Текст книги "Судьба - Дитя Неба (Симфония веков - 3)"

Автор книги: Элизабет Хэйдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 49 страниц)

Неудивительно, что на праздник зимнего солнцестояния в провинцию Наварн прибывали гости из далеких, теплых земель Ярима, самой восточной провинции Роланда, и Сорболда, расположившегося на юге, среди гор и пустынь.

Впрочем, на карнавал приезжали и лирины из Тириана, по крайней мере в прежние, более спокойные времена. Из-за зверских нападений не только на одиноких путников, но и на целые деревни, происходящих с пугающей регулярностью, на праздник в последние годы собиралось гораздо меньше народа – многие просто боялись покидать свои дома. Постепенно напряжение в окрестных провинциях росло, и теперь праздник не выходил за пределы Наварна.

В этом году гостей ожидалось не много, и, с точки зрения лорда Стивена, это было одновременно благословением и неприятностью. Он недавно завершил строительство длинной широкой стены, настоящего бастиона высотой в два человеческих роста, которая окружила его замок, большую часть близлежащей деревни, а также соседние фермы. Сооружение защитных укреплений занимало практически все его время в течение двух лет, но он считал, что должен обеспечить безопасность своих подданных и собственных детей.

Сейчас, стоя на балконе своей огромной библиотеки, Стивен разглядывал отвратительную каменную стену, которую сам же приказал возвести, и упорно сражался с негодованием, рвавшимся из глубины души. Еще недавно на редкость красивый пейзаж обезобразило неприветливое сооружение с башнями и парапетами, на живописных полях появился уродливый шрам, и вместо сияющего кристалликами снега бескрайнего горизонта возникла четкая, серая граница, окружающая его владения. Впрочем, приступая к строительству, он знал, каким будет результат. Но одно дело представлять себе что-то в уме, и совсем другое – увидеть наяву.

В этом году проводить зимний карнавал придется, учитывая новые обстоятельства жизни Роланда и его соседей, постоянно помня о насилии, о пожарах и кровопролитии, необъяснимых и непредсказуемых, буквально захлестнувших земли Роланда. От него пострадали не только поля лорда Стивена, но и он сам (погибли его юная жена и лучший друг Гвидион из Маносса), и бесчисленное множество подданных, а также его чувство уверенности в завтрашнем дне и мир в душе. Вот уже пять лет Стивен не знал, что такое спокойный сон.

Днем ему было легче: он много времени отдавал сыну и дочери, а также многочисленным делам по содержанию в порядке своих владений. Дети, единственная радость в его жизни, стали столь же необходимы для существования, как воздух или вода. С тех пор как умерла Лидия, из его жизни ушли счастье и свет.

По вечерам, уложив детей в постели и накрыв их теплыми стегаными одеялами, он дожидался, когда Мелли наконец уснет, и отвечал на вопросы Гвидиона о жизни и мужской чести. Стоило же ему выйти из детской, как у него портилось настроение, на Стивена накатывала страшная тоска, с которой он справлялся с большим трудом.

Но каждый вечер наступала минута, когда вопросы сына заканчивались и лорд Наварна слышал тихое, ровное дыхание своего сына, повзрослевшего еще на один день. Стивен любил момент, когда сон уносил Гвидиона в дальние страны, к приключениям, о которых его сын так мечтал. Потом Стивен неохотно поднимался, целовал сына в лоб, зная, что и этой радости скоро придет конец.

И всякий раз, возвращаясь в спальню, которую он делил с Лидией, где они занимались любовью, строили планы на будущее, радовались своему удивительному счастью, его сердце сжималось от боли. Джеральд Оуэн, его гофмейстер, после кровавой засады лиринов, отнявших у Лидии жизнь, осторожно предложил ему перебраться в другую комнату, но Стивен отказался, спокойно, но твердо. Откуда мог Оуэн знать, что он предложил? Его верный гофмейстер никогда не поймет, что Лидия продолжает жить в этой комнате – в шелковых шторах на окнах, покрывалах на кровати, в зеркале у туалетного столика, серебряной щетке для волос. Кроме воспоминаний и детей, у него больше ничего от нее не осталось. Ночи напролет Стивен лежал в постели и вслушивался в голоса призраков, а потом проваливался в тяжелый сон, не приносивший ему облегчения.

