Текст книги "Золото Ариеля"

Автор книги: Элизабет Редферн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

34

Все те, кому бывал я рад служить

Своим искусством ради вящей славы…

Всех, всех изъела ржа времен.

Эдмунд Спенсер (ок. 1552–1599). Слезы муз

Френсис Пелхэм провел день накануне Рождества в состоянии все нарастающего возбуждения. В это утро он сидел за своим письменным столом в конторе в дептфордских доках перед стопкой документов, а клерки и торговые чиновники каждую четверть часа приносили ему новые бумаги. Им не терпелось уйти домой к своим очагам, так как в его комнате был жестокий холод, несмотря на кафельную печь, которая топилась в углу. Но даже торопясь поскорее покончить с делами на этот день, они с удивлением замечали, что сегодня, вместо того чтобы откладывать бумаги для дальнейшего дотошного изучения, Пелхэм бегло просматривал их, а потом подписывал и передавал дальше.

«Перестаньте искать неприятностей…»

В это утро он не задавал никаких вопросов. Как можно? Его жена в тюрьме, под подозрением в сотрудничестве с изменником Рейли. Кредиторы грозят лишить его права выкупить заложенное имущество. Он погибнет, если лишится этой службы.

Пелхэм подписывал все без возражений; он больше не задавал вопросов о документах, которые аккуратно отложил в сторону вчера, потому что в них обнаружилось множество неувязок. Он ничего не сказал, но презирал себя за молчание.

Когда вошел Манселл, казначей военно-морского флота, клерки вытянулись по стойке смирно. Пелхэм тоже встал. И Манселл приблизился к его столу.

– Пелхэм, – сказал казначей, – я слышал, что вы искали меня вчера. Мне сказали, что вы хотели зачем-то видеть меня.

Пелхэм заставил себя посмотреть ему в глаза. Интересно, знает ли Манселл о Кейт.

– Это было обычное дело, сэр. Теперь оно улажено.

Его протестантская совесть невыносимо страдала.

– Прекрасно.

Манселл обошел вокруг стола Пелхэма, указал на стопку, лежащую на нем, на гроссбух. Он был богато одет и ухожен; руки у него были мягкие и пухлые.

– Значит, вы освоились с новой должностью?

– Надеюсь, что так, сэр.

– Я в этом уверен.

Манселл поднес к свету гусиное перо и прищурился, глядя на него. Потом повертел его и положил на место, улыбаясь Пелхэму.

– Скоро у нас появится особая работа. Мне кажется, что вы как раз тот человек, который с ней справится.

Пелхэм промолчал.

– Она касается спуска на воду двух судов Ост-Индской компании, – продолжал Манселл, – который состоится послезавтра. Король и вся королевская семья прибудут посмотреть на него. Поэтому нас попросили обеспечить особую безопасность – организовать сооружение платформы, выходящей на ту сторону, где будет стоять король, чтобы стража его величества могла постоянно видеть его.

Он нервно откашлялся.

– Вам придется набрать плотников из доков и проследить, чтобы у них было все, что понадобится. Вы не возражаете против того, чтобы заняться этим, Пелхэм?

– Отнюдь нет, – с некоторым облегчением ответил Пелхэм, – отнюдь нет. Я приложу все свои способности, сэр.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Манселл. – Здесь требуется всего лишь руководство, но тем не менее это важное дело. Я прослежу, чтобы главный плотник доложил вам о своих планах.

Остаток дня Пелхэм усердно работал. Позже он встретился с главным плотником и обсудил с ним сооружение платформы для солдат короля, плотник также пояснил, что платформа должна быть достаточно крепкой, чтобы выдержать семь церемониальных пушек, из которых выстрелят в момент спуска кораблей на воду. Пелхэм дал ему необходимые полномочия для получения нужных материалов и дополнительного набора рабочих, и плотник сказал, что он и его люди начнут работу прямо сейчас, что световой день короткий, но конструкцию можно будет легко завершить утром в день спуска на воду.

Пелхэм еще некоторое время поработал за своим столом. Пробило пять, давно уже стемнело, и служащие начали уходить. Вскоре и он закончил дела и пошел по городу своим обычным путем.

Он отправился на Ломбард-стрит, где жил ростовщик Дюпре, чтобы добиться отсрочки выплаты. Дюпре подошел к двери и протянул ему руку.

