Текст книги "Золото Ариеля"
Автор книги: Элизабет Редферн
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Золото Ариеля
Пролог
Ариелю я дам дар золота.
После ночи долгого и незаконного заточения встанет золотое Солнце, и это произойдет властью Камня, lapis ex caelis [1]1
Камень с небес (лат.).
[Закрыть]; ибо будь уверен – в то время как Ариель восстанет, Лев падет.
Qui non intelligit aut discat aut taceat [2]2
Кто не понимает, должен либо учиться, либо молчать (лат.).
[Закрыть].
Прокаливание
Сначала исходный материал должен быть погружен в spiritus vini [3]3
Винный спирт (лат.).
[Закрыть], затем выращен в запечатанном сосуде в священном горне, носящем знак, который также питает многих пилигримов. Дай этой земной части хорошо прокалиться.
Разделение
Огонь будет разведен рядом с логовом Скорпиона. Когда Благородный Принц будет находиться в подавленном состоянии из-за угрозы союза с этим Скорпионом, тогда непременно должно добавить активированной ртути на манер navicularius [4]4
Судовладелец, капитан торгового судна (лат.).
[Закрыть], разумно побуждая Принца и Скорпиона к благородному поединку.
Усвоение
Затем брось местных птиц справедливости в тюрьму с чужим зверем – cinis et lixivium [5]5
Зольный щелок (лат.).
[Закрыть]. Добавь сурьмы, дабы серные испарения, поднимающиеся от скорбных planities [6]6
Равнины (лат.).
[Закрыть], могли вызвать ярость у ингредиентов и побудить их к битве. Но знай, если это варево воспламенится слишком рано, Скорпион поглотит и Принца и Льва.
Разложение
Теперь из разложения мертвого остова надежды родится плодоносный Ворон, который с помощью Attramentum [7]7
Чернила (лат.).
[Закрыть]мало-помалу расправляя крылья, начнет летать со своими драгоценными отпрысками; и когда эмблема моруса распространится по всей стране, тогда настанет время для возрождения.
Альбедо
Увеличь огонь, пока не появится яркая радуга Востока, которая есть Cauda Pavonis [8]8
«Павлиний хвост» (лат.).
[Закрыть]. Берегись, Меркатор растет до полного размера под громкие фанфары и взрывы. Соответственно ты должен подогревать и улучшать благородную белую смесь. При виде Серебряной Луны, поднявшейся, чтобы совершить возлияние, Благородный Принц возвысится, а Лев падет. Именами Семерых примеси будут удалены, но заметь, что Серебряная Луна должна управлять, иначе все будет напрасно.
Рубедо
Теперь увеличь огонь в латунном сосуде, пока не появится краснота, похожая на кровь, взятую у здорового человека.
Скорпиона выкурят из его логова. Ариель снова восстанет.
Новый Золотой век возродится из пепла, который есть философский камень желаний всех людей.
1
Лондон, 5 ноября 1609 года
Было два часа пополуночи, пустынные деревянные пирсы у Лондонского моста, освещенные луной, свидетельствовали, что вода, в должное время отхлынув, собиралась повернуть вспять. И действительно – через несколько мгновений черные воды вскипели водоворотами, отчего все стоящие на якоре корабли у причала Святого Ботольфа принялись слегка покачиваться; но потом вновь наступили спокойствие и тишина, и некоторое время Темза неуверенно бурлила вокруг массивных опор моста, а затем снова начала отступать в сторону моря, мимо Дептфорда и Чатэма к пустынным соленым болотам Грейвсенда, как будто не могла противиться зову океана.
Пьяницы, покинувшие небольшие таверны, расположенные на берегу реки, стояли в оцепенении, щурились, глядя на эти капризы моря, и качали головами, их дыхание на ноябрьском холоде превращалось в пар; одни из них клялись, что с этого утра больше не возьмут в рот ни капли; другие, пока стояли там и удивлялись, ощутили неподдельный страх, будто палец дьявола прикоснулся к их коже.
