Текст книги "Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира"

Автор книги: Элис Шрёдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 89 страниц)

Пикантность ситуации заключалась в том, что партнерство купалось в море денег²¹⁴, а брокеры на Уолл-стрит с ума сходили от компаний с большими запасами наличности. На фондовом рынке появилось новое поколение людей, выросших после Второй мировой войны и не помнивших уроки Большого биржевого краха и Великой депрессии. Пока они активно толкали рынок вверх до прежде невиданных высот, Баффет принялся закрывать свою позицию по American Express, которая уже стоила на 15 миллионов долларов больше, чем изначально уплаченная сумма в 13 миллионов, и составляла почти две трети всех доходов партнерства. Однако он совершенно не хотел направлять эти деньги в Berkshire Hathaway.

Скорее, самая важная задача на этот год для него состояла в том, чтобы найти нечто новое, на что он мог бы опереться до того, как сложное положение Berkshire не станет невыносимым. Живя в Омахе, он давно положил глаз на компанию National Indemnity, головной офис которой располагался всего в нескольких кварталах от его офиса в Kiewit Plaza. Баффет впервые встретился с основателем компании Джеком Рингуол-том в начале 1950-х годов в зале заседаний брокерской фирмы Cruttenden and Company. Рингуолт был одним из самых толковых и предприимчивых людей в городе.

В какой-то момент Элис, тетушка Уоррена, попыталась вовлечь Рингуолта в Buffett Partnership¹¹. Позднее Рингуолт утверждал, что Баффет потребовал минимальной инвестиции в 50 000 долларов (хотя в то время обычный взнос участников был значительно ниже). «Если вы думаете, что я позволю какому-то юнцу управлять 50 000 долларов из моих денег, то вы еще глупее, чем я думаю», – ответил, по слухам, Рингуолт и отказался инвестировать.

Рингуолт считал себя экспертом в области инвестирования, а склонность Баффета к секретам отвратила от него многих людей¹². Тем не менее Баффет продолжал внимательно следить за деятельностью National Indemnity. Будучи настоящей машиной по получению знаний, он хотел знать о страховом бизнесе все, что только возможно. Он прочитал массу книг, взятых из городской библиотеки, и понял, в чем состояла стратегия Рингуолта, – он стремился страховать самых проблемных клиентов.

Рингуолт, по мнению Баффета, представлял собой странный тип игрока на страховом рынке. С одной стороны, он крайне редко и осторожно принимал на себя лишние риски и был скуповат в быту, а с другой – вел себя как агрессивный страховщик. Каждый вечер он обходил дозором свой офис и выключал свет во всех комнатах¹³. Вместе с тем он применял нереально высокие ставки для страхования всего необычного: жизни цирковых артистов, укротителей львов, а также частей тел звезд бурлеска¹⁴. Он любил повторять: «Нет такой вещи, как плохой риск, есть лишь неправильно рассчитанная сумма взноса». Один из его первых успехов был связан с необычной ситуацией. Банк попросил его дать гарантию, что некий бутлегер (считавшийся покойным) не вернется в Омаху. Это было связано с тем, что предполагаемая вдова бутлегера хотела снять деньги с его счета, не дожидаясь истечения семилетнего срока, указанного в законе.

Рингуолт предположил, что адвокат человека, подозреваемого в убийстве бутлегера, наверняка знает, жив тот или мертв. Адвокат помог своему клиенту избежать наказания, однако вдова жертвы (и ее банк) полагали, что он просто хорошо сделал свое дело при отсутствии достаточных улик. Разумеется, адвокат не мог сказать Рингуолту, сознался ли ему клиент в убийстве или нет. Рингуолт придумал схему, при которой адвокат рисковал своими деньгами в случае наступления гарантийного случая. Он предположил, что если есть хотя бы малейший шанс на то, что бутлегер еще дышит, адвокат не возьмет на себя риски. Разумеется, язык денег оказался предельно точен. Бутлегер не вернулся домой, и банк так и не заявил о наступлении гарантийного случая. Джек Рингуолт был предприимчивым человеком и прирожденным гандикапером.

