Текст книги "Заказанная расправа"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– А почему не поверишь?

– На Севере мало цветов. Там вечная мерзлота. Не растут цветы на холоде. На Севере не говорят о любви. Ее доказывают жизнью, долгими годами.

– И все равно не верят?

– Если растает лед и на сугробах зацветут цветы, может, тогда.

– Никитка! Ты слепой дурак! – услышал вслед…

– Дураком станешь, если поверишь вертихвостке, – сказал ему Егор. – У ней есть парень – в армии нынче служит. Эта шалава ждать обещалась. За его и выйдет. А тебя в дразнилки пристегнуть норовят. Ежели ее тот ухажер попытается характер показать, она тобой грозить станет. Все они лахудры такие. Не верь ни одной!

Никита, услышав такое, совсем перестал обращать внимания на девок:

– Выходит, меня в запасные прочили. На всякий поганый случай? Ну уж не обломится, – решил он. И хотя слово свое сдержал, привез Лильке дрова и сено, но в дом не вошел, даже на крыльцо не ступил.

Наблюдая за ним, Егор решил отвлечь племянника от девки насовсем.

– Может, навестим твоих в Березняках? Нынче рот разинут – не пропал, на свои заработанные живешь. У них угол не просишь. Одет и обут не хуже председателя колхоза. Да и мать пора проведать. Сдается мне – лихо ей у Дуньки. Всяк кусок помечен. А пенсия у мамани, мне не говорить, – слезы, да и только. Не столь душа остыла, сколь дочки боится. Давай съездим!

И в ближайший выходной, выпросив коня у председателя, поехали в Березняки, заложив в сани мешок муки, сало, банку меда.

– Оно хоть и родня, а без гостинца неловко, – объяснил Егор.

До Березняков оставалось километров семь, когда увидели впереди на дороге бабу. Она оглянулась и, приметив лошадь, посторонилась, уверенная, что ее обязательно возьмут и подвезут.

– Торшиха! – узнал Никитка. И попросил Егора, – не бери суку!

Но баба успела закинуть в сани сумку и закричала:

– Да тихо вы, шальные! Куда так гоните?

Егор слегка притормозил, хотел выбросить сумку из саней, но баба мигом заскочила в сани и только тут разглядела Егора. Никиту не узнала:

– К своим едешь? Что ж так редко бываешь? Бабка ваша из больницы не вылезает. Того гляди помрет. Сколько детей нарожала, а живет хуже, чем в прислугах. Где нынче ее Никитка? Небось сдох в какой-нибудь зоне? – не приметила, как дрогнули плечи человека, сидевшего рядом с Егором.

– Чего ему сдыхать? Живет на воле уже какой год, работает. И получает хорошо. Оно вот скажи-ко мне, за что ты его так люто невзлюбила? За яблоки?

– Эх, Егорка! Да не в них дело. Что мне, жаль колхозных? Да хоть машину бы увез, промолчала, если б он не осрамил меня на всю деревню. А ведь было! Сказал, гаденыш, что видел меня с председателем в стогу сена! Сколько я перенесла, никто того не знает! А коль разобраться, кому какое дело?

– Не темни, баба! Он про то сказал, когда ты его за ухи на люди выволокла, осрамила. Если б этого не случилось, и малец смолчал.

– Не надо, Егор! Еще его отец – твой брат, чуть где меня увидит – зовет шлюхой, председателевой подстилкой. Я и озлилась. Ты сам не мальчик, знаешь, как таскаются замужние. И никто им слова не скажи. Меня, одиночку, приметили. Никитка и взял пример с отца. Но ведь теперь, небось, знает, что не стоит бабу вот так срамить. Любая теперь за себя горло вырвет!

– Даже мальцу? – повернулся Никитка.

– Батюшки! И впрямь живой! Совсем как старик! – повалилась в сани Торшиха. Пообещала, ухватившись за сумки:

– Тебе еще тот день не раз отрыгнется, – и вывалилась из саней.

Нет, никто в доме не удивился тому, что Никита устроился у Егора, жив и обеспечивает самого себя.

Дуняшка нарочито не замечала брата. И только Егору жаловалась, как трудно живется семье.

– Нам на троих едва хватает. А тут еще мамаша. Никто, кроме меня, о ней не вспомнит. Ведь нас у нее пятеро, да всяк о себе думает. А я тоже не бесконечная! Вон Никитка приехал, как с витрины украденный. Мне же матери халат купить не на что. Что вы харчей привезли? Того добра у нас самих полная кладовка! – канючила баба.