Словно почувствовав перемену в полуночном воздухе – вспомнив какие-то полузабытые запахи, возможно, далекого океана или далеких стран, – королевский кораблестроитель, мастер Финеас Петт, знавший приливы и отливы так же хорошо, как и любой житель Лондона, очнулся от сновидений. В ночной рубашке и колпаке, дрожа от холодного воздуха комнаты, со слипающимися глазами, он встал с кровати в своем доме на берегу Темзы и подошел на цыпочках, чтобы не разбудить жену, к окну. Петт заметил неистовство мрачных вод, блестевших под ноябрьской луной, сверился с хронометром и снова посмотрел в окно: происходило то, чего не должно было происходить, – вода отливала, обнажая почерневшие от водорослей бревна спускающейся к воде лестницы у Ойстергейта.
Он открыл окно и выглянул наружу, провожая мысленным взором эти бурлящие воды вниз к Дептфорду, где над королевской верфью возвышались остовы двух новых кораблей, которые строила Ост-Индская компания и которые должны быть спущены на воду в самом конце года.
От порыва ветра задрожала створка окна. Жена, пошевелившись, позвала его сонным голосом, поэтому он закрыл окно и лег рядом с ней, все еще подсчитывая нужное соотношение веревок и брусьев, необходимых для киля, пока наконец не погрузился в сон без сновидений.
Ниже по течению угрюмая Темза угрожающе наступала на защитные валы Тауэра, где одинокий узник Рейли, от которого так часто ускользал сон, медленно ходил взад-вперед в каменных стенах тюремного двора и вспоминал дальние странствия и богатства. Когда на болотах на востоке вскрикнула ночная птица, Рейли перестал расхаживать и закутался в свой залатанный плащ, потому что с моря во двор прокрался холодный соленый ветер. Он еще раз прислушался, потом вернулся в свое помещение. Ветер же продолжал свое странствие над спящими крышами города, над башенками Уайтхолла, а затем дальше, над тихой сельской местностью, закружился над Сент-Джеймским дворцом, где также не спали в эту глухую полночь; там неровным пламенем горели свечи, разговаривали люди – на их попечении находился пятнадцатилетний наследник трона, принц Генрих, старший сын короля Англии и Шотландии Якова, юноша храбрый и отважный во всех отношениях, кроме тех случаев, когда сновидения лишали его мужества, как это происходило сейчас. Лицо принца, освещенное свечами, было бледно, руками он обхватил себя за плечи.
– Она опять мне приснилась. Мне опять приснилась моя смерть, – говорил он своим советчикам и опекунам. – Мои враги собирают силы; звезды предсказывают это – ничего нельзя сделать.
Они успокаивали его, напоминали ему о страже, постоянно окружавшей его; о себе – они ведь готовы положить за него жизнь. Но юный принц, все еще дрожа от ночных страхов, прошептал:
– А как же яд? Я видел это, говорю вам – я предвижу свой конец.
Огонь в большом каменном очаге давно погас, вызвали слуг, чтобы снова разжечь его. Кого-то отослали из спальни, тихим голосом приказав проверить, бодрствует ли стража на своих постах вокруг дворца.
Принц боялся тайных врагов. В каждом смутном сне его протестантская душа видела католиков-убийц. В последние месяцы он, охваченный страхом смерти, распорядился составить свой гороскоп, хотя его духовные наставники не советовали ему делать этого, подозревая, что в жилах принца бежит слишком густая кровь его покойной бабки Марии, казненной королевы Шотландии.
Принц – этот мальчик во дворце призраков – дрожал среди воцарившейся тишины, а тем временем в пустых коридорах закрывали двери и задвигали засовы, и ему снова сказали:
– Мы же говорили, что будем охранять вас от всех, кто может причинить вам вред.
– Да, – произнес он. – Да.
По всему городу одна за другой гасли свечи. Темза забыла о своем отступлении и снова хлынула вверх, заставив лодочников, развозивших по домам из борделей Бэнксайда тайных греховодников, схватиться за весла и разразиться ругательствами, в то время как их фонари бешено закачались в темноте.
Принц Генрих наконец уснул, успокоенный сонным снадобьем. Старый Рейли, некогда бывший фаворитом королевы Елизаветы, стоял у окна, страстно вдыхая холодный соленый воздух с реки, словно готовясь к чему-то.
