Текст книги "Искушение винодела"
Автор книги: Элизабет Нокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Не буду вставать, – сказал ангел. – Тут потолок слишком низок для моих крыльев. Я пришел сегодня, потому что не хочу приходить тогда, когда за нами можно подглядывать. – Он начал подкидывать в огонь топлива, делая это аккуратно и с любопытством, будто кормил животное, аппетиты и вкусы которого намеревался выяснить, – Надо перенести ночь встречи. Скажем, на следующий день. Даже так мы собьем соглядатаев с толку и сможем видеться в то время, когда ты обычно отсылаешь близких на отдых.
Как же много он сумел вместить в пару предложений. Собран рассмеялся.
Зас оглянулся на него через крыло, роняя капли воды с волос, – те падали и с шипением испарялись на горячей плите у камина.
– Афара призналась, что отправила тебе письмо, – сказал ангел. – Мне интересно, получил ли ты его. Боюсь даже подумать, что она могла тебе написать.
Зас сел на полу, закрывшись крыльями, так что Собран теперь видел лишь его голову да босые ступни.
– Весь этот год Афара выхаживала покалеченного русского скорняка Кумилева. Я-то думал, он стал ее хобби или частичной платой за место в раю. А оказалось, Афара приютила русского, потому что он знает французский. Хотела написать тебе. Как же вы изворотливы, люди! Ваша слабость заставляет вас развивать хитрость. Подумай: люди, не ангелы, открыли, что планеты обращаются вокруг Солнца.
Собран покачал головой. Он не верил ушам.
– Только в телескоп можно увидеть, как планеты обращаются вокруг Солнца. Но разве изобрели бы телескоп, когда б не изобрели очков? Лишенные преимуществ, нуждающиеся, изворотливые – вот вы какие.
Словно бы желая продемонстрировать разницу между людьми и ангелами, Зас поворошил поленья в камине голой рукой. Затем вытащил одно из них и счистил с него сажу о крылья.
– Письма пока не получал, – сказал Собран и добавил: – Я хочу обнять тебя, Зас. Позволишь ли?
– Я не люблю, когда ко мне прикасаются. И ты бы тоже не любил, когда за тобой следили бы одновременно Бог и дьявол. Для следующего своего оптического образа я сделаю либо перископ, либо калейдоскоп.
Собран с достоинством ответил:
– Что ж, ладно, не хочешь встать, тогда и я не сяду на пол. Хотелось бы доложить тебе, что после ночи, проведенной на земле посреди лета, я неделю ходил сгорбленный. Хоть не такой уж я древний, но боли меня совсем одолели, учитывая все произошедшее.
Собран вытащил из ящика стола предсмертное письмо Леона и передал его ангелу.
– Мне точно следует читать это? – спросил Зас, держа письмо за уголок.
Казалось, он был тронут, однако лист бумаги не выдал ни малейшей дрожи рук.
– Нет. Но разве ты боишься?
– Мне никогда не приходилось показывать отваги, Собран. – Зас принялся за чтение. Перевернул бумагу, дочитал, взглянул на винодела, – А продолжение есть?
– Нет.
– Думаю, все же есть.
– Леон годами жил под крышей моего дома, но даже тебя я знаю лучше, чем его.
– Однако твое гостеприимство в этом послании явно оспаривается.
– Леон не заслуживал места в нашем доме. Я вроде бы говорил ему об этом.
– Нам всем пришлось заслужить тебя, Собран.
Собран присел на край кровати, задев ногой ночной горшок. Крышка загремела, и винодел попытался вспомнить, мочился ли он перед сном. Устыдившись в который раз собственного тела, он взглянул на свои острые колени под ночной рубашкой, на грубые узловатые руки.
– Я не давал Леону повода убивать себя. Он сам. Он был убийцей. Я не понимаю этого. Я даже думать об этом не могу.
– Убийства – это новость для меня, – признался Зас. – А потому потрясен я не так сильно. Ты ни разу не удосужился рассказать об этих злодеяниях. – Глаза ангела сделались непроницаемыми, задумчивыми, – Если только ты не думал, будто убийца – я.