– Поезжай в город, продай, получишь деньги!

– Я на базар? Я не торговка! – взвилась сестра.

– Никита, а когда ты свой угол заимеешь? Иль так и будешь до старости у Егора? – спросила мать.

– Пока у него. Дальше посмотрю!

Он заметил, как у матери выкатилась слеза и сбежала по щеке, упала на жилистые, усталые руки.

– Запилила Дунька тебя? Обижает?

– Тяжело ей. А и мне нелегко. Никому я не нужна, всюду лишняя. Нынче Дуня не токо себя и меня кормит, но и младших доучивает. Тому харчи, этим деньги, тем одежу. Где на всех набраться? А вырастут, спасибо не дождешься от них.

– На меня она не тратилась. Зато упреков целый короб высыпала. Да и тебя заела! – не выдержал Никита.

– А тебе жаль? – завизжала сестра. – Ну и забирай ее! Нынче увози! Ишь, сердобольный! По тюрьмам скитался всю жизнь, теперь тут разбираться приехал! Давай, бери ее! – выкидывала она на середину кухни вещи матери.

– Эй, Дунька, остынь! Убираться тебе придется! Мать хозяйка дома! И если кого выбросят отсюда, так только тебя! – заметил Егор. Дуньку словно коромыслом огрели. Она села на низкий стульчик, разревелась в голос:

– Ну почему я такая несчастная? Сутками работаю, концы с концами не сведу. Этот из тюрьмы давно ли вышел, а вы посмотрите, обут и одет с иголочки. Ему даже на одеколон хватило! – плакала баба от зависти, непритворно, не прячась и не стыдясь.

– Дунька! Чему завидуешь? Мы с Никитой сутками вкалываем! А ты зашлась! – укорил Егор.

– Где ж ей хватать будет, коли пить стала? Что ни – день – бутылка! Теперь уж и по две! – не выдержала мать.

– Ну и сволочь! Ты ж добавь – вино! Да и то с мужем! Ишь оскалилась змеюка! Вот где показала себя! – рассвирепела Дунька.

– Мне б плевать, коли б после того с кулаками не лезла к морде! От вина! С самогонки давно б убила. А и долго ли распиться бабе? Вовсе жизни не станет. Все грозишь выкинуть на двор, как сраный веник! Одно знаешь, что вступиться некому, – плакала мать.

– Как же это, сеструха? Выходит, хуже зэчки стала? Родную мать со свету сживаешь? – подскочил к Дуньке брат и, взяв за грудки, тряхнул так, что у той глаза на лоб полезли. – Сука подзаборная! Душу вытряхну с коровищи! Ишь оборзела, падла! – дал пощечину, больную, обидную. – Выметайся отсюда нынче же!

– Сынок! Угомонись! Остынь! Не для того говорёно, чтоб ты колотил ее! – повисла на руках мать. – Вы ж кровные! Не смейте грызться! – просила со слезами. – Побойтесь Бога!

Никитка отпустил сестру. Та, убегая на кухню, пригрозила:

– Погоди, гад ползучий, тюремщик проклятый, кровавыми слезами умоешься… Век с Колымы не вылезешь! Торшиха не сумела, так я законопачу тебя до конца жизни!

– Чего! – нагнал, схватил в горсть. И если б не Егор,

сделал бы из Дуньки лепешку. Но дядька вовремя вырвал бабу. Отбросив в сторону, выругался:

– Вашу мать! Столько не виделись, встретились, хуже собак сцепились! Ты, баба, вовсе совесть пропила? Мать сживаешь со свету, теперь брату грозишь? Иль забыла, что я еще тут живой? Все расскажу, где надо! И уж если кого упрячут, то тебя, живодерку окаянную!

– А ты, старый кобель, не лезь в чужие семейные дела! Свою жизнь наладить не смог! Ни с одной не ужился! Все плохие! Полдеревни баб сменил! Чего с вонючим рылом в нашу избу влез? Без тебя разберемся!

– Замолкни, стерва! – вступился за дядьку Никита. – Если б не он, что со мною было б? Ты ведь только выгонять умеешь! Что в тебе от сестры осталось? Да ни хрена!