Рейли впал в немилость и был заточен в тюрьму после смерти королевы шесть лет тому назад и восшествия на престол ее наследника, шотландского короля Якова. Но сейчас у него появилась надежда. Ему передали, что в конце этого года враги падут, а его звезда снова взойдет, обещали, что будет послано письмо, в котором сообщат о плане его освобождения.
Но год подходил к концу, письмо, если и было послано, не пришло. И он знал, что, попав в неверные руки, такой документ принесет смерть и ему, и тем, кто его окружает.
2
В тени, отбрасываемой собором Святого Павла, между Картер-лейн и Найтрайдер-стрит находилась таверна, известная под названием «Три песенки»; таверна эта славилась грубым вкусом эля и такими же грубыми манерами своих посетителей. В ту ночь, хотя было уже далеко за полночь, оборванные завсегдатаи таверны продолжали пить и время от времени перебрасываться в карты или кости при свете вонючих сальных свечей; среди этих завсегдатаев находился один бывший моряк – приземистый человек, с носом в красных прожилках, по имени Том Баркли, который, с тех пор как его вышибли с флота, зарабатывал на жизнь, взламывая замки.
Ему уже давно следовало уйти домой, в комнатушку неподалеку от Ойстергейта, которую он делил со сварливой торговкой рыбой – особой, имевшей слишком большое количество родственников. Но сегодня ночью он остался в «Трех песенках», потому что в таверну вошел человек, заинтересовавший его.
Незнакомец, в поношенной одежде, с узлом, переброшенным через плечо, и с большой золотисто-рыжей собакой, идущей за ним по пятам, появился в «Трех песенках» вскоре после полуночи. Путешественник, судя по его внешности, приехал, вероятно, на одном из тех кораблей с лесом, которые разгружались по ночам ниже по реке у Биллингсгейта. Приезжий снял плащ и шляпу с пером и сел в самом холодном углу «Трех песенок» – места у огня как обычно заняты постоянными посетителями заведения – с кружкой эля и полной тарелкой жирного бараньего супа, который он время от времени черпал ложкой, в то время как его лохматая собака грызла кость у ног хозяина.
«Это, – подумал Том Баркли, – скорее всего музыкант, если судить по лютне, прикрепленной к его узлу; и не из удачливых». Костюм из грубой шерстяной ткани поношен и в заплатах; темные волосы неухожены; щеки темны от бороды недельной давности. Только его сапоги, явно из тонкой испанской кожи, хотя и покрыты пылью и грязью дальних странствий, вроде бы чего-то стоят. Взять здесь особо нечего. А пес и впрямь может напугать кого угодно.
Но все же Баркли продолжал рассматривать этого человека, отчасти потому, что он казался трезвым, что необычно для данного места, и отчасти потому, что он явно кого-то поджидал, если судить по взглядам, которые тот бросал на дверь всякий раз, когда она открывалась. И в конце концов Том Баркли, которого разобрало любопытство, сел рядом с ним и жестом велел хозяину принести им обоим эля.
– Кого-нибудь ждешь, дружище? Каких-то вестей?
Человек повернулся и взглянул на него. Он был моложе, чем поначалу представлялось Баркли, – двадцати пяти, возможно, двадцати шести лет, хотя его глаза над выступающими скулами – глаза холодного синего цвета – казались немолодыми.
– Может быть. Но, кажется, я сделал ошибку.
– Решив, что твой друг окажется здесь?
Человек взял кружку с элем.
– Что вернулся в Англию.
Баркли посмотрел на него недоуменно и стал просить его сыграть на лютне и спеть им песенку; но человек отказался, сказав, что давно не практиковался. Поэтому Баркли обернулся к своим собутыльникам и объявил им, что будет звать незнакомца Орфеем, безголосым Орфеем. Он расхохотался на собственную остроту, а потом намекнул незнакомцу, что время пойдет быстрее за дружеской партией в кости. Баркли считал себя хорошим игроком в кости, хотя ему редко удавалось найти человека настолько глупого или пьяного, чтобы тот согласился играть с ним. По сегодня ночью ему, кажется, повезло, потому что лютнист сказал:
– А почему бы и нет?