Он протянул письмо назад Собрану, но тот и пальцем не пошевелил, чтобы забрать его. Сказал только:
– Сожги.
Зас бросил лист бумаги в очаг.
– Не похоже, чтобы Леон признавался в убийстве Алины. Но ее смерть взбудоражила в его памяти прошлые преступления, и они не давали ему жизни даже после раскаяния.
– Леон сказал, что согрешил, уже раскаявшись.
Письмо превратилось в хлопья сажи, и Собран больше не видел нужды говорить о брате в настоящем времени. Даже когда речь шла о письме.
– Он говорит о предательстве, не об убийстве. – Зас посмотрел на тлеющий лист, как если бы мог все еще прочесть, что на нем было написано. Однако он помнил содержание записки до последнего слова и в памяти своей не сомневался. – Возможно, смерть Алины стала для него тяжелым совпадением?
– Ни за что бы не подумал, будто ты веришь в совпадения.
– Верю, но со мной они не случаются.
– Ты важная птица. Против тебя плетут заговоры, за тобой следят, подвергают опасности… Хотя бы тот бедняга, что обмочился в винограднике, – Собран отвернулся от Заса, уронив плечи. – Знаешь, моя жизнь – это спуск по холму после летнего солнцестояния.
– Да? – мягко произнес Зас. Он подошел к Собрану, который сидел, понуро опустив голову, – Ты говоришь о конкретном, последнем солнцестоянии? Или о солнцестоянии вообще? Собран, ты говоришь так, будто в моих силах сделать тебя счастливым. Но это ошибка, и не важно, что ты себе представляешь. – Зас вздохнул, – Однако сейчас, думаю, я должен сказать себе: будущее мое – катастрофа.
Взгляд Собрана задержался на животе ангела гладком, блестящем животе, на котором красовался украшенный драгоценными камнями пояс. Винодел не удивился, как тогда, двенадцать лет назад, однако поразился тому, что тело Заса ничуть не изменилось за прошедшие годы, сохранившись подобно ценному дорогому воспоминанию.
Положив руки Собрану на плечи, ангел надавил, нависнув над мужчиной, так что их лица попали в свет, излучаемый единственной свечой. Зас сделал это неожиданно, но плавно. Весил он немного, а потому не уронил человека, использовал мускулы. Не колеблясь, решился – и уже ничто не остановило бы его. Если Собран говорит, что катится вниз по склону, то ангел устроит так, что склон превратится в отвесную скалу, где цепляться вовсе не за что. И спасение человек обретет лишь в руках ангела.
Зас рванул на Собране ворот ночной сорочки, так что пуговицы разлетелись по полу.
– Сколько тебе лет? – спросил ангел. – Сорок пять, верно? Разве это старость? – Изящные мозолистые пальцы заскользили по торсу винодела: по соскам, груди, по животу, потом – разорвав сорочку – по бедрам, по внутренней их стороне, возле мошонки.
Тогда Собран сам прикоснулся к ангелу в том же месте, но не заметил и намека на движение.
– Зачем мне это? – спросил ангел, прочтя мысли Собрана по его прикосновению. – Думаешь, мне нужна твердость, чтобы оплодотворить земную женщину? Нет, я ведь сказочная копия мужчины. А моя красота – лишь броня и услада для очей Бога.
Взявшись за жемчужную головку стержня на ремне ангела, Собран потянул, и ремень спал с пояса ангела, как разрубленная надвое змея. Обняв Заса за бедра, винодел притянул его к себе, развернулся вместе с ним, и оба легли на кровать – лицом к лицу.
Глядя ангелу в глаза, Собран произнес:
– Я знаю, что ты девствен и не владеешь телом, как паралитик. Знаю, что я стар и уже не так красив, как был когда-то. Но я знаю: ты любишь меня, как я люблю тебя, – И он поцеловал ангела.
Зас говорил что-то, а Собран пытался слушать, то погружаясь, то выныривая из дремы. Вот так с ним всегда.