Дверь в библиотеку распахнулась, и лорд Стивен услышал детские голоса. Мелисанда, которой в первый день весны исполнилось шесть, подбежала к нему и, когда он к ней повернулся, обхватила руками его ногу. Он поднял ее на руки, и она, довольная, поцеловала его в щеку.

– Снег, папа, снег! – радостно смеялась она, и Стивен не смог удержаться от улыбки.

– Ты, похоже, в нем валялась, – сказал он, демонстративно поморщившись и стряхивая холодную белую пыль с жилетки.

Поставив дочь на пол, он обнял Гвидиона за плечи, а Мелли закивала с совершенно счастливым видом. Через несколько мгновений улыбка исчезла с ее хорошенького личика, и ей на смену пришло неодобрение.

– Фу, как некрасиво, – заявила она, показывая на стену, окружавшую замок и прилегающие земли.

– И будет еще уродливее, когда люди начнут строить дома внутри стены, проговорил Стивен, на мгновение прижав к себе Гвидиона. – Наслаждайтесь покоем, пока можете, дети: к следующему зимнему карнавалу здесь будет настоящий город.

– Но почему, отец? Почему люди оставят свои красивые земли и дома и переберутся за серую стену?

– Ради собственной безопасности, – серьезно ответил Гвидион. Он провел рукой по своему по-юношески острому подбородку жестом, столь характерным для его отца, когда тот о чем-то задумывался. – Они устремятся под защиту нашего замка.

– Будет совсем не так плохо, Мелли. – Стивен погладил девочку по золотистым волосам, улыбнувшись ее заблестевшим от удовольствия глазам. – У тебя появится много друзей, с которыми ты сможешь играть.

– Ура! – взвизгнула она и принялась кружиться по покрытому тонким снежным покрывалом балкону.

На пороге появилась гувернантка, и Стивен кивнул ей.

– Подожди несколько дней, солнышко. Начнется зимний карнавал, всюду появятся яркие флаги и вымпелы, их будет так много, что тебе покажется, будто на землю спустилась радуга. А теперь идите. Вас ждет Розелла.

Он еще раз сжал плечо Гвидиона и поцеловал дочь. Дети выбежали из комнаты, а он отвернулся от двери и снова принялся изучать серую стену.

4

Ярим-Паар, провинция Ярим. История Энтаденина

В отличие от столиц Бетани, Бет-Корбэра, Наварна и других провинций Роланда, столица Ярима построена не намерьенами, она намного древнее.

Ярим-Паар (второе слово означает "поселение" на языке коренного населения континента) был возведен посреди огромной пыльной долины, занимавшей почти всю центральную часть провинции; его обдували сухие ветры северных Зубов с востока, а с севера нередко налетали ледяные ураганы Хинтервольда. Дальше на запад, в сторону Кандерра и Бетани, почва становилась плодороднее, но, помимо этого небольшого района, всю остальную территорию провинции составляли высохшие земли с чахлым кустарником и красная глина, обожженная холодным солнцем.

Граничащие с Яримом провинции, расположенные к востоку от Зубов, поросли лесами и были плодородными, как будто горы, дотянувшись до самого неба, заставляли тучи, висящие возле их пиков, проливать на землю дождь. Морские ветры, обдувавшие континент с запада, приносили с собой влагу, и именно благодаря им поля и леса прибрежных районов Гвинвуда и Тириана, а также соседних с ними провинций могли похвастаться роскошным зеленым нарядом.

К тому времени когда ветер добирался до восточного Ярима, он уже не нес никакого облегчения страдающим от засухи землям; тучи успевали отдать всю накопленную влагу более любимым детям. В особенно засушливые годы Яриму не удавалось вырастить на своих полях ничего, что хотя бы отдаленно можно было назвать урожаем.