Всякий завсегдатай пивной мог объяснить ему, почему нет, но они предпочли не делать этого; и вот Баркли и его новый друг Орфей сели за залитый вином стол и стали по очереди бросать кости. Друзья Баркли, с лицами прирожденных висельников, с плотоядными взглядами, в грязном платье, оставили свои места и сгрудились, точно стервятники, в кругу дымного света. Баркли играл хорошо, часто выбрасывая по десять и двенадцать очков. Незнакомец казался равнодушным к тому, сколько пенсов он теряет, как будто это его почти не заботило, а большая собака лежала на соломе у его ног и внимательно смотрела на хозяина. Точно так же ее хозяин смотрел на дверь каждый раз, когда она распахивалась. Баркли, конечно, не возражал против того, что его противнику не хватает сосредоточенности; ведь от этого парень только больше проигрывал.
– Может, удвоим ставки? – предложил Баркли.
Лютнист кивнул.
– Как хочешь.
Он собрал кости в горсть, жестом велел хозяину принести обоим еще эля и продолжал игру все с тем же полным равнодушием, отчего опешили даже смотревшие на них завзятые игроки. Наконец он развел руками и сказал:
– Монеты у меня вышли. Но я заплачу тебе своей лютней.
В тех кругах, где вращался Баркли, лютни ценились мало.
– Лучше давай испанские сапоги, что на тебе надеты, – предложил Баркли.
– Ну нет. – Лютнист впервые улыбнулся, и от его улыбки Баркли стало не по себе. – Либо лютня, либо ничего.
– Пусть так. Лютня. Против четверти золотого.
Баркли потирал крупные руки.
– Половины золотого, – спокойно сказал его противник.
Баркли раскрыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Его кости утяжелены, поэтому он знал, что непременно выбросит столько высоких дупелей, сколько нужно. Он выпил эля с пряностями, потом бросил кости. Две тройки. Не ахти что.
Бывало, он нарочно проигрывал – самую малость, – чтобы успокоить подозрения противника. Но на этот раз Баркли вообще не собирался проигрывать. Тем временем лютнист, синеглазый Орфей, который выбрасывал дупель за дупелем и по большей части достаточно высокие, чтобы оказаться в выигрыше, взял полузолотой, который уже пододвинул к себе, и сказал:
– Ставлю лютню и этот полузолотой против золотого.
Баркли вытер рукой рот. Ему хотелось вернуть свой полузолотой, и ему хотелось увидеть, как с лица лютниста сползет это холодное выражение. Он собрал кости и бросил их с сосредоточенным видом человека, понимавшего, что выпил слишком много. Четверка и тройка.
Орфей произнес:
– Теперь ты должен мне золотой.
Баркли схватился за край стола. Он видел, что вокруг них собралась целая толпа зевак, что лица у них алчные и глиняные трубки зажаты между оскаленных зубов. Они упивались его унижением.
– Я заплачу тебе завтра, – пробормотал он.
Его противник мягко возразил:
– Нет. Прямо сейчас.
Последовало долгое молчание, за время которого личность незнакомца подверглась переоценке и теперь вызывала у следивших за ним интерес. Кто-то спросил у него:
– Ты сказал, что путешествовал, незнакомец. Ты видел что-нибудь во время войны в Нидерландах?
– Достаточно.
– Ты был там солдатом?
Незнакомец кивнул, и все столпились вокруг него, обмениваясь многозначительными взглядами. Война в Нидерландах между Испанией и Голландией была кровавой и жестокой, обе стороны привлекали к себе иностранных наемников, и многие из этих наемников были англичанами. Лютня этого человека и его шляпа с пером никого не могли обмануть. Зрители еще с большим интересом устремили взгляды на Баркли.
– У меня не хватит монет, – пробормотал Баркли, роясь в кармане своей оборванной куртки. – Придется тебе взять что-нибудь другое.
Среди вещей, которые он извлек из кармана, были какие-то краденые медные безделушки, пара носовых платков, красивый маленький серебряный подсвечник и две книжечки, которые он украл с книжного лотка у собора Святого Павла из-за их красивых кожаных переплетов. Они были на латыни, а она значила для него так же мало, как и английский, потому что он не умел читать ни на том ни на другом языке.