Никого, кроме них двоих, никто не следит – ни человек, ни божество. Нет прошлого, запахов бренди, табака, нет обморожения. Собран плакал. Ангел, слава богу, оказался инкубом. Вкус и запах тела Заса будто отбросили его в сгущающуюся массу воспоминаний о раннем обретении мужества.
Зас говорил:
– Я не люблю тебя только потому, что ты любишь меня. Не люблю, Собран. Собран, прошу, проснись и сделай то, что ты делал. Снова. Прошу.
И неутомимый, и вдохновляющий.
Горло у Собрана раздулось, в ушах зазвенело. Он слышал собственный голос – дикий от изнеможения, ревущий, лишенный всякой человечности. В Засе нет грязи, говорил он, хотя ему нравилось наблюдать, как вытекает его семя из ангела. Следов на теле не оставалось, лишь излияния: плотные жемчужины Собрана и чистые, белые, как яичный белок, – от Заса. Никаких синяков, покраснений. Волосы у ангела возле одного уха слиплись от семени, хлопья которого засохли и рядом на щеке.
Зас обласкал каждый дюйм Собранова тела, и Собран отвечал тем же.
– Я все еще хочу… – шептал он, засыпая.
Собран рассказывал об убийствах, о том, как старый граф велел ему, Леону и Жюлю Лизе осмотреть тело Мари Пеле, потому что именно они втроем нашли первый труп, Женевьеву Лизе. Граф спрашивал, не видят ли они тех же следов, какие, может быть, заметили в первый раз.
Сейчас Собран понимал, что их всех тогда подозревали в убийстве. Врач задержался в комнате, склонившись над телом Мари, держа зажженную свечу возле руки мертвой девушки, словно бы собираясь поджечь ее.
– Граф стоял у меня за спиной и спрашивал, не заметил ли я чего. Но разум мой тогда был до краев переполнен воспоминаниями о войне, о других мертвецах. Я просто не мог вспомнить, как выглядел труп Женевьевы. Обеих девушек задушили, а потом забили. Кроме отметин на шее у Леона, я следов удушения больше не видел. В утро, когда мы нашли Женевьеву, и надо было догадаться, что связь между ними есть. Да, мне до сих пор не до конца понятна эта связь.
– А я думаю, тебе все ясно, Собран.
– И что же?
– Схвати меня за горло.
– Давай же.
Собран подчинился, положив кончики пальцев на позвоночник, а большими пальцами накрыл кадык.
– Каково? Ты когда-нибудь кому-нибудь позволишь сделать подобное с собой?
– Ты полностью мне доверяешься?
– Теперь давай я.
– Нет.
– Да. Верь мне.
Поменялись местами. Теплые пальцы, едва заметное нажатие.
Собран вздохнул. Зас передвинул ногу и спросил:
– Да?
– Я не желал знать этого.
– Отпустить тебя? Мне даже понравилось. Но помни, Собран: все, свершаемое мной, похоже, отзывается в тебе. Возможно, только это и отозвалось в Леоне. Те бедные девушки раскрыли, что нравилось ему больше всего, и он их за это возненавидел. «Это я убил сестру Алины Женевьеву. Она доставила мне удовольствие, за которое я себя ненавижу», – процитировал Зас письмо Леона. – Вот оно, и не надо стыдиться.
– У верен, что, если убрать саму идею о греховности чувственного наслаждения, расцветет множество новых школ мысли. Кстати, о наслаждении – тебе нравится, когда мои руки берут тебя за горло. То же любил Леон. И в то же время ненавидел и стыдился этого. О вас с Селестой: когда ты заговорил о ней, мне показалось, что ты желаешь ее, потому как она, во-первых, красива, а во-вторых, презирает тебя. Или же, представь, ты захотел меня впервые либо когда я бросил тебя наземь, стоило тебе просить меня навестить твою дочь, либо когда ты увидел рану, нанесенную мне Михаилом.
– Архангелом Михаилом?
– Вот ты опять спрашиваешь о незначительном. Я стою на пороге открытия, готов найти способ бороться с жестокостью и страстью, ибо они могут быть опасно близки, а ты… тебя лишь интересует имя моего обидчика.
