Текст книги "Искушение винодела"
Автор книги: Элизабет Нокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
1814
VIN CAPITEUX [8]8
Хмельное вино (фр.)
[Закрыть]
Собрана переполняло возбуждение – о, сколько всего знает ангел! Казалось, он прочел все книги мира. О чем ни спроси – на все ответит. Главное – спрашивай. Часы ушли на расспросы о виноградарстве, а пресытившись этим знанием, Собран поинтересовался, как же и где ангел читает. В полете ли? При свете луны? Неся под мышкой очередной розовый куст? И как вообще он переносит хоть что-то на Небо? Где вообще оно, это Небо?
Ангел отвечал:
– Души отправляются прямиком туда, Собран, незамедлительно. Ангелы – создания не земные, но в чем-то похожи на зверей, как ты уже, наверное, понял. Ни мы, ни розы душами не являемся, а потому должны преодолевать путь в пространстве. Ты видел известь в воде? Какая она голубая на глубине, словно бирюза, обратившаяся в газ? Есть место, где все обваривается, сжимается, разъедается и обеззараживается, – это врата, сквозь которые тело попадает на Небеса.
– И где же они, эти врата? Где-нибудь на краю света, куда не ходит человек?
Ангел сменил тему, попросив рассказать об Антуане Лоделе, шурине Собрана, каменщике, с которым он частенько выпивает.
– Расскажи, как Леон? Как твои дочери? И как винные погреба? Ты уже начал их обустраивать?
1815
VIN BRULE [9]9
Жженое вино (фр.)
[Закрыть]
Зас поведал Собрану, что пролетал над Ватерлоо во время памятного сражения.
– Когда Наполеон вошел в Париж, мне вдруг стало интересно. Я подумал, что ты примкнул к своему императору и я не найду тебя здесь.
Ангел оперся на скрещенные перед собой крылья, как крестьянин – на забор, собираясь посплетничать с соседом, и оттого потерял всю поэтичность образа.
Каково же, спросил Собран, было наблюдать битву с высоты птичьего полета и думать, будто он, Собран, там, в гуще сражения?
– Я бы не смог нырнуть вниз, дабы спасти тебя, я не метался взад-вперед, словно голубь, завидевший ползущую к его гнезду змею. Нет, я был слишком высоко и видел лишь, как палят пушки. Дым расходился подобно разводам белой краски – простыми линиями, изгибами, похожими на литеры латиницы. Грохот доносился до меня много позднее, чем я успевал увидеть дым – эту работу незримого каллиграфа, выводящего узоры на зеленой бумаге.
Собран спросил, что понял Зас из увиденного, заметил ли поражение Наполеона.
– Заметил, хоть и не сразу. Я наблюдал за самою битвой. Это была вторая величайшая кампания на моей памяти – со времен последнего сражения на Небесах. Та проходила сразу в нескольких плоскостях, сильно затянулась, но окончилась чрезвычайно быстро. По сравнению с ней битва при Ватерлоо смотрелась как-то статично. По крайней мере сверху. Я не мог спуститься ниже – меня бы заметили, однако представляю, какая там была резня.
Умолкнув, ангел посмотрел на Собрана Тот пожал плечами и вдруг понял, каким неучтивым и даже обескураживающим получился этот жест.
– Присоединяться к Наполеону я и не думал, моя жизнь – тут. С погребами трудности, бондарь ждет нашей указки начинать работу, как будто вести из Парижа повлияют на урожай. По округе прошел слух, будто я отправляюсь за императором, ведь я, в конце концов, не заплатил откупа и не получал увольнения. Можно было подумать, что меня сочтут дезертиром, однако люди предпочли вспомнить, как я остался с Наполеоном, когда он двинулся на Лейпциг. Не просто покинул пределы России и побрел с остатками армии дальше, но именно двинулся. Я должен был вернуться, страной правили Бурбоны, а граф Арман единственный мог исполнить волю Батиста и ввести меня во владение собственностью Кальмана. Отец Леси так и сказал. Не вернись я домой – оскорбил бы графа.
Зас молчал.