– Вот. Можешь взять их.
Баркли нехотя бросил книги противнику.
Он не заметил, что два отдельных листа бумаги, покрытые рукописным текстом, выскользнули из одной книги и упали на пол. Старый матрос, который немного научился читать во время плаваний, нагнулся, чтобы подобрать их, и с любопытством посмотрел на первые строчки, стоя на коленях на тростнике, устилавшем пол.
– «Ариелю…» – с трудом прочел он себе под нос.
Лохматая собака, в чье пространство он вторгся, дружелюбно подошла к нему и ткнулась носом ему в лицо.
– Уйди, нахалка. «Ариелю я дам дар золота…»
Большего ему не удалось разобрать. Он поднялся и сунул листки обратно между страницами верхнего из двух маленьких томиков, которые Баркли швырнул на стол.
Но бумаги бумагами, а лютнист даже не подумал взять книги.
– Ты на самом деле считаешь, – сказал он Баркли, – что они стоят золотой?
Зрители пожевали чубуки своих трубок и забормотали в знак согласия. Им нравилось наблюдать за тем, как осуществляется справедливость. Баркли, раздраженный, клянущий все на свете, еще раз порылся в куртке и вытащил маленький серебряный подсвечник, он берег его, чтобы подарить своей сожительнице, той самой торговке рыбой, у которой было слишком много родственников.
– Больше у меня ничего нет, – заявил он. – Хочешь денег – придется тебе подождать до завтра.
Его противник оценил подсвечник опытным взглядом, как вдруг дверь распахнулась и вошел один из дружков Баркли, выходивший облегчиться.
– Там в проулке какой-то человек, – сообщил он, поправляя одежду. – Ищет кого-то по имени Варринер. В-в-Варринер, – передразнил он заикающуюся речь того, кто искал, и загоготал.
Лютнист замер, а золотистая собака у его ног пошевелилась и тихо заворчала. Он успокоил собаку, потом поднял глаза на говорившего и спросил:
– Он еще там?
Человек ухмыльнулся.
– Вряд ли. Я сказал ему, что здесь не место для таких, как он. Ты будешь еще играть с Баркли?
Лютнист уже стоял, засовывая книги и подсвечник в узел, из которого торчала лютня.
– Я ухожу, пока выигрываю, – ответил он.
Потом свистнул собаке и вышел в ночь. Дверь за ним захлопнулась. Разочарованные приятели Баркли начали расходиться. Баркли злобно нахмурился. Потом хлопнул себя по карманам и пошарил среди кружек на столе, поднимая их одну за другой в тщетных поисках.
– Кости! Вот ублюдок. Он украл мои кости…
Но один из собутыльников Баркли заметил что-то за пустой тарелкой, затем отодвинул тарелку и с торжеством поднял руку.
– Ничего он не украл. Смотри, что я нашел.
Две кости лежали у него на ладони. Побагровевший Баркли схватил их, ощупал и прошептал:
– Да, это мои. Проклятие, вот ловкач, сукин сын; сунул мои кости под свою тарелку, а играл своими. А у него они, должно быть, фальшивые…
– Как у тебя, да, Баркли? – крикнул кто-то.
Зрители разразились смехом, потом отступили, потому что Баркли бросился на улицу ловить злодея.
Но хотя он и пробежал по улице взад-вперед не один раз, там никого не было. Дождь шел, не переставая.
– Будь он проклят, – снова выругался Баркли. – Шулер, жулик. Будь он проклят…
Все еще ругаясь, он вернулся в таверну.
– Орфей, – насмехались его товарищи, встряхивая в кулаках воображаемые кости. – Орфей!
На Динз-лейн, рядом со старой церковью Святого Мартина, синеглазый черноволосый Орфей, чье настоящее имя было Нед Варринер, наконец увидел того, кто искал его у «Трех песенок». Человек этот торопливо шел к Патерностер-роу, спрятав голову от дождя. Его сапоги были забрызганы грязью лондонских переулков, а прекрасная черная ливрея покрыта пятнами ила – ливрея графа Норт-хэмптона.
