Текст книги "Искушение винодела"
Автор книги: Элизабет Нокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Элизабет Нокс
Искушение винодела
1808
VIN BOURRU [2]2
Молодое вино (фр.)
[Закрыть]
Спустя неделю после летнего солнцестояния, когда уже погасли и остыли праздничные огни, и спустя час после захода солнца, когда все достойные люди легли спать, юноша по имени Собран Жодо стащил две бутылки молодого вина, дабы утопить в них первое в жизни большое горе.
Хоть праздник прошел, все в ночи пело: лягушки в пруду, кузнечики в винограднике. Собран свернул с тропинки и случайно наступил на какое-то насекомое. Дождавшись, пока стихнут конвульсии маленького блестящего тельца, юноша присел на землю и присмотрелся к своей тени. В свете полной луны она казалась на песчаной почве очень плотной, почти осязаемой.
Собран откупорил первую бутыль, поддев пробку ножом, и приложился к горлышку. Ощутил вкус, свежесть вина, дух которого словно отнес юношу в позапрошлое лето, когда вино еще только было разлито по сосудам. А через несколько глотков оно обернулось вдруг просто «напитком», как говаривал отец Леси, монах, обучавший Собрана и его брата Леона грамоте. Уже чистой химией алкоголь влился в кровь юноши. Тот почувствовал себя жалким; облегчения и след простыл.
В доме у двоюродной бабушки по материнской линии прислуживала дочь бедной вдовы Селеста. Девушку гоняли по дому между кухней и гостиной, ибо двигалась она куда проворнее хромой служанки, однако обращались к ней при этом «дорогая»: «Дорогая, сбегай-ка туда-то… Дорогая, принеси-ка то-то…» Селеста была единственной компанией тетушки Аньес, сидела подле нее – такая тихая и внимательная, почти незаметная, пока старушка что-то рассказывала или сучила пряжу. В шестнадцать лет Собран просто влюбился бы в девицу по уши, но так как ему было уже восемнадцать, о себе напомнили чресла. При взгляде на губы Селесты, на прикрытые шалью груди и на розовые кончики пальцев, трудящихся над вышивкой, член Собрана твердел и напрягался, будто натянутый лук. Подобно своему другу Батисте юноша перестал исповедоваться у священника, и Леон начал поглядывать на брата с завистью и отвращением. Мать только пожимала плечами и со вздохом прощала сыну все. Когда же Собран открылся отцу, сообщив о намерении жениться на Селесте, тот отказал в благословении.
Старший Жодо сильно разгневался на родню жены: как, о как они могли не предупредить его сына! Ведь девчонка, хоть и не думала заманивать его в западню, о своих-то прелестях и чарах знает прекрасно. Отец ее умер безумным – прожил несколько лет до момента кончины, лишенный рассудка: не разговаривал, только лаял подобно собаке. А на праздник летнего солнцестояния дядюшка Собрана, будучи навеселе, приобнял племянника за плечи и предупредил: не подходи, мол, к этой девице, ибо ее чрево – не чрево, но бездонный колодец, ловушка, провалившись в которую мужчина не сумеет спастись. В ушах у Собрана так и звучал дядин наказ: «Попомни мои слова».
После праздника во время службы в церкви Собрана окружали серые лица, дух тошноты и раскаяния. Он ничего не просил у Селесты, ничего не обещал, но, встретившись взглядом с девушкой, прочел по ее лицу: «Хорош любовничек». Собран чуть не заплакал; ему не хотелось обладать Селестой, не хотелось быть ее мужем, ему хотелось отдаться ей, принадлежать. Так в муках он прождал до окончания службы, а потом в доме у двоюродной бабушки Селеста подала ему бокал малаги, проговорив ледяным голосом: «Твое здоровье», будто его здоровье стояло сейчас между ними, будто своим тостом она проклинала юношу.
Поднявшись с земли, Собран стал взбираться к гребню холма, по обеим сторонам которого и лежал виноградник Кло-Жодо. Его обнимал кривой рукав дороги, ведущей через деревеньку Алуз и дальше – мимо шато Вюйи на берегу реки Соны. У самой реки дорога встречалась с другим путем, покрупнее, – он вел в Боне. Урожай с южного склона холма оставался у семьи Жодо, с северного склона – шел на продажу в шато Вюйи. Вино Кло-Жодо вкус имело замечательный, отличный от вина из шато.
