Текст книги "Золото Ариеля"

Автор книги: Элизабет Редферн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Когда он снова обернулся, то не увидел своего провожатого, зато дорогу ему преградила группа людей, судя по их одежде, садовых рабочих, собравшихся вокруг человека, лежащего на земле. Нед подошел ближе и увидел юношу, бьющегося в эпилептическом припадке. Двое не давали ему изувечить самого себя, пока он метался по мягкой земле. Нед видел эпилептиков, живущих прямо на улице. Часто их доводили до приступов озорные дети, либо такие же нищие, которые надеялись отобрать у них их жалкие гроши.

Внезапно он осознал, что рядом с ним стоит какой-то человек в длинном светлом плаще и широкополой шляпе, низко надвинутой на выпуклый лоб. Плечи у него были сутулые, и от этого он казался старше, чем был на самом деле; глаза – светлые и наблюдательные. Багровый шрам, точно веревка вокруг шеи, делал его нерасполагающую внешность еще более угрюмой.

– Я готовлю лекарства сам, – сказал этот человек Неду, словно тот задал ему вопрос. – Белена и рута хорошо успокаивают перевозбужденный ум. Осторожней, осторожней! – крикнул он одному из рабочих, поднимавших больного, у которого кончился припадок. – Я знаток растений, сэр, – продолжал он, обращаясь к Неду, – и главный садовник принца Генриха. Меня зовут Стивен Хэмфриз. А вы – музыкант.

Он указал на лютню Неда.

– Я слышал вас – некоторое время работал под открытым окном музыкальной комнаты. Я тоже был когда-то солдатом в Нидерландах.

Это объясняло, откуда у него шрам. Но прежде чем Нед успел ответить или спросить его о чем-нибудь еще, садовник кивнул в сторону ворот:

– Я не должен вас задерживать. Ваш сопровождающий ждет вас.

Нед пошел к большим воротам, которые сторож отпер для него. Он прошел через них, заметив, что их каменная кладка украшена резьбой, изображающей посохи пилигримов и створки раковин – эмблемы паломников, посетивших гробницу святого Якова; и все время, пока он слышал, как за ним захлопываются ворота, ему казалось, что он ощущает взгляд светлых глаз знатока растений, у которого такой ужасный шрам на шее.

Придя в Аллею Роз, он узнал, что брат был ранен в драке.

– Мы хорошо им задали, Нед, – сказал Мэтью, лежа на кровати, и подмигнул друзьям, которые собрались вокруг. – Верно, ребята?

Потребовалось время, пока Нед вытянул из него всю историю. Оказалось, что Мэтью отправился совершать набег на совершенно пустой дом рядом с Байнардз-Кэстл, в сопровождении нескольких своих товарищей и с двумя повозками, в которых Петри возит уголь, но как раз тогда, когда они готовились ворваться в дом, попали в засаду. Мэтью веселился, рассказывая об этом, но лицо его под жесткой черной бородой было бледно, а на лбу была отвратительная рана.

Друзья стояли вокруг кровати больного с воинственным видом, словно старались защитить его. Там были Петри-угольщик и Дейви с пепельными волосами. Стин слонялся поблизости – типичный стряпчий с сомнительной репутацией с жидкими каштановыми волосами, в потертом костюме опустившегося законника. Элис сидела рядом с Мэтью. Она старалась не встречаться взглядом с Недом.

Нед обрадовался, увидев, что в комнату входит старый толстый доктор Льюк, держа в руках миску какого-то отвара из трав. Льюку было около шестидесяти лет, и он частенько говаривал, что получил степень в Кембридже и что у него была лицензия Королевского колледжа врачей, хотя о причине, по которой этот колледж отобрал у него лицензию, он предпочитал не распространяться. Он путешествовал за границей – бежал, как говорил кое-кто, – и служил некоторое время врачом в английских войсках в Нидерландах, за несколько лет до того, как там служил Нед. Теперь в промежутках между запоями он ухитрялся с неизменной добротой и немалым умением помогать окрестному населению. Нед доверял ему не меньше, чем любому из врачей, которых знал. Пока тот был трезв.

