Текст книги "Золото Ариеля"

Автор книги: Элизабет Редферн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– Милорды, – спокойно произнес Хэмфриз, – милорды, неужели вы думаете, что я могу обмануть доверие принца?

Ловетт и Спенсер сказали ему, что он может идти, и молча смотрели на его сутулую фигуру, пока он шел обратно по галерее: его светлый плащ волочился за ним, а волосы при свечах казались почти белыми. Потом, когда он исчез за массивной входной дверью, Спенсер сердито хлопнул в ладоши и сказал:

– Не могу поверить, что этот человек был солдатом. Он просто предсказатель, шарлатан.

Ловетт повернулся к нему.

– Пережитое изменило его. Мы должны напоминать себе, что он обладает способностями, которые снимают у принца чувство тревоги. А Генриху нужен покой, потому что болезнь ума так же фатальна, как и болезнь тела.

– И вы думаете, что эта штука с растениями, подверженными влиянию звезд, сможет его успокоить? Это мошенничество, это некромантия. Ах, я и забыл – ваша жена любит такие вещи, не так ли?

– Она интересуется травами и астрологией, – сдержанно ответил Ловетт. – Но все женщины болтают о таких вещах. Это ничего не значит.

Спенсер все еще был исполнен воинственного духа. Ловетт продолжал:

– Вы знаете не хуже меня, что нашего принца преследуют страхи. Он не может спать. Его преследуют мысли о тайных врагах.

Спенсер оглянулся на итальянские и испанские лица, смотревшие на него с тяжелых портретов.

– Меня это не удивляет, – сказал он с иронией. – Вы вполне уверены, что этому садовнику можно доверять?

– Если одержимость садовника растениями может успокоить принца, давайте воспользуемся ею. И я надеюсь, вы помните, что распространение тутовых деревьев будет служить, как предполагается, совсем иным целям…

– Тс! – прервал его Спенсер. Он положил руку на плечо Ловетта, призывая к молчанию. Потом указал на приоткрытую дверь в дальнем конце галереи и сказал тихим голосом: – Мне показалось, что я слышу кого-то. Вон там, за дверью.

Ловетт уже вскочил, оттолкнув свой стул. И быстро подошел к двери.

По коридору уходила какая-то женщина, шаркая по деревянному полу. Крадучись, Ловетт пошел следом и настиг ее, когда она попыталась укрыться в пустой комнате. Он круто повернул ее лицом к себе.

– Вы следили за нами, мадам, – тихо произнес он, – вы пытались подслушать. Интересно, что же вы узнали?

Она постаралась вырваться, но он только крепче сжал ее. Женщина была моложе его на несколько лет – гибкая, с осанкой бывшей красавицы, с черными волосами, перевязанными лентами, и горящими темными глазами. На ней было зеленое шелковое платье, отороченное кружевом на рукавах и по вырезу.

Она сказала презрительно:

– А что я узнала? Я действительно ничего не слышала, но по вашему теперешнему поведению и по тайным посланникам, которые приходили сюда в последнее время и приносили вам деньги, могу догадаться, что вы занимаетесь, как всегда, каким-то мошенничеством – чем-то таким, от чего вы станете богаче, а кто-то другой обеднеет…

Он замахнулся и ударил ее. Потом ударил еще раз, чтобы она замолчала; затем пошел и запер дверь, чтобы никто не помешал ему наказывать ее, хотя никто не стал бы вмешиваться в то, что он делает – ведь это была его жена.

Ловетт пошел в свою контору, сел за письменный стол и начал изучать бумаги, имевшие отношение к королевским верфям, потому что до своего назначения к молодому принцу он несколько лет проработал на этих верфях под началом казначея военно-морского флота сэра Роберта Манселла и по-прежнему, к своему удовлетворению, имел связанный с ними доход. Собираясь выходить, он надел под плащ толстую стеганую куртку, которую надевал всегда, чтобы защититься от ножей убийц.