Собран взбирался на холм к пяти вишневым деревьям; под рубашкой билась о ребра вторая бутылка вина. На вершине он глянул себе под ноги – луна висела за спиной, высоко над крышей дома, и тень юноши убегала далеко вперед.
В прошлое воскресенье Собран с родителями навещал тетушку Аньес. Юноша покинул дом раньше родных и отправился к задней двери, на кухню, где и нашел Селесту.
Девушка с решетом склонилась над бадьей – повар в это время сливал на марлю скисшее молоко. Они готовили творог. Селеста собрала края марли и стала скручивать сверток с творогом, так чтобы стекли остатки жидкости. Увидев Собрана, Селеста подошла к нему, не прекращая работы, роняя капли на пол и себе на фартук.
– Найди себе жену, – сказала она, яростно сверкая глазами: и без того темные радужки, казалось, потемнели еще больше, вытеснив собою белки.
Страсть Собрана бежала, но не рассеялась. Ему нужно было прощение и сострадание – прощение и сострадание Селесты.
Не допив вино из второй бутылки, Собран швырнул полупустой сосуд прочь, и тот покатился вниз по склону, расталкивая опавшие и покрытые белесой плесенью ягоды вишни. Воздух благоухал, и к запаху созревающих вишен примешивался удивительно сильный аромат свежей холодной воды из далекого колодца. Луна светила так ярко, что различались даже краски пейзажа.
Чуть вдалеке на гребне Собран заприметил статую. Моргнув и покачиваясь, он недолго рассматривал ее – знакомую фигуру ангела, позолоченную, расписанную красками, покрытую глазурью. Подойдя поближе, юноша обмер – ангел внезапно встал и схватил его.
Собран ощущал, как к нему прижимается крепкое, теплое, мускулистое тело. Юношу обхватили крылья: самые обыкновенные кости и сухожилия под покровом из кожи и перьев. Ангел дышал ровно, от него веяло снегом. В великом ужасе Собран чувствовал странное спокойствие, хладнокровие, о котором как-то рассказывал священник-миссионер, попавший в пасть ко льву. Некоторое время длилась тишина, потом юноша заметил: луна поднялась еще выше, а его собственное сердцебиение вошло в такт с пульсом ангела.
Собран поднял взгляд. Красота и молодость ангела казались маской, поверх которой была надета другая – маска терпеливого любопытства. Ангел подождал, пока Собран наконец всмотрится в его лицо, и произнес:
– Ты уснул. – И тут же добавил: – Не упал в обморок, просто уснул.
Страх прошел. Ангела совершенно точно послали к Собрану, но не в утешение, а дать совет. Однако даже если он не сообщит ничего, само явление – объятия, такие теплые и живительные, бодрящие, словно морской бриз, – дорогого стоит.
– Я хочу сесть, – сказал Собран, и ангел поставил его на ноги, отпуская.
Юноша успел напоследок ощутить, какие мозолистые руки у ангела. А тот, словно опасаясь напугать человека, плавно выпрямил крылья – чуть темнее его белого лица – перед собой и сложил их. Потом сел так, что видны остались голова, шея и плечи.
Освободившись от объятий ангела, Собран будто бы вернулся в настоящий мир: услышал стрекот кузнечиков, лай собаки, доносящийся из дома Батиста Кальмана. Точно, лаяла любимая собака Батиста, верная Эме.
Собран поведал ангелу о своих любовных бедах – говорил коротко и сжато, словно за привилегию быть услышанным брали деньги. Юноша рассказал о любви, о запрете батюшки, о безумии отца Селесты, ни словом не обмолвившись о плотском желании.
Ангел задумчиво смотрел куда-то вниз по склону. Проследив за его взглядом, Собран заметил вторую бутылку вина, подобрал ее, стер песок со стенок и протянул ангелу. Тот легким прикосновением руки вынул пробку и приложился к горлышку. В свете луны Собран заметил на боку у ангела, под поднятой рукой, некий знак: не то игра света, не то шрам, не то татуировка, похожая на два переплетенных слова, одно из которых блеснуло подобно солнечному лучу сквозь поднявшуюся морскую волну.
– Молодое вино, – сказал ангел. – Прибереги эту бутылку, и, когда напиток созреет, мы с тобой вновь отведаем его.