– Мастер Пелхэм. Ну, ну, очень рад вас видеть. Я так доволен, знаете ли, так доволен, что вам удалось столь удачно уладить все ваши, скажем, маленькие неприятности.

– Неприятности?

– Ваши долги, сэр, ваши долги. Все выплачены. Как приятно.

– Да, – изумленно сказал Пелхэм. – Конечно. Я только решил, что нужно зайти к вам проверить, не нужно ли уладить что-нибудь еще – какие-либо документы, подписать какие-то счета…

– О нет, нет. Ваш коллега проделал все необходимое как раз сегодня.

– Мой коллега?!

– Да. Такой любезный. Все было выплачено. Все.

– А мой коллега сказал вам свое имя?

– Ага, – Дюпре приставил палец к носу. – Теперь вы меня испытываете, мастер Пелхэм? Он не проронил ни слова, кроме самых необходимых. Он сказал, что, по вашим словам, в этом деле крайне важна осторожность. Разве это не так?

После этого Пелхэм медленно побрел домой. В доме было тихо. Он решил, что няня унесла Себастьяна в комнату, чтобы уложить спать.

Себастьяну и всем слугам он говорил, что Кейт отправилась с рождественскими визитами к родственникам, но понимал, что пройдет немного времени, и правда станет известна.

Он поработал в кабинете, проверил с изумлением счета, все еще не веря, что заем, который тяготил его столько времени, полностью возвращен. Затем запер бумаги на ключ и решил просмотреть план, который главный плотник в Дептфорде недавно дал ему, план платформы, которую строили для королевских солдат и пушек ко дню спуска кораблей на воду.

План куда-то подевался. Пелхэм снова стал рыться среди бумаг, лежащих на столе, и решил, что, наверное, забыл план в конторе в Дептфорде.

Потом он услышал, что кто-то идет по коридору. Решив, что это, должно быть, экономка, он вышел; но он увидел Кейт, еще в плаще, с лицом, раскрасневшимся от мороза.

– Как вы здесь оказались? – спросил он, задыхаясь.

Она спокойно ответила:

– Все обвинения против меня сняты. Я думала, вы знаете. Я думала, что вы заплатили им.

– Заплатил?

– Другими словами, обвинения были сочтены беспочвенными. Разве не вы заплатили сорок фунтов судьям, чтобы меня освободили?

– Нет, – сказал он, – нет…

Но кто заплатил эти деньги? Нед Варринер? Он сжал руки.

– Сорок фунтов. Я разузнаю. Я не люблю быть кому-то обязанным.

Он выпрямился.

– Сударыня, я не считаю свои собственные обвинения против вас беспочвенными. Отныне вы не будете покидать свою комнату без моего разрешения.

Она казалась бледнее, чем всегда, темным оставался только синяк на щеке.

– Надеюсь, вы позволите мне приходить к сыну. Если нет, я бы предпочла находиться в тюрьме, которую только что покинула.

– Довольно! – сказал он.

Он шагнул к ней с занесенной рукой, как сделал это в тюрьме, но увидел при свете свечей, что она вздрогнула, потом собралась с духом.

– Довольно, – повторил он, но уже спокойнее. – Вы можете быть свободны в пределах этого дома. Но вы не сможете покидать его без моего разрешения. Мы поговорим позже.

Она повернулась и пошла вверх по лестнице. Он вернулся в кабинет, закрыл дверь и положил в отчаянье голову на руки.

Нед уже некоторое время подозревал, что за ними с Робином кто-то идет. Робин хромал, выбился из сил; но Аллея Роз осталась позади, и они почти добрались до зарослей боярышника и рябины, окружающих место, куда онн шли, – Бригитта-Филдз.

Но когда они проходили мимо последнего из нескольких уединенных домиков, где жили сыромятники, Неду снова померещились торопливые шаги преследователей; хотя когда он остановился, чтобы посмотреть назад, то не увидел никого, кроме хромого нищего, который сидел, сгорбившись, в дверях, да где-то у Флит-стрит пьяница пел песню, обращаясь к невидимой луне.

От реки наползал густой туман, приглушая все звуки. Потом вновь послышались шаги, на этот раз близко, и тихий голос. Тявнула собака, но ее быстро заставили замолчать.

Самой зловещей была тишина, которая настала после этого. Нед потащил Робина за разрушенную стену и заставил присесть в полурастаявший снег. Он увидел людей, идущих по пустой дороге. Людей с собаками. Даже пьяница перестал петь.