Хэмфриз снова вышел в сад, туда, где при свете фонаря самый молодой из его садовников, высокий, сильного телосложения юноша лет семнадцати-восемнадцати убирал на ночь инструменты в сарай, отданный в пользование Хэмфризу. Хэмфриз похвалил юношу за то, что тот сделал, и показал ему, как точить серпы и топоры песчаником. Потом отпустил молодого садовника, жившего во дворце, и вышел из сада через северные ворота. После его ухода стража задвинула засовы, ноябрьский туман снова набежал и скрыл луну, а Хэмфриз шел ровным шагом к деревне Холборн, к дому, в котором жил со своей больной матерью.

Они жили в маленьком коттедже из дранки и брусьев, который смотрел на поля, простирающиеся до Кларкенвелла. Когда-то вокруг была пустошь, но теперь к деревне подступали лачуги, таверны и шумные игорные дома, которые кирпичники и ирландцы без определенных занятий выстроили за пределами городских стен, чтобы уклоняться от налогов и от надзора отцов города. Маленький сад, окружавший дом Хэмфриза, был последним оплотом деревни.

В окне коттеджа горела свеча. Мать сидела у огня. Она редко выходила из дому, потому что ревматизм почти согнул ее. Теперь она недовольно посмотрела на сына.

– Тебе не следует оставлять меня одну так надолго, Стивен. Так надолго.

Он снял плащ.

– Нехорошо, что я должна оставаться здесь, – продолжала она, – в темноте, одна…

Он платил соседке, добросердечной женщине, приходившей несколько раз в день узнать, не нужно ли чего-нибудь матери, горят ли у нее свечи, хорошо ли набит дровами очаг. Но он все равно попросил прощения и успокоил ее. Вымыв руки, нарезал матери хлеба и мяса и сам поел вместе с ней. Она переместилась в кресло и стала смотреть на языки пламени, которое разжег Хэмфриз, чтобы отогнать холод ноябрьской ночи, а он сел у письменного стола в углу и, как бывало каждый вечер, делал заметки в своей записной книжке о работе, которую завершил в садах Сент-Джеймского дворца: о посадках и обрезке, о положении луны и звезд, которым подчиняются все настоящие садовники. Делая записи в книжке, он составлял свод садовника.

Планета Меркурий управляет тутовым деревом, поэтому оно обладает свойствами такими же разнообразными, какими обладает сам Меркурий. Тутовое дерево состоит из разных частей: спелые ягоды, по причине их сладости и сочности, разжижают жидкость, а неспелые – связывают ее. Сок листьев – средство от укуса змеи и помощь для тех, кто съел аконит. Веточка дерева, срезанная в полнолуние и привязанная к запястью, как говорят, может быстро остановить кровотечение.

Закончив работу, Хэмфриз помог матери приготовиться ко сну, выйти из дома и дойти до маленькой умывальни. Он был преданным сыном, и порой она чувствовала к нему благодарность.

Он залил водой огонь, задул свечи, старательно запер дверь и ушел в свою спальню.

11

Зачем я нужен Цезарю – не знаю,

Но рад уже тому,

Что нужен я ему,

И эту службу счастьем почитаю.

Бен Джонсон (1572–1637). Сиан

В ту же ночь, в поздний час, мучился еще один человек. Пытали его в тюрьме, которая называется Каунтер, на Вуд-стрит, что недалеко от Уэст-Чипа, ибо Годвин Филипс, тот самый старинный друг, которому Альбертус рассказал о чудесном письме к Ариелю, носящем на себе знак Джона Ди, хранил и другие тайны, кроме алхимических. Он был католиком, робким и тайным, и теперь сбылись его наихудшие страхи – он оказался в грязной тюремной камере, стены которой сочились сыростью; попал он сюда он по подозрению в том, что ему что-то известно о каких-то ужасных заговорах. Бедное тощее тело Филипса висело на стене, так как его запястья были схвачены железными кандалами, глубоко вкрученными в холодный камень.

«Необходимая жестокость – вот что это такое, – заявляли власти. – Разве не все католики, робкие, тайные или какие-то там еще, являются верными слугами папы и союзниками старого врага Англии – Испании? Разве не все католики – предатели королевства и народа?»