Когда-то приток реки Тарафель стекал с ледников замерзшей пустоши Хинтервольд, соединяясь с рекой, которую местные жители называли Эрим-Рас, или Кровавой, за грязно-бурую воду, богатую минералами, коими были богаты горы. Именно в месте слияния двух речушек и возникла деревня Ярим-Паар.

Жители континента считали эти земли бросовыми и неспособными ничего родить, но они ошибались. Король, чье имя давно кануло в Лету, остроумно назвал Ярим ночным горшком ледяного мира и восточных гор. Однако в его словах содержалась мудрость, о которой он сам не ведал.

Благодаря географическому положению в распоряжении Ярима оказались богатые месторождения полезных ископаемых и, что еще важнее, соли. Внешне непривлекательная земля и суровые восточные склоны гор таили огромные залежи марганца и железной руды и гигантский подземный соляной источник, расположенный чуть дальше на запад. И наконец, если этого недостаточно, чтобы считать земли Ярима благословенными, обдуваемые всеми ветрами степи были неисчерпаемым источником опалов самых разных цветов и оттенков, сияющих, точно куски замерзшей радуги. Один из поселков, где обитали добытчики опалов, назывался Збекаглу, что на языке коренных жителей означает "Конец радуги" или "Место, где небесные цвета касаются земли".

Итак, горы на востоке Ярима давали провинции в любых количествах марганец, железную руду и райзин, голубоватый металл, который очень ценили наины. Западные поля снабжали солью, пользовавшейся громадным спросом и соответственно приносившей немалые деньги; ее добывали из колодцев, вырытых в тех местах, где находились подземные источники соли и поташа, затем раскладывали на каменных плитах, чтобы испарилась вода. Степи одаривали драгоценными камнями.

Однако Ярим-Паар не имел ни залежей сколько-нибудь ценных полезных ископаемых, ни соляных источников, ни ферм с плодородной почвой. Он представлял собой голую пустыню с потрескавшейся красной глиной. Но именно нещадно палимая солнцем столица Ярим-Паар давала возможность всей провинции процветать, потому что она получила от Создателя дар, которого были лишены остальные районы Ярима, – воду.

Кроме рек Эрим-Рас и Тарафель, которые и сами по себе являлись богатством в этих сухих землях, в Ярим-Пааре находился Энтаденин, чудо, чье название позже переводилось как Вечный Источник. Впрочем, гораздо чаще его называли Фонтаном в Скалах или просто Чудом – природа не слишком баловала яримцев чудесами, и потому они наградили несколькими именами то единственное, которым обладали. Однако в переводе с языка коренного населения Энтаденин означает "Артерия".

Во времена, когда он получил свое название, Энтаденин был огромным гейзером, который вырывался из богатой минералами скалы в форме обелиска. В высоту обелиск превосходил двух взрослых мужчин, а его ширина у основания равнялась ширине телеги, запряженной двойкой быков; кверху он постепенно сужался.

Даже если бы он не нес в этих высохших и мучимых жаждой местах свой чудесный дар – воду, Энтаденин производил бы потрясающее впечатление. Сначала расплавившихся, а потом застывших минералов, из которых состоял обелиск, было не сосчитать, и они украсили поверхность камня множеством самых разных цветов – от ярко-алого до розового, темно-красного и аквамаринового, желтого и всех оттенков коричневого, который словно бросал вызов песчаной красной глине в его основании. Поверхность обелиска блестела на солнце, будто глазурь на марципане.

В отличие от горячих источников в самом центре мифического города Куримах Милани, древней столицы местной культуры, построенной на границе пустыни и однажды бесследно исчезнувшей в песках, вода Энтаденина была холодной и чистой, хотя и обладала весьма заметным привкусом. Легенда о Куримах Милани гласит, что горячие источники награждали тех, кому посчастливилось в них искупаться или из них напиться, особым даром целительства и другими волшебными способностями, благодаря, без сомнения, богатому содержанию в них самых разных минеральных солей. Жители Ярим-Паара не завидовали целебным источникам: холодная, дающая жизнь вода Энтаденина и без того казалась им волшебной.