Мэтью взял лекарство, протянутое Льюком, и выпил его, скривившись от горечи. Потом снова обратился к брату.

– Я говорил им, Нед, о твоих балладах, – сказал он. – Особенно о той, что о Скропе, и о маленьком смазливеньком шотландце короля – Карре, и лорде Сесиле и его любовницах…

Он осекся и закашлялся.

– Очень уж противное снадобье ты мне дал, Льюк.

– Я написал еще баллады. Завтра отнесу их печатнику, – пообещал Нед.

Мэтью улыбнулся, откинулся назад и снова сердито посмотрел на Льюка с его косматыми седыми волосами, торчащими во все стороны вокруг лысеющей макушки, который наклонился, чтобы налить ему еще лекарства.

– Слушай, – поманил Мэтью Неда, – слушай, Нед, у меня есть мысль. Найди мне выгодный способ избавиться от пятидесяти пар наголенных подушечек, и я поделюсь с тобой выручкой.

– Наголенные подушечки, – повторил Нед. – Сначала тебе придется сказать, что это такое.

– Это утолщители икр, сделанные из пробки. Костлявые мужчины вкладывают их в чулки, и кажётся, что у них красивые ноги. Дейви украл их по ошибке. А кому они нужны, черт побери, – продолжал Мэтью, указывая на свои крепкие ноги, – кроме придворных щеголей?

Нед усмехнулся.

– Если они из пробки, можно продать их рыболовным судам. Или предложить «Московит Компани». Я слышал, в Москве в ходу английская мода.

Мэтью нахмурился, не уверенный, что брат говорит серьезно.

– Послать их в Москву? Ну нет. Слишком долго придется ждать, чтобы вернуть свои деньги. Льюк, старый мясник, оставь в покое мою руку.

Льюк, осматривавший рану на руке Мэтью, повернулся к своей сумке за новым бинтом. Мэтью притянул Неда к себе и, понизив голос, чтобы никто не мог его услышать, прошептал:

– Еще кое-что. Сегодня приходила эта дочка Ревилла, вместе с которой мы брали уроки.

– Кейт? Она приходила сюда?

– Да. Она разыскала меня – наверное, расспрашивала в округе. Ей нужен был ты, и когда я сказал, что тебя здесь нет, ответила: «Пожалуйста, передайте ему, чтобы больше не было стихов». Ты это понимаешь, Нед? Больше не было стихов, сказала она… Ох ты черт!

Он вздрогнул, когда Льюк кончил перевязку и помазал рану на лбу какой-то едкой мазью.

– Ему нужно отдохнуть, – сказал всем доктор Льюк. – Дайте ему немного покоя. К утру ему будет гораздо лучше.

– О «Короне» и думать нечего? – рявкнул Мэтью.

– Возможно, завтра.

Нед сжал на прощанье руку брата и пошел вниз. На кухне он увидел Пэта, который отвел его в сторонку.

– То, что случилось сегодня, очень нехорошо, – сказал Пэт Неду. – Они были из банды белого братства – те, что напали на нас у дома, который мы хотели ограбить. Они зарятся на участок твоего брата, Нед. Я думаю, у них есть констебль, которому они платят. И – хуже всего – я уверен, что они знали, что мы придем.

Нед, еще не пришедший в себя от рассказа Мэтью о Кейт, спросил:

– Значит, ты все еще думаешь, что кто-то выдает Мэтью?

– Больше чем всегда. Но я не знаю кто. Поговори с ним, Нед, когда подвернется случай.

Нед пошел в пекарню, Варнава следом за ним; он разжег уголь в старой печке, чтобы в комнате стало теплее, и смахнул осколки лопнувшего тигля. При свете свечи он снова просмотрел письмо к Ариелю. Интересно, сколько нужно времени, чтобы превратиться в безумного старого алхимика вроде Альбертуса? «После ночи долгого и незаконного заточения встанет золотое Солнце, и это произойдет властью Камня, lapis ex caelis; ибо будь уверен – в то время, как Ариель восстанет, Лев падет».