Собран принял у ангела бутылку и сам приложился к горлышку – влажному и теплому. Вновь ощутил игру вкуса, подобную флирту, но никак не любви.
– Был ли отец Селесты безумцем? – спросил ангел.
Облизнув пальцы, Собран приложил их ко лбу и зашипел, как масло на сковородке.
– Лаял, – ответил юноша, – как собака.
– На луну или на людей, которых недолюбливал?
Моргнув, Собран рассмеялся, а вместе с ним и ангел. Рассмеялся он сухо, но естественно.
– На твоем месте я бы в этом разобрался, – заметил юноше ангел.
– Тут все дело в чистоте крови, – сказал Собран. – Есть множество историй об обманутых невестах и женихах, мужчинах и женщинах, благое семя которых загнивает в их собственных детях.
Юноша предложил ангелу вина. Тот поднял руку в знак отказа.
– Знаю, оно слишком молодое, – извинился Собран.
– Думаешь, я питаюсь исключительно тысячелетними яйцами?
Собран не понял, о чем речь, и ангел пояснил:
– В Китае, в провинции Сычуань, люди закапывают яйца в углях, а потом откапывают и едят. Скорлупа приобретает пепельный оттенок.
– Зарывают на тысячу лет? – рассмеялся ангел.
– По-твоему, человек способен прождать так долго или хотя бы вспомнить, куда он зарыл на тысячу лет что бы то ни было – питательное ли, ядовитое ли…
Юноша зарделся, решив, будто ангел намекает на таинство евхаристии, тысячелетнее благословение, которого губы Собрана не знали вот уже пятое воскресенье.
– Прости, – произнес Собран.
– За вино?
– Я не причащался пять недель подряд.
– О-о, – ровным голосом произнес ангел, встал на ноги и, обняв ствол одной из вишен, наклонил ее так, что листья кроны коснулись головы Собрана.
Юноша сорвал три вишенки на одном стебельке, и ангел мягко отпустил ствол дерева. Потом вновь присел рядом с человеком, сложив крылья.
Собран положил ягоды в рот и съел их, языком отделяя косточки от сочной мякоти. Ангел тем временем велел:
– Ты ведь не знаешь того, что на самом деле знает Селеста, не знаешь, о чем она думает. Пойди к ней и позволь высказаться: говори открыто и искренне, но и слушать не забывай. Если бы я переделил тебе все законы, по которым живу сам, этот бы я назвал первым.
Собран будто очнулся от незрелого, детского самосозерцания, от ощущения, словно бы ночь пришла, дабы напитать его одного, и ангел здесь – дабы утешить и дать руководство ему одному.
– Твой первый закон, – ответил юноша, – станет нашей первой заповедью.
– Каждый ангел любит Господа, одного-единственного. Он – наша путеводная звезда. Плывя по течению темных вод, мы ориентируемся на Него. Бог создал нас, но Он есть любовь, не закон.
Ангел вздохнул, словно бы собираясь что-то добавить, да так и замер, раскрыв рот. Поднялся ветер, зашевелил кроны вишен и верхние перья ангельских крыльев. Собран заметил перемену в глазах ангела и даже на секунду подумал, будто вот-вот в них блеснет зеленоватый огонек, какой можно видеть в глазах кошек.
Заливалась лаем собака Батиста, словно учуяла лису. Собран поначалу подумал о лисах, затем – о том, что Бог сейчас слушает его, что Его ухо направлено на холм.
Ангел вскочил, как солдат, готовый поприветствовать внезапно появившегося офицера. Новый порыв ветра пригнул деревья, и Собран вздрогнул.
– Через год, – сказал ангел, – в эту же ночь мы вместе будем пить за твою свадьбу.
Ветер закрутился в тугую воронку из листьев, песка и веток. Извиваясь подобно змее, она проглотила ангела, закружила его. Черные волосы облепили бледное лицо, а шелковистые перья – тело. Ангел вдруг расправил крылья, как некий парус, тут же наполнившийся ветром, и через мгновение был уже далеко, за целую лигу отсюда.
Ветер успокоился; веточки, листья и несколько перьев упали на северный склон холма.