Узник застонал. Пот лился по его телу. Сухожилия тощих старых рук Филипса, обнаженных от локтей до запястий, потому что рукава дублета съехали вниз, натянулись под тяжестью его тела. Смиренный торговец мануфактурой выглядел слишком трусливым, чтобы быть участником какого-то адского замысла; но эти слуги сатаны, якшающиеся с ведьмами, отравляющие королевство Англия ядом своих темных дел, часто умудрялись прятаться под обманчивой внешностью. Таково было мнение Френсиса Пелхэма, который вел допрос; теперь он выжидал, а узник тихо всхлипывал в цепях. Промозглая сырость, казалось, пропитала стены в зеленых пятнах, и крысы возились по углам, куда не доходил свет единственной свечи. Филипс, кажется, не сможет долго молчать. Он утверждает, что ничего не знает, но у всех католиков есть тайны, в которых можно признаться, хотя бы назвать именах друзей-единоверцев, священников и тех, кто укрывает священников.

Пелхэм откинулся назад в своем кресле, оно вместе со столом составляло единственную обстановку этой пустой комнаты. На полу валялись клочья грязной соломы. Пелхэм, человек брезгливый, да еще и пуританин по природе своей, время от времени подносил к носу надушенный платок. Старик, висящий на стене, смердел; но ведь, как напомнил ему Пелхэм, прекратить пытки было исключительно в его власти.

Пелхэм откашлялся и приготовился заново начать допрос.

– Вас видели, – сказал Пелхэм, – в Уэст-Чипе. Вас заметили за беседой с вашим товарищем-заговорщиком по имени Альбертус. Вы перешептывались. Вы вместе рассматривали какую-то бумагу.

Филипс плакал от боли и ужаса. Он не мог не знать, что следующей ступенью после этого допроса будет комендант Уад и угроза дыбы в мрачном Тауэре.

– Альбертус не заговорщик. Эти записки просто об одном опыте…

– Опыте? Что вы имеете в виду?

Пелхэм подался к нему.

Узник, еще больше напуганный, облизнул потрескавшиеся губы. Филипс боялся сказать что-то, что вызовет на его голову новое наказание, потому что заниматься алхимией без лицензии или быть связанным с тем, кто этим занимается, считалось преступным.

– Мой друг Альбертус пытается сделать золото, – прошептал Филипс. – Записки, которые он показал мне, содержат просто некое руководство, некоторые указания…

Пелхэм нетерпеливо фыркнул. Лондон кишит шарлатанами и чародеями; человеческое легковерие и алчность, по его мнению, не знают границ. И ему не хотелось расставаться с подозрениями насчет заговора папистов.

Пелхэм был протестантом до мозга костей, приученным от рождения почитать королеву Елизавету, защищать ее страну и веру ее страны. Имена героев Дрейка и Рейли, которые спасли Англию от Великой Армады, с ранних лет врезались ему в голову, хотя судьбы у них были очень разными – Дрейк давно умер в плаванье от лихорадки, а Рейли, возможно, самый благородный из всех них, томится в Тауэре, обвиняемый – ложно, конечно, – в заговоре против короля Якова.

Жизнь Пелхэма была долгим сражением против предательства испанцев и их католических прихвостней, хотя Англия и заключила мир с Испанией пять лет назад, что было само по себе предательством, как считал Пелхэм, и не только Пелхэм. Но комендант Уад не допустил бы подобных разговоров, потому что у него тоже был начальник, Роберт Сесил, самый могущественный и хитрый человек в королевстве, а он-то и был автором мирного договора. Это он продумал каждое слово договора 1604 года, который предавал их храбрых голландских союзников, продолжавших в одиночку доблестно сражаться против Испании; сражаться, пока борьба не оказалась непосильной даже для храбрых голландцев. Окончательный договор – капитуляция, как считал Пелхэм, – между Испанией и Голландией был подписал ранее в том же самом году. Король Яков послал своих приспешников в Гаагу принять участие в мирных переговорах, в то время как, по мнению многочисленных честных англичан, он должен был бы послать армию для поддержки Нидерландов в их борьбе против испанского господства.