– Дети! Егорушка! Охолоньте! Сколько той жизни, что вы ее друг другу укорачиваете? Ну, мешаю я, уйду в монастырь, либо в стардом. Только вы живите тихо! – уговаривала мать. – Не надо мне этого дома. С самого начала в нем просвету нет. Едва построились, мать померла. Потом мужика взяли. Сына увели следом. А и дальше счастья не было. С нужды и слез не вылезали. Казалось бы, чего теперь делить, вроде все помалу налаживается. Так нет, вас мир не берет. Сколько я прошу Дуню, пусть батюшка дом освятит. Так ведь никак не уговорю, – сетовала старуха.

– Не только дом, душу надо вычистить от говна! Вовсе баба себя потеряла! – глянул Никитка на сестру. Та, умолкнув было, снова взъелась:

– Тебе ль людей судить, рецидивист?

Егор, не выдержав, встал:

– Поехали домой, Никитка! Сколько времени тут не был, лет пять! Теперь и вовсе порог не переступлю никогда! А ты, Ивановна, коль невмоготу станет, переходи жить к нам. Не безродная, чтоб в монастыре иль в стардоме доживать свой век. Нехай теснее чуток, зато дружнее. И куском никто не попрекнет.

– Не пущу ее! А кто ребенка доглядит и в доме управится? Я же работаю! Мне не разорваться! Если ее возьмете, тогда всех младших растите сами! Мне дома сидеть придется! – запричитала Дунька.

– Мать, как ты хочешь? – спросил Никита.

– Останусь тут, сынок! Но ты-то хоть не забывай! Приезжай почаще. Мне от тебя ничего не надо. Взглянуть, увидеть, что живой и здоровый. А там, когда дите-нок Дуньки вырастет, может, и впрямь к вам переберусь навовсе.

– Тебе, Ивановна, дверь моей избы всегда открыта! – повторил Егор и шагнул из дома.

– Ну, Никитка, и змеюка та Дунька! Вот что значит, без отца росла! И все они бабы такие, – качал головой Егор.

Нет, Дунька не заявила на брата в милицию, чего опасались оба. Но… Неизвестно почему не дали Никитке новый трактор, какой обещали ему с самого начала. Оставили на старом – в напарниках у Егора. А три новых пришли в комплекте с трактористами. Им и зарплата полагалась повыше и даже жилье. В новом трехэтажном доме – со всеми удобствами. Председатель на вопрос Никиты ответил, смутившись:

– Ты ж пойми! Эти с дипломами к нам. Училище закончили. Таких на старый трактор не посадишь. Обидишь в зарплате – сбегут! Ведь без напарников вкалывают. Оттого больше получают. А и ты не бездомный! У родственника живешь.

– Да мне свою семью иметь пора! Что? Тоже к дядьке привести? – возмутился Никита.

– Семью? Тебе? Да кто ж пойдет за тебя? – удивился председатель.

Никита поначалу опешил. Забыл, зачем подошел к человеку, и ответил резко:

– Если ты, старый козел, семью имеешь, почему бы мне не завести?

– Ты меня с собой не равняй! Я нигде не опозорился! А тебе свое помнить стоит.

Никита отошел, едва сдержавшись, чтобы не вломить мужику. И рассказал Егору о разговоре с председателем.

– Поищу весной другое место. Не могу больше здесь. Куда ни ступи, сплошная пропасть под ногами. Чужие меньше зла причинят. А в своем углу, ну хоть лопни, нет для меня земли! – сетовал Никита.

– Не горячись! Не прыгай и не дергайся. Чего тебе не хватает? Председатель не то вякнул? Плюнь! Мы – работяги сможем без него. А вот он без нас – никуда! Да и новые трактористы долго не заживутся. Отработают с год и смоются в город. Там впятеро получать будут. Сами говорили. А кого на их тракторы? Нас с тобой! Еще и уговаривать будут. Вот тогда и поторгуемся. А пока молчи, – советовал Егор.

Никита обиделся. И не пошел голосовать на выборах. Когда к нему пришли с избирательного участка, послал матом членов комиссии и, захлопнув дверь перед носом, сказал грубо:

– Видал я ваших депутатов в гнилой транде! Пусть председатель голосует. У него шея толстая! Мне вся ваша власть до жопы!

За нее его и взяли.

Целых три месяца наскребала на обвинение районная прокуратура. Ей усиленно помогала Торшиха. Вспомнила все, с самого Никиткиного детства. Не остался в стороне и председатель колхоза:

– Этот контрреволюционный чирий надо выдавить из здорового колхозного тела! – сказал он на суде. В зале громко рассмеялись.

