Текст книги "Искушение винодела"
Автор книги: Элизабет Нокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
1811
VIN TOURNE [5]5
Прокисшее вино (фр.)
[Закрыть]
Собран тосковал по другу Батисте. Селеста родила вторую дочь. Отец управлял семейством и виноградниками железной рукой, а его сын был женат, достиг возраста двадцати одного года, однако по-прежнему оставался юношей, не мужчиной. Он не повидал мира, не мог сам выбрать жизненного пути, не завел наследника и не видел своего будущего. Впереди ждало исключительно тоскливое однообразие: работа, одинаково изменяющаяся от сезона к сезону, урожаи, вино, размеренная жизнь непритязательного крестьянина со своей заранее отмеренной толикой счастья. Алуз, деревня, фермы, виноградники… И случались моменты, когда Собран видел все это в исключительно мрачном свете.
Следуя душевному порыву, Собран, несмотря на протесты жены, записался в армию, устроив так, чтобы половина жалованья перечислялась домой. Он отправился смотреть на мир и новые лица, на вещи, которым даже не мог дать названия.
Случилось ему в разгар лета стоять на лоджии вестфальского публичного дома вместе с другом Батистом – вдвоем они разглядывали выставленные напоказ прелести дешевых шлюх. Женщина, которую Собран с товарищем намеревались купить сегодня на двоих, подмывалась в комнатушке за их спинами, присев над тазом с водой и завязав задранную юбку на поясе. Сквозь окошко в двери между комнатами, слегка прикрытое кожаной занавеской, Собран рассмотрел соседнее помещение: там он заметил чьи-то протертые до блеска спущенные штаны и тощий гладкий розовый зад. Батист передал ему третью бутылку украденного зеевейна, сухого легкого белого вина, которое они выиграли в карты у кавалеристов. Они – двое канониров с легкими пушками – кавалеристы и кузнец ждали, пока лопнувший буксирный трос на барже заменят на новый, коротая время за игрой. Батист поставил на кон кисет табака, Собран – миниатюрку в серебряном ларце, которую снял с трупа, когда мародерствовал после перестрелки.
Шлюха тем временем кликнула их: «Готовы?» добавив затем на своем языке: «По одному идете или оба сразу?» – и улыбнулась, делая приглашающий жест.
Полчаса спустя Собран, опустошенный, дожидался Батиста. Пока он был со шлюхой, та нежно шептала ему на ухо, а сейчас, с Батистом, кричала. Интересно, почему эта падшая женщина с такой нежностью приняла Собрана или хотя бы притворялась ласковой? Собран вспомнил, как после акта любви любил положить голову на грудь жены и как Селеста гладила его волосы.
Ему внезапно сделалось худо. Перегнувшись через перила, он сблевал вином и желчью. Все еще цепляясь за перила, Собран спустился во двор и по устеленному соломой плитняку добрел до ворот. Упершись в ворота ладонями, он снова сблевал. И дело было вовсе не в том, что он вспомнил Селесту, ощущая одновременно привкус пота шлюхи и мыла он увидел луну, и та холодно напомнила про объятия на гребне холма, напомнила, что сегодня ангел будет дожидаться его – сколь угодно долго, терпеливо и безропотно будет ждать встречи, на которую Собран не придет, потому что сейчас он за шесть сотен миль от родного дома, пьянствует и прелюбодействует со шлюхой.
Собран прижался лбом к воротам.
Батист нашел Собрана и, утерев пот со лба волосатым предплечьем, дал другу еще вина. Позднее Собран пробудился, когда в комнату проникло солнце, окрасив стены холодным цветом, похожим на цвет вина с флором. Рядом возлежала шлюха, подле нее – Батист, оба, как и Собран, липкие от пота. Собран прислушался, пытаясь разобрать звук, причудившийся ему при пробуждении: не крик петуха, не канонада, а дробное постукивание, вроде как когда на крышку гроба сыплются комья сухой земли или когда опускается гигантское крыло. Но звук не повторился, он лишь почудился Собрану.