И теперь тень войны, порожденной спором о Юлих-Клевском наследстве снова расползалась по Европе; и снова король Яков отступил. Он говорил двусмысленно, то обещал войска, чтобы помочь силам протестантов, но при этом ничего не делал, чтобы собрать эти войска, то хотел, чтобы его сын и наследник, принц Генрих, заключил брак с испанской принцессой. Он хотел испанского золота, которое предлагалось в приданое. Католического золота.

Пелхэму претила такая связь с врагом – врагом, который по-прежнему, как он был убежден, замышлял падение Англии при помощи методов, незаметных, но гораздо более опасных, чем открытая война. Он резко спросил своего страдающего узника:

– Где живет этот Альбертус?

– На Крукд-лейн, у Рыбной пристани. Рядом со свечной лавкой. Его там все знают. Господи, помоги мне…

Филипс снова застонал, Пелхэм нахмурился. Мертвым этот человек станет бесполезен. Он позвал тюремщика, чтобы тот освободил старика, и два человека отволокли ничего не соображающего Филипса обратно в камеру. Некоторое время Пелхэм, погруженный в глубокую задумчивость, расхаживал по камере.

Алхимики, колдуны, маги – все это шарлатаны, наживающиеся на предрассудках глупых людей, на их страстном желании найти во что бы то ни стало философский камень, который может создать золото. Конечно, золота хотят все, и Френсис Пелхэм не меньше всех остальных, потому что ему не было еще и двадцати пяти лет, когда он влез в крупные долги. Он происходил из достойной, но обедневшей семьи. Его отец, чиновник, умер, когда Пелхэм был еще совсем молодым, и Пелхэм одолжил денег, необходимых для завершения образования в гильдии стряпчих и для участия в экспедиции на злополучные Азорские острова. Вступив в брак, он был вынужден взять на себя расходы по дому, а финансовое вознаграждение за его работу уменьшилось с заключением мира с Испанией.

Он надеялся, что обогащение придет к нему из другого источника. Три года назад, перед тем как жениться на Кейт, он купил у нее ее долю построенного на паях корабля под названием «Роза», который отплыл в Новый Свет, – эти паи Кейт унаследовала от отца и хотела продать.

Он совершил эту сделку не раздумывая, во-первых, потому что чувствовал, что обязан Томасу Ревиллу жизнью, а во-вторых, потому что влюбился в осиротевшую дочь Ревилла. «Влюбился?» – с горечью подумал он. Скорее, это было какое-то наваждение. Он жаждал добиться благодарности от Кейт Ревилл с такой страстью, что его обычный здравый смысл изменил ему. Точно так же, словно звезды над ним пришли в хаотическое состояние, его взволновали, как и очень многих тогда, рассказы об успехах путешествий в Новый Свет; он слышал, что там есть меха и красители, серебро и древесина, за счет чего можно было сколотить состояние. Он одолжил, всецело надеясь на корабль, большую сумму денег, чтобы расплатиться со старыми долгами. Но одно из судов, вместе с которым отплыла «Роза», уже вернулось в Англию и привезло о «Розе» дурные вести; следовало опасаться, что «Роза» пропала в испанских территориальных водах.

А Кейт? Она приняла его предложение, но никогда не любила Пелхэма.

Вот уже много лет Пелхэм наблюдал, как другие, обладающие гораздо меньшим умом, гораздо менее преданные, чем он, – не он ли стал хромым, служа своей стране? – живут за счет богатств этой земли. Они либо добивались покровительства, либо имели жалкий талантишко к музыке или поэзии; либо иногда – и это казалось Пелхэму самым гнусным, – чтобы привлечь к себе внимание короля и стать его фаворитом, нужно было прежде всего научиться лгать и льстить.

Пелхэм не умел лгать, не умел притворяться; его карьера, как и брак, шли к закату.

Злой, так ничего и не узнав о католическом заговоре от старого мануфактурщика, он направился к выходу из тюрьмы, но там его ждали новые дурные вести, потому что отдавая ключи тюремщикам и прислушиваясь к их разговору, он узнал, что в город вернулся Нед Варринер.