– Я бы пошел в числе первой тысячи, встал под знамя, реющее над палубой передовых кораблей императора. Однако солдат из меня неважный, и с битвой у Лутцена военная стезя для меня окончилась, – Собран покачал головой, – Нет, все это пустые отговорки, и нет мне прощения. Я думал только о своей шкуре.
Зас молчал.
– Наполеон вновь отречется от престола, англичане захватят его и отправят куда-нибудь далеко-далеко. – Собран помолчал. – Послушай, а ты можешь навестить его, найти, где бы он ни был? Меня бы это утешило. Считай, что я прошу тебя об одолжении.
– От себя мне нечего сказать Наполеону, – покачал головой Зас. – Я могу лишь передать ему приветствие, просьбу о прощении или какие-нибудь пожелания от канонира его великой армии.
1816
LE BROYAGE [10]10
Отжим винограда (фр.).
[Закрыть]
Дом спал. Собран пригласил ангела войти посмотреть на новорожденного сына. К тому же на улице шел дождь, и винодел замерз. Со свечой в руке он подвел гостя к колыбельке. Сердце бешено колотилось, да так громко, что Собран боялся не услышать, если Селеста начнет ворочаться в постели и вдруг проснется.
Ангел согнулся, слегка разведя в стороны кончики крыльев: левый чуть не сбил кувшин с водой, а правый аж выглянул в дверной проем. Стоя неподвижно, будто обсыхающая цапля под деревом у реки, Зас восхищенно разглядывал младенца. Затем из-под руки посмотрел назад, на Селесту – на ее плечо в ямочках, на длинную косу. Потом выпрямился и, сложив крылья, покинул спальню.
Спускаясь по узенькой лестнице, Собран слышал, как крылья чиркнули по штукатурке стен, и побоялся: не запаниковал бы ангел, подобно птице, влетевшей в дом и не могущей выбраться. Однако на кухне юноша обернулся и увидел на лице гостя радостное любопытство.
Затеплив очаг, Собран поставил на огонь чайник и, засветив еще одну свечу, подумал было предложить ангелу сесть, но… не мог сообразить куда, не посадишь же его на стул или в материнское кресло-качалку.
– Ангелы в гостях сидят? – спросил он, чуть помявшись, и с удивлением увидел, как ангел садится в кресло-качалку. Крылья он сложил так, что стал похож на стервятника. Оттолкнувшись оконечностями крыльев, гость стал раскачиваться в кресле, – Я заварю мамин чай, какой она готовит при простуде, – сказал Собран. – Выпьешь чего-нибудь?
– Чаю.
Пытаясь унять волнение, Собран зажег от свечи лампу, наполнив кухню светом. Взглянул на ангела. Кожа у него оказалась гладкая, белая, даже губы не были алыми, а смотрелись как уста мраморной статуи, окропленные вином. Однако Зас не был статуей – на щеке у ангела пульсировала жилка, и с каждым ударом сердца по лицу словно бы пробегала тень перемены, как бывает, когда над лугом проносятся тучи и каждый проблеск солнца кажется новым и удивительным. Мозоли на ладонях розовели подобно соскам юной девы, еще не кормившей грудью.
Любопытство, с которым Собран его разглядывал, позабавило ангела. Он повернул лицо к свету, и юноша подошел ближе.
– Человеческий глаз несовершенен, – произнес ангел. – Ты ведь до сих пор меня толком и не рассмотрел. Поднеси лампу ближе.
Глаза у Заса были синие. Ангел сидел свободно, открыто и при этом без намека на приземленность – сколько Собран ни смотрел на него, обыденности так и не заметил.
– Твое лицо постоянно меняется, над ним будто бы облака проносятся, – заметил винодел.
Подумав, Зас ответил: люди – их тела – служат домом для других тварей. Не паразитов, нет (хотя и такое случается), но для флора. Тот же флор делает желтое вино желтым. Люди – колонии, говорил Зас, они подвержены воздействию времени, в них легко проникнуть. Ангелы же неуязвимы; некоторые даже походят на болванов, как броня, заключенная в броню.
Такая критика от небожителя взволновала Собрана. Заметив это, Зас сказал:
– Я говорю, что ангелы невосприимчивы ни к чему. Они просто делают свое дело, ни больше ни меньше.
– В угоду Богу?
– Мне неведомо, что угодно Богу, Собран.