– Я голоден.
– Пойди найди себе поесть.
– Не уходи, Зас.
– Не уйду.
– А ты сам голоден?
– Шутишь?
– Когда я в первый раз навестил Аврору после ее болезни, я понял, что она ко мне испытывает. Мы обнялись, и оба ощутили большую нежность, какая бывает между супругами.
– И ты думаешь, будто тогда в винограднике пряталась Аврора. Она была той беременной женщиной, не Селеста?
– У нее в некотором роде сейчас кризис. Аврора атеист. Не похоже на нее, наверное, подумаешь ты. Что ей теперь думать о своих убеждениях? Атеизм – это действительно убеждение, не просто леность или небрежение. Аврора думала, будто знает меня. Что значит «гммм», Зас? Мои руки чувствуют, как глубоко у тебя в груди зародилось сомнение.
– Что будешь делать, если она и дальше не пожелает тебя видеть?
– Скоро нам доведется поговорить. Поль ухаживает за Аньес, а такое без родительского внимания остаться не должно. Хотя я буду против этой связи – не желаю осквернять графскую кровь непорядками нашей семьи.
– Так ты скажешь Аньес «нет», как когда-то сказал тебе «нет» твой отец? К тому же непорядок в семье Жодо – это ее же удача. Или ты больше не веришь в свою удачу?
– Ты не моя удача, падший ангел, и не мой ближайший друг. Ты моя любовь. Настоящая любовь.
– Ты уснул.
– Кажется, ты мне это уже говорил. Я засыпаю, проваливаюсь в сон, стоит моему разуму перестать властвовать над телом, как властвует король на троне. Уже сколько лет я просыпаюсь и думаю об одном – о тебе, когда ты вот так молча глядишь на меня. Я представляю целую жизнь, которая начнется в момент, когда я умру, а ты все так же будешь сидеть подле меня.
– Думаешь, я буду сидеть у твоего смертного одра?
– Да.
– А если не буду, станешь жить вечно?
Зас поведал Собрану, что падшие ангелы начитанны. Ад полнится копиями всего, что когда-либо было написано. В раю же копий не терпят, кроме ангелов – единственное, что Бог позволил Себе воспроизвести.
– Он терпит лишь копии, созданные Им Самим. В адской цитадели нас живет постоянное число, но крепость постоянно растет, дабы вместить книги, которые постепенно заполняют комнату за комнатой. Но ангелы, хоть и начитанны, абсолютно не воспринимают опыт – они просто созданы такими: вечными, не изменяющимися, безмятежными.
– Только не ты.
– Это, наверное, из-за моего сада. И я слишком много общаюсь со смертными.
Богатеи выложили бы целые состояния даже за одну унцию слюны ангела. Она – любовное зелье, сладкое, чистое, будто свежий снег, и освежающее после дней солнцепека. Испытанная закваска для потных простыней.
– Я понял, что оказался в опасности, едва предложив прийти к Тебе во второй раз. Понял, когда Бог ниспослал вихрь, который унес меня, вырвав несколько перьев.
– Но ты все равно приходил каждый год.
– Бог – мой создатель, не хозяин. Не думаю, будто Он говорит мне: «Не смей делать этого!» Скорее: «Ты об этом пожалеешь».
– Значит, ты можешь быть свободен с небольшими оговорками. Если бы Бог сделал мне предложение, думаю, я бы его принял. То есть, думаю, Он уже мне его сделал, просто я этого не понял.
Собран очнулся на каменном полу у камина. Винодел никак не мог открыть глаза: ему казалось, что он муха, которая попала в лужицу меда и пытается взлететь. Затем он почувствовал прикосновение теплой воды и грубой ткани. Зас омыл и уложил его на кровать, застеленную свежим бельем. Сам лег поверх одеяла и погладил лицо Собрана.
– Мне надо лететь и полить цветы в саду. Эта буря – единственная причина, по которой мы так долго смогли оставаться наедине.
Собран высвободил руки из-под одеяла и ухватил ангела за уши.