Он расширил свой бизнес и начал страховать таксистов. Затем увлекся страхованием результатов азартной игры для радиошоу – он сам придумывал подсказки для участников, помещал эти подсказки в футляры от помады и прятал в укромные места. Подсказки для игроков, вышедшие из-под его пера, были настолько туманными, что главный приз в радиоигре так никогда никому не удалось выиграть. Достаточно быстро Рингуолт превратился в набирающего обороты, энергичного и самого удалого бизнесмена в Омахе. Его дочь дала ему колоритное прозвище Реактивный Джек (Jet Jack). Он лично управлял всеми инвестициями National Indemnity, покупая крошечные позиции в акциях сотен компаний, и записывал мелким почерком в своей бухгалтерской книге: «50 акций National Distillers, 2500 акций Shaver Food Marts...» Он хранил в старой спортивной сумке сотни сертификатов на акции различных компаний.

В начале 1960-х годов Баффет связался со своим другом Чарли Хайдером, который был членом правления National Indemnity, и поинтересовался у него, не хотел бы Рингуолт что-нибудь продать. Ответ Хайдера заинтриговал его.

«Каждый год в течение пятнадцати минут Джек изъявлял активное желание продать National Indemnity. Всегда возникало что-то, приводившее его в бешенство. Иногда он мог быть раздражен из-за наступления какого-то страхового случая или чего-то в этом роде. Поэтому мы с Чарли Хайдером внимательно обсудили, в каких ситуациях Джек может терять рассудок раз в год и всего на 15 минут. Я попросил его сразу же связаться со мной, как только он увидит, что Джек вошел в свое странное состояние».

Как-то раз пасмурным днем в феврале 1967 года Хайдер обедал с Рингуолтом, который внезапно сказал: «Мне не нравится эта погода». Постепенно разговор дошел до того, что Джек вновь захотел продать National Indemnity. Рингуолт сам убедил себя в том, что без компании ему будет значительно лучше, – отсчет 15-минутного интервала пошел. «Возможно, в городе есть кто-то, кто захочет купить компанию, – сказал Хайдер. – Я думаю об Уоррене Баффете». Рингуолт дал понять, что заинтересован этим предложением. Хайдер позвонил Баффету и сообщил ему, что Джек Рингуолт может продать компанию за определенную сумму. «Мог бы ты встретиться с ним в ближайшие дни?» – «А как насчет сегодняшнего вечера?» – немедленно ответил Баффет. На следующее утро Рингуолт уезжал во Флориду, однако Хайдер убедил его перед этим посетить Kiewit Plaza*. Баффет попросил Рингуолта объяснить, почему он не продал компанию раньше. Рингуолт ответил, что все предыдущие предложения поступали от каких-то мошенников. После этого он начал излагать условия продажи. Прежде всего он хотел, чтобы компания осталась в Омахе. Чувствуя, что благоприятные 15 минут вот-вот закончатся, Баффет согласился оставить компанию в городе.

Далее Рингуолт сказал, что не хочет увольнения никого из сотрудников. Баффет не возражал и против этого. Рингуолт сказал, что все предыдущие потенциальные покупатели назначали слишком низкую цену. «А сколько вы хотите?» – спросил Баффет. – «Пятьдесят долларов за акцию», – ответил Рингуолт. Это было на пятнадцать долларов больше, чем цена, которую Уоррен считал справедливой. «Я согласен», – сказал Баффет.

«И вот так мы успели заключить сделку в течение благоприятных 15 минут. Конечно, после заключения Джек пришел в себя и остался не очень доволен. Однако он был честным парнем и решил не отказываться от нашего соглашения. Тем не менее после того, как мы пожали друг другу руки, он сказал: “Я думаю, что вы захотите увидеть финансовую отчетность компании, заверенную аудитором”. Если бы я согласился с этим, то он бы сказал: “Очень жаль, потому что я не могу ее представить и мы не можем заключить сделку”. Поэтому я просто ответил ему: “Я даже и не думал смотреть на аудированную отчетность – хуже ее ничего быть не может”. Затем Джек сказал: “Думаю, что вы хотите, чтобы я продал вам и мои страховые агентства”». Для Баффета было бы естественным согласиться с этим предположением – эти агентства контролировали отношения с некоторыми из клиентов National Indemnity. «Я же ответил: “Джек, я не куплю эти агентства ни при каких обстоятельствах”. Если бы я согласился с тем, что хочу купить агентства от имени Berkshire, то он бы заявил: “Увы, Уоррен, я не могу этого сделать. Видимо, мы неправильно друг друга поняли”. И этот диалог с различными вариациями повторился три или четыре раза. Наконец Джек сдался и продал мне компанию, хотя мне кажется, что на самом деле он не очень хотел это делать». Этого хотел Баффет, потому что Berkshire Hathaway представлял собой ужасный бизнес, и Уоррен постепенно занимался его ликвидацией. Новая сделка давала ему шанс перевести активы в отличную компанию. Он знал, что Рингуолт может изменить свое решение во время отдыха во Флориде, поэтому решил избежать риска и максимально быстро завершить сделку. Оба участника изъявили желание, чтобы контракт между ними уместился на одной странице¹⁵. В предельно сжатые сроки Баффет подготовил документы и разместил средства для покупки компании