Юноша чихнул, и ангел посоветовал ему заварить какого-нибудь снадобья. Тогда Собран поискал сушеных трав, сложил в горшочек и залил кипятком. Потом подвинул свой стул к очагу.
– А лицо у меня изменяется, должно быть, от этого, – сказал Зас, поднимая руку и указывая на знак у себя на ребрах.
Рубашки он не носил, да и какая рубашка с крыльями-то! Знак на боку напоминал скорее татуировку, чем клеймо, – четкий цветной рисунок: две пересекающиеся искривленные линии, алая поверх аквамариновой. Долго на них Собран смотреть не смог, отвернулся. Что-то в этом знаке напугало его.
Юноша налил чаю в кружку и передал Засу, предупредив: «Осторожно – горячий!» – но ангел уже сделал большой глоток обжигающего напитка. И ничего.
– На вкус как сухая трава, – произнес гость.
Указав на знак, Собран спросил, что он означает. Зас только покачал головой и в следующую секунду поступил совсем не по-ангельски – прикусил губу, словно опасаясь сболтнуть лишнего.
– Я помечен или, скорее, подписан. Я договор. Думаю, все, что я ни делаю, соответствует оговоренным в нем условиям. Они гласят: «Зас может быть свободен». Не «будет свободен», не «освобождается», а «может быть свободен». Я договор, подписанный главами двух сторон. – Ангел поведал, что он неприкасаем, и у него было много времени подумать о подписях, но это ничего не дало. Говорил он робко, в голосе сквозили нотки безумия, тревоги. Потом Зас некоторое время молча попивал чай, словно скрывая лицо за дымкой пара. – Один мой друг, монах и пчеловод, давно покинувший земную юдоль, говорил о подписях… – Зас помолчал, пытаясь подобрать замену точным словам монаха, который говорил на гаэльском. – Так вот, мой друг сказал, что этот договор – нечто большее чем прихоть. Да, так он и говорил – мягко и в то же время упрекая меня, дабы я, «любопытное создание», как он назвал меня, не относился к соглашению как к чьей-то прихоти. Если верить моему другу, я своими поступками заполняю единственную брешь меж двух сторон, не оскверненную еще пророчеством, политикой и жесткими законами.
Из-за простуды голова у Собрана будто налилась свинцом, только сердце скакало, словно верный пес, радуясь возвращению хозяина.
– Разве Бог не продумал все заранее, до самого конца? – спросил юноша.
– То есть все, что я мог бы предпринять в своей свободе? Господу ведомо обо всех свершениях Господа.
– Хочешь сказать, – нахмурился Собран, – что Всевышний может изменить задуманное?
– Коли тебе угодно цепляться за мои речи подобно законнику, – едва заметно улыбнулся Зас, – отвечу: Ему ведомо все, чему Он позволит произойти.
Собран задрожал, но не от страха.
– Зас, – впервые обратился он к ангелу по имели, – получается, что если твой друг был прав в своих мыслях, то твои поступки могут изменить обещания Господа?
Зас покачал головой:
– Как? Мои цели невинны. Прошли тысячи лет с того дня, как я в последний раз ловил рукою клинок меча, – ничего хорошего тогда не вышло. Я свободен, однако по условию договора Бог разделяет мою боль. Потому я стараюсь ее не испытывать.
– Скажи, я причинял тебе боль, не являясь на встречи в те годы?
Взглянув на Собрана, Зас признал:
– В какой-то мере.
Брови Собрана поползли вверх, и ангел поспешил объяснить:
– Вот теперь ты полагаешь, будто в силах повлиять на исход дела. Однако вы, смертные, склонны к ложному мышлению, ведь вы не ожидаете покинуть этот мир, пока дышите, или – в глубокой старости – пока точно его не покинете, словно переспевший боб-стручок. Мой друг-монах в начале знакомства сидел, прощаясь с миром. Худой старик с жиденькой шевелюрой, он повторял: «Зимой я уйду». «Я», говорил он, «я». Так, скромный вначале, он пропитался жестокой самоуверенностью мира и перестал верить, будто когда-либо его покинет.
Собран смотрел на ангела, как тот говорит с тихой страстью в голосе. Голова болела, и юноше стало казаться, будто он медленно погружается в теплую воду.