1812
VIN DE GLACIER [6]6
Вино из замерзшего винограда (фр.)
[Закрыть]
Годом позже, невзирая на все обстоятельства, Собран понял, когда пришла та самая ночь. Он отправился в церковь, где всю мессу отстоял в заднем ряду, в то время как прихожане – люди, которых его армия грабила: преуспевающие, состоятельные, почтенные горожане и их слуги, – поглядывали на него с неприкрытой враждебностью. Бедные, несчастные. Священник, потрепанный мужчина, борода которого в свете свечей походила на бурлящее волосяное море, оказался не готов проводить службу в столь большой церкви. Он не поскупился на ладан, дым от которого медленно шел из кадил в руках двух престарелых служек. На потолке, куда не доставал свет, позолоченная мозаика поблескивала, напоминая гнездо извивающихся змей. Собран заметил статую Христа с воздетыми руками, ангелов в тяжелых одеяниях и с какими-то хлипкими крыльями без мышц и сухожилий. Среди них – с позолоченными волосами и в позолоченных одеждах – был один с лицом и конечностями черными, будто пораженными гангреной или отмороженными.
Опустив взгляд, Собран заметил женщину – та смотрела прямо на него. Под свободно повязанным платком виднелись волосы цвета масла, кожа отдавала белизной свежего среза на сырой картофелине, а брови и ресницы были цвета соломы. Женщина не отвернулась, но и не улыбнулась; в ее глазах Собран видел только холодный расчет. Кивком головы она указала юноше на дверь.
Собран проследовал за ней на улицу, заполненную дымом от огней китайского базара. Площадь перед церковью переполнял мусор, тут же валялись телега со сломанным колесом, разбитая бочка, спутанные узлы белья или одежды, которые беженцы оставили, дабы не остаться самим в виде бездыханных тел.
Женщина привела Собрана к себе в дом, второй этаж которого был заставлен пыльными вещами; без денег, без еды, на сносях – последнее Собран понял, только когда поднимался по лестнице. До того женщина ступала величаво, и тело ее казалось крепким. Сейчас Собран ни слова не понимал из того, что она ему говорила, стоя посреди комнаты и указывая на себя саму. Она не умоляла, ибо голос ее звучал ровно, гордо, пока сама женщина снимала платок с головы и расстегивала пуговицы на рубахе.
Полные, упругие груди расчерчивала венозная сеточка. Собран не касался их – только взял женщину за руки, помог ступить на ящик и повернуться к нему спиной. Потом задрал на ней юбку – нижнего белья на женщине не оказалось, он сразу увидел женские прелести, набухшие и темные от подступившей крови, обрамленные светлой порослью. Брюхо женщины тяжело отвисло, пупок напоминал обескровленный сосок. Собран приспустил штаны, поплевал на руку и, увлажнив проход женщины, двинулся вглубь. Запустил руки в локоны, помял груди – тяжелые и податливые, как бурдюки с вином, притянул женщину ближе, ощущая, как дрожат ее напряженные ноги и руки, и, проходя в ее мокрое лоно, он взорвался, как сухой подожженный порох, целых четыре раза, загорелся и стал угасать.
Собран ничего не видел, в ушах громко звенело, но он почувствовал, как в пах ему ударила горячая волна, вытолкнув из утробы женщины сжавшийся член. То начали отходить воды.
Минуты не прошло, а Собран оделся и выбежал из комнаты на лестницу, спустился… Он не заплатил женщине – она и не кричала ничего вслед, слышалось только ее нытье.
Собран вернулся, обернул женщину одеялом и уложил на кровать. Сказал, что сейчас приведет соседа, то есть лучше соседку. Затем достал кошель, а из него несколько монет и бросил их в деревянный горшочек у кровати, где уже хранились две высохшие груши и трупики двух ос.
Дом не был какой-то там грязной лачугой; Собран насчитал несколько этажей и на каждом – не одну приличных размеров комнату; вдобавок тут имелись тесноватые чердаки. Только все это пустовало, везде пылилась огромная мебель; в дверном проеме сиротливо приткнулся свернутый матрац.