Открытие чудесного гейзера в самом центре пустынных земель привело к строительству около него аванпоста, который позднее превратился в небольшой поселок, затем в деревню и в конце концов в город. Наличие воды позволило архитекторам продемонстрировать мастерство и выдумку. Город украшали огромные висячие сады, изящные фонтаны и музеи уличной скульптуры с тихими живописными прудами. Маленький серый лагерь превратился в великолепный пример возможностей архитектуры применительно к пустыне. На протяжении нескольких веков Энтаденин снабжал водой не только столицу, сверкавшую яркими красками, точно изысканный драгоценный камень, но и города поменьше, деревни, аванпосты и даже лагеря шахтеров.

Пока не иссяк, Энтаденин был до определенной степени связан с фазами луны. В новолуние Вечный Источник исторгал могучую струю, которая устремлялась к самому небу, а затем проливалась на измученную жаждой землю. Вырываясь из темных недр земли к свету и чистому воздуху, гейзер то оглушительно ревел, то радостно вскрикивал от переполнявшего его восторга.

Через день могучий поток постепенно превращался в многоводный фонтан. Легенды утверждают, будто в его настроении тоже происходили перемены – от яростного гнева к мирному созерцанию. И тогда жители Ярим-Паара, а за ними и соседних поселений спешили собрать воду в емкости самого разного размера от огромного бассейна, построенного у подножия обелиска, до маленьких сосудов, которые дети несли на голове. Водяную пыль, висевшую в воздухе и переливчатой радугой окружавшую главный поток, горожане использовали в качестве общественного душа.

После Недели Изобилия наступала Неделя Отдыха. Из исполненного радости жизни ливня Энтаденин превращался в спокойный, бурлящий источник. Говорят, что наиболее терпеливые люди, которые планировали все заранее и потому могли ждать до второй недели, выигрывали от своего долготерпения, потому что к этому времени вода очищалась от горечи минералов, копившейся во время ее сна, и становилась намного вкуснее.

На третью неделю, Неделю Утраты, Энтаденин превращался в тоненький ручеек. В это время собирать воду разрешалось только тяжелобольным или их родным. В отличие от первых двух недель люди подставляли свою посуду под небольшую журчащую струю с благоговением и даже подобострастием, и стоило это немало: жрицы, охранявшие Энтаденин, требовали за выдачу разрешения богатых подношений в виде продуктов или денег.

Наконец тоненький ручеек исчезал. Фонтан в Скалах высыхал, и на этой неделе, Неделе Сна, весь Ярим охватывал страх, граничащий с ужасом, – по крайней мере, так утверждают легенды. Хотя гейзер просыпался регулярно и дарил людям воду много веков, все боялись, что очередной раз станет последним. Яримцы ни секунды не сомневались, что солнце и луна будут вечно следовать по пути, начертанному для них Единым Богом, но постоянно опасались, что Энтаденин передумает и бросит своих детей на растерзание пыли и засухе, если вдруг на что-то обидится.

Следить за благополучием Вечного Источника было доверено племени шанойн, недавним кочевникам, которые, по слухам, являлись потомками жителей Куримах Милани. После герцога и Первосвященника – общего у Ярима и Кандерра – жрицы воды из клана шанойн имели самый высокий социальный статус в Яриме. Из-за месячного цикла гейзеру приписывалась женская природа, и поэтому только женщинам шанойн разрешалось чистить и поддерживать обелиск в порядке, они также следили за посещением горожанами Вечного Источника. Мужчины и дети этого племени мастерили цистерны и доставляли воду в дома высокопоставленных горожан. Возчик шанойн, который ежемесячно доставлял воду в дом герцога, занимал более высокое положение, чем гофмейстер двора.