За эту сделку Berkshire заплатила Хайдеру 140 000 долларов комиссионных.

на депозите в U. S. National Bank²¹⁵. Когда Рингуолт через неделю вернулся из Флориды, Баффет устремился к нему со скоростью курьерского поезда и контрактом, на котором было достаточно лишь поставить подписи. Рингуолт пришел на встречу с десятиминутным опозданием. Впоследствии Баффет и Хайдер выдвинули предположение, что Рингуолт на своей машине мотался по кварталу с целью найти место для бесплатной парковки¹⁶. Рингуолт же всегда говорил, что его просто задержали дела. Не исключено, что в эти десять минут он в последний раз обдумывал, будет ли ему лучше без компании. Возможно, он ругал себя за то, что поддался искушению и позволил втянуть себя в разговоры о продаже National Indemnity.

Баффет, разумеется, отлично знал, что покупка будет в интересах партнерства. National Indemnity давала ему шанс совершить резкий рывок вверх. Вскоре после этих событий он написал статью под скучным названием «Размышления о требованиях к капиталу страховых компаний». Слово «капитал», то есть «деньги», заставляет нас многое понять о том, что думал Баффет при покупке National Indemnity, так как именно капитал представлял собой кровеносную систему его партнерства. Он вытягивал капитал из Berkshire, и ему было необходимо найти для денег новое применение. National Indemnity брала на себя большие риски и поэтому нуждалась в значительном капитале. «По всем общепринятым стандартам, – писал он, – National Indemnity требует капитала слишком активно. Именно доступность дополнительных ресурсов в Berkshire Hathaway позволяет нам следовать политике агрессивного использования нашего капитала, которая в долгосрочной перспективе приведет к повышению прибыльности National Indemnity... Berkshire Hathaway вполне могла бы разместить в National Indemnity дополнительный капитал в случае, если мы потерпим неудачу с андеррайтингом»²¹⁶. В сущности, Баффет создал достаточно новый тип бизнеса. Если бы National Indemnity зарабатывала деньги, он мог бы направить их на покупку акций и компаний, а не оставлять их зимовать в хранилище National Indemnity. А если бы лев съел-таки укротителя, то National Indemnity потребовались бы средства на выплату компенсации рыдающей семье дрессировщика. В этом случае деньги вернулись бы обратно в National Insurance из других направлений бизнеса.

Привязка страхового бизнеса к хаотичному текстильному бизнесу Berkshire Hathaway привела к возникновению гомеостаза капитала. В сущности, капитал мог подчиняться не командам со стороны внешней среды, а указаниям самого Баффета. Бизнес перестал напоминать ящерицу, впадающую в спячку при первых признаках похолодания и выползающую на теплый камень с первыми теплыми лучами солнца.

Самая главная задача состояла в правильной оценке рисков. Таким образом, Уоррену было нужно, чтобы Джек Рингуолт, которого он уговорил продать бизнес, находился где-то поблизости. Баффет щедро заплатил Рингуолту и прилагал усилия для завоевания его дружбы. Как и в случае с Беном Рознером и Associated Cotton Shops, он купил великолепный бизнес, находившийся под управлением способного менеджера.

Эти два бизнесмена часто играли в теннис в Калифорнии. Рингуолт, имевший сходные с баффетовскими привычки в одежде, мог появиться на корте в грязном старом свитере, связанном его дочерью. На спине свитера огромными буквами было вышито его прозвище – Реактивный Джек. Как-то раз, когда они с Баффетом обедали в ресторане «Веселый Роджер», к ним подошел маленький мальчик. «Могу ли я взять у вас автограф, Реактивный Джек?» – спросил он. Рингуолт раздулся от гордости. Мальчик подумал, что перед ним сидит знаменитость – астронавт или кинозвезда. Конечно, более взрослые люди не совершили бы подобной ошибки, но в глубине души этот человек чувствовал себя настоящим Реактивным Джеком.