– Чего рыгочите? Этот буржуй даже колхозный трактор пользовал как хотел и отказывался помогать людям! Все под себя греб! Не только на выборы – ни на колхозные, ни на торжественные собрания не ходил. Считал себя выше всех нас! Выходит, сколько волка ни корми, он едино в лес смотрит.

– Так и отпустите!

– Скажите, товарищ председатель! Обвиняемый прогуливал или пил в рабочее время? – спросил адвокат.

– Еще чего не хватало!

– Он выполнял задание?

– Конечно!

– У вас были замечания к его работе?

– Пока нет.

– Так чем не устраивал колхоз?

– Своим поведением! Нахальным и вызывающим!

– Он с кем-нибудь подрался? Или опозорил в присутствии других?

– Меня обозвал.

– Когда?

– Полгода назад.

– И вы только теперь вспомнили? Решили свести счеты? За что, скажите, решили сломать человеку жизнь? Оскорбил? Но это действие квалифицируется по статье «Хулиганство», за него виновного можно оштрафовать либо подвергнуть наказанию в виде принудительных работ сроком на пятнадцать суток. Голосование, как и участие в собраниях, – дело добровольное. Если суд помнит, это записано в Конституции. Я, как защитник, не вижу состава преступления в действиях своего доверителя и настаиваю на его освобождении из-под стражи!

– Выходит, ему теперь можно даже руководителей материть? – взвизгнула Торшиха.

– За это он уже понес наказание. Даже сверх оговоренного законом!

– Он меня, свою сестру, и то выгонял из дома! – подала голос Дунька.

– Ваши претензии к делу не относятся! Подавайте отдельное заявление. Я уверен, что подзащитному будет что возразить!

– Конечно! Она мать била! Сживала ее со свету! – не выдержал Егор.

Председатель суда – седой старик с орденскими колодками, пристально разглядывал Никиту. Он не задавал вопросов. Он слушал молча, бесстрастно. И, казалось, был далек от всего, что происходит в зале суда.

Когда суд ушел на совещание, Егор обреченно покачал головой. Государственный обвинитель потребовал для Никиты пять лет лишения свободы. И все время, пока суд совещался, Никита переживал:

– Зря не уехал из деревни. Надо было!

– Эх, Никитка! Ну до чего невезучий! – сокрушался Егор. И тут же вскочил при словах:

– Суд идет!

– …за отсутствием состава преступления уголовное дело против вышеупомянутого – прекратить. Снять арест. И выпустить на свободу из зала суда! – не верилось Никите в услышанное. – Взыскать материальный ущерб в размере трех месячных окладов с лиц, виновных в возбуждении уголовного дела! – читал председатель суда, изредка оглядывая багрового обвинителя, бледного председателя колхоза, онемевшую Торшиху, торопливо выскочившую из зала Дуньку.

Никита, не сдержавшись, плакал, как ребенок, закрыв лицо руками:

– Неужели она все ж есть? Как успела появиться здесь? – верил и не верил человек в правду…

Он, как и другие, так и не узнал тогда, что эта правда

пришла сюда через все колымские сугробы, следом за председателем суда, отбывавшим на Колыме пятнадцать лет по оговору.

На него пытались давить госбезопасность и прокуратура, милиция и райсовет, райком партии. Но не сумели сломать, заставить вынести обвинительный приговор. Он видел возмущенье прокурора. Однако сильнее была память о пережитом в своей судьбе. Он никому не отдавал предпочтенья, кроме правды и закона. Он был их слуга. Но особо внимательно изучал дела тех, кто был отмечен Колымой. Его считали самым справедливым человеком.

– Спасибо! – успел сказать ему адвокат.

– Не мне! Закону это скажите! – ответил сухо и ушел из зала, не оглядываясь.

– Хорошо, что мы взяли адвоката! Не то судья так и засудил бы! – говорил Егор.

– Умный мужик! Но вот судья! Что-то очень знакомо мне его лицо А вот где видел, не припомню!

– Может, он тебе не впервой приговор выносит?

– Нет! До него – бабы судили! Похожие на Торшиху!

– Ну, кремень человек! Вот такого б в председатели к нам!

– Хорошо, что он судья! Иначе, где б я был теперь? – напомнил Никита.

– При таком ты и в суд не загремел бы!