– Я могу изменить твою жизнь, – проговорил он, – а ты мог бы повлиять на замысел Бога.
– Ты не понимаешь, о чем я, и говоришь об отсрочке. Зачем вообще менять замысел Божий? Бог справедлив и милосерден. Время же длится достаточно. Может быть, и вино, которому на созревание потребна тысяча веков. Все имеет свой срок. Миру ни к чему продление жизни, и не тебе изменять мой путь.
– Похоже, у меня лихорадка.
Встав из кресла, Зас дотронулся до лба юноши.
– Иди в постель, отдыхай.
Собран послушался.
– Я вылью остатки чая и все вымою, чтобы никто не догадался о моем ночном визите, – сказал ангел, собирая посуду.
Остановившись у подножия лестницы, Собран окликнул ангела. Тот обернулся, похожий на темный силуэт в кухонном дверном проеме.
– А что, если я заболею и умру? – спросил юноша.
Ничего не сказав, ангел вышел из дома.
Уже закутываясь в плед на кровати подле Селесты, Собран понял, какой глупый вопрос задал: случись ему умереть, Зас найдет его на Небесах.
И в ту же ночь ему снился сон: ангел ищет его в райских кущах, а сам Собран подглядывает за ним из-за вишневого дерева.
Дожди пролились вовремя, затем пришла мягкая погода; виноград не спеша созревал, вбирая в себя все блага лета. Через день после сбора урожая снова прошли дожди и наступили холода. Они проникли даже в бродильню, и вино вызревало медленно.
Следующей зимой, разливая вино из бочки по бутылкам, винодел, его жена и брат поняли, что напиток удался на славу.
Днем позже после розлива они обедали хлебом и сыром в бродильне, сидя на прессе и поставив между собой кувшин с вином.
– Когда девочки подрастут, отправим их подрезать лозу, – говорила Селеста. – Так виноград будет созревать дольше, и вино выйдет лучше.
Она ногой покачала колыбель, в которой спал укутанный в одеяльца и платки маленький Батист. Дочери в это время бегали по двору в деревянных башмачках и лепили снеговика.
– Отец, – вставил свое Леон, – говорил, все дело в плодах.
– Нам понадобится отдельный чан, чтобы давить виноград с южного склона. – Собран догадался, к чему клонит брат. – Но наша бродильня его не вместит.
– Холод, – сказала Селеста, – нам будто сам Бог ниспослал.
– Самим его не вызвать, – вклинился Леон.
Еще он сказал, что слишком много времени ушло на возню с урожаем Кальманова виноградника. О нем, конечно, тоже надлежит заботиться, однако лучше его продать и всецело заняться собственным южным склоном. С какой стати Собран заговорил о совмещении отжима винограда Жодо и Кальмана? Это все равно что мешать вино с водой, и чести покойному другу не сделает.
– Вина получится больше. Если уж мы взялись за его производство, то делать должны много. Затем мы и строим погреб – будем давить ягоды с обоих участков.
Леон взял в руки кувшин – вино в сосуде блеснуло на свету.
– Тогда не говори о качестве. А качество – вот оно, вот он, туман, который, расступаясь, открывает гору на нашем пути. Ты ведь не собираешься осквернять наше вино вином Кальмана?
Селеста рассмеялась. Сняв на время платок, она распустила волосы и движением головы разметала их по плечам, чтобы было теплее. Леон посмотрел на нее в смущении.
– Леон, – обратилась Селеста к мужу, глядя тем временем на его брата, – только хочет сказать, что усилием воли нам не повторить того, что сотворила один раз судьба.
Внезапное согласие между женой и братом разозлило Собрана.
– Думаете, нам самим не повторить того, что подарила судьба?
– Такое вино получается у того, кому сопутствует удача, либо у того, кто располагает достаточным количеством рабочих рук, – сказал Леон, – А смешав свой урожай с урожаем участка Кальмана, мы свою удачу спугнем.
Собран возразил: мол, вино у Кальмана доброе, и все им по силам. Надо только приобщить к делу зятя, каменщика Антуана Лоделя. Тот выложит для них новый каменный чан, в котором сок будет бродить медленнее.