Констебли? Нет. Эти люди были одеты в оборванную яркую одежду и поеденные молью отороченные мехом плащи. На их лицах лежала печать пьянства и распутной жизни. У них были три собаки, натягивавшие длинные поводки, – твари с длинными мордами, у которых из-под шкуры проступали ребра.

Нед втянул Робина дальше в тень.

Робин смотрел на свой тигель. Он дернул Неда за рукав.

– Нед, Нед! Он остыл!

Нед прошептал:

– Ты сможешь снова его нагреть. Успокойся.

– Но вы не понимаете. Если он остынет, значит, он умрет…

Один из тех, на дороге, резко оглянулся. Собака заскулила, натягивая поводок. Их услышали.

Собаки нашли их быстро. Робина тут же схватили. Нед попытался сопротивляться, но преследователей было слишком много. Им связали вместе руки и потащили в южном направлении мимо затихших таверн и домов на Флит-стрит, где если кто-то и видел их, то всячески старался спрятаться сам, мимо церкви Святой Бригитты, туда, где высокая каменная стена, поросшая лишайником, нависала из тумана.

Нед уже почти догадался, кто и куда их ведет.

Они пришли к старому монастырю кармелитов – белых братьев – насмешливо называемому Альсатия, то есть Эльзас. На этой территории обитала самая лихая бандитская шайка во всем Лондоне. Их-то главарю и выдала Элис шайку Мэтью.

Робина и Неда подтолкнули к большим утыканным гвоздями воротам в стене бывшего монастыря. Один из сопровождающих пнул ворота ногой и выкрикнул пароль. Послышался скрип засовов, и створки распахнулись. Неда и Робина провели через них, мимо троих сторожей, одетых в оборванную военную форму и вооруженных пистолями. Один из них поднес фонарь к лицам Неда и Робина и обратился к их захватчикам:

– Кого это вы привели в такое время, черт побери?

Нед хотел было заговорить. Кто-то с силой ударил его.

Он услышал позади приглушенное всхлипывание Робина, обернулся и увидел, что мальчик побелел от страха. Хотя руки у него были связаны, он сберег свой тигель в целости и сохранности; Нед видел его – почти незаметный сверток, засунутый под подпоясанный дублет. Нед снова обратился к своим захватчикам и крикнул:

– Многие жители Лондона ищут убежище здесь, на территории белого братства, с ее старинными вольностями. Я хочу знать, почему меня привели сюда насильно?

Кто-то рассмеялся и попытался подтолкнуть его.

– А ты бы пришел, если бы мы тебя попросили? Попросили вежливо?

На этот раз рассмеялись все. Но человек с фонарем вынул изо рта глиняную трубку и сказал:

– Стойте, братья. Мы должны выслушать его. Он верно говорит, у нас хорошие традиции.

Нед сказал:

– Спасибо. Вы привели меня сюда насильно. Я не знаю почему. Во-первых, я хочу, чтобы вы развязали эти веревки. А во-вторых, я хочу встретиться с вашим Герцогом.

Они опять рассмеялись и потащили пленников через большие старые деревянные ворота.

– Герцога ты увидишь. И очень скоро. А теперь шевелись, чертов нахал.

Он услышал, что ворота заперли на тройной засов.

Их провели между разрушенными зданиями белого братства. Здесь был построен маленький городок из камня и дерева, позаимствованных в заброшенном монастыре – лабиринт ветхих лачуг и покосившихся развалюх, поставленных вдоль извилистых грязных дорожек. Были там и более крепкие здания, прижавшиеся друг к другу, – трактиры, лавки, торгующие съестным, дома более состоятельных обитателей Альсатии. Из окон низеньких таверн сочился свет, оттуда доносились звуки непристойных песен и приглушенный смех. Хотя час был поздний, кучка оборванных ребятишек стояла у двери в пивную, их лица осунулись от голода и холода. Они смотрели, как мимо идут, спотыкаясь, пленники.

Наконец небольшой конвой подошел к концу темной улицы, где Робина и Неда протолкнули в дверь какого-то дома и заставили спуститься вниз по каменным ступеням, ведущим в подвальное помещение. Один из захватчиков повесил фонарь на ржавый крюк, и Нед увидел, что по стенам течет вода – это помещение, вероятно, находилось ниже уровня соседней реки – и крысы разбегаются по темным углам. Единственной мебелью были грубый деревянный стол и табурет.