– А знаешь, не случайно повезло. Еще раз убедился – нужно срочно уезжать! И чем быстрей, тем лучше! – вздохнул Никита.

Сразу же на следующий день он поехал в город, разузнать, где можно устроиться, за что зацепиться? К вечеру, уже уставший, остановился возле доски объявлений. Стал читать, куда требуются люди.

Лесоповал, шахты, в рыбаки, на торговые суда, даже

за границу – но без судимости. В сельскую местность! Вот уж этим сыт по горло! На воинскую службу нужны контрактники! Это и вовсе не подходило! В Чечню ни за какие деньги не заманить! Экспедиторы и дальнобойщики! Тоже не надо! А это что такое – Сургут? На нефтепромысел нужны дизелисты! О-о! Идет! И, записав адрес и телефон, побежал на почту.

– Да! И сегодня требуются! Работа вахтовая! Общежитие даем! Что? Судимость была в прошлом? Ну и что? А со мной сегодня теща живет в одной квартире! Это личные проблемы, сами разбирайтесь! Мы на работу приглашаем. Остальное не интересует. Средняя зарплата? От вас зависит. В пределах… Да хоть сегодня вылетайте. Конечно, возьмем.

Никита чуть не помчался впереди автобуса. В деревню приехал ночью. И, не передохнув, начал собираться.

– Тебе ж расчет надо получить, трудовую книжку! Без нее не возьмут на новом месте! Да и справишься ли? – тормозил Егор.

– Расчет ты получишь. А трудовую завтра с утра возьму! – никак не мог успокоиться Никита.

– С матерью попрощайся!

– Зачем? Скажешь ей при случае. Может, даже обрадуется, что исчезну с глаз!

– Тебя нынче Лилька искала! – вспомнил Егор.

– Поздно. Ушел поезд. Отгорело. Три месяца сидел в изоляторе до суда. Никто, кроме тебя, не навестил. А значит, в беде никому не нужен. Зато и в радости попутчики не требуются, – уложил все вещи в чемодан и только хотел перекурить, стук в окно услышал. И голос девичий – неуверенный, срывающийся:

– Никит! Выйди, поговорить надо!

Он сразу понял, кто зовет, сунул пачку сигарет в карман, вышел не спеша. Со скамьи перед окном послышалось тихое:

– Поздравляю!

– А я и не сомневался, – ответил спокойно.

– Может, прогуляемся к реке?

– Некогда! Я уезжаю!

– Куда?! – ахнула девушка удивленно.

– Далеко и надолго. Сюда уже никогда не вернусь. Постараюсь все забыть!

– И меня?

– Даже самого себя! Дурак был, что сюда приехал. Не стоило. Гиблое место, чужие люди, живут без тепла в душе и сердце!

– Я тебя всегда помнила…

– Вприглядку! Если б хоть раз навестила, мы б с тобой поговорили. А ты, как все – не ждала, лишь выжидала. И, если получил бы срок, на утро имя мое заспала б. Все вы одинаковы! Прав Егор! Никому я не нужен. И мне – тоже. Никто не застрял ни в сердце, ни в памяти. Как приехал, так и уезжаю налегке. Даже писать некому, кроме Егора. И приветы мои никому не нужны.

– Никит! Останься! – повернула к нему печальное лицо.

– Э-э! Нет! Меня на эту удочку не поймать! Да и кто я тебе? Посмешище! Игрушка! Какую иногда можно вытащить из пыли и осчастливить вниманьем? Но я не болен тобой! Ищи другого! С чистым паспортом, без особых отметок! И не важно, какая у него душа, лишь бы ты умела командовать им. А я – не тот.

– Напиши мне! И если позовешь, приеду к тебе, хоть на край света…

– Не жди! Я никогда не врал. Никому. Был день, когда ты мне понравилась. Если бы тогда сказала нынешние слова, жизнь, может, и повернулась бы иначе. Ну, а теперь зачем поджигать сугроб зимой? Он все равно не загорится.

– А может, все ж оттает?

– Если б рядом была весна! Не обижайся! Кому-то, может, станешь подарком судьбы, но не моею песней… Да и хватит мне ошибаться! К чему снегам цветы? Они не приживутся на морозе. Забудь меня, даже если и впрямь я что-то значил для тебя, – встал со скамьи и, тихо скрипнув дверью, быстро вошел в дом.

Егор все слышал через открытую форточку и мысленно не раз похвалил Никиту.