– Саймон, – окликнул его Нед. – Саймон.
Человек ускорил шаг и снова исчез из виду. Нед Варринер, раздраженно выругавшись, срезал дорогу, пройдя через кладбище при соборе Святого Павла. Будучи мальчишкой, он исследовал каждую пядь в этой части города, знал каждый низенький домишко к северу от реки, ведал, где живут нищие и шлюхи. Если твой отец умирает банкротом, тебе приходится быстро стать взрослым.
– Саймон!
Человек вздрогнул, когда Нед возник перед ним. Факел, горевший в держателе на стене, осветил испуганное, изрытое оспинами лицо сухопарого светловолосого мужчины лет под тридцать.
– Значит, вы все-таки были в этом притоне, – сказал он, переводя дух. – Я н-не мог поверить, что вы вообще вернетесь в Англию, не говоря уже о том, что вас можно найти в таком грязном заведении.
Нед устало поправил шляпу с пером и жестом приказал своей собаке, Варнаве, стоять рядом.
– Я послал вам сообщение, чтобы вы встретили меня в «Трех песенках» в полночь, – сказал он. – Вместо этого вы являетесь в четыре часа, сообщаете мое имя каждому встречному мошеннику и при этом надеваете ливрею графа Нортхэмптона. Как вы считаете, это разумно?
Саймон Терстан был придворным Нортхэмптона более десяти лет. Карьера Неда, довольно яркая по сравнению с его собственной, всегда восхищала его. Теперь же у него был такой вид, словно он искренне сожалеет об этом знакомстве.
– Я получил ваше сообщение только недавно. А потом не мог найти эту п-п-проклятую пивную.
Нед быстро огляделся и отвел его в тень, подальше от света.
– Не рассказывайте мне сказки, – сказал он. – Просто вас отвлекли шлюхи Чипсайда.
Саймон покраснел от возмущения.
– Нет! И потом я не был уверен, не западня ли ваше сообщение. Прошло больше двух лет, Нед. Откуда мне было знать, что это на самом деле вы?
– Если здесь кому-то и могут устроить западню, так это мне. Слушайте, Саймон. Мне нужна ваша помощь. Не поговорите ли вы тайком от всех с Нортхэмитоном и не спросите ли у него, не может ли он меня принять?
В конце проулка прошла парочка пьяниц, спотыкаясь и вызывающе распевая назло ночной страже, которая несла дозор в городе после вечернего звона. Нед попятился еще дальше в темноту, увлекая за собой Саймона.
Саймон вытер пот со лба.
– Думаю, что м-могу дать вам ответ сейчас же. Судя по редким – очень редким – упоминаниям вашего имени я полагаю, что ответ будет отрицательным.
Нед немного помолчал. Потом сказал:
– Два последние года я рисковал ради него головой. Ему нужны были новости с войны в Нидерландах. И он получал их из первых рук.
– Я слышал, что вы участвовали там в сражениях, – сказал Саймон не без сочувствия. – Тяжело было, Нед?
– Состоять на воинской службе? К этому привыкаешь. Но я никогда не договаривался о постоянной ссылке.
– Некоторые сочли бы, что им повезло. Знаете, после того как вы уехали, появились слухи. – Саймон внимательно посмотрел на него. – Слухи о том, что вы помогли бежать некоему узнику-католику.
– Слухов всегда хватает, если речь идет о любом бедняге католике.
– Однако никто не отправляется в ссылку т-только из-за слухов. Лучше остаться и опровергнуть их. Как-то вы сами сказали мне это. Люди шептались, что этот узник-католик, Эшворт, был вашим близким другом.
– Ведь в связи с побегом Эшворта не было выдвинуто никаких конкретных обвинений? Не нашли никаких доказательств, чтобы можно было связать меня с ним?
– Нет. О нет… – Саймон оглянулся, как если бы у всех стен имелись уши. – Но ведь л-люди помнят.
– Я хочу видеть Нортхэмптона. Вы поможете мне или нет?
– Мне бы хотелось. Нед, если вы твердо решили увидеть его, возможно, будет лучше, если вы отдадитесь на его милость как проситель…
Нед склонил голову набок.