– Долой дерево!
Идея мужа пришлась Селесте по душе. Она взяла Собрана за руку и сладким голосом обратилась к Леону:
– Возможно, мы сами недостаточно хороши для хорошего вина. И вспомни, Батист каждый год продавал виноград в Вюйи, но ни разу выручка не покрыла расходов.
– Что ж, мы могли бы обзавестись чаном по стоимости камня, – уступил Леон, – Но… мы все-таки пытаемся перехитрить судьбу. Что, если дожди пройдут в августе, а не в июле?
Вбежала Николетта и протянула к матери покрасневшие на холоде кулачки.
Собран возразил брату: случается то, чему они сами позволяют случаться. Однажды шато сменит владельца – придет человек, выросший не в Вюйи. Разве граф Арман не представил наследницей свою племянницу? Парижанку, монастырскую воспитанницу, которая весной должна приехать в имение с больным мужем. Раз так, то следует преподнести им в дар дюжину бутылок нового вина. Да, именно так, уверенно говорил Собран.
– Твоя взяла, братец, будем надрываться, ничего не тратя, добиваясь лучшего, – сдался Леон, словно намекая, что раз уж брат решил чем-то заняться, то затея и яйца выеденного не стоит.
Собрану стало до слез обидно, им овладел гнев. Он уже с детства привык не соглашаться с Леоном, когда тот лез к нему с советами, предлагая нечто, недостойное называться даже несчастным самоистязанием.
Хотелось испросить совета у ангела, чтобы тот подтвердил: Собран прав, Леон – нет. Собран даже хотел помолиться, дабы вызвать Заса, но сдержал молитву, и слова остались на языке, словно бы забродили, согревая и услащая уста изнутри.
1817
VIN DE CRU [11]11
Вино из ягод только с одного участка (фр.).
[Закрыть]
Следующий год выдался тяжелым. Леон Жодо пристрастился к азартным играм и спустил на них свою долю виноградника. Денег у Собрана не хватало, чтобы выплатить за него долг. Леон клялся работать на брата до конца жизни бесплатно.
– Своим господином ты меня не сделаешь. А я не дам тебе повода затаить на меня справедливую злобу, – говорил Собран, – Нет, просто сгинь из этого дома, добывай себе пропитание сам и не возвращайся, пока не отвыкнешь от карт, петушиных боев и прочего.
Как-то ранней темной тихой весенней ночью Собран и Селеста разошлись по разным уголкам дома, дабы собрать самое дорогое, чем они могли бы пожертвовать. Селеста выбрала новенький дубовый комод, так и не использованные запасы льна, лучший фарфор, оловянную посуду и немного драгоценностей (приданое от тетушки Аньес). Этого было достаточно.
Собран же отрывал от сердца ружья, материнский мозаичный письменный стол, свои книги и дедову лютню. Этого было недостаточно.
Тогда Собран сел за стол у окна спальни и сквозь открытые ставни посмотрел на холм, за которым скрывалась вторая часть его виноградника. Ее он не заработал, не унаследовал, но приобрел по трагичной случайности, однако любил больше отцовского надела и ни за что бы с ней не расстался.
Он посмотрел на Эме – старая собака с отвисшими нижними веками ответила внимательным взглядом, готовая подняться по команде.
Поднявшись из-за стола, винодел подошел к изголовью кровати, встал на сундук и снял с нити на потолочной балке одно перо. С ним вернулся к столу и поднес перо к свече. Пламя с готовностью подалось вперед, но перо не загорелось, не задымилось и не скукожилось. «Вот и удача», – решил Собран.
А через четыре дня пришло известие о новом убийстве.
Аврора де Вальде увидела в окно толпу мужчин во внутреннем дворике нового крыла шато. Зрелище привычное, только вот не было собак и не было ружей в руках у людей. Стояла весна – значит, они шли не на охоту; кто-то служил графу, кто явился из Алуза, из деревни, с ферм, с виноградников по эту сторону реки.