Те перья Собран принес домой; два связал черной шерстяной нитью и подвесил к потолочной балке над изголовьем кровати, третье, восемнадцати дюймов длиной, приспособил для письма. И хотя оно толком не затачивалось, писать им получалось довольно неплохо. Сев за кухонный стол, окруженный домашними и в то же время соблюдая тайну (никто, кроме самого Собрана да его братца, в семье писать и читать не умел), Собран начал письмо Селесте: обмакнул перо в чернила, посмотрел, как они заполняют полость внутри пера, и начертал на листке бумаги обращение к любимой. Далее юноша писал о собственной грубости и – как следствие – их взаимном непонимании. Приостановился проверить, нет ли ошибок; прикусил перо, ощутив во рту привкус снега, и, чувствуя разлившуюся по губам нежность, снова обмакнул перо в чернильницу. В конце письма он молил Селесту о свидании.
1809
VIN DE COUCHER [3]3
Свадебное вино (фр.)
[Закрыть]
В полночь Собран лежал на гребне холма, поставив рядом с собой неоткупоренную бутылку вина. Высокая облачность протянулась по всему небосводу, словно тонкий покров, сквозь который просвечивала полная луна в ореоле – то розоватом, то цвета голубой стали, то бронзовом. Глядя на такую луну, мать Собрана неизменно крестилась, но для самого юноши это было просто-напросто зрелище.
Он был счастлив, расслаблен; ночной воздух свободно проникал под расстегнутую рубашку, ласкал кожу. Чувство пресыщения наполняло Собрана: сегодня он лег рано, занялся любовью с женой, после омылся и отправился на холм – негоже представать перед ангелом покрытым любовными соками, что твоя сдобная булочка яичным белком.
Раздался треск, будто заскрипели корабельные снасти, засвистело, и рядом с Собраном, тяжело дыша, приземлился ангел. Юноша сел, и оба они улыбнулись друг другу. Волосы ангела схватил мороз, по крыльям стекал подтаявший лед. Смеясь, ангел пояснил, что летел очень высоко, а затем передал Собрану квадратную бутылку темного стекла.
– «Ксинистери», вино с Кипра, – сказал он. – Выпьешь с супругой. Уверен, ты женился.
Собран развернул два бокала, принесенных с собой, и поставил их на землю. Распечатав бутылку, разлили вино.
– Это наше свадебное вино, подарок из шато, в котором покупают наше же «Жодо» в качестве столового вина. Оно получается из винограда с южного склона. Для себя мы делаем вино из того же винограда «пино-нуар», и на этом склоне он созревает лучше, но погреба в шато крупнее и старше.
Собран протянул бокал с вином ангелу. В лунном свете напиток сделался полупрозрачным, лишившись цвета; на поверхность его будто положили белый сверкающий диск.
Приняв бокал, ангел предложил тост: «За тебя, Собран», а не «Да благословит тебя Господь».
Собран открылся, что совет ангела помог ему притупить в себе боль от любви к Селесте.
– Разговор с тобою был как противоядие, ты научил меня вере, терпению и стойкости.
Юноша чуть было не сказал «воздержание», но то была часть мыслей, которую он скрыл – скромно, как укрывает женщина платком голову, входя в церковь. К тому же все обстояло не совсем так: именно невоздержанность Собрана решила исход дела. Как-то поздним летом, в первый дождь, они с Селестой возвращались от сестры Собрана; он отвел ее всего на несколько ярдов с тропинки, прижал к развилистому деревцу и, задрав юбки, проник в святая святых. Потом у Селесты случилась задержка, и они поженились.
– Выпьем же и за мою дочь, Сабину, за свадьбу и за крестины, – произнес Собран и покраснел. – Да, быстро я…
– Остановишься на этом?
– Нет, в следующем году думаем завести мальчика.
Некоторое время они молчали, затем Собран стал рассказывать о Кло-Жодо, своей будущей доле отцовских виноградников, о том, как он присматривает за виноградниками своего друга Батиста Кальмана, пока тот служит в армии.
– Если б не виноградники Батиста, Селеста не отпустила бы меня сегодня ночью. Кло-Кальман пребывают в довольно-таки плачевном состоянии, и спать из-за них мне почти не удается. – Юноша обернулся и отыскал взглядом среднее окно на верхнем этаже дома. – Как только уверюсь, что Селеста крепко спит, то принесу лампу.
– Ты хочешь сказать, на следующий год? – улыбнулся ангел.
Собран покраснел до самых корней волос, его бросило в пот. Сглотнув, юноша спросил:
– А ты придешь?
– Да.