Прошло несколько веков, и Эрим-Рас заразилась Кровавой лихорадкой, а приток Тарафеля высох. Однако Вечный Источник по-прежнему дарил землям воду – эликсир жизни – в течение двадцати дней лунного цикла. Впрочем, зеленые сады, выращенные в пустыне, окружавшей столицу, постепенно засохли, поскольку было решено отвести часть воды Источника в дальние города и деревни, а также к расположенным в отрогах гор поселкам шахтеров, добывающих полезные ископаемые и опалы. Ярим-Паар превратился в более здравомыслящий, спокойный город – так ослепительно прекрасная девушка становится привлекательной женщиной.

Это продолжалось месяц за месяцем, год за годом, век за веком, так долго, что невозможно сосчитать, но однажды Энтаденин заснул и больше не проснулся.

Сначала шанойны убеждали всех, что не стоит волноваться, поскольку Вечный Источник действовал не всегда безупречно, хотя никто не мог вспомнить, чтобы его пробуждение задерживалось больше чем на три дня. Однако когда прошел четвертый день, потом пятый, в Бетани к Первосвященнику Кандерр-Ярима отправили крылатого гонца с просьбой прибыть в Ярим-Паар в надежде, что священная мудрость, которой его наградил Создатель через посредство Патриарха, поможет выяснить причину молчания Энтаденина. И убедить его простить своих детей, если они, сами того не желая, чем-то его обидели.

Первосвященник мгновенно откликнулся на просьбу и прибыл в город на коне, выученном передвигаться в пустыне, в сопровождении всего восьми стражников. К тому моменту, когда он появился, Источник молчал уже десять дней и во всех городах и поселениях Ярима царила настоящая паника, поскольку благополучие и сама жизнь зависели от воды Энтаденина. Вскоре паника охватила и другие провинции Роланда, поскольку многие герцоги Орландана имели владения и финансовый интерес в Яриме.

Когда Первосвященник не смог вернуть к жизни Вечный Источник, обратившись с молитвой к Патриарху, многие начали отказываться от религиозных постулатов Сепульварты, отвергли Единого Бога, которому поклонялись столетиями, и вернулись к своим языческим богам, коих чтили до появления намерьенов.

Жители Ярима начали приносить жертвы, публичные и тайные, самые безобидные и кровавые, Богине Земли, Повелителю Моря, Богу Воды и прочим божествам, надеясь, что кто-нибудь из них услышит мольбы о помощи и снимет с них проклятье, сумеет отвести угрозу мучительной смерти от жажды. Однако и их призывы остались без ответа.

Вскоре по столице поползли слухи, что во всем виноваты шанойны: прислужницы Энтаденина рассердили Источник, и поэтому он оставил свой народ. Жрицы и весь клан бежали из Ярим-Паара глубокой ночью, когда горожане собирали хворост для костров, на которых собирались их сжечь. Однако даже после исчезновения шанойнов Энтаденин не проснулся, он по-прежнему отказывался открыть свое сердце тем, кто его любил.

Вскоре начались самые настоящие кровопролитные сражения у цистерн, в которых еще оставалась вода. Потом герцог жесткой рукой навел порядок, и Ярим-Паар погрузился в мрачное молчание, пытаясь понять, как он выживет без воды. Кое-кто принялся рыть колодцы, но с этой идеей быстро пришлось расстаться, – никто из жителей города не умел этого делать, поскольку обо всех их нуждах заботился Энтаденин. Кроме того, даже если бы они и знали, как справиться с высохшей глиной, их шансы обнаружить место, где в глубине земли имелась вода, были ничтожны – будто искать определенное зерно в мешке весом десять стонов. Да и вообще вода наверняка пряталась так глубоко, что им потребовалось бы вырыть настоящий туннель, чтобы до нее добраться.