Аврора смотрела на мужчин в окно поверх головы служанки, которая в это время застегивала на госпоже утренний халат, чтобы скрыть раздутый беременностью живот. Сама девушка к дому Вюйи не принадлежала, а потому понятия не имела о происходящем. Аврора видела, как муж вслед за графом присоединился к толпе. Надев не по размеру большую шинель, Поль шагал, сильно запрокинув голову, ибо так ему было легче дышать. Внимание Авроры сосредоточилось на одном только супруге, и внезапно будущее открылось перед ней с кристальной ясностью: Поль болен и вскоре покинет ее.
Аврора попросила Люсетту сообщить позже обо всех новостях, которые девушка узнает на кухне заутренним чаем. Девушка присела в реверансе и удалилась.
Слушая графа, люди во дворе разделились на группы. Потом посмотрели на высокого черноволосого юношу с короткой бородкой, в одежде крестьянина. Когда тот заговорил, Поль было возмутился, но дядя Арман умерил пыл зятя, прикоснувшись к лацкану его шинели. Дальше все мужчины, раскланявшись, пошли к воротам, надевая на ходу головные уборы.
Аврора дожидалась Поля в утренней комнате. Наконец он пришел, справился о самочувствии жены, присел рядом на кровать и, отдышавшись, сообщил: пропала девушка.
– Но тебе, дорогая, – добавил он, – не следует занимать этим голову.
– И все ж я буду надеяться, что ее отыщут и выяснят, что бедняжка бежала с любовником. Кстати, всегда было интересно знать: грех ли это для девицы из приличной семьи бежать из дома с любовником? Или же так: насколько велик этот грех?
– Не слышал, чтобы такие девушки сбегали из семей. Их на сносях либо выдают замуж, либо не выдают, но детей на попечение монахинь они не бросают. И супругами старых толстосумов не становятся, как на то способны испорченные особы.
Авроре вспомнились хитросплетения судьбы Коринны, героини романа мадам де Сталь [12]12
Де Сталь, Анна-Луиза Жермена (1766–1817) – знаменитая французская писательница, дочь видного государственного деятеля Жака Неккера. Роман «Коринна» – о судьбе гениальной женщины, вынужденной решать противоречие между любовью и славой; был переведен на русский язык еще при жизни автора (1809 г.).
[Закрыть].
Затем Поль легонечко похлопал супругу по животу, и оба рассмеялись, когда ровная округлость нарушилась пиночками изнутри.
– А где будут искать пропавшую? – поинтересовалась Аврора.
– Вдоль берега реки, в поле, в канавах и зарослях близ дороги.
Аврора вздрогнула, представив труп, спрятанный в одном из таких мест.
– Девушку, наверное, уже и не надеются найти живой? – спросила она.
– Твой дядя говорит, семь лет назад произошло нечто похожее. Пропала девушка, которую потом нашли мертвой на берегу реки.
Отвечая на вопрос, Поль рассказал то, чего жена вовсе знать не желала. Впрочем, Аврора не стала его упрекать – как всегда, она молча признала правоту мужа.
Поль сказал, что пойдет приляжет. Графу позже понадобится его помощь.
– Уладить все с судебными приставами, магистратами и кем бы там ни было.
Засим он оставил Аврору.
Люсетта доложила: пропавшую звали Мари Пеле, пятнадцати лет от роду. Она, по словам младшей сестры, имела ухажера. Кто он – неизвестно, и Мари вполне могла просто бежать из дома, а не повторить печальную судьбу Женевьевы Лизе, погибшей семь лет назад (рассказывая о подробностях, Люсетта перекрестилась).
Когда же Мари Пеле отыщут, людей отзовут с поисков выстрелом из пушки (она на крыше шато).
– Мсье Поль подожжет фитиль, – добавила служанка.
Выстрел из пушки прогремел после полудня. Женщины шато высыпали во внутренний двор, некоторые уже рыдали.
Вернувшиеся первыми мужчины принесли не труп – только известия. Дед пропавшей взревел; лицо его побагровело, а с вытянутых губ прозрачной нитью стала падать слюна. Младшие родственники еле сдерживали старика.
Разгорелся спор: женщины требовали отнести тело Мари домой к матери и там омыть. Мужчины возражали: граф, судебные приставы, магистраты должны прежде осмотреть тело, дабы узнать, кто убил девушку. Час смерти бедняжки давно миновал, спорили женщины, и давно уже покоится под могильной плитой Женевьева Лизе, тогда как убийца ее все еще не найден.