Собран выбрался на улицу. Завидев его, какие-то люди поспешили отойти; у костра он нашел своих земляков-солдат: те смеялись, говорили, мол, оставь ты эту русскую шлюху. Один, особенно угрюмый, поинтересовался, не осталось ли чего дострелять? Надув щеки, он сделал несколько движений бедрами. Солдаты рассмеялись. Собран покинул их, обернулся на слепые окна домов, замусоренную дорогу, задымленное небо над блестящими куполами, на золотые цепи и шпили, уходящие высоко, словно пронзающие облака.
Собран вернулся в церковь, где безуспешно попытался объяснить суть дела одной женщине, а после – священнику. Откуда-то из боковой капеллы приковылял старик в черном – он молился на могиле некой знатной семьи. Как слуга аристократического рода, он знал французский и перевел просьбу Собрана: в доме неподалеку женщина вот-вот родит, нужна помощь. Священник попросил двух старушек пойти с ним к роженице. Собран указал путь, провел до самой комнаты, где все засуетились вокруг женщины. А Собран тем временем удалился. Напоследок он успел заметить, как пухлая белая рука высунулась из-под одеяла и взяла священника за руку.
Собран прошел мимо однополчан у костра, мимо мародерствующих австрийцев, перебегавших от дома к дому, подобно пчелам, ищущим улей. Направился в Кремль, где расквартировали его полк, к Батисту, наказанному за пьянство и полирующему упряжь офицерских лошадей. Когда Собран сообщил другу о происшествии с русской женщиной, тот отвечал, что нападать на эту страну вообще столь же бессмысленно, сколь трахать беременных шлюх, раз уж даже царская армия предпочла не защищать этот паршивый город, а спряталась на болоте. Город по ту сторону реки снова горит, сообщил Батист. Нападать на Россию – все равно что ловить ящерицу.
– Нам достался только хвост. И есть нечего – хлеб недельной давности да суп из дважды сваренных цыплячьих костей.
Седло, которое Батист начищал, уже сверкало.
Пятью месяцами позже они отступали, а холодный ветер, дувший, казалось, из самой Сибири, задерживал, не давал идти, словно Россия, несмотря ни на что, как какая-то ледяная блудница, не спешила отпускать солдат императора.
Собран шагал среди прочих канониров; уже давно они бросили за спиной пушку. Влажное дыхание замерзало на морозе, шарф пристал к губам, но Собран оставил все как есть – еды не было, говорить не хотелось. Пять дней он убеждал Батиста не сдаваться, теперь же просто тащил друга на себе. Оборачиваясь назад, на грязный след на снегу, который оставляла за собой колонна, Собран видел солдат, отбившихся от строя, – всех он знал поименно, хоть и видел сейчас лишь размытые силуэты, пятна сквозь пелену снега. Кричать не получалось – Собран просто забыл, как это делается. Еще недавно, заметив туманные пятна, он подумал, что это казаки устраивают засады, однако быстро понял: местным жителям вовсе не надо нападать на императорскую армию – достаточно оставить ее в покое, и она издохнет сама по себе. Собран вот уже день ни с кем не говорил, и вчера же Батист произнес последние свои осмысленные слова: «Где наше знамя?» Три полка смешались в единую толпу отступающих.
Собран поднял взгляд: снег сверкал. Люди в колонне задавались вопросами: не перестанет ли снегопад, не утихнет ли ветер хоть чуточку? Один солдат родом из Альп сказал: пусть уж лучше снежит, ведь, если небо расчистится прямо сейчас, все замерзнут насмерть, едва минует полночь. Поговаривали, будто впереди их ждет укрытие: каменные стены, пища, огонь – лучшее, на что солдаты могли сейчас надеяться.
Внезапно Батист оступился, и они с Собраном повалились в снег. Так и остались бы лежать в нем, никто бы им не помог, если б у одного сослуживца еще не сохранилось чувство товарищества – он подошел, подал руку, и втроем (Собран и Батист по бокам) они пошли дальше. Краем глаза Собран уловил смутную широкоплечую фигуру в буране. Колонна тем временем поворачивала к неясному силуэту, замершему посреди бури. Это оказалась придорожная деревянная церквушка за железной оградой, словно пухом присыпанной снегом. Волна облегчения прошлась по колонне. Значит, слух об укрытии оправдался.