Кто-то столкнул Робина с последних ступеней. Он споткнулся и тяжело упал на каменный пол. Нед сказал, задыхаясь:

– Оставьте мальчишку, черт побери. Нашли бы себе ровню и толкали его.

Они тут же врезали парню. Поскольку руки были по-прежнему связаны, он почти не мог сопротивляться. Когда разделались с Робииом, Нед тоже лежал на полу, изо рта у него текла кровь, ребра ныли – его пинали ногами до тех пор, пока кто-то не сказал с сожалением, что, наверное, его нужно оставить в покое, потому что Герцог предпочел бы видеть его живым. И тут вдруг поднялась суета, и кто-то еще сбежал в подвал по ступенькам, расталкивая конвойных.

– Нед! – радостно кричал вновь прибывший. – Нед! Мне сказали, что вы здесь!

То был Лазарь. Нужно отдать ему должное – он отступил с потрясенным видом, разглядев, в каком состоянии Нед. Робин дрожал, забившись в угол. Нед медленно поднялся на ноги. Он попробовал языком кровь, текущую изо рта.

– У меня не было возможности выбирать, – сказал он.

Лазарь повернулся и начал что-то с яростью выговаривать людям Герцога. Нед увидел, что Робин плачет, и подошел к нему.

– Ничего, – сказал он. – Им нужен я, а не ты.

– Вы не понимаете!

Робин печально смотрел на свой запечатанный тигель, который лежал на полу, целый, но холодный.

– Он мертв, – прошептал мальчик. – Ах, Нед! Он мертв.

Лазарь все еще разглагольствовал перед слугами Герцога, которые, судя по всему, довольно хорошо знали шотландца и послушались его. Они развязали веревки на пленниках и отошли, что-то бормоча, а Лазарь хлопнул Неда по плечу:

– Теперь не волнуйтесь, – сказал он с энтузиазмом, впрочем, не очень уверенно. – Здесь явно произошло недоразумение.

– Рад слышать.

Лазарь прошипел еще какие-то выпады по адресу слуг Герцога.

– Уходите. Idz sobie!

Они уходили один за другим, последний что-то угрюмо бормотал при этом. Лазарь повернулся к Неду и потер руки.

– Немного польского, – сказал он. – Я время от времени вставляю пару слов на нем – дьявольский язык, этот польский, вы ведь это помните, Нед, – и это не дает им вспомнить, что я наполовину шотландец. Шотландцев они не любят.

– Значит, их легко провести, да?

– Они глупы, как угонщики скота из Южной Шотландии, и этим все сказано.

Лазарь, удовлетворенно ухмыляясь, поправил фонарь, висящий на стене.

– Я прослежу, чтобы Герцог велел устроить вас поудобнее, не бойтесь. Вас и вашего юного друга.

Робин поднял голову. Глаза у него были широко открыты от страха.

– Герцог?

– Герцог Альсатии. Он правит здесь, и он мой добрый друг, как хорошо известно этим головорезам.

Лазарь весело махнул рукой в сторону двери.

– Я пойду и скажу им, что вам нужна квартира получше, хотя сейчас он, наверное, уже напился до беспамятства. Так что вам придется какое-то время подождать. Но я прослежу, чтобы эти дураки ничего с вами не сделали. Их предводитель хочет, чтобы с вами обращались как с особым гостем.

– Довольно странное представление о гостеприимстве. Лазарь, сделайте для меня одну вещь, а? Кажется, вы можете входить и выходить отсюда, когда вам захочется?

– Так же легко, как и сам Герцог! – похвастался Лазарь.

– Тогда узнайте для меня, нет ли сведений о некоей женщине по имени Кейт Пелхэм, которая находится в заключении в тюрьме на Вуд-стрит.

– Кейт Пелхэм, – повторил Лазарь. – Будет сделано.

Он постучал в дверь – ее открыли. Лазарь сказал им предостерегающе:

– Оставьте его в покое. Вы меня слышали?

И все ушли.

Нед услышал, как кто-то запер дверь снаружи.

Боль в разбитых ребрах стала невыносимой. Откуда-то издалека доносился смутный звон церковных колоколов.

Была полночь, настало Рождество. Робин в полном изнеможении свернулся на полу, положив тигель на согнутый локоть.