– Возвращайся скорее, – попросил он.
– Вернусь. А ты спи. Неделю, не меньше. Ешь мясо во время каждой трапезы. Напиши письмо Авроре.
Отняв от ушей руки Собрана, Зас выпрямился, скрестив крылья за спиной. Еще раз посетовал на низкие потолки и ушел.
Рю-дю-Бак,
Париж,
20 января 1835 г.
Собран!
Я не знаю, как начать или в каком тоне писать Вам это письмо. Да, Поль говорил мне об Аньес. Единственное, что меня удерживает от благословения, – их молодость. Они не должны жениться в столь нежном возрасте. Оба терпеливы и открыты к советам, поэтому смогут вынести долгую помолвку. Их жизни проходят не слишком активно, но и не слишком скучно, и все же, думаю, детям лучше поднабраться опыта в жизни. Поль решил предпринять поездку в Альпы и Пьедмон со своим гувернером. Я же хочу просить Аньес составить мне компанию во время паломничества в Сантьяго-де-Компостела. Разумеется, я отпишу мадам Жодо, дабы она отпустила Аньес со мной.
Ваши возражения о мезальянсе я принимаю лишь как напоминание о том, какая родословная у самого Поля. Вы спрашиваете, захотят ли Вюйи союза с семейством, «известным сомнительной рассудочностью и запятнавшим себя самоубийством». Тем не менее Вы в курсе, что я склонна считать так: самоубийство не есть грех, но поступок, на который нас толкают события и непереносимые обстоятельства, постигающие порой людей. Насчет мадам Жодо: в ее неустойчивости кроется рассудочности куда больше, чем Вы готовы увидеть. Думаю – смею думать и смею высказывать свои мысли, – Вам удобно сомневаться в здравости рассудка Вашей супруги, так чтобы она – та, с которой Вы должны быть наиболее близки, – могла бы оставаться за прозрачной стеной Вашего разочарования или недоверия, а после забыта, как, впрочем, и случилось.
Итак, Вы видите: я не приемлю Ваших сомнений. И – да, Ваши сомнения заставляют меня напомнить Вам о болезни, от которой умер отец Поля, а также о моих страхах относительно здоровья сына. Вот, все признано. Что касается разницы в положениях, то благодаря Вашим прозорливости, амбициям и удаче Аньес получила воспитание настоящей светской дамы, и, надеюсь, вхождение в высшее общество не представит для нее никаких проблем, с которыми бы не справился ее характер.
Анри, узнав о намерениях Поля, удивился, однако мой муж, в конце концов, барон, тогда как сын граф. Кроме того, даже если Аньес не страдает от отсутствия общества, она пострадает в любом случае. Как можно защитить ее от страданий? Вам следует подумать о своей сохранности и узреть, как Вы не правы, позволяя себе говорить о жизни родной дочери в тоне набожного фатализма. Как вообще может быть фаталистом кто-то в Вашем положении?
Это письмо я пишу Вам лишь в качестве ответа. Поля я уже благословила проситъ руки Аньес. Сказала ему не ждать, не думать, будто лучшая партия представится вдруг завтра сама по себе. У Поля нет Вашей священной привилегии раздумывать, что есть правильно, что нет, что есть порок, а что – добродетель, и после держать язык за зубами, пока волос на голове не побелеет.
Еще одно дело, по которому я Вам пишу: я сообщила письмом управляющему поместьем, что Вы всяко можете занять арсенал над каретным сараем. Думаю, Вы захотите запечатать большие двери в торце, через которые поднималось на лебедке оружие для хранения. Под дверьми есть яма с песком, в которой Поль играл еще ребенком и где чисти – ли кольчуги в былые времена. Пусть внизу и песок, я все же боюсь подумать, как Вы или кто-то из Ваших гостей вдруг упадет в ту яму. На крыше местами надо заменить черепицу, однако сами балки дай пол – из дуба, очень крепки. Места вдоволь – будет куда свезти все Ваши книги. И Вам более не придется возвращаться на ночь в Кло-Жодо. Мне всегда казалось, что в комнате над бродильней потолки длямоего винодела чересчур малы, однако, полагаю, столь скромному человеку там было удобно.