– Я читал письма Батиста и решил, что… тоже должен последовать за императором.
– Значит, быть здесь через год ты не обещаешь. Но я обещать должен.
– Наступает время больших перемен, – попытался объяснить Собран, в то же время не понимая, как объяснить важность преходящих вещей неземному созданию. И потому добавил: – Больших перемен для всей Франции.
– Для всей Франции? Странно для бургундца думать обо всей Франции.
– Ладно, так и быть. Я буду здесь, – пообещал Собран.
– Приходи сюда в ту же ночь весь остаток жизни. Обещаешь? Или это для тебя неприемлемо?
Слова ангела польстили юноше, но он-то был земной тварью.
– Что, если в это время я окажусь в другой стране? До конца жизни всякое может случиться.
Ангел пожал плечами.
– Кое в чем ты уже поклялся…
Ангел, будто хитрый священник, напомнил о принесенных свадебных клятвах: любить до конца жизни, хранить верность в богатстве и бедности, в болезни и здравии… Но все казалось легче, нежели в одну и ту же ночь каждый год приходить на это место.
– Нарушить данную тебе клятву означает навлечь на себя неудачу?
– Я же не больную свинью тебе продаю, Собран.
– Если я позволяю себе торговаться, словно крестьянин на рынке, – оскорбился юноша, – то это потому, что я и есть крестьянин.
Ангел погрузился в мысли, прикусив, словно девушка, кончик локона. Слышно было, как волосы хрустят у него на зубах. Потом он выплюнул их и произнес:
– Об удаче мне неизвестно ничего. Я не обещаю тебе наград или же кары. Потому не обещай – просто приходи.
Собран сказал, что придет. Он забыл об осторожности, об учтивости – слова ангела его тронули.
Ангел протянул руку с бокалом, и юноша наполнил его посуду по новой.
– Расскажи мне о Селесте, Сабине, Леоне, твоем брате, ушедшем к монахам, и о Батисте Кальмане, а еще – что ты думаешь об императоре.
1810
VIGNERON [4]4
Виноградарь, работающий на себя или на хозяина (фр.).
[Закрыть]
Собран обращался к ангелу со своим недовольством, что приносило в разговор некую изюминку, новый вкус – словно щепотка соли, брошенная в еду, которую предстоит съесть вне дома, в поле, где почти закончена жатва. Ангелу же удавалось решить или смягчить разные беды: ссоры с отцом, с братом Леоном, дурное настроение Селесты или неурожай. Собран ощущал в себе доброту и благодать заботы о будущем, ведь он воистину думал о будущем, прося совета у ангела.
До того у Собрана имелся лишь один друг, с которым можно было бы разделить бутылку вина, а потому неопытность в деле (или, напротив, предыдущий маленький опыт) несколько затрудняли общение с ангелом. Ни с одним другом Собран не общался так уважительно, подчеркнуто вежливо; ни с одним из друзей он не чувствовал во время беседы того удовлетворения и довольства, какие ощущал в присутствии ангела. Внимание ангела было приятно, но стоило самому юноше раскрыть рот, как он напоминал себе отца, когда тот обращался к графу де Вальде: о чем бы граф ни заговорил, отец, словно флюгер, послушный ветру, подхватывал тему, говоря так, как было бы угодно господину. Ту же внимательность Собран заметил и в своей речи, за что огорчался на ангела.
Собран проснулся от того, что Селеста потрясла его за плечо. Под дверью спальни он заметил мерцающую полоску света от лампы.
– Твой отец пришел, – сказала жена. – Он уже стучался.
Малютка Сабина перевернулась во сне; ее крохотная ножка вылезла из-под одеяльца и стукнулась о прутья колыбели. Собран поднялся с кровати, в темноте дотронулся до дочери – да, он все верно услышал – и подоткнул одеяльце. Стал одеваться.
Снаружи, на улице, била копытом лошадь, позвякивала упряжь.
Надев шерстяные носки и набросив на плечи шаль, Селеста сказала, что пойдет нарежет хлеба и сыра.