Услышав эту новость, Пелхэм почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Этого не может быть, этого не может быть. Власти не знали о возвращении Варринера. Долг Пелхэма – исправить это положение, ибо Пелхэм подозревал, что Варринер – который некогда осмелился упрекнуть Пелхэма в грубом обращении с узниками-католиками – мог быть виноват в побеге изменника Эшворта два года назад, несмотря на то что неоднократно предпринимались попытки отвести эти обвинения как ошибочные.

Поспешный отъезд Варринера в изгнание почти сразу же после побега Эшворта утвердил Пелхэма в его подозрениях. Власти отмахнулись от его обвинений. Но Пелхэм был убежден, что кто-то покровительствует Варринеру. И вот Варринер вернулся.

Он пошел прямо в Тауэр к Уаду доложить о возвращении Варринера, но ему было сказано, что Уад занят и не может принять его. Он попросил перо и бумагу и написал короткое письмо, отдал его и добавил, что оно срочное.

Пелхэм устремился обратно в город; ночные улицы не пугали его. Его решительный и отважный вид, несмотря на хромоту, защищал его не хуже, чем крепкая шпага, от рыщущих бродяг и воров. Он прошел мимо церкви Святого Петра. Дул холодный ветер, разгоняя дымку, которая весь день висела над городом, и принося запахи несвежего мяса и овощей с рынка, но подойдя к Кэндлвик-стрит, Пелхэм заколебался.

Оглядевшись вокруг, он подошел к дому, стоявшему в тени церкви, вошел через боковую дверь, которой пользовались поздние посетители. Там он заплатил женщине, как делал это и раньше, за ее услуги – она не была ни молода, ни красива: ее худое смуглое лицо было отмечено шрамом на лбу. Когда он увидел ее в первый раз, то почувствовал, что она, с ее несовершенством, испытывает те же страдания, что и он. Конечно, она поняла, что ему нужно, – снять напряжение и забыться. В то время как Френсис Пелхэм мужественно боролся с демонами папизма в тюрьме Каунтер, демоны в его чреслах жаждали вырваться на волю такими путями, которых он стыдился.

Пелхэм чувствовал, как женщина с худым жестким лицом наблюдает за ним, сидя верхом на его измученном теле. Он избавился от напряжения и теперь испытывал жестокий стыд. Но он знал, и она знала, что он снова придет сюда. И вот он с опустошенной душой – то были последствия изгнанной похоти, – пошел наконец, хромая, домой мимо прячущихся в тени городской стены бормочущих нищих и воров, настороженно наблюдающих за прохожими.

«Варринер на свободе. Ненадолго, – поклялся он. – Где бы ни находился этот человек, что бы ни собирался делать, я положу конец его проделкам».

12

Мудрые обитатели античного мира не всуе использовали звуки музыки и пенье, чтобы укрепить здоровье тела и восстановить его так, чтобы человек мог приобщиться к гармонии и сделать его полностью небесным. Более того, нет ничего действеннее, чтобы отогнать злых духов, чем музыкальная гармония.

Генри Корнелиус Агриппа (1486–1535). Три книги об оккультной философии. 11. XXVIII

– Ты должен еще поиграть мне. Ты должен. Я настаиваю.

Так говорил принц Генрих в музыкальной комнате на первом этаже Сент-Джеймского дворца, в окна которой проникал свет ноябрьского солнца. Принц, бледный, пылкий, как всегда, в черном, был окружен своими советчиками и защитниками: Эдвардом Спенсером, Ловеттом, священником Мэпперли и королевским шталмейстером шотландцем Дунканом. А обращался он к Неду Варринеру, который сидел рядом с клавесином под великолепным канделябром, свисавшим с потолка, расписанного ангелоподобными музыкантами. Нед держал на колене лютню, он только что кончил играть медленные паваны, которые любили при французском дворе. Аудиенция Неда у принца началась с молитвы, и теперь он старался поддержать соответствующее настроение.