И тут до герцога дошло, что, хотя шанойны, возможно, и обидели Энтаденин, их знания о воде были поистине неисчерпаемы. Он отправил свою армию в погоню за племенем и силой вернул их в столицу, где состоялся совет, в котором приняли участие жрицы, сам герцог, мировой судья Ярим-Паара, посланцы от разных шахтерских лагерей и официальные представители городов Ярима.

На совете герцог обещал вернуть шанойнам право называться свободными гражданами города и даровать им защиту армии, если они сумеют отыскать способ добыть воду из сухой глины и спасти города Ярима от засухи и смерти.

Шанойны постепенно вновь заняли высокое положение в обществе, поскольку им удалось обеспечить провинцию Ярим водой, правда не в таких количествах, как во времена процветания. И хотя они лишились Артерии, несущей жизнь из самого сердца земли, под поверхностью иссушенной беспощадным солнцем пустыни пролегало множество тоненьких вен, которые бывшие жрицы Энтаденина умели распознавать. В общем, Яриму удалось выжить. Вот только некогда великолепная столица Ярим-Паар увяла на жаре, она высохла и потрескалась под лучами горячего солнца.

Что же до Энтаденина, то обелиск так и стоит на прежнем месте и упрямо тянется к небу, но молчит. Огромный мраморный бассейн у его подножия давно разрушился. Палящая жара лишила его ярких красок и великолепия, и теперь по цвету он сравнялся с, окружавшей его со всех сторон красной глиной. Время от времени к нему, преодолев пустыню, приходят пилигримы, молча стоят, смотрят на останки Фонтана в Скалах, качают головами – либо испытывая боль потери, либо возмущаясь глупыми историями о его величии.

Однако на закате, когда на землю уже опускается ночь, можно увидеть едва различимое серебристое сияние тончайшей слюдяной пленки, навсегда оставшейся на теле скалы, указывающей людям путь к звездам.

– Насколько я понимаю, когда вы с Эши были в Яриме, он тебя сюда не приводил?

– Нет. А что?

Акмед посмотрел на высокий, устремившийся в небо обелиск.

– Думаю, этот гигантский фаллос только усилил бы его чувство собственной неполноценности. Должен сказать, что он совершенно прав.

Рапсодия, прятавшая лицо за вуалью, какие носили все женщины-пилигримы, улыбнулась, но промолчала. Она дождалась, когда три пожилые странницы точно в таких же, как и она, развевающихся белых одеяниях и обязательных вуалях, прикрывающих лицо, закончили молитву и отошли в сторону, и только тогда приблизилась к древнему камню.

Энтаденин был меньше и тоньше, чем она себе представляла, и казался каким-то хрупким. На самом деле они прошли мимо него два раза, потому что он стоял на центральной площади города, словно всеми забытая статуя, а мимо катили телеги, запряженные волами, стада скота обходили его так, словно его тут и не было. И только три женщины, единственные из спешащих по своим делам горожан, остановились, чтобы посмотреть на обелиск.

Минералы, когда-то сформировавшие обелиск, превратились в ничем не примечательный красный камень, изрезанный трещинами и выбоинами. Рапсодия подумала, что он отдаленно напоминает отрубленную руку без кисти, установленную на земле.

Она оглядела городскую площадь, на которой кипела жизнь, затем быстро отвернулась, увидев проезжающий мимо отряд солдат в рогатых шлемах. Когда стук копыт замер вдали, она взглянула на Акмеда. Он напряженно смотрел на юг.

– Как ты думаешь, что случилось с водой? Почему Энтаденин высох?

– Ты, кажется, перепутала меня с Мэнвин, – фыркнул он. – То, что мы оказались в одном с ней городе, еще ничего не значит.

– Ничего подобного, она ведет себя гораздо доброжелательнее.

Рапсодия вздрогнула, вспомнив отвратительный смех пророчицы, ее непонятные издевки над Эши и страшные предсказания:

"Я вижу противоестественного ребенка, рожденного в результате противоестественного акта. Рапсодия, тебе следует опасаться рождения ребенка: мать умрет, но ребенок будет жить".