Внизу у очага на соломенном тюфяке сидел Леон и потирал остриженную на монашеский манер голову. Саму службу брат Собрана оставил, совершив некую непотребность, услышав о которой мать возмутилась, а отец рассмеялся (не над священниками, нет, но над самим Леоном и своей супругой, над их унижением). Вернувшись домой, Леон несколько месяцев спал на чердаке, под самой крышей, пока погода не сменилась. Когда-то они с братом делили комнату, в которой теперь спали Собран с Селестой, а их старшая сестра Софи занимала заднюю комнату, куда теперь складывали бутылки с вином. В год, когда Софи вышла замуж, Леон поступил в семинарию. В то время он был любознательным мальчиком, прилежно учился и время от времени проверял себя, отказываясь от мирского: по полгода не ел яблок (особенно в те месяцы, когда они наливались соком), хотя очень любил их, не солил еды, не укрывал шарфом головы в студеную пору.
Собран считал братца дураком и обращался с ним соответственно. Леон всегда был рад выполнить поручения отца, не роптал даже в минуты, когда отец был особенно недоволен и ворчал. До свадьбы Собрана Леона посылали на грязную, пропахшую псиной кухню к Батисту Кальману, чтобы доставить домой Собрана, упившегося бренди с другом; или в маленький домик на дороге в Алуз, у дверей которого всегда стояла герань в красном горшке, а у камина – сложенные поленья. В том домике жила молодая вдова Руло, носившая черное и вплетавшая в волосы разноцветные ленточки. Как-то раз Леон даже застал брата у очага полуголого, умывающегося, в то время как через щель в шторах над кроватью вдовы за самим Леоном следил и лыбился Батист Кальман. В комнате пахло бренди, мылом и потом. Одеваясь, Собран никуда не спешил и ничуть себя не стыдился. Однако по пути домой, стоило Леону заикнуться, будто бы отец их «не трудился над тем, чтобы построить дом, вырастить виноградники, сделать имя, наделив его честью и достоинством», Собран столкнул его в канаву и начал душить; сказал: отец не платил, а значит, никого не грабил. Более слабый Леон, задыхаясь, проговорил: «Если Кальман платит, то ты такая же шлюха, как и Анна Руло». Обозвав брата клещом, куском церковного дерьма, Собран потряс его еще немного, затем бросил и отправился дальше один.
Леон никогда не докладывал отцу о поведении брата, но не потому, что желал власти над Собраном, а лишь потому, что хотел поскорее забыть о его порочных деяниях, словно бы опасаясь заразиться греховностью.
На свадьбе Селеста спросила Собрана: «Отчего твой братец целовал меня как будто бы с жалостью?» Батист, одетый в форму канонира, подслушал это и подсказал: «Оттого что думает, будто пустить ветры – значит лишний раз доказать греховность мира», – и, вскинув брови, юный солдат поднял бокал за новобрачных.
Леон скатал тюфяк и приткнул его за дровяным ящиком, нагнулся, чтобы стянуть рубашку через голову. Заметив грязь на шее брата, Собран даже не поверил глазам, ведь Леон по природе своей чистюля.
Отец дожидался снаружи вместе с Кристофом Лизе, сестра которого, Женевьева, пропала. Он просил Жодо-старшего помочь поискать ее на том берегу реки.
Лизе на телеге, привязав позади единственную свою лошадь, и мужчины Жодо отправились к берегу и на пароме пересекли реку. Там отряд разделился: Жодо-старший вместе с Кристофом отправились вдоль реки на север, а Собран, Леон и Жюль, кузен Кристофа, – на юг. Жюль не знал, с кем Женевьева встречалась до исчезновения, во что была одета, зато он поведал о ее характере: солнечная, тихая, а значит, сама по себе пропасть, сбежать из дома она не могла.
Леон, оказывается, знал Женевьеву: детьми они впервые принимали причастие вместе; в одном классе учили катехизис у отца Леси.
– Нам тогда еще и десяти не было, – добавил Леон.
Собран помнил Женевьеву – она среди прочих девушек давила виноград в шато, потеряла головной платок прямо в бочке: все женщины Лизе славились роскошными белокурыми волосами, которые не в силах были укрыть или сдержать никакие платки, узлы, косы… Собран даже не помнил лиц дочерей Лизе, только волосы, волосы и затылки, подобные полным лунам, затмевающим лицо его друга. Как-то Батист сидел на ярме распряженной телеги перед ведром с водой; в одной руке он держал черпак, локтем другой упирался себе в бедро, поставив на кулак подбородок. Одним пальцем юноша оттягивал уголок рта, улыбаясь Собрану, и в этот момент появилась милая головка дочери Лизе, закрыв лицо парня, – девушка поцеловала Батиста.