Нед обнаружил, что получить доступ в хорошо охраняемый дворец принца Генриха довольно легко, если прийти без оружия и с лютней, намекнуть на то, что ты принес вести с иноземных полей сражений, и особенно если заявить о своем поклонении святому Мартину из Тура, покровителю воинов-христиан.

Нед склонил голову, услышав, что принц требует еще музыки, но объяснил, что сначала нужно перенастроить лютню. Спенсер, старый волк, смущенно заерзал – ему явно было скучно. Пока Нед поправлял колки своего инструмента, Генрих наклонился вперед и расспрашивал его о том времени, что он провел в солдатах в Нидерландах, о новой тактике Морица против испанской мощи, о том, как Парма использовал осадную тактику, и о его оружии. Угрюмый старый Спенсер тоже расспрашивал Неда о его солдатском времени, интересовался местами, где он побывал, его военачальниками, и эти вопросы, как полагал Нед, имели цель поймать его в ловушку. Но Спесеру не удалось это сделать.

Нед предположил, что Спенсер отвечает за безопасность принца и Генриха здесь явно хорошо охраняют. Все его спутники носят оружие, и у каждой двери стоят вежливые, но в полном вооружении стражи. Самого Неда тщательно обыскали, прежде чем впустить во дворец. Он пришел безоружный и оделся старательно, в неброский дублет из черной парчи, дополненный только что начищенными испанскими сапогами; с сапогами он, судя по всему, переборщил, потому что заметил, что Спенсер смотрит на них неодобрительно.

Спенсер подозревает его. «Умный человек, – подумал Нед, – но Джон Ловетт, которого хочет убить Нортхэмптон, был самым вежливым из всех них». Оказалось, что Ловетт разбирается в музыке больше, чем все остальные, и что он больше других путешествовал, посетил двор императора Рудольфа. Теперь он подошел ближе и спросил у Неда, не общался ли он с кем-нибудь из прославленных музыкантов Восточной Европы, которыми император Рудольф, как всем известно, окружает себя. Нед взял лютню и на миг задумался. Потом запел.

 
Себя пожрал дракон,
И черный ворон умер;
Металл – но жидкость он,
Материя – но дух,
Холодный – но весь в огне,
Лекарство – но страшный яд.
 

Ловетт, который был одет в вышитый камзол, покрытый эмблемами принца, и носил на правой руке кольцо с большим рубином, нахмурился, когда Нед закончил.

– Это песня об алхимии. Интересный образ. Но нелепый, конечно? – и добавил, уже спокойнее: – И вряд ли уместный.

Сердитый вид Спенсера явно говорил о том, что он об этом думает.

Но принц Генрих подался вперед, глаза у него горели, и он спросил:

– А ты знаешь что-нибудь еще о том, как делать золото? Об алхимии?

Нед мгновенно осознал, что свиту принца охватила тревожная дрожь. Ловетт вмешался, прежде чем он успел ответить:

– Наш гость уже объявил себя знатоком музыки и боевых действий. Сомневаюсь, что у него было время углубляться в подобные эзотерические материи во время странствий.

Он глянул на часы.

– Теперь вам пора, милорд, идти на назначенную встречу с вашим церемониймейстером. Могу ли я сопроводить вас туда?

Принц встал.

– Если это нужно.

Он повернулся к Неду.

– Приходи поскорее опять. Мне понравилось слушать твою музыку и твои рассказы о войне в Нидерландах. Мои слуги проследят, чтобы ты смог подкрепиться, прежде чем уйдешь.

После того как принц ушел с Ловеттом, Спенсер повернулся к Неду с воинственным видом.

– Будь осторожней, парень. Мы здесь не любим смутьянов. Пошли со мной.

Спенсер отвел его на кухню и оставил там, при этом вид у него был такой, будто он от всей души желает Неду подавиться. Слуга принес ему тарелку с холодным мясом и ломтем хлеба. Нед спросил эля, и как только слуга пошел за ним, Нед быстро вышел и свернул в длинный пустынный коридор, шедший в направлении, противоположном тому, откуда он пришел.

