И деньги, и документы! – ушел, понурившись, Егор.

Когда вернулся на работу, магазин был оцеплен милицией.

Универмаг обокрали. Случайный прохожий заметил свет фонарика в покупательском зале и позвонил в милицию. Пока она приехала, воры успели скрыться.

Егора взяли в наручники и тут же увезли в следственный изолятор.

За целый месяц следствия никто ни разу не навестил его, словно на всей земле не осталось у него ни одной близкой, родной души, которая могла бы пусть не помочь, хотя бы посочувствовать.

Инесса не пришла на суд. И лишь перед отправкой в зону принесла одежду Егора в рюкзаке, отказавшись наотрез от личного свидания.

Уже через месяц администрация зоны уведомила Торшина, что согласно решению суда его брак с

Ниной Николаевной расторгнут. И он выписан из ее квартиры.

Егор воспринял это уже равнодушно. Случилась беда. Ее бы пережить. Уж что там баба? Она его все равно семь лет ждать не стала бы.

Торшина вначале сунули к ворам. Те, увидев, что явился он к ним без навара, уже на третий день проиграли мужика в очко. Его выкупил себе в подружки бугор шпановского барака, выкинув за Торшина пять пачек чаю. Но… Когда Егора привели в барак, он отказался заменить недавно умершего обиженника. И тогда, избитому до полусмерти, ему сделали наколку на все тело, обвив его черной тюремной змеей. Сопротивляться было бесполезно и бессмысленно. Едва он пришел в сознание, администрация похлопотала и Егора из брянской зоны отправили на Урал. А через год милиция напала на след воров, обокравших универмаг. И Егору вышло облегченье. Его послали «на химию» в Якутию. Отсюда из леспромхоза – прямиком в бригаду Никитина.

Сколько он не виделся с семьей? Егор сосчитал годы. Цифра получилась внушительная – семь лет. Ровно столько же не был дома, когда забрали на войну. Но тогда Торшин не краснел. Ни перед женой и детьми, ни перед людьми и собственной памятью стыдиться было нечего.

Тогда все шло иначе. А вот теперь… Когда написал письмо матери, ответ получил от младшего брата. Тот не сдержался. Вылил на голову Егора всю злость и боль. Назвал скотиной, гнилым пеньком, просравшим семью, потерявшим родню и дом. Он упрекал его за все разом. За позор и легкомыслие. За детей, выросших сиротами. За отца, чью кончину приблизил Егор. Тот, умирая, не простил сына. И не велел ему ногой ступать на погост, покуда мозгов не наберется.

Больно было читать. Брат не пощадил. Бил без промаха. По совести, по памяти, по самолюбию…

«В деревне тебя, слава Богу, забыли. Да и к чему говно ворошить? Что о себе ты оставил в памяти? Детей? Так их не растил. Не учил, не вывел в жизнь! Все это сделала Фенька! Сама дала всем образование. Троих выучила, побрезговав даже помощью твоей. А ведь с петли вытащили бабу. В сарае. Дети. Она с позора в нее сунулась в тот день, когда ты ушел. Мудило ты поганое! Кобель старый! Как бельма не лопнули, когда семью на суку променял? Какой ты мне брат? Уж лучше б не было тебя, чем столько стыда и срама хлебнули все.

Не пиши, не объявляйся! Иначе поздоровкаюсь с тобой колом по башке. О тебе все равно жалеть некому, пес шалопутный! Я не хочу знать о тебе…»

В подтверждение он даже обратный адрес не указал.

Егор после его ответа все пути-дороги в лесу перепутал. Не видел ничего. Он впервые искренне испугался своего будущего. Меньше чем через год он будет освобожден. Он сможет уехать отсюда, куда захочет. Навсегда, насовсем.

«Но куда? Кому нужен? Самому себе, а значит – одиночеству, а что есть оно, если не смерть? Но ведь и жизни не было! Она просто промелькнула, опалив его горем с ног до головы. А радость была такой короткой и маленькой, что не удержал, выпустил и потерял. Теперь уж навсегда», – думал он и, уходя в тайгу, каждый день просил у судьбы единой милости – смерти.