Собран заглянул в лицо Батисту – обветренное до крови, покрытое снежной коркой, потемневшее. Глаза друга подернулись пленкой.
Солдаты зашагали дальше.
Под конец этого длиннейшего отступления Собрану казалось, что они просто ходили кругами, каждый раз промахиваясь мимо укрытия, а теперь вот наконец наткнулись на него. Он сам не заметил, как вошел в коровник, миновав то ли живую изгородь, то ли дощатый забор, – только переступил через каменную перемычку, шагнул на плитняк, усыпанный соломой, еще хранящей отблески лета. Затем перешагнул через поток крови, хлынувшей из распоротой коровьей шеи; горячий пар, исходящий от красного ручья, окутал солдат, будто болотный туман. Дыхание самих солдат напоминало призраков, явивших себя на пороге могилы.
Приметив свободное место, Собран усадил там Батиста. От усталости он не стал дожидаться, пока шарфы на его лице и на лице Батиста оттают, чтобы их можно было безболезненно снять. Он просто уснул.
Его плоть окаменела, будто бревно, в котором древесину вытеснили кристаллики соли. Но он согрелся, лежа в теплой кровати. Матрас порвался, и он провалился в гладкое содержимое – словно бы в чашу, в лодку, упал на два сложенных вместе крыла или на две ладони, в которые набирают воду. Прозвучал голос, четкий голос, и слова были как блестящая на солнце росинка, упавшая в центр паутины: «Ты – животное».
Собран зарыдал. Кожа, те ее участки, что не были покрыты щетиной, отошла вместе с шарфом. Покрытый струпьями кончик носа онемел, однако запах жареного мяса Собран учуял. Кто-то помог сесть, дал в руки нож с насаженным на него жирным ломтем говядины.
– Счастливчик! – послышался голос сержанта-канонира. – Я приберег для тебя еды. А вот Кальман умер. Мы вынесли его тело наружу вместе с остальными: Леборд и Анри Типу.
Собран хотел скорбеть по другу, но видел перед собой лишь кусок мяса. Есть не хотелось, однако пища…
– Я уже видал такое, – говорил сержант, – когда люди добираются до убежища и там умирают. Ешь, Жодо.
И Собран откусил краешек кровавого мяса.
1813
VINAIGRE [7]7
Уксус (фр.).
[Закрыть]
Душеприказчик своего друга, а теперь и владелец виноградников на двух южных склонах (ибо Жодо-старший, как и Батист Кальман, преставился и покоился на погосте в трех милях от дома, а друг Собрана – в сырой земле под Вильно), Собран Жодо спустя неделю после летнего солнцестояния пришел на гребень холма, более не деливший его имение на две части. Лицом он повернулся прямо к луне, чтобы шрамы не мешали ангелу узнать его.
Прилетев, ангел встал между луной и Собраном.
– Посмотри на меня, – велел юноша.
– Мороз и лед? – мягким и любопытным голосом спросил ангел.
– Почему ты не сказал мне оставаться дома?
– Я не даю советов.
– Но в первую нашу встречу давал. Посоветовал мне жениться на Селесте.
Какое-то время ангел сохранял неподвижность, затем слегка наклонил голову и произнес:
– Мне так не показалось.
– Ты говорил, что будешь пить за мой брак.
– Но ведь я ничего не предсказывал.
– Все эти годы случались моменты, когда я думал, будто ты со мной. Но то были неподходящие моменты, неподходящие, чтобы поминать хранителя.