На следующее утро тот вскочил чуть свет. Едва увидел председателя, бросился к нему со всех ног. Старик помчался наутек, забыв о возрасте. Он хорошо помнил приговор. Помнил свою вину. Никак не мог предположить истинной причины Никиткиной погони и удирал от него шкодливым пацаном, задрав штаны. Боялся, что, нагнав, Никитка непременно надерет ему при всех уши. А суд даст за это обидчику не больше пятнадцати суток. Зато над ним самим все колхозники до самой смерти смеяться будут.

– Да погоди! Куда ты? Не смывайся! Стой! Я тебя целый час жду! – кричал Никита.

Председатель, услышав последнее, вовсе на чей-то стог влетел.

– Заявление подпиши! Уезжаю! Насовсем от вас! Слышь? Не зверь я! Отпустите мою душу! Не могу с вами в одной стае! – взмолился Никита.

– Уезжаешь? Ты от нас? Всерьез? – свалился изумленным комом и, не веря глазам, надел очки. Прочел заявление еще раз. Только после этого продохнул. Отряхнулся. И вспомнил, что он как никак председатель колхоза.

– Ну что ж мы тут стоим? Пошли в кабинет. Такие вопросы решаются в правлении! – покатился толстым шариком впереди Никиты и, войдя в правление, позвал бухгалтера:

– Подготовьте расчет к вечеру! Увольняется тракторист от нас. Уезжает. Ждать ему некогда. Смотрите не задерживайте. Приказ я сейчас подготовлю.

– Расчет выдайте Егору. А мне трудовую книжку отдайте на руки.

– Нельзя без приказа. Все к вечеру будет готово. Твой самолет без тебя не уйдет. А и мне зачем неприятности? Мы с тобой расстанемся хорошо. Все свое сполна получишь. Вместе с трудовой.

Вечером и впрямь Никита получил на руки и деньги, и трудовую книжку. Он не слушал, что говорил председатель. Тут же схватил чемодан и, словно волк-одиночка от расправы рассвирепевшей стаи, помчался по дороге – к магистрали.

Ему уже не пришлось услышать, как колхозники откровенно потешались над председателем:

– Не трогай меня, Никитка! Я хоть и на стоге, а при должностных обязанностях состою! – верещал конюх, копируя начальство.

– А то как вытащу партбилет! Попробуй тогда повтори вслух, кто я есть! Свое имя позабудешь! Не отойдешь от стога, тещу позову! Она не только со мной, а и с тобой управится! – хохотал шофер.

Одному Егору было не до смеха. Он в одиночку сидел у окна, хмурый и злой. Его единственный, самый дорогой на свете человек был вынужден сбежать из дома и деревни – от людей. Они не просто не признали. Затравили, отняв у Никитки веру в добро.

«Думал, душой согреешься возле меня. Ан хуже замерз и набедовался. Втройне обидно, что серед своих. Прости, что мы перестали быть людьми и живем зверьем, цепляясь друг другу в горло. Чужие порой щадят, стыдятся. Своим такого не дано. Знают, где бить больней. Оттого бегут дети из семей. И живут поодиночке, средь чужих, – холодно, сиротливо. Но там, случается, оставляют шанс на жизнь. Свои его не подарят».

Никита прилетел в Сургут на следующий день. Вскоре, как и обещали, его взяли дизелистом на буровую.

– Давай, Никита, следи за движком, как за собственным… мотором! Держи его здоровым. Чтоб не подвел. Если вышка даст нефть, получим премию. А это хорошие деньги. Я сюда из Казани приехал неспроста. У нас в Татарии все, что можно, уже открыли, разведали, освоили. Тут еще полно работы. На нашу жизнь хватит. Лишь бы здоровье не дало осечку. Вот и ты, работай по-человечьи. И в обиде не останешься! – говорил Никите мастер буровой Александр Ярулин.

На попечение Никите дали мощный двигатель. Он запускал в работу всю буровую вышку вместе с ротором, гидроциклоном, освещением и брал на себя еще и работу каротажной станции, насосной, лаборатории.

После восьми часов работы включался другой двигатель, потом третий, четвертый.

Никита, присмотревшись к работе буровой, уже не терял времени даром. Пока двигатель остывал, Никита помогал мужикам на буровой площадке. Мыл инструмент, площадку и мостки, готовил глинистый раствор. Люди понемногу привыкали к молчаливому трудяге. Ценили в нем трезвость, сдержанность, чистоплотность.