В письме был маленький рисунок льва с гривой, походящей на лучи солнца. Вид у зверя был невеселый. Мир алхимии, насколько было известно Неду, был полон животных – как реальных, так и мистических: пеликанов и фениксов, василисков и павлинов.

Нед перешагнул через распростертого Варнаву и сел на каменную скамью. Снова шел дождь, стучал по крыше маленькой пекарни. Печка мерцала, подмигивая Неду. Он потянулся за украденной книгой и прочел:

Алхимия лежит в основе множества знаний, необходимых тем, кто работает с металлом. А эмблема Льва была священной с древних времен. Священники Гелиополя описывали Льва как стража у ворот в нижний мир. В более близкие времена в алхимии Лев использовался как символ падшего короля, чья гибель необходима для возрождения нации.

Он подумал о том, как Кейт прочла бы это письмо вслух своим красивым, серьезным голосом. В ее устах оно прозвучало бы как стихи. Потом она посмотрела бы на него и улыбнулась. «Еще одна загадка для тебя, Нед. Сколько тебе понадобится времени, чтобы разгадать ее?»

Нед понял, что замерзает, несмотря на жар от печки. От горна, поправил он себя. «В священном горне, носящем знак, который также питает многих пилигримов…»

Он закрыл глаза и снова увидел вырезанные на камне раковины, которые во множестве использовались как украшения в Сент-Джеймском дворце. Створки раковин, повсеместно признанные эмблемой паломников, странствующих к святыне святого Иакова в Компостелле.

Он нетерпеливо сложил письмо и заходил по маленькой комнатушке. Алхимия. Заговоры. Махинации… Когда Кейт сказала, что не хочет иметь с ним ничего общего, он почти решил снова уехать в изгнание. Но теперь, хотя она и повторила свои слова, он передумал.

Теперь ему хотелось знать, что происходит в Сент-Джеймском дворце. Но дело было не только в этом – он нужен своему брату. У Мэтью, как и у Неда, есть враги.

На другое утро Нед собрался отнести баллады печатнику, как и обещал Мэтью, но сначала пошел в логово старого алхимика Альбертуса, решив снова попытать счастья с этим письмом, поскольку старик знал больше об алхимии, чем кто-либо еще из всех тех, с кем он говорил. Но когда он постучал в дверь Альбертуса на Крукд-лейн, рядом с домом свечника, ответа не последовало. Он открыл дверь и вошел.

И отступил, потрясенный. Все здесь было переломано. Печь холодная. Миски и сосуды разбросаны по полу. Он поднял стеклянный тигель, который как-то уцелел при погроме. Сунув его под плащ, он постучал в дверь свечника по соседству, чтобы узнать, что произошло.

– Вам не повезло, если вам нужен Альбертус, – сказал свечник, отрываясь от пачек сальных свечей, проверяя их по описи. – Он думал, что найдет способ делать золото. И что из этого вышло? Он мертв.

– Но с ним все было в полном порядке всего пару дней назад. Как он умер?

– Его убили. Не дал кому-то ограбить дом, скорее всего; вы видели, какой там беспорядок. Он не стал сопротивляться. У него на теле было много ножевых ран, очень много; ему даже отрубили палец. Может, они решили, что у него где-то спрятано золото, и его пытали из-за этого. Но я думаю, у него ничего не было. Беден был как церковная мышь, это уж точно, хотя его и считали алхимиком.

Нед отвернулся, в замешательстве провел рукой по волосам,

И снова его охватило глубокое чувство тревоги.

Он пошел в лавку печатника. Светило полуденное солнце, в Чипсайде было многолюдно, и Нед отдался течению толпы. Потом он свернул в проулок, в тень церкви Святого Павла, потому что вдруг осознал, что за ним кто-то идет. Опять. Когда преследователь начал высматривать его на людной улице, Нед вышел вперед и спокойно сказал в спину этому человеку:

– Лучше бы вы просто подошли ко мне, Саймон, вместо того чтобы идти за мной.

Саймон Терстан вскрикнул и быстро обернулся.

– Господи, Нед. Как вы меня напугали. Я т-только хотел нагнать вас.

– Зачем?

– Боюсь, у меня плохие новости. Я везде вас искал.

– Ну?