Аврора де Вальде, баронесса Леттелье.
Дамаск,
15 ноября 1834 г.
Меня зовут Афара Алъ-Кирниг. Думаю, Вы знаете, кто я, ибо, когда на небе уже мерцают звезды, а глаза людей сокрыты веками, наступает час нашего родства.
Рука, что выводит на этом листе бумаги сии прямые знаки, принадлежит старому скорняку из России и солдату в придачу (напоминает он мне). Он, как и Вы, ветеран сражения под Бородино. Исаак Кумилев приехал в мой город по делам, но заболел и без денег оказался покинут слугами. Я шита его в христианском приюте – место ужасное, где на двадцать умирающих пациентов приходится по одной лишь жилистой монахине. Я заботилась о Кумилеве полгода, и за это время мы оба поняли: хворь такова, что оставит его здесь. Я немного выучила русский и французский, однако этого не хватает самой составить Вам письмо. Кумилев виделся с нашим взаимным другом, поэтому не думайте, будто написание сего послания проходит в ссорах и обвинениях в безумии.
Ангел Зас прилетал ко мне довольно часто за прошедшие пятьдесят лет. Впервые он явился в мой первый – смутный – год вдовства. В замужестве я счастлива не была, меня выдали за невнимательного и болезненного мужнину – я стала его восьмой невестой, а вскоре и овдовела. После того меня вернули в отчий дом присматривать за отцом в его последнем недуге. (Диктуя эти строки, я осознаю, что за всю жизнь и получаса не провела в обществе молодого человека.)
Как единственный ребенок, я унаследовала от отца часть его состояния, не связанную с торговлей: дом, сад миндальных деревьев и небольшой виноградник.
Ангелу понравился мой сад на крыше, и он поведал мне о своем, даже не пытаясь утаить его местонахождение. Когда же после десяти приятных встреч я заметила Засу, будто он слишком учтив и привлекателен для демона, ангел рассказал, в чем суть дела: демоны исконно жили в преисподней, куда позднее явились падшие ангелы и заставши демонов работать – обрабатывать грешников на бескрайних полях страданий. Рассказал словно бы с тем, чтобы исправить мою детскую ошибку, но без стыда, смущения и не пытаясь оправдаться.
Таков был наш разговор.
С момента встречи Зас показался мне очаровательным, я восхищалась его познаниями. Хотя порой моя вера окутывала меня страхом и я боялась за свою ленивую и колеблющуюся душу. Сердце при каждой встрече с ангелом шептало: «Он – чистый дух».
За многие годы я это переосмыслила. Наш друг скорее не чистый дух, но обладает чистою душою. Он понял: я не стану нести в мир сказанного им, потому как боюсь утратить надежное место в мире. Страшусь самодовольства, не желая упиваться тем, что ведаю и чего не ведают другие (особенно мои набожные братья, от которых я, проходя по внешнему коридору мечети, обязана отворачивать взор). Мне приятно смотреть на милое лицо Заса и внимать его странным истинам, не пытаясь влиять ни на ангела, ни на мир, передавая сказанное.
Многие годы я не осуждала того множества вещей, о которых говорил Зас. И чем более молчаливой и неизменной оставалась в своих мирных садах, тем более сложными, беспристрастными и содержательными становились речи Заса. Тем менее я верила его словам. Слишком спокойно доносил он до меня правду.
В какой-то момент он заговорил о молодом французе, с которым повстречался, и как собирается вернуться посмотреть, «женился ли тот мальчик». Я же советовала Засу завести побольше друзей и обещать прилетать к Вам каждый год. Казалось, Вы станете его первым полностью мирским другом: Вы женаты и любите коммерцию.