Эши страшно разозлили слова его тетки. Когда он потребовал объяснений, Мэнвин произнесла загадочные слова:

"Гвидион, сын Ллаурона, твоя мать умерла, дав жизнь тебе, но мать твоих детей не умрет при их рождении".

Было что-то еще, но эти воспоминания ускользали от Рапсодии, словно кто-то стер их из ее памяти.

Она поморщилась и увидела, что Акмед на нее внимательно смотрит. Рапсодия тряхнула головой, чтобы прогнать неприятные мысли.

– Если бы я хотела спросить Пророчицу, что случилось с Источником, мне пришлось бы обратиться к Энвин, – сказала она. – Прошлое видит она. Но, думаю, я без этого переживу. Меня интересует только твое мнение. Какое оскорбление не смог снести Фонтан в Скалах?

Несмотря на вуаль, скрывавшую лицо Акмеда, Рапсодия поняла, что он улыбается. Он повернулся и посмотрел на Энтаденин.

– Оскорбление в виде минеральной пробки или смещения слоев внутри земли.

– Правда? И все?

– Все. По крайней мере, я так думаю. Ты заметила, Рапсодия, что, когда случается что-нибудь мистическое и очень хорошее, это считается даром Единого Бога, а если дар отнят в силу каких-нибудь ужасных или даже просто непонятных обстоятельств, виноват человек? Может быть, все, что происходит, плохое и хорошее, – лишь случайность?

– Может быть, – поспешно согласилась с ним Рапсодия. Вытащив блокнот, она начала его листать. – Ронвин сказала, что дитя демона нужно искать "в Ярим-Пааре, ниже Вечного Источника под названием Энтаденин", верно?

Акмед кивнул, по-прежнему глядя на высохший гейзер.

– Я чуть не умер, слушая, как ты заставляла эту безумную пророчицу называть имена, возраст и местонахождение ублюдков демона.

Рапсодия фыркнула.

– Я тебе сочувствую, но получить информацию у пророчицы, время от времени забывающей, кто ты такая, потому что она видит только Настоящее, очень непросто. Проходит одно короткое мгновение, Настоящее становится Прошлым, и она уже не помнит, что говорила и что сказала ты. Если ты думаешь, будто Ронвин была невыносима, радуйся, ведь тебе не довелось встретиться с Мэнвин. – Рапсодия наклонилась вперед и попыталась увидеть через крыши домов разрушающийся храм Оракула, но ей не удалось разглядеть даже минарет. – Площадь с Фонтаном в Скалах находится в самом центре города. Как ты думаешь, "ниже Источника" означает к югу от этого места?

Король фирболгов пожал плечами и попытался сосредоточиться. Биения сердец звучали едва слышно, их заглушал шум города, вой ветра, мечущегося в узких переулках, пронзительные голоса ругающихся женщин и рыночных торговцев, расхваливающих свои товары. И шелест вуалей, которые носили почти все жители, чтобы защитить лица от жалящего песка.

У него все еще болела грудь после потрясения, которое он испытал, когда второй сердечный ритм ворвался диссонансом в его собственный. Он понимал, что имела в виду Рапсодия, когда говорила об Именных песнях, отражающих сущность человека, о том, что она могла настроить свою музыкальную ноту на истинное имя человека или предмета. До определенной степени они оба обладали одинаковым уникальным даром чувствовать вибрации каждого живого существа. Он всегда знал, что становится уязвимым, когда соединяет свой собственный пульс с биением сердца жертвы. Интересно, а какая опасность грозит ей? Акмед по-прежнему слышал биение двух сердец, только нечетко. В жилах нужных им детей текло такое незначительное количество древней крови, что он вообще не должен был ничего различать. Одно из сердец звучало тише и не так ровно, как другое.

– Один из них – первый – находится на юго-восточной окраине города, еле слышно проговорил он. – Что же касается другого, он может быть где угодно.

Рапсодия дрожащей рукой поправила вуаль на лице.

– Звучит не слишком оптимистично.

– Извини.