Да, то была именно Женевьева.
Собран остановился оглядеть ивы по берегу реки – деревья гнулись под ветром. У самых ног, у каменистого берега, вода была тягучей, илистой, но под деревьями – глубокой. Жюль сказал, что из шато обещали послать людей на лодке – посмотреть у корней ив. Говорил он так, будто ищет не сестру, а ее труп. Будто знал: девушки уже нет в живых.
Они двинулись дальше. Низкое солнце освещало холмы; виноградники за рекой стояли почти голые. Земля позади них понемногу покрывалась зеленой травой, стебли которой восходили меж сухого укоса. Тучи побежали по небу; тень разлилась по земле не сразу, но когда солнце пропало, в воздухе принялись летать птицы с раздвоенными хвостами – вроде ласточек, – ловить насекомых.
Стало еще темнее. На галечном берегу, там, где река изгибалась, что-то белело. Жюль сорвался с места, Собран, чуть поколебавшись, двинулся следом. Остановились они у тела девушки с оголенными ногами и животом – вздутым и покрытым синяками. Кто-то задрал юбки девушке на голову; Жюль вернул их на место. Он всхлипывал, согнувшись пополам так, словно кто-то выпотрошил его и верхняя половина тела провалилась в пустую утробу.
С одной стороны в черепе девушки имелась вмятина: корка спекшейся крови покрывала лицо, а волосы до самых концов окрасились розовым. Предплечья раздроблены, челюсть искривлена так, словно девица хотела напугать младшего брата, но тут ее внезапно одернула мамаша.
Подоспел Леон, чуть прихрамывая, будто в ботинок ему попал камешек. Он снял куртку и набросил девушке на лицо, опустился рядом на колени и принялся молиться. Жюль в это время сел по другую сторону трупа, опустил голову между колен и, всхлипывая, принялся раскачиваться взад-вперед.
Собран сказал, что побежит в шато и там дадут залп из пушки, как и было условлено, – отзовут остальных людей с поиска.
Жара спала, хлынул дождь – его струи проходились по глади реки, словно прутья метлы. Собран остановился, упал на колени, а проблевавшись, вновь поднялся на ноги и рванул дальше.
Позже он, с покрывалом на плечах, стоял у очага в главном зале шато-в комнате с каменным полом, четырнадцатого века, пустовавшей с середины лета. Собран рассматривал разводы сажи на выбеленной задней стенке дымохода.
Тут же рядом группа мужчин в заляпанных грязью башмаках ждала остальных – тех, кто отправился за телом Женевьевы. Граф негромко разговаривал с отцом Собрана и плачущим Кристофом Лизе. Когда они вернулись, граф посмотрел на Собрана, Собран – на него: в это смуглое лицо и голубые, подернутые капиллярной сеточкой глаза.
– Как получилось, что вы нашли ее? – спросил граф.
– Просто искали там, где нам велели, – ответил Собран и добавил: – Глупый вопрос.
Отец отвесил Собрану подзатыльник и велел вести себя пристойно.
Молодой человек уставился в пол, слушая, как отец объясняется перед графом: мол, дети могли с этого берега бросить что-нибудь в реку в одном месте и найти затем на берегу с противоположной стороны.
– Ну да, конечно же, вам ли не знать течений реки, – отвечал граф.
– Дождь, – вставил Собран, – меняет реку.
Он поднял глаза и встретился с сердитым взглядом отца.
– Ты был знаком с Женевьевой Лизе? – спросил граф.
– Немного, – ответил Собран.
Он помнил, как она давила виноград в шато и как целовалась с Батистом Кальманом.
Граф выжидал.
– Батист сейчас в Тироле, – добавил парень и помолчал, глядя на старика и пытаясь таким образом донести до него, насколько глупые вопросы тот задает.
– Что было дальше, когда вы обнаружили тело?
– Жюль заплакал, Леон стал молиться, а я побежал за помощью. Нас было ровное число – каждому нашлось свое дело.
Граф обнял Собрана и кивком велел слуге принести графин с бренди, из которого сам же налил юноше щедрую порцию в бокал.
– Присядь, – велел старик Собрану, указав на кресло. – Я скажу принести тебе еды.
Краем уха Собран услышал, как граф тихо сообщил его отцу: «Кроме него, случившееся никого более не разгневало».