Он знал, что дворец пустовал со времен правления Марии Тюдор, и теперь принц обновлял его для своего проживания. Кое-какие строительные работы уже завершились. Королевские апартаменты, галерея и различные покои, примыкавшие к церкви, были обновлены. Но остальное находилось в заброшенном состоянии, потому что королева Елизавета не хотела занимать дворец, где ее старшая сестра и враг королева Мария регулярно устраивала мессы со своим мужем, Филиппом Испанским.

Еще один слуга, не тот, что прислуживал ему, а другой, поспешал навстречу. Нед не посмотрел на него, но прошел мимо ровным шагом, целеустремленно, словно знал, куда идет. Слуга прошел мимо, торопясь по порученному делу.

Многие из покоев, в которые заглядывал Нед, были пусты. В некоторых комнатах лежали груды бревен, в других – ненужная мебель. Он вошел в одну из таких пустых комнат, где из окна были видны двор и дверь в конюшню; потом услышал какой-то тихий звук за спиной и быстро обернулся.

В дверях стояла женщина. Она была одета просто, но дорого – в платье зеленого шелка, украшенное кружевом, ее темные волосы убраны кверху, но не покрыты, и на ней было ожерелье из жемчуга. Ей было, наверное, слегка за тридцать, и Нед подумал, что красоту ее лица омрачает горечь.

Женщина смотрела на него изучающе, почти с удовольствием.

– Ты заблудился, мастер музыкант? Я только что слышала твою игру.

Он поклонился и сказал:

– Я искал выход, мадам. Мне указали это направление, но кажется, я не там свернул.

Она недоверчиво улыбнулась.

– Не могу себе представить, – сказала она, – что они могли бы позволить тебе бродить здесь одному. Предупреждаю: заблудиться здесь – плохая мысль. Ты мог бы никогда не выйти отсюда.

Он не сумел скрыть удивление.

– О, – продолжала она, поднося руку ко лбу, – скука этого места вызывает у меня рассеянность. Каждый день – церковь, по воскресеньям – дважды. Часто кажется, что здесь каждый день – воскресенье. Здесь вас подвергают штрафу, если вы богохульствуете – даже самую малость, мастер музыкант, и вас порют кнутом, если вы прелюбодействуете. Ты когда-нибудь прелюбодействовал?

Женщина подошла ближе. Она слегка пошатывалась, и от нее пахло вином – Нед понял, что она пьяна.

Он попятился глубже в комнату, но она последовала за ним.

– Здесь нет никаких возможностей для прелюбодейства, – продолжала дама, выглядывая в окно. – Никакой возможности получить какое-нибудь наслаждение. Я брожу в той части дворца, которая разрушена, потому что это единственное место, где я могу избавиться от стражи принца. Все они шпионы.

Она быстро повернулась к нему.

– А ты шпион, мастер музыкант?

Он попытался рассмеяться.

– О нет. Просто бедный лютнист.

– Тогда почему ты бродишь по дворцу?

– Потому что я заблудился. Как я сказал, я попытался найти выход. Я не думаю, что какой-нибудь шпион может попасть в этот дворец.

– Верно. Как ты видел, принц Генрих окружен своими друзьями-солдатами – Спенсером, Дунканом и прочими. Господи, как же я ненавижу Спенсера. Всякий раз, когда я смотрю на него, он заставляет меня думать о мертвых телах на поле битвы. Что же до всех остальных, они притворяются такими храбрыми, такими храбрыми, дальше некуда…

– А вы не считаете их такими?

– Принц Генрих храбр, когда речь идет о верховой езде, о турнирах, о фехтовании. Но он боится яда. Однажды он велел составить себе гороскоп. Там было сказано, что он никогда не станет королем, что яд оборвет его жизнь. Яд и заговор…

Она оборвала фразу и, казалось, впала в рассеянность.

Нед сказал:

– Я уверен, что принимаются все необходимые предосторожности.

– Предосторожности?

Она снова придвинулась ближе.