– Френсис п-Пелхэм услышал, что вы вернулись в Лондон, и устроит вам неприятности из-за побега этого Эшворта два года назад.

Нед нахмурился.

– А его станут слушать?

– Скорее всего нет. Но я думаю, он гонится за вознаграждением. Ему страшно нужны деньги, чтобы расплатиться с долгами.

Нед обдумывал сказанное.

– Пелхэм что, в долгах?

– Ну да. Он сильно задолжал одному ростовщику на Ломбард-стрит. Дюпре его зовут. Но у кого в наши дни нет проблем с деньгами? Что это у вас под плащом?

– Тигель, – сказал Нед, вынимая стеклянный сосуд и поворачивая его так, что солнце вспыхнуло на его изгибах. – Кажется, все стараются открыть тайну философского камня. Наверное, я присоединюсь к ним.

Саймон бросил на него сердитый взгляд.

– Пелхэм хочет арестовать вас за измену, а вы болтаете об алхимии.

Нед похлопал Саймона по плечу.

– Я написал об этом несколько баллад, вот и все.

Он указал на листки бумаги, которые нес печатнику.

– Все знают, что это вздор.

– Возможно. Хотя вы были бы удивлены, узнав, сколько людей увлекаются этим. Кстати, ваш тигель никуда не годится. В нем трещина.

Нед медленно поднял тигель.

– Да, трещина. Полезный вы человек, Саймон.

И он швырнул стеклянный сосуд в сточную канаву, полную мусора.

– Нед, Нортхэмптон просил меня сообщить вам вот что. У него возникло неожиданное д-дело за пределами Лондона; его не будет несколько дней. Но он хочет видеть вас в Уайтхолле тринадцатого. Он говорит, что Театр масок ее величества королевы будет репетировать свое новое представление в Банкетном зале, так что в толчее и шуме вы сумеете пройти незаметно. Он сказал, чтобы я напомнил вам: вы не должны упускать из виду то, что обязались сделать. Даже в его отсутствие.

– А вы знаете, что я должен сделать, Саймон?

– Конечно нет. Я всего лишь посланный.

– Вы знаете что-нибудь о верфях, Саймон? О тамошних махинациях?

– Я знаю, что в этом году Нортхэмптон добивался расследования на верфях. Но его обвинения ни к чему не привели.

– Как вы думаете, ему понравится получить новые доказательства махинаций?

– Я с-совершенно уверен, что понравится. Неужели вы что-то узнали?

– Возможно. Увидимся в Уайтхолле. Спасибо за предупреждение насчет Пелхэма.

Саймон кивнул и пошел своей дорогой. Нед смотрел ему вслед. Значит, у него есть еще немного – очень немного – времени, чтобы понять, что происходит, если только Френсис Пелхэм не станет у него на пути.

Но сначала он должен узнать побольше о том, как делать золото; хотя, кажется, это опасные поиски.

13

Желают все на самый верх пролезть,

Используя богатство или службу,

Любую наглость и любую лесть,

Вражду с друзьями и с врагами дружбу —

Любую низость ради возвышенья.

Кто был внизу и ведал униженья,

Взойдя наверх, сам унижает нижних,

Мешая обрести достоинство и честь,

Да сверху вниз мечтая сбросить ближних.

Эдмунд Спенсер (ок. 1552–1599). Королева фей. Книга 2, песнь VII, стих 47

Арбелла Стюарт была родственницей короля Якова, но хотя королевская кровь текла в ее жилах в том же количестве, что и в жилах короля, но многие в его свите старались избегать эту даму. В детстве она, сама того не подозревая, оказывалась в центре многих заговоров, на которые были богаты последние годы правления стареющей королевы Елизаветы, но теперь знатные люди королевства больше не соперничали из-за милостей этой некрасивой образованной аристократки. Скорее, ее жалели; а еще бывало, что о ней говорили как о ведьме, – такова судьба многих старых дев. О ней сплетничали больше, чем о ком-нибудь другом, потому что ее бабка, Бесс из Хардвика, по слухам, обладала странной силой, полученой от дьявола, и занималась врачеванием травами; и это искусство она передала юной Арабелле, что было, вероятно, поступком неразумным.