Когда пробило полночь, в тени, отбрасываемой Тауэром, на Беруорд-лейн произошли беспорядки другого рода. По обоим концам улицы были сложены праздничные костры, их подожгли, когда зазвонили колокола церкви Всех Святых; некоторые решили, что это предвестие рождественских праздников, другие, находясь на безопасном от них расстоянии, слышали в ответ, что это бунт против судей, попытавшихся проинспектировать какой-то дом на Беруорд-лейн в связи со слухами, что там прячут краденое.

Планы судей явно были нарушены – не было видно никаких представителей закона и порядка. На этой улице стоял дом, принадлежащий старому пирату Альварику Джонсону; и пока горели костры по обоим концам улицы, были отворены и подняты закрытые на засов крышки люков, ведущих в подвал дома. На веревках и блоках подняли ящики и с осторожностью выложили содержимое – то были не сокровища пиратов, хотя и ходили слухи, что они лежат здесь в большом количестве в глубоких подвалах под улицей, а корабельные пушки, порох и амуниция – все приобреталось неделя за неделей и месяц за месяцем посредством тайных краж из доков Дептфорда. Это были товары, которые сразу же узнал бы добросовестный Френсис Пелхэм, по крайней мере по записям, так как они должны были храниться на складах Ост-Индской компании.

Но они оказались здесь, в ящиках, их погрузили на поджидающие повозки и покрыли брезентом под надзором того, кого слушался даже Альварик Джонсон. Распоряжался человек высокого роста, с мягким голосом джентльмена, в черном плаще, отороченном бархатом, как если бы он носил траур. Это был Джон Ловетт, жена которого, как говорили, недавно умерла.

Недалеко от этого места, на Крэб-лейн, где жил помощник испанского посла Люсилио Фабрио, блеск костров был виден из верхних окон. Запах обугленного дерева и дым наполняли воздух, смешиваясь с густым речным туманом.

На ночь помощник посла всегда закрывал ставнями окна нижнего этажа и запирал дверь на засов. Беспорядок, царивший на улице, неприятно напомнил ему годовщину Порохового заговора, которая была несколько недель тому назад; тогда пришлось вызвать стражу из Тауэра, чтобы защитить дом от вооруженных мятежников, угрожавших ему. И из-за этих ставней он не увидел людей, которые спустя некоторое время принялись, крадучись, рыскать у его дома и у пустующего строения рядом с ним, выясняя, насколько близко друг к другу они стоят, и переговариваться тихими голосами.

Он не видел, как в промозглой тьме за несколько часов до рассвета ящики, покрытые парусиной, отнесли с величайшими предосторожностями в этот пустой дом и остались сторожить.

Он не видел, как к исходу этого позднего часа влекомые лошадьми повозки увезли корабельные пушки, украденные в Дептфорде, с Беруорд-лейн в разные сторожевые пункты старого города: к Олдгейту и Бишопсгейту, к задним воротам Тауэра, к Крипплгейту и Ладгейту – всем старинным бастионам Лондона. Там их сгрузили и спрятали.

Но спрятали их ненадолго.

В Сент-Джеймском дворце, несмотря на поздний час, все еще горели лампы, но не из-за праздничного веселья – музыканты и мимы уже давно ушли, – здесь царила бессонница.

Принц Генрих, молодой, пылкий, ходил по комнате на первом этаже. Ставни были открыты, так что яркий свет свечей отбрасывал золотистый отблеск на покрытые снегом кусты во дворе за окнами. Эти кусты были украшены фестонами ягод, которые сверкали, как драгоценные камни, под светом, падающим из окон. Принц жаловался на жару, хотя огонь уже почти догорел. Щеки его были бледными, а глаза блестели, как в лихорадке.

– Я не женюсь на испанской принцессе, – говорил он. – Не женюсь.

В это утро его отец король объявил ему, что, как только минут двенадцать дней рождественских праздников, начнутся переговоры о брачном контракте. Потом пришло сообщение от Сесила, попытавшегося осторожно объяснить мудрость такого союза.

Генрих перестал ходить и повернулся к тем, кто сопровождал его, – Спенсеру, Дункану, королевскому шталмейстеру и Мэпперли. Не было только Ловетта.

– Я этого не сделаю! – повторил он.

Советники почтительно сбились в кружок и стали его успокаивать.

– Нет, – говорили они, – конечно, вы этого не сделаете. А скоро вы сможете диктовать свою волю всем им.

Он посмотрел на них.

– Вы правы. Скоро.

Он подошел к дальней стене, где висела карта Европы.