И это было вполне справедливо. Это таилось где-то внутри него и совершенно не зависело от того, как он выглядел. И хотя Рингуолт продал свою компанию, он смог получить обратно некоторую часть своих денег. Часть средств, которые он получил от продажи National Indemnity, он сразу же пустил на покупку акций Berkshire Hathaway²¹⁷.

Глава 31. Будущее – на эшафоте

Омаха • 1967-1968 годы

Летом 1967 года по стране прокатилась мощная волна гражданского неповиновения, поджогов и грабежей, невиданная со времен Гражданской войны. После этого доктор Мартин Лютер Кинг произнес фразу: «Если волнения такого типа, что мы видели прошлым летом, продолжатся, то мы столкнемся с угрозой захвата власти правыми партиями фашистского толка!»¹ И хотя Кинг был опечален отсутствием прогресса в борьбе с сегрегацией, он отказался поддерживать насильственные формы сопротивления. Некоторые активисты полагали, что Студенческий координационный комитет по ненасильственным действиям и Конференция христианских лидеров Юга, возглавляемая доктором Кингом, должны дать более активный отпор уродливым действиям ку-клукс-клана.

Активисты движения за ненасильственное сопротивление считали, что семья Баффетов (многие из членов которой теперь обладали немалым влиянием в Омахе) находится в составе их неформальной сети. Рэкки Ньюман, жена Ника Ньюмана, лучшего друга Уоррена в Омахе, вместе со Сьюзи занималась лоббированием в YMCA и других организациях интересов бедняков, стремясь добиться от них выделения больших сумм на работу своих отделений. С помощью Центра объединенного методистского сообщества, находившегося под управлением их чернокожего друга Родни Вида²¹⁸, Сьюзи и Рэкки отправляли чернокожих детей в летние лагеря и организовывали межрасовые дискуссии между студентами местных учебных заведений². Вид начал часто бывать в доме Баффетов. Джон Хардинг, управлявший бэк-офиса Баффета, собрал тысячи подписей под петицией, требовавшей отказа от расовой дискриминации в вопросах жилья. Ник Ньюман содействовал более активному вовлечению в борьбу Уоррена – Баффет напрямую спонсировал деятельность нескольких групп борцов за гражданские права. Роль Уоррена заключалась скорее не в повседневной работе, а в переговорах. Вместе с Ньюманом и Хардингом он давал показания в законодательном собрании города Линкольна по вопросу дискриминации в вопросах жилья. Сьюзи, в свою очередь, купила несколько домов и передала их в аренду чернокожим жителям, желавшим попасть в прежде белые районы³.

Незадолго до этого Уоррен был представлен общим знакомым из Hochschild-Kohn Джо Розенфилду, управлявшему сетью супермаркетов Younkers в городе Де-Мойн неподалеку от Омахи. Розенфилд имел немало связей в местных и федеральных политических кругах и всецело разделял политические взгляды Баффетов. Также он являлся доверенным лицом колледжа Гриннелл – небольшого островка радикализма в штате Айова²¹⁹. Либерально настроенные студенты планировали заняться после окончания учебы социальными проектами разного рода, а сам колледж направлял значительные суммы на увеличение доли афроамериканцев среди своих студентов.

Через 80 с хвостиком лет, прошедших с даты основания (в 1846 году), Гриннелл почти дошел до коллапса, однако за последние 25 лет, в течение которых Розенфилд принимал активное участие в его судьбе, колледж смог собрать на продолжение своей деятельности почти 10 миллионов долларов^{220. Розенфилд обладал острым умом, однако его часто видели опечаленным из-за семейной трагедии – его единственный сын погиб в результате несчастного случая. Сьюзи Баффет смогла достаточно быстро установить с Розенфилдом особые отношения. С учетом многих других совместных интересов было очевидно, что Розенфилд хочет вовлечь Баффетов в работу колледжа, самого главного дела своей жизни.}