Здесь работали люди всех национальностей. Евреи и татары, украинцы и узбеки, азербайджанцы и армяне, русские и якуты. Почти у всех были семьи, дети. И мужчины отчаянно тосковали но ним. Над каждой койкой висели фотографии самых родных и близких. Со снимков улыбались своим отцам озорные мальчишки и девчонки. С ними каждое утро здоровались, желали спокойной ночи, И только над койкой Никитки царила звенящая пустота.

– Не порядок! – приметил это один из бурилыщиков. И уже на следующую вахту привез из поселка мешок журналов. Каждый из них сам просмотрел, отобрал. И, сменившись с вахты, не завалился спать, а взялся за дело. Старательно вырезал ножницами эффектные фотографии. А потом приклеил их над койкой Никиты, подбирая цвет, свет, позу.

Получилось что-то наподобие большого яркого ковра. Свободные от вахты буровики, глянув на работу Пашки Осадчего, поначалу обалдели. Стояли, разинув рот. Некоторые – откровенно хохотали, отпускали сальные шутки. И лишь единицы, окинув бегло, молча проходили мимо.

Возвращения Никиты с вахты мужики ждали с нетерпением. Что он скажет?

– Пашка! А не скрутит ли Никита тебе шею за такую веселуху?

– Он же холостяк! Я и позаботился, чтоб не потерял свой тонус! Ляжет в койку, а сбоку глянь какие метелки! На все готовые! Одна другой краше! – смеялся Осадчий.

– Пашка! Ты лучше одну живую ему из поселка привези! Взамен этой бумажной секс-банды!

– Это фото! Зарубежка! Есть и наши!

– Хрен с ними! Но как рядом спать? Это ж пытка! Ты глянь, как вон та стоит! А у другой – сиськи какие! А задницы! Я женатый, и то чуть волком не взвыл. Хоть теперь поезжай к своей кикиморе! Ты ж за что холостяка наказать вздумал? Он нынче ночью с буровой сбежит!

– Было бы куда ему смыться, давно б слинял. Но в том-то и дело, даже на выходные торчит на буровой. Выходит, не с кем душу отвести. Пусть глаза порадуются, – смеялся Осадчий.

– А мы его к бабам на водокачку отправим на ночь!

– К кому? Там же такая сегодня дежурит! Тьфу! Рядом с нею мартышка – королевой смотрится! – не выдержал Ярулин.

– Пусть свет выключит! В потемках все бабы одинаковы! – отмахнулся Осадчий.

– Тихо, мужики! Никитка идет! – предупредил от окна кто-то. И буровики мигом отвернулись от двери. Сделали вид, что всякий занят своим делом.

Никита разулся у порога. Умылся. И подойдя к койке за полотенцем, увидел «ковер».

От удивленья забыл, что было нужно. Глаза из орбит полезли. Выронил полотенце. Оглядел всех баб. Потом мужиков, наблюдавших исподтишка. И, рассмеявшись, сказал:

– Классная компашка! Где столько чувих взяли? На зоне – одна такая больших денег стоит. Тут целый цветник! Кто чужой увидит, подумает, что я наипервейший кобель! Во какую клумбу собрал! От пола до самого потолка! И, главное, хоть последними словами их крой иль всем подряд в любви объясняйся, в ответ ни слова!

– Короче! Хоть плюй, хоть целуй, все твои!

Никита лег на койку. Отвернулся спиной к бабам.

Но они тянули его, словно магнит. Они улыбались, дразнили, завораживали.

– Чтоб вас! – вскочил Никита и, одевшись, выскочил из будки, решил пойти в лес, погулять, подышать свежим воздухом.

А вдогонку ему неслось под дружный смех:

– Эй, Никита! Смотри, медведицу с бабой не спутай! Они тут на сексе помешаны!

– Никит! Вернись! Привыкнешь!

– Погоди! Мы тебе подкинем адреса в поселке! Там все в натуре, с наворотами!

Никита продирался через бурелом. Здесь на буровой он проработал почти полгода. Ни разу не думал о бабах. Не видел их тут и не вспоминал об их существовании. А вот теперь отчего-то тоскливо стало.