– Собираются войска католического Хапсбурга, – сказал он, указывая на карту, – но король Франции сосредоточивает свои войска, чтобы защищать протестантские королевства против папистского зла. Когда начнутся сражения, я буду там, на его стороне, во главе английской армии; а в это время наши корабли очистят моря от испанцев. Звезды расположены благоприятно, я знаю… Все ли устроено?

– Да, – прозвучало в ответ. – Сир, уже поздно; вы устали. В предстоящие дни вам понадобятся все ваши силы.

Принц еще некоторое время внимательно смотрел на карту. Потом позволил позвать слуг, которые отвели его в личные апартаменты.

Мэпперли отправился на полуночную службу в церковь. Дункан тоже ушел, чтобы лечь спать. Но Спенсер все еще ходил по комнате, задумчиво склонив седую голову. Из открытых окон до него доносился звон церковных колоколов, а в отдаленье все колокола Лондона звонили в честь наступления Рождества. Во дворе под окнами ветерок внезапно пошевелил заснеженные кусты, так что они засверкали при свете, льющемся из дворцовых окон. Потом Спенсер остановился, рука его потянулась к шпаге, потому что он услышал, как в отдалении открываются и закрываются двери. Послышались шаги. Вошел Джон Ловетт и закрыл за собой дверь.

У него был такой вид, словно он скакал во весь опор. От его одежды несло лошадиным потом и кострами. Он снял шляпу и черный плащ и, сев на стул, провел рукой по лбу.

Спесер спросил:

– Итак?

– Все на месте. Все готово.

– И никто ничего не заподозрил?

– Джонсон подкупил местных судей.

– Вы уверены? Достаточно всего лишь одного человека, всего лишь одного…

– Совершенно уверен.

Ловетт отрывисто засмеялся.

– Откуда было кому-то узнать? Как, во имя всех святых, мог бы кто-то что-то предположить? Каперы проследят, чтобы в доме на Крэб-стрит было все необходимое на второй день Рождества. Воистину мы расшевелим логово Скорпиона…

– Воистину. Знают ли Джонсон и его люди что-то еще?

Ловетт покачал головой.

– Мы решили оставить их в неведении. На всякий случай.

Они понимающе переглянулись. Потом Ловетт налил обоим вина, и они переменили тему разговора, начав обсуждать приготовления, сделанные в Сент-Джеймском дворце к Рождеству: службы, которые пройдут в церкви, присутствие после этого принца Генриха при дворе своего отца-короля и турнир, который состоится днем позже в Уайтхолле.

Внезапно Ловетт подошел к окну, не закрытому ставнями и выходившему прямо в сад, и увидел совсем рядом с домом садовника Хэмфриза, поливающего что-то из ведра. Он поманил Спенсера, тот тоже выглянул из окна. Спенсер распахнул дверь, ведущую в сад, и подошел к Хэмфризу.

– Господи, что ты здесь делаешь в такое время? Ты что, подслушиваешь? Я велю тебя уволить, позволит принц это сделать или нет.

Ловетт стал позади него. Хэмфриз поставил ведро и отряхнулся. Взгляд его светлых глаз был кроткий, почти оскорбленный.

– Я поливал айву, – сказал он.

– Поливал? Айву? Нашел чем заниматься в рождественское утро. В разгар зимы, на земле снег. Или ты совсем спятил?

– Я должен напитать деревья водой, которая омыта лучами Юпитера, – мягко пояснил Хэмфриз.

Он указал на яркую серебряную звезду высоко на востоке ночного небосклона.

– Это вода из озера. Понимаете, она содержит в себе лучи этой планеты, но только в течение двенадцати часов, так что ею нужно немедленно напитать айву – в тот час, когда Юпитер достигает зенита, иначе все ее благоприятные свойства исчезнут.

Спенсер занес кулак, как будто хотел нанести удар. Ловетт удержал его.

– Я делаю это для принца Генриха, – продолжал Хэмфриз. – Плоды айвового дерева, надлежащим образом питаемого, это сильное противоядие. А айвовые деревья, привитые в полнолуние и питаемые водой, которую благословил Юпитер в середине зимы, оказывают особенно сильное воздействие.

– Ба! – сказал с отвращением Спенсер и вернулся в дом.

Ловетт пошел за ним, и, войдя в комнату, запер на засов все ставни и дверь.

А Стивен Хэмфриз занимался своим делом спокойно, с блаженной улыбкой на лице, он поливал деревья, и шрам на его шее под лунным светом казался багровым.