Арабелла знала, что о ней говорят. И она находила, что жалость выносить труднее, чем злобу. Ибо она была Стюарт и, в отличие от Якова, – английского происхождения. Она была уверена, что должна стать королевой.

Арабелла жила в скромном доме в Блэкфрайарзе, где она и ее слуги умудрялись существовать на жалкое пособие, выдаваемое ей Яковом. Она знала, что ей никогда не позволят выйти замуж, так как замужество означает детей, а ее дети могли бы притязать на трон наравне с отпрысками Якова.

По крайней мере, в последнее время Арабелла в своем одиночестве нашла подругу, которая и пришла к ней сегодня по ее приглашению. Этой новой подругой была миссис Кейт Пелхэм, жена одного из охотников за католиками, состоящего на службе у сэра Уада; она была в родстве, как и Арабелла, с графом Шрусбери. Арабелла считала Кейт Пелхэм спокойной, разумной и скромной, поэтому относилась к ней без ревности, несмотря на ее молодость и красоту. Но в одном она ей завидовала. Кейт была замужем, и у нее был красивый маленький сынок, что заставляло Арабеллу еще отчаяннее мечтать о замужестве и детях.

В тот день к вечеру маленький Себастьян, которому не было еще и двух лет от роду, играл в солдатики в укромном дворе Арабеллы под бдительным оком своей няни, а Арабелла сидела с Кейт наверху, в гостиной с открытым окном, так что им был слышен смех Себастьяна.

– У меня есть для вас новости, Кейт, новости, которые вас очень обрадуют! – сказала Арабелла. – Королева репетирует представление Театра масок – новое развлечение для рождественских праздников. Она разрешила вам сопровождать меня. Вам придется приехать в Уйтхолл и сыграть свою роль в подготовке спектакля. Там будут красивые костюмы, и музыка, и танцы!

Кейт отшатнулась, лицо ее побледнело.

– Репетиции? Но ведь это означает, что мне придется день за днем бывать при дворе. Себастьян часто недомогает, я не могу оставлять его надолго.

Арабелла всегда старалась помочь там, где речь заходила о медицине.

– Бедное дитя. Ему все еще трудно дышать?

– Да, у него больные легкие.

– Попробуйте давать ему вина, в которое с вечера в полнолуние были погружены мокрицы. Такое лекарство готовила моя бабка для одной своей служанки в Дербишире, оно очень помогало.

Кейт содрогнулась.

– Возможно. Пока же я предпочитаю сама ухаживать за своим сыном.

– У вас есть няня, – заметила Арабелла, хмурясь. – Другие придворные дамы не позволяют своим детям мешать себе. Вам понравится принимать участие в представлении.

Кейт сказала спокойно:

– Право, я бы предпочла не принимать в нем участия.

– Боюсь, мой дорогой друг, что вам придется это сделать.

Голос Арабеллы стал твердым.

– Я уже сказала королеве, что вы будете. Она в восторге. Вероятно также, что у вас будет возможность снова встретиться со своим двоюродным дедом, графом Шрусбери, и его женой. Мне кажется, что ваша и его семьи несколько отстранились друг от друга.

– Мы немного разошлись. Но никакой отстраненности между нами нет.

– Как бы то ни было, Кейт, воспользоваться своими связями будет полезно и вам, и вашему мальчику, – уверенно заключила Арабелла.

– Возможно, – ответила все еще бледная Кейт.

Она встала и сказала, что теперь ей нужно отвести Себастьяна домой. Арабелла поцеловала ее на прощание, заверила, что ей, конечно, очень понравится принимать участие в представлении.

– Вам не следует излишне погружаться в свою любовь к мужу и его драгоценному ребенку.

С реки на город наползал туман. Кейт проверила, тепло ли одет Себастьян, розовощекий и довольный после игры в солдатики на дворе леди Арабеллы. Потом вместе с няней и слугой, который сопровождал их по приказанию Пелхэма, пошла домой.

Слуга поднял ребенка на плечи.

– Пошли, малыш. Скоро ты снова будешь дома.