Ангел не обратил на эту речь внимания, будто вообще не слышал. Он продолжил обычным ровным голосом, произнося краткие фразы, разбавив их совсем малой долей надменности:
– Два года, что тебя не было, я приходил в условленную ночь. Один раз шел дождь, и я прошел к тебе в дом. Заглянул на кухню поглядеть на свое отражение в начищенных медных кастрюлях твоей супруги. Видел целый табун игрушечных лошадок – вороных, сивых, бурых. Их сделала твоя дочурка из папиных носков. Твое отсутствие породило стольких лошадей.
– Зачем ты приходишь сюда?
– Обещал.
– Я освободил тебя от обещания.
– Я обещался не тебе.
Собран, уязвленный и не в силах поднять руку на ангела – ни в гневе, ни чтобы просить помощи, упал на колени. Но вот стыд заставил его перешагнуть барьер. Он подался вперед и коснулся гладких на ощупь ступней ангела.
– Я пил и спал со шлюхами, – признался Собран, – Воровал – у живых и мертвых. Мой друг Батист погиб, а я получил с этого выгоду. Моя дочь Сабина меня забыла, а младшая, Николетта, вообще не знает отца. Я хотел лечь рядом с женой на кровать, а дочь ревела и не пускала меня.
Одна нога под рукой Собрана пошевелилась. Он прекратил рыдать и выпрямился. Действительно, ангел постукивал ногой.
– Разумеется, я насмехаюсь, – проговорил ангел, глядя на свою ногу, – над подобным проявлением нетерпеливости, ибо мне нетерпеливость не подобает, как и ношение часов. Ты должен обо всем мне рассказать: о боях за Тироль, о Бородинском сражении. Как погиб твой друг. О ранах, нанесенных тебе и тобою. Поговори со мной – я не невинен и не глух.
– Я должен сказать одно: эти встречи ты обещал, – мрачно произнес Собран.
– Так, значит, в эти два года ты нарушал обещание со своей стороны?
Тут Собран кое-что понял:
– Получается, ты только предположил, что мы с Селестой поженимся?
Ангел не ответил.
Собран поднялся на ноги, заметив, что ангел не так уж и высок, да к тому же куда худее, чем юноше казалось в прошлые разы.
– Ты говорил со мной так, будто знал, что для меня лучше.
– Разве оно так не выходило?
– Мой друг погиб.
– Он ушел до тебя…
Ангел напоминал Собрану, что Батист сейчас на Небесах, и виноделу захотелось ударить его. Собран замахнулся, но ангел инстинктивно уклонился. Вышло так, что его лицо попало в лунный свет, и красота небесного создания словно воздвигла барьер, за который уже не могли проникнуть ни жестокость, ни доброта.
– Батист, – продолжил ангел голосом, полным холодного презрения, – ушел на войну до тебя. Он умер бы в любом случае. И разве Селеста не хорошая жена? Разве ты более не желаешь свою супругу?
Собран смотрел на ангела, и ему казалось, будто их обоих сжигает ярость. В молчании прошла минута, потом юноша ответил:
– Своей супругой я доволен и с потерей друга смирюсь. Но ты меня тревожишь. Зачем ты здесь? Чего ради ты явился сюда в тот первый раз и обещал встретить меня снова?
Глубоко вздохнув, ангел шумно выпустил воздух носом, будто нетерпеливый конь перед парадом.
– Я вернулся, потому что мне приятно было обещать тебе приходить сюда и держать слово. Я вернулся посмотреть, что сталось с твоими любовными бедами. В тот первый раз, когда мы только познакомились, я остановился здесь, лишь чтобы отдохнуть. Я нес на руках розовый куст, и он оказался для меня тяжел. То есть тяжелы оказались сырые корни. Я выбрал невысокий куст, к тому же усеченный: корни да комок земли, но его пришлось отбросить, когда я хватал тебя. Ты падал в обморок. Цветы я потерял, однако, прилетев сюда в год, когда шел дождь, я заметил: кто-то нашел их и посадил. Те самые розовые розы, которые я нес из Дании к себе, в свой сад.
Речь ангела то была кратка и туманна, то лилась рекой. Собран не знал, можно ли ему сейчас верить.
– У меня в саду, – продолжил ангел, – как бы это сказать… собрание земных роз.