– «Преклони колени и возблагодари небо постом во имя любви к ближнему», – процитировал он. – Где будет завтра благородный граф?
– Он будет утром на службе в Уайтхолле. На благодарственном молебне.
– На благодарственном молебне по поводу чего?
– Конечно по поводу спасения нашего короля от Порохового заговора. Четыре года назад. Вы, конечно, не забыли?
Нед потер лоб.
– Нет, конечно же нет. А где он будет потом?
– Он намеревается пойти в театр Барда. Вы можете подойти к нему там.
Нед задумчиво кивнул.
– И больше вы ничего для меня не сделаете?
Саймон беспомощно всплеснул руками.
– Что я могу сделать? Влиянием я почти никаким не пользуюсь. И – хочу предостеречь вас – у вас его тоже нет. Теперь там новые фавориты. Нед, я должен идти – у меня много дел…
– И это небезопасно – если вас увидят здесь со мной. Хорошо. Я благодарен вам, Саймон, что вы пришли сюда.
– Я пришел ради прошлого.
Саймон повернулся и хотел уйти, но вдруг Нед окликнул его:
– Подождите. Еще одно. Вы в последнее время ничего не слышали о дочери сэра Ревилла?
Саймон обернулся с явной неохотой.
– Она по-прежнему живет в доме своего отца. На Стрэнде. Но знаете ли вы, что она т-теперь замужем за Френсисом Пелхэмом, охотником за тайными католиками? Это произошло вскоре после дела Эшворта. Вскоре после того, как вы покинули Англию.
– Я слышал что-то.
– У них есть ребенок. Мальчик.
Нед натянул плащ на плечи.
– Значит, брак принес плоды. Ну-ну. Сын Френсиса Пелхэма. Благодарю вас, Саймон. Мой всегдашний надежный поставщик новостей. Вам лучше идти, пока я не придумал еще вопросы, на которые придется отвечать.
Саймон кивнул и поспешил прочь с явным облегчением.
Пройдя по Картер-лейн, Нед дошел до границы города, успешно избежал встречи со стражником у ворот, перебравшись через частично разрушенную стену у Амен-корнера – заброшенного места, которое со времен королевы Елизаветы ожидало ремонта. В темноте он прошел по мосту через Флит. Поверх поношенного костюма из грубой ткани на нем был надет плащ, шляпу с пером он надвинул пониже, чтобы защитить лицо от дождя, и Варнава шел за ним по пятам. Огромная мусорная куча – груда человеческих экскрементов – по-прежнему обозначала ничейную землю между границей города и Вестминстером. За два года отсутствия ничего не изменилось. Даже отвратительная погода.
По словам Саймона, кто-то полагал, что ему повезло со ссылкой. Но Нед никогда не принадлежал к тем, кто принимает превратности судьбы без возражений. Он понял, и понял рано, что удача никогда не приходит надолго. Первые четырнадцать лет своей жизни Нед провел в благоприятной обстановке, в зажиточном доме, обучаясь у домашних учителей, от которых он, умный и честолюбивый мальчик, брал все что можно. Но неожиданное банкротство отца, позор и смерть заставили Неда и его старшего брата столкнуться с бедностью во всей ее грубой реальности.
Считалось, что Неду повезло – он поступил в ученики к столяру в Доугейте. Он трудился и терпел. Единственное, что осталось от прежней жизни, это еженедельное посещение доброго старого учителя музыки, Айвена Эшворта, который, узнав о его несчастье, настоял на том, что будет давать уроки своему одаренному ученику бесплатно.
Музыка же избавила Неда от нудной работы на подворье столяра, потому что с помощью Эшворта он был представлен, когда ему исполнилось семнадцать лет, придворному капельмейстеру, тот, в свою очередь, не смог удержаться от восклицания, увидев, как испортились от работы руки Неда, и предложил ему должность придворного музыканта.
Вскоре после этого Нед был замечен графом Нортхэмпгтоном, щедрым, но ревнивым нанимателем, заявившим, что Нед нужен ему в доме в качестве лютниста и посыльного.