Кейт шла сзади, подняв от холода воротник своего плаща.

«Погружаться в свою любовь к мужу и ребенку», – сказала Арабелла…

О, она любит Себастьяна. В этом никто не может сомневаться. Любит неистовой любовью матери к своему единственному ребенку, точно львица, которую она когда-то видела в королевском зверинце у Тауэра, которую жестоко затравили егеря с собаками – еще одно придворное развлечение, вроде Театра масок. Она терпеть не могла такие развлечения. Она ни за что не пошла бы на травлю. Но Пелхэм, приглашенный своим хозяином Уильямом Уадом, настоял.

У львицы были малыши. Поначалу она не захотела оставить их, не захотела спасаться от травли, так что егеря – грубые, жестокие люди – стали тыкать в ее львят длинными острыми палками. Тогда львица-мать вышла вперед с обнаженными клыками и яростными глазами и бросилась на мастифов, которых напустили на нее егеря, разорвала брюхо одному и сломала шею другому, чтобы защитить своих львят; и Кейт, которую мутило, подумала: «Я сделала бы то же. Я бы сделала все ради своего ребенка».

Но самым трудным из всего, что ей когда-либо пришлось сделать, было произнести слова: «Больше никаких стихов».

* * *

Нетерпение охватило Френсиса Пелхэма, когда он услышал, что его старый враг Варринер, которого он подозревал в освобождении изменника-католика два года назад, вызван на допрос, после того как Пелхэм предупредил власти о его возвращении в Англию. Пелхэм надеялся, что его вызовут для дачи показаний против Варринера. Но голова у него была занята еще и другими делами.

Долги Пелхэма – которые он наделал еще до вступления в брак – лежали на нем тяжким бременем, и бремя это становилось все тяжелее. Требовались деньги, чтобы содержать дом, чтобы жить так, как полагается жить служащему Уада. Ему приходилось бывать при дворе и принимать у себя, когда в том была необходимость, хотя он и презирал светскую жизнь.

– Я жду возвращения корабля, в который вложил деньги, – говорил он своим кредиторам, когда те пытались надавить на него.

В Лондоне долги и покрупнее, чем у него, были делом общепринятым, но он терпеть не мог занимать, и отвращение к своим долгам заставило его в этот ужасный день в конце ноября, в то время как его жена посещала леди Арабеллу Стюарт, вернуться в тюрьму Каунтер на Вуд-стрит, чтобы допросить еще раз этого трусливого старого мануфактурщика Годвина Филипса. Он шел, хромая, по Уэст-Чипу к тюрьме, а туман с реки клубился между горящими фонарями лавок и домами, оседая на стриженых светлых волосах Пелхэма и холодя кости там, где все еще ныла старая рана; Пелхэм надеялся, что сможет убедить этого типа Филипса, которого арестовали двенадцать дней назад, назвать ему побольше имен: имена своих друзей-католиков, или скрывающихся священников, или даже, что самое выгодное, иезуитов – по большей части самых опасных врагов государства.

Он вошел в мрачные ворота. Тюремные стены словно впитали в себя кислый запах поколений томящихся узников. Ему сообщили:

– Боюсь, сэр, что он умер.

Пелхэм отступил. Он покачал головой. Нет, нет, он все делал с осторожностью. Да, он подвешивал узника в кандалах; но, в отличие от других, Пелхэм никогда не приказывал растягивать пытку надолго, так что у него узники никогда не страдали от вывихнутых плеч или разрыва мускулов живота. Он вспомнил с отвращением, как еще только в прошлом месяце у одного из папистов разорвался живот, когда его допрашивал один из коллег Пелхэма.

Пелхэм всегда действовал с осторожностью. Филипс был жив, когда он оставил его…

– Как он умер? – резко спросил он.

– Он, должно быть, заболел ночью, сэр. Врач говорит, что скорее всего у него не выдержало сердце. После того как вы ушли вчера, мы отвели его в камеру и оставили ему хлеба и воды, как вы приказали. Он вроде бы сносно себя чувствовал: хорошо поел, спал хорошо, даже немного поговорил с нами. Но когда мы пришли к нему утром, он был мертв.