У всех мужиков над койками жены и дети. Улыбаются родными глазами. Любят и ждут. Помогают выжить даже здесь. И только над его кроватью чужие, продажные тела, улыбки, позы. В зоне куда деваться? А вот на воле такое – обидно. Он по-прежнему один и снова никому не нужен. Его нигде не ждут. «Ну почему все так коряво складывается?» – нахмурился Никита, закурил. Неожиданно за спиной раздалось:

– Кого это тут черти носят?!

Оглянулся и тут же вскочил на ноги.

На крошечной полянке, в зарослях папоротника увидел сразу двух баб. «Мерещатся! Откуда им здесь взяться?» – подумал Никитка и тут же услышал:

– Эй, ты! Мужик! У тебя закурить найдется? Давай сюда!

Никита вытащил пару сигарет.

– Во жлоб! – фыркнула полнотелая молодая баба и, взяв сигареты, жестом предложила присесть рядом. – Ты с буровой?

Приметив согласный кивок, спросила:

– Видно, новенький? Своих козлов всех наперечет, в самое рыло знаем. Пошли к нам! – пригласила запросто.

Никита вскоре узнал не только имена, но и все подробности жизни обеих женщин. У одной из них – Татьяны, было двое детей. А муж сидел в тюрьме. Отбывал в зоне срок за то, что по пьянке избил тещу. Не просто изметелил, а с последствиями. Хотел ей обе ноги из задницы повыдергать за сплетни и ругачки. Выдернуть не сумел. Как выяснил, крепко в заднице корнями зацепились. Но сломал одну. Сама Татьяна не сумела уговорить мать простить мужа, и старуха подала на него в суд. Пять лет дали.

Уже половину срока отсидел. Семья бедствует. Заработка бабы ни на что не хватает. Материна пенсия и вовсе – пыль. Вконец извелись. Мужик, он хоть и выпивал иногда, зарабатывал прилично. При нем горя не знали. На все хватало. Теперь же каждый кусок хлеба – считанный. Дети о конфетах и мороженом вовсе забыли.

Вся семья на бабку обиделась. А нечего было зудеть и лезть в чужую семейную жизнь. С нею нынче сквозь зубы разговаривают. Уж скорее бы мужик вышел на волю. Там и семья вздохнет, на ноги встанет снова. Вот только с бабкой решать что-то надо. Придется в стардом сдать. Муж не согласится с нею под одной крышей дышать. И Танька с нетерпением ждет его возвращенья, ее он никогда не обижал. Не бил и не ругал даже по пьянке.

Ну а мамаша ни с кем не уживалась. С двумя мужиками развелась еще по молодости. Родила от каждого по дочке. Да и с ними не ладила. Старшая сестра наотрез отказалась взять ее к себе. И Татьяна не сможет держать. Старуха – в семье разруха, согласилась она с мужем и готовила бабку в стардом.

Вторая – молодая, сдобная Таисия, имела пятилетнюю дочку. С мужем алкашом разошлась с год назад и выгнала его из квартиры на все четыре стороны. Невозможно стало с ним жить. Пропивал все подряд. Не только свою получку. И жалел, что не может загнать за бутылку жену и дочь. Он уже пытался пропить квартиру. Но Таисия вовремя узнала и помешала. Сколько синяков и шишек переносила за жизнь с благоверным, не счесть… Теперь живут вдвоем с дочкой. Конечно, трудно, скудно. Зато тихо и спокойно. Никто не вырвет из зубов последнее.

Таиска смотрела на Никитку так, словно знала много лет. Он рассказал о себе. Бабы позвали его с собой на водокачку. Накормили, напоили чаем. Татьяна, понятливо оглядев Никиту с Таей, вышла из будки, сказав, что пойдет проверить насосную.

– Ну, чего сидишь, как неживой? – придвинулась баба к Никите и, обняв за шею, заглянула в глаза. – Баба тебе нужна! Чтоб к жизни привязала на все узлы! – сказала уверенно и предложила: – Давай после вахты ко мне заруливай! В гости! Глядишь, не так скучно будет.

Никита пришел. Выбора не было. Для Тайкиной дочки – коробку конфет. Для себя и бабы – бутылку купил. Так и остался на ночь.

Таисия оказалась неплохой хозяйкой. Она как-то быстро расположила к себе человека. И он через месяц, втайне от всех, перебрался жить в поселок, никому ничего не сказав.

Баба быстро обстирала, привела Никиту в порядок. Зашила, залатала, заштопала его одежонку. А он, когда получил зарплату, отдал ей деньги, попросив только откладывать часть из них на его сберкнижку. Женщина тут же согласилась.