Аврора поначалу только смотрела на происходящее из тени, прячась за массивной дверью, ведущей в главный зал шато. Но когда Поль велел подать лошадь, она вышла во двор. Неуклюжую беременную женщину не заметил никто, даже собственный муж.
– Поль! – окликнула супруга Аврора.
Юноша с короткой бородкой помчался ей наперерез через весь двор.
– Мадам, не потревожьте лошадь! – быстро проговорил он, затем обратился к графу, только не «ваша честь» или «ваша светлость», а просто «Вюйи», добавив потом «господин».
Желания Полю было не занимать, да силы подкачали – он никак не мог забраться в седло.
– Поль! – позвал граф. – Подойди, ты нужен мне.
И Полю, намеревавшемуся привести в имение магистрата, пришлось оставаться в имении – успокаивать женщин.
– Простите, мадам, – извинился тем временем юноша, отпуская руку Авроры, – Я решил, что вам грозит опасность.
– Не будь здесь такой суматохи, – отвечала Аврора, – и если бы кто-то утихомирил людей, лошадь бы так не нервничала.
Подошел граф.
– Аврора, ты обычно помогаешь мне, но в твоем нынешнем положении да при желании Поля внести посильную мужскую лепту…
– Я только вышла во двор остановить Поля, чтобы он не вздумал ехать верхом.
Граф взял племянницу за руки; вдвоем они простояли так какое-то время в центре водоворота истерии, в который превратился внутренний двор.
– Жодо, – обратился наконец граф к юноше, – ты умеешь держаться в седле?
– Нет, вам лучше бы отправить за магистратом конюха.
– Мне угодно отправить человека с головой на плечах.
– Уверен, магистрат сам достаточно умен и не станет искать знаний в яме с сеном и конскими притираниями.
– Делай, как тебе сказано, – велел граф, нисколько не оскорбленный.
Юноша подчинился. Деревянные башмаки не влезали в стремя, и парень одолжил у одного из слуг графа сапоги. Взобрался в седло, явно подражая виденным где-то кавалеристам, и осторожно выехал за ворота.
Только тогда граф сказал племяннице ступать в дом.
Следующим утром Аврора обнаружила дядю в библиотеке – граф с секретарем готовили копию ответов на вопросы, оставленные магистратом. Секретарь присыпал чернила на бумаге песком, а Аврора заменила догоревшие свечи новыми.
– Боюсь, я отправлюсь в могилу, так и не выяснив, кто убийца, – пожаловался дядя Арман. – А правду мне сообщит только сам Господь Бог уже на том свете. Поль еще спит?
– Кашель у него усилился. Когда я уходила, Поля временами прямо-таки скручивало. Для тебя я велела слугам приготовить завтрак – с мясом.
Граф раскрыл объятия, и Аврора подошла к дяде, положила ему голову на плечо, а он поцеловал племянницу в волосы.
– Я посещу похороны той девушки, – сказала Аврора.
– Мы все должны их посетить.
– Дядя, а кто был тот юноша, который задержал меня?
– Собран Жодо. Владелец виноградников на холме возле дороги в Алуз. Служил канониром в армии Наполеона, прошел зимнюю Москву. Жена у него просто красавица: светлоглазая, с золотыми локонами, вылитая русалка.
– Он важный человек в Алузе?
Граф заглянул Авроре в лицо.
– Он что, не понравился тебе, Аврора? Значит, ты вся в матушку. Она, пока вынашивала тебя, тоже могла невзлюбить кого угодно, вот просто так, с первого взгляда. Зато потом, когда молоко у нее закончилось, многих бывших «подозрительных» людей она называла даже «добрыми друзьями».
– Уверена, я не паду так низко, чтобы его невзлюбить.
– До чего же ты надменна! Жодо обучен писать и читать, в своем лучшем платье он легко сойдет за местного состоятельного господина. Вот почему я просто обязан был обзавестись подходящей для себя компанией: вызвал сюда Поля, тебя и своих охотников.
– Но он нравится тебе, – обвинительным тоном произнесла Аврора.
– Собран Жодо остер на язык, своенравен… Почти как я сам.