– Не злись. Просто твоя способность чувствовать этих детей – наша единственная надежда их найти.

Акмед взял ее за локоть и повел в сторону затененной ниши в одном из узких переулков. Убедившись в том, что их никто не слышит, он прошептал ей на ухо:

– Мне давно следовало объяснить тебе. – Он говорил так тихо, что она едва различала его слова. – Ты не понимаешь, насколько это трудно. На Острове я мог легко обнаружить любое биение сердца, а потом выследить свою жертву. Это все равно как идешь через знакомый лес, в котором тебя поджидают опасности и разные неожиданности, но ты знаешь, где находишься и как справиться с любой проблемой. Попав в этот мир, я потерял свою способность, и если не считать тех немногих, кто родился на Серендаире, я никого не слышу. Я чувствую биение твоего сердца и сердца Грунтора и, может быть, еще нескольких намерьенов Первого Поколения – и все. – Он помолчал и продолжил чуть слышным шепотом: – Охотиться на ф'дора значительно труднее. Ты знаешь, я ни разу не совершал ритуала Порабощения. Это сочетание моего дара крови и врожденной способности дракиан, благодаря которой я, может быть, – повторю, может быть, – сумею одолеть демона, если мы получим его кровь у кого-нибудь из детей, чьи поиски вынудили нас покинуть Котелок. Всякий раз, когда ф'дор выбирался из своей разрушенной темницы под землей, он захватывал тело какого-нибудь достаточно слабого человека, например ребенка или хилого мужчины. Это обязательно, потому что он в состоянии подчинить себе только того, кто слабее его самого или хотя бы не сильнее, поскольку поначалу, находясь в новом мире, он немощен и очень плохо себя чувствует. Проливается кровь – достаточно всего одной капли, но без нее никак нельзя. Демону она необходима, чтобы связать себя с живым существом. Постепенно он обретает могущество, и его кровь смешивается с кровью каждого нового человека, в чье тело он проникает. Ф'дор, ставший в некотором роде отцом этих детей, пришел из старого мира. Вне всякого сомнения, на Серендаире он поменял много тел. И нам доподлинно известно, что здесь он побывал еще в нескольких.

Акмед замолчал, и они с Рапсодией дружно повернули головы, услышав веселый смех. Группка детей приняла их за влюбленную парочку, спрятавшуюся от посторонних глаз в темном переулке. Ребятишки несколько секунд бесцеремонно их рассматривали, а потом прыснули в разные стороны, испугавшись злобного взгляда, которым их одарил Акмед. Он нахмурился, а потом снова зашептал Рапсодии на ухо:

– Учитывая, что сейчас ф'дор очень могуществен, он наверняка хорошо замаскировал первую каплю взятой им крови, добавив к ней кровь сотен, вполне возможно, даже тысяч людей, в чьих телах побывал. Потом он создал Ракшаса. Смешал кровь хищных зверей с кровью человека. Ракшас оплодотворил женщин, которые родили детей, еще сильнее разбавив кровь демона. Ты должна понимать, что для меня знак крови ф'дора, текущей в жилах детей, представляет собой едва различимый след, словно легкий аромат духов, который мне довелось почувствовать всего один раз. Ты просишь меня отыскать этот запах в целом городе, где полно самых разных ароматов. И человека, который душился месяц назад.

– Ну, наверное, он с тех пор ни разу не мылся, – весело проговорила Рапсодия, и в ее изумрудных глазах появились искорки смеха. Впрочем, уже в следующую секунду она стала совершенно серьезной. – Извини, что взвалила на твои плечи такую ужасную тяжесть. Что будем делать?

Акмед вздохнул и снова выпрямился.

– Пойдем на юго-восток. А если не сможем найти нужного нам ребенка, будем искать дальше. Используем тех, кого нам удастся отыскать, даже если это будет младенец, который через девять недель родится в Тириане. Ты же знаешь точное место, время и день, когда он должен появиться на свет. Мне нужно совсем немного крови демона.