Когда Нортхэмптон, известный своей любовью к молодым мужчинам, пояснил, что именно будет время от времени требоваться от Неда и что может произойти, если Нед не уступит, то юноше оставалось только вспомнить страдания, пережитые им во время бедности, чтобы согласиться терпеть знаки внимания, которые иногда оказывал ему стареющий Нортхэмптон. Но он принял твердое решение, что скоро покинет этот дом. В отличие от Саймона Нед поклялся, что не станет вечно носить ливрею графского слуги.
Конец его карьере у Нортхэмптона положило пришедшее как-то майским вечером через два с половиной года сообщение, что его старый друг и учитель Айвен Эшворт арестован за то, что дал пристанище странствующему священнику-католику.
Нед, который всегда знал, что Эшворт был тайным католиком – как и многие в Лондоне, – пошел прямо к Нортхэмптону просить за старика, но рассерженный Нортхэмптон ответил, что он ничего не может сделать.
В ту ночь, когда Эшворта должны были перевезти из Ньюгейтской тюрьмы в Тауэр, Нед собрал нескольких бывших товарищей по работе – он сохранил отношения с крепкими парнями, с которыми подружился, будучи подмастерьем, – и, предложив им хорошие деньги, вместе с ними напал на конвой, сопровождающий Эшворта; они раскидали стражу, схватили ключи, чтобы снять с него цепи, и поспешно отвели слабого ошеломленного старика к поджидающей у пристани Святого Ботольфа лодке, которая отвезла его на судно, идущее во Францию, к свободе.
Слухи, о которых говорил Саймон, были правдивыми.
Сразу же после того, как Эшворт сел на корабль, Нед тоже приготовился к изгнанию. Он был вызван на последнюю встречу с Нортхэмитоном. Никто пока что не связывал имени Неда с побегом старика, но Нортхэмптон догадывался.
– Ты глупец, Варринер. Кто-нибудь, рано или поздно, все равно узнает. И возможно, твое преступление запятнает меня. Ты, конечно, понимаешь, что тебе придется покинуть Англию.
– Вы посылаете меня в вечное изгнание?
Нортхэмптон постучал по подлокотнику кресла пальцами в драгоценных перстнях.
– Возможно, не в вечное. Работай на меня. Присылай мне сообщения из-за границы, из войск, которые находятся в Нидерландах; а я посмотрю, что можно сделать, чтобы в один прекрасный день ты смог бы благополучно вернуться.
На другой день, это было раннее майское утро 1607 года, Нед сел в лодку, которая довезла его до Грейвсенда, а затем корабль отвез его туда, где он вступил в войско принца Морица, чтобы воевать со множеством других протестантских наемников против мощи католической Испании на полях Нидерландов, опустошенных войной. Многие из этих наемников были, как и он, англичанами; разочарованными, раздосадованными тем, что король Яков вышел из союза с Нидерландами, тем, что он стал пособником старого врага – Испании.
Нед слал донесения Нортхэмптону запутанными путями. После окончания войны он странствовал, посещал другие города. Он ждал, когда его старый господин сообщит ему, что шум по поводу бегства Эшворта стих.
От графа он не получал никаких сообщений. Но до него дошли другие известия, и стало ясно, что больше он не может откладывать своего возвращения; известия, которые Саймон только что подтвердил. Эго было сообщение о том, что у Кейт Пелхэм родился сын.
До рассвета оставалось два часа, а дождь все лил и лил. Он повыше поднял лютню и узел, позвал Варнаву к ноге и пошел на запад, к широкой и грязной улице – Стрэнду.
Рядом с поворотом на Ченселлор-лейн стоял скромный дом, отгороженный от соседей садом и высокой стеной. Нед помнил, что летом розы чайного цвета оплетали эти стены, а жимолость наполняла воздух благоуханием, но сейчас в темноте ветви в сухой осенней листве выглядели какими-то скелетами. Кроме одного окна на первом этаже, где горела свеча, дом был погружен в темноту.
В стене находилась потайная дверца, высотой едва достаточной для того, чтобы через нее могли пройти, не нагнувшись, дети. Теперь она была наполовину скрыта ежевикой и свешивающимися через стену ветвями яблонь; Нед отвел ветки в сторону и увидел высеченный в арке над дверью герб семьи Ревилл.