Пелхэм был потрясен и рассержен. Значит, больше никаких имен он не узнает. Не будет никаких преследований, которые могли бы принести небольшое, но важное для него вознаграждение. Вместо этого возникнет, возможно, угроза расследования его методов, ставших причиной несвоевременной смерти одного глупого старика.

Он пошел в Тауэр искать коменданта Уада, чтобы предвосхитить жалобы на смерть старого мануфактурщика, а заодно попросить еще работы, еще списков с подозреваемыми католиками, но ему сказали, что Уада нет, что он уехал на встречу с Робертом Сесилом. Он спросил у человека, клерка Уада, с которым разговаривал, привезли ли уже изменника Варринера; тот с уклончивым видом ответил, что ничего не знает.

Тогда Пелхэм, терзаемый беспокойством, пошел к реке в быстро тающем свете ноябрьского дня. Он шел, хромая, вдоль пристани, мимо портовых рабочих и моряков, мимо тюков пеньки и штабелей леса, к конторе «Вирджиния Компани» узнать, нет ли новостей о «Розе».

Один из клерков, когда Пелхэму удалось в конце концов обратить на себя внимание, справился в записях и ответил, что уже вернулись почти все корабли, которые отправились в эту экспедицию.

– Но «Роза», – сказал он, пролистав несколько донесений, – получила сильные повреждения во время шторма у американского берега.

– Я знаю, – вставил Пелхэм. – Я слышал, что ей пришлось пойти к берегу для ремонта.

– Да.

Клерк посмотрел в бумаги и добавил:

– Она пошла к Терра Флорида, и предполагалось, что она поравняется с флотом, когда он будет проходить мимо Багамских островов. Но она не пришла на это свидание, так что все отплыли без нее.

– Так что же могло случиться? Где она?

Клерк пожал плечами. Общее мнение, сказал он, таково, что «Роза» затонула или захвачена пиратами.

Пелхэм повернулся и вышел. Если «Роза» действительно пропала, значит, он погиб.

Когда сумерки сгустились, он нанял лодку вверх по реке, которая доставила его к ступенькам, спускающимся к воде у деревни Чэринг. Оттуда он пошел по Стрэнду к своему дому; прошел в кабинет, пересчитал все неоплаченные счета и проценты, которые он должен ростовщику Дюпре. Из запертого ящика вынул бумаги, удостоверяющие его права на пай в «Розе», – аккуратно и точно написанные документы.

Он вспомнил долгое странствие домой с Азорских островов, когда был молод, и о том, как светлело лицо Томаса Ревилла, когда он говорил больному Пелхэму о богатствах, которые можно найти в Новом Свете: о сказочных плодах и минералах, о золотых жилах.

Он не сразу понял, что позади него в дверях стоит Кейт. Он медленно повернулся.

– При дворе устраивают Театр масок, – сказала она. – Королева просит меня принять в нем участие. Я не хочу.

– У вас есть выбор?

Она развела руками.

– Я думала – точнее, предполагала, – что вы предпочтете, чтобы я оставалась дома. Участие в спектакле означает частые посещения двора. Я думала, что мои обязанности – быть в нашем доме, с нашим сыном.

Он проговорил:

– Если вы откажетесь, вы обидите королеву.

– Вы хотите сказать, что я должна идти?

– Я хочу сказать, как вы, без сомнения, уже поняли, что выбора у вас нет.

Сжав губы, она быстро наклонила голову и ушла.

Он сидел один, свечи оплывали, пока слуга не пришел объявить, что у дверей стоят два человека, которые хотят поговорить с ним.

Он пошевелился и тяжело поднялся, думая, что это касается его работы – возможно, только что арестовали католика, которого нужно допросить. Но когда он подошел к двери, оказалось, что стоявшие там люди ему не знакомы. Они были хорошо одеты, в строгие ливреи темно-зеленого цвета, украшенные серебряными геральдическими лилиями.

Они сказали Пелхэму, что являются слугами принца Генриха, и спросили у него, не может ли он уделить им некоторое время в ближайшем будущем и прийти в Сент-Джеймский дворец, где с ним очень хочет побеседовать принц.