Потом Зас переменился: стал неспокоен, задумчив, нежен. Начал говорить о Вас, передавать Ваши слова и рассказывать о поступках, прося истолковать их мудро. Его беда – в хладнокровии, а после с ужасом… (Исаак говорит: здесь следует написать «благоговейным ужасом», потому как именно это я и хочу сказать. Сдаюсь, как сдается человек, признавая чудесную природу рока, произнося: «Господь велик».) Итак, с благоговейным ужасом я поняла: каким-то образом я отвечаю за жизнь этого незрелого бессмертного.
Теперь же, трудный француз, Вы, наверное, надеетесь прочесть, что же говорит о Вас наш друг. Но для меня куда важнее то, что я, воспитанная в мусульманской вере, окажусь после смерти в католическом чистилище среди прочих еретиков, стонущих и кричащих на тысяче языков мира. Я уже совсем стара, а Вы – мужчина средних лет, скорбящий по ушедшей славе, считая, будто не нашли ей применения. Так вот, я не нашла применения себе, осталась нетронутой, как плод, чья мякоть ссохлась. Теперь хочу отдать долг этому миру, который люблю, пусть и познала всю брезгливость и расточительность его Создателя.
Надеюсь, наш друг донес до Вас эти мысли. Если так, то я вновь предлагаю то, что мы оба слышали. Однако если Ваш разговор с ним шел о любви и ранах и был наполнен бессвязным восхищением красотами обычной жизни, которыми вы двое не смогли не поделиться, тогда уделите внимание сему свидетельству.
Зас боится Вашего страха. Но со мной он говорит о Боге и чувства при этом выражает все – от восхищения до отвращения.
У ангелов, говорит Зас (положив голову мне на колени), холодные сердца и твердые головы. Осанна – вот весь их репертуар. Лучшего Бог не смог создать. Но Он хочет сотворить нечто лучшее. Может быть, даже мир. Наверное, затем и появились Небеса, куда Бог сносит все с земли и где сохраняет то, что мы называем душами. Так говорит Зас. Бог опирается на наши мысли, чаяния, Он уже создал царствие, судя по тому, как люди представляют себе счастье, соорудил рай, судя по нашим представлениям о рае.
Да, многие знания, не дающие счастья, я навлекла на себя сама. К примеру, полагая себя очень умной, спросила Заса: откуда у него пупок, когда он не созрел в утробе женщины, с которой был бы связан пуповиной и которая не родила его в болезни и муках, не воспитала? Ангел отвечал вопросом: «А к чему мужчине соски, когда ему не вскармливать младенцев?» Тогда же я спросила, не совладала с озорством: уж не созданы ли мужчины по образу и подобию женщин? Зас отвечал, что все теплокровные создания по природе изначально самки, но это не ересь. Ересь прозвучала, когда ангел сказал: все ангелы создавались по образу и подобию мужчин.
Делился ли Зас с Вами ересью, из-за которой последовал за другом (Сатаной, как он зовет его) прочь из рая? Быть ли мне запретным раем за то, что услышала это? (Правда, принесенная мне Засом, – а я уверена, что это правда, – не приуменьшит моей любви к Всевышнему. В самом деле Он стал мне только больше интересен, и я люблю Его за моего друга, как люблю царя Мутамида за его поэзию.)
Чему мы можем научить нашего друга, о француз? Полагаю, тому, как возвратиться в рай.
Он говорит: с большой высоты в ясный день воздух внизу похож на выпуклую линзу, он плотен и тяжел. Кажется, будто по нему на землю легче сойти пешком, а не упасть. Раскрыв крылья, Зас просто лежит на этом воздухе, глядя, как сверху проходит солнце. Дыхание образует на груди ледяную корку. Я верю, мы научим его, как возвратиться в рай. Ибо я не верю, что Зас пал. Он только спустился вниз, подобно пеликану, когда тот ныряет в море за рыбой. Я верю, на Небе нашего друга готовы принять и его там не хватает. Так говорит мне Бог голосом моего сердца.
Но, француз, как может Зас подняться в рай, когда Ваша дружба так держит его на земле? Прошу, не держите его более. Он уже не был на Небе четыре тысячи лет за то, что осмелился принять искренность Сатаны, отринув скрытность Бога. Молю, признайте свое влияние на него и отпустите.