Егор долго не решался написать Фене. Жег стыд, чувство вины перед той, которую всегда оставлял один на один с бедой.

Торшин колебался целых два месяца. Но когда понял, что до воли остаются считанные месяцы, насмелился. И, выбрав самую глухую ночь, сел за письмо.

«Здравствуй, Феня! Не надо серчать на меня больше, чем я наказан за свое. Знаю, поделом. А потому не жалуюсь. Хотя тошнее, чем мне, навряд ли кому приходится нынче. Тебе досталось несравненно больше и труднее. Это без слов понимаю. О! Если б мог я вернуть прошлое, родной мой человек, как дорожил бы каждым мигом самого лучшего на земле – семейного счастья! Но ты не простишь меня. И дети, мои дети, не назовут меня отцом. Я сам виноват и отнял, украл у себя единственное, чем был богат и счастлив, – свою семью, не уберег.

Все горести и муки, что перенес за прожитые годы, ничто в сравнении с этой потерей. Я виноват перед вами, перед памятью отца, перед матерью и братьями. От меня отвернулись все, даже смерть. Но ведь я люблю вас! Все эти годы я ни на минуту не забывал о вас. Случившееся – жуткая ошибка, сломавшая жизнь!

Фенюшка! Единственная радость моя и жизнь, мне скоро на волю. Я не вправе рассчитывать на взаимность. Но, если можешь, если сохранилась в душе хоть капля тепла ко мне, черкни, как ты, дети? Я очень буду ждать этой весточки».

Каждый раз, когда кто-либо из лесорубов возвращался из села, Егор высовывал из кустов обросшее густой щетиной лицо и спрашивал:

– А мне письмо есть?

– Пишут! – отвечали мужики хором, сочувствуя человеку.

Торшин впадал в депрессию. И снова оживал, когда кто-то опять собирался за почтой.

В этот раз он проспал возвращение Никитина. А тот, подойдя к нему, гаркнул над ухом, чуть ли не оглушив мужика:

– Егор! Медведи всю палатку обоссали, а ты все спишь, воспользовался дождем? А ну, на мослы становись! Да танцуй! Письмо тебе пришло! – Он крутил конвертом перед носом.

Торшин смотрел на письмо, как голодный на хлеб, боясь дышать. Нервы сдали. Не выдержали напряжения в последние секунды, и вместо того, чтобы протянуть руку, он свалился на колени и град слез залил лицо.

– Дай, – еле вырвалось охрипшее.

Он долго вставал, ноги подкашивались, петляли. Он хотел уйти в глушь, но ноги не пошли дальше ближайшего пенька.

Он глянул на письмо, обратный адрес. Сердце готово было выскочить от волнения:

«Здравствуй, Егор! Письмо твое мы получили. Читали всей семьей. Рады, что ты жив и здоров. Это – главное. Так считаем мы все. А нас нынче много. Коль просил, пропишу по порядку

Славик закончил строительный институт. Работает в совхозе. Ведет строительство школы. Он женат. Его жена – врач-педиатр. Работает в нашем совхозе, в больнице, какую строил Славик. У них уже двое детей. Сын и дочь. Наши с тобою, Егор, внуки.

Рая тоже в совхозе. Экономист. Заочно заканчивает институт. Она тоже замужем. За нашим новым механиком. Зятя зовут Юркой. У них дочка родилась недавно.

Алешка школу в этом году заканчивает. Военным хочет стать. Но уже девушку имеет. Свою, совхозную. Она ему не даст с пути сбиться и уйти от земли, от дома и семьи. Ее руки куда как крепче моих. Я-то скоро на пенсию пойду. Буду при внуках. Может, они счастливее нас с тобою окажутся…»

Егор читал, глотая слезы, а на другой день послал телеграмму:

«Простите. Возьмите меня к себе».

А через три дня получил короткий ответ из дома:

«Возвращайся. В деды…»