– Что может человек, даже принц, сделать против врага, предопределенного судьбой? Конечно, нанимают разных людей, чтобы служить ему, чтобы обеспечить его безопасность, все равно, естественная ли это безопасность или сверхъестественная. Теперь наш благородный принц одержим замыслом создания своего сада. Он верит, что определенные деревья и цветы обеспечат ему большую безопасность. Особенно тутовые деревья – они здесь везде. Его советчики тайком смеются над ним. Но мой муж на его увлечении делает золото.

Она взяла Неда за руку и повернула ее ладонью вверх, поглаживая пальцы, загрубевшие от шпаги.

«Золото». Нед убрал руку.

– Это правда, что принц интересуется алхимией?

– Пожалуй, да – они все этим интересуются, но мой муж знает, что существует гораздо больше других способов нажить состояние. Понимаешь, он когда-то работал на королевской верфи в Дептфорде, а это настоящая золотая жила для тех, кто знает, как добывать богатство. Или возьмем, например, живопись. Он делает состояние, ввозя в страну произведения искусства, – считается, что это для принца, но я думаю, что Генрих даже не видит эти произведения.

– А что же происходит с этими произведениями?

– А это знает только Господь Бог. Произведения искусства хранятся в большой тайне в Дептфорде, на складе принца. Сомневаюсь, что они вообще существует. Но золото – существует. Я видела, как мой муж считал его.

– Откуда это золото?

– От верных друзей принца. Но я не верю, что они станут тайком вкладывать столько денег просто, чтобы покупать картины для Генриха…

Она осеклась, услышав шаги, приближающиеся по коридору и свернувшие к двери. В дверях появился человек. Это был Джон Ловетт, главный секретарь принца Генриха. Он посмотрел на жену; потом они с Недом посмотрели друг на друга. После короткого молчания он сказал Неду:

– Если ты хотел, Варринер, чтобы тебя проводили по дворцу, тебе следовало бы сказать. Моя жена, – он шагнул вперед и легко взял женщину за запястье, – неважно себя чувствует. Ей нужно лежать.

Жена Ловетта раздраженно рассмеялась. Потом закашлялась.

– Не вина вашего бедного лютниста, что он забрел так далеко. Он собирался выйти, но я перехватила его и привела сюда.

– Могу я спросить, зачем?

– Чтобы показать ему привидения, которые являются в этом отвратительном дворце, – сказала она. – Боже мой, в один прекрасный день я стану одним из этих привидений.

Ловетт натянуто улыбнулся.

– Сара, вы не должны, вы действительно не должны так себя утомлять.

Затем он обратился к Неду:

– Оставайся здесь. Я приведу кого-нибудь, кто тебя проводит. Я должен отвести жену в ее комнату.

Нед наклонил голову. Ловетт увел жену. Нед выждал немного, потом тихонько вышел за дверь и посмотрел им вслед.

Он увидел при слабом свете свечи, что Ловетт остановился. Он взял жену за плечи и толкнул ее к стене. Потом встряхнул. Казалось, он допрашивает ее; она отвернула голову и, наконец, что-то сказала, закрыв глаза в знак отрицания; он снова встряхнул ее. После чего поднял руку и с силой ударил по лицу.

Сара Ловетт вскрикнула, потом обмякла в его руках. Он поволок ее прочь, и они исчезли из виду. Спустя некоторое время в конце коридора появился слуга и вывел Неда наружу.

Когда они вышли из дворца, небо уже темнело. Нед шел за своим провожатым через наполовину завершенный сад, который, как и дворец, представлял собой сочетание заброшенности и новых начинаний. Часть сада была перекопана и засажена новыми растениями. Строились стены, прокладывались мощеные дорожки. О дикой лесной местности, которая была здесь раньше, напоминали только старые деревья, нависающие над головами, – деревья, да еще грачи, которые с громкими криками устраивались на ночлег на голых безлистых ветвях.

Слуга, шагавший впереди Неда к дальним воротам, уже исчезал в сумраке. Нед остановился на миг, чтобы снова посмотреть на дом. Оно было хорошо выбрано, это место, чтобы принц мог жить в безопасности, – крепкие тюдоровские стены, высокие окна, из которых видна окружающая местность и прочные изгороди, отделяющие парк от диких пастбищ Сент-Джеймс-филдз.