– Ты цветочник? – Собран изумленно посмотрел на ангела. Цветоводство представлялось ему столь обыденным, земным занятием – вроде увлечения деревенского священника. – Разве на Небесах нет всех цветов мира?
– Вы все такие богословы! – шутливо парировал ангел. – На Небе можно отыскать любую вещь, но она не будет тождественна земному двойнику. Всякий, кто вздумает взрастить земные розы на Небесах, должен будет по одной переносить их с земли на Небо. – Ангел приложил к щеке Собрана ладонь, и юноша ощутил упругие мозоли, похожие на подушечки на кошачьих лапках. Прикосновение было твердым и уверенным, как у врача. – Когда ты более всего правдив, совершенный Собран Жодо? Всякий ли шрам и отметина времени на твоем лице – знаки смерти? Где твоя молодость? Как мне узнать тебя, когда пребудешь ты на Небе?
Ангел отнял руку от лица юноши.
– Как твое имя? – спросил Собран.
– Зачем тебе? Кроме меня, ангелов ты в своей жизни вряд ли увидишь. Мысленно зови меня «мой ангел».
– Так это тайна?
– Вовсе нет. Имя мне Зас. Будто плевок уксуса – зас-сс. 3-А-С. Я из ангелов нижайшего девятого порядка, нас нет ни в Писании, ни в Апокрифах, – Он протянул Собрану бутыль, оплетенную лозой, – Яйин, с виноградника Ноя. Семья винодела, у которого я позаимствовал эту бутыль, хвалится, будто их виноградник посадил сам Ной. Хвалились они этим еще до Крестовых походов. Кто-то из них и вправду так считает, кто-то лишь жаждет продать вино подороже. Однако Ной взаправду посадил тот виноград.
– Виноград из корневища, пережившего Потоп? – благоговейно спросил Собран.
– Вино из подвалов шато и то лучше, – рассмеялся Зас, – Кстати, не продавай более столового вина в шато, а лучше устрой погреб большего размера. Сам храни свое вино.
– Но мы не содержим таверны, не принимаем гостей, не устраиваем приемов. Мы не благородные господа. Это настоящая беда – везти вино куда-то. Чем дальше везешь, тем больше портится.
– Я принес это вино из Палестины, – сообщил ангел, а потом слегка возбужденно и не к месту добавил: – Ты видел угольные шахты Рура? Машины, которые откачивают воду?
– Не понимаю, к чему ты клонишь.
– Не бери в голову, просто знай: когда дороги станут лучше, у тебя наготове окажется выдержанное вино, которое окупится сверх всякой меры.
– Ай да совет!
– Взгляд ангела на ведение хозяйства, – пожал плечами ангел. – У меня есть время, поворчу и на следующий год. А пока, до рассвета, хочу услышать об императорской армии, о кампании, о Батисте, о том, как ты жил.
Собран жестом пригласил ангела сесть и принялся откупоривать палестинское вино, однако бутылка была влажная, запотевшая.
– Полагаю, бокалы ты не прихватил? – спросил юноша ангела.
– В первый раз мы оба пили из горлышка, помнишь?
– Помню.
Собран наконец вынул пробку и передал бутыль ангелу. Тот отпил и вернул ее виноделу. Напиток оказался очень сухим, но при этом ароматным, крепким и навевал воспоминания. Его сила, до того скрытая, трогала душу подобно самой памяти. Однако Собран в нем ничего не узнал: ни памятного лета, ни чувства родных просторов. Помнил только влажный след на горлышке бутылки – след от губ ангела.
– Я исповедался, – сказал он, – признался в грехах отцу Леси, а значит, и Богу. Есть вещи, которые я не могу раскрыть Селесте и о которых не стану говорить тебе. Но скажу так: я видел то, что показал ты. Так я думаю. Когда бросал деньги в горшок у кровати русской женщины, то заметил там высохшие груши и мертвых ос. И все запомнил.
– Это лишь воспоминания, не знак, Собран.
– Ты был со мной.
Зас покачал головой.
– Расскажи, что ты помнишь, важно оно для тебя или нет.