В октябре 1967 года колледж устроил трех дневное мероприятие с целью собрать средства для деятельности «гуманитарного колледжа в эпоху перемен». Для выступлений была приглашена плеяда ученых и представителей культуры 1960-х годов. В ней были и писатель Ральф Эллисон, чья книга «Невидимка» получила Национальную книжную премию; и антрополог Эшли Монтегю, поставивший под сомнение действенность существовавших концепций в отношении понятия расы; и философ, филолог Маршалл Маклюэн, популяризовавший идею «глобальной деревни», управляемой средствами медиа; и художник-авангардист Роберт Раушенберг; и Фред Френдли, бывший президент CBS News, и Джордж Чемпион, председатель правления Chase Manhattan Bank, говоривший об «устаревшей модели государства благосостояния». Однако главным спикером, которого ждали буквально все, был доктор Мартин Лютер Кинг – не так-то часто в Айову заезжали лауреаты Нобелевской премии мира. Розенфилд пригласил на собрание Баффетов – они оказались среди пяти тысяч гостей, толпившихся в зале Darby Gymnasium в ожидании утренней воскресной программы.

Кинг должен был прилететь на встречу вместе с президентом Морхауз-колледжа, которому надлежало представить собравшимся почетного гостя. Они опаздывали уже на несколько часов; солдаты, полиция и частные детективы находились во всеоружии с 10 часов утра, готовые к любым неожиданностям. По мере ожидания аудитория становилась все более голодной и все менее управляемой.

Наконец Кинг появился на подиуме в своем пасторском облачении. Для выступления он выбрал тему «Как остаться бодрствующим во время революции», и его звучный голос, читавший строки из стихотворения Джеймса Расселла Лоуэлла The Present Crisis (гимна движения за гражданские права), разносился по всему залу.

Truth forever on the scaffold, Wrong forever on the throne, —

Yet that scaffold sways the future, and, behind the dim unknown,

Standeth God within the shadow, keeping watch above his own*

Кинг говорил о смысле страдания. Вдохновленный идеями Ганди относительно ненасильственного сопротивления, он призывал вспомнить слова Нагорной проповеди:

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю⁵.

Сьюзи, до глубины души тронутая словами доктора Кинга, заметила, насколько сильное влияние эта речь оказала на ее мужа⁶. Баффет всегда внимательно относился к мощным и харизматичным ораторам. Теперь он во все глаза смотрел на стоявшего перед ним Кинга – образец морального мужества во плоти, человека, которого много раз избивали и сажали за решетку, заковывали в кандалы и приговаривали к каторжным работам; человека, которого били дубинками и угрожали ножом за его убеждения, человека, который создал целое движение и поддерживал его на протяжении десятилетия, невзирая на яростное сопротивление, жестокость и частые неудачи. Кинг говорил о власти ненасильственного сопротивления, «обезоруживающей противника. Она подвергает сомнению моральную основу его действий. Она ослабляет его прежние убеждения, в то же самое время призывая его совесть... Даже когда враг пытается вас убить, у вас есть внутреннее убеждение в том, что есть вещи, настолько ценные, дорогие и бесконечно важные, что за них стоит умереть. Если у человека нет ничего, за что он был бы готов умереть, он не приспособлен жить. Находя это главное, он обретает огромную силу»⁷.

Кинг был настоящим пророком, человеком, который видел, что зло можно победить через страдания. Он был способен пробудить ото сна множество людей, показав им все ужасы окружающего мира. Он призывал своих последователей разделить с ним это видение, подняться вместе с ним и вынести его на свет Божий. По его словам, христианство всегда считало, что перед тем, как водрузить на себя корону, необходимо достойно нести свой крест. Одна из мыслей, которую он часто повторял в своих речах, кольнула Баффета прямо в сердце и засела в его голове⁸. ²²⁰

«Законы нужны не для того, чтобы изменить сердца, – сказал Кинг, – а для того, чтобы ограничить бессердечных».

«Он выкрикнул эту фразу своим звучным голосом, а затем еще несколько раз повторил ее, говоря о тех или иных вещах», – вспоминал Баффет.

* ^{221 221}

Сьюзи часто говорила мужу, что жизнь не ограничивается сидением в комнате и зарабатыванием денег. Тем же октябрем 1967 года, пребывая в постоянных раздумьях о борьбе за гражданские права, он написал особенное письмо своим партнерам, из которого было видно, как сильно изменился ход его мыслей. Это письмо появилось на свет немного раньше ежегодного отчета о деятельности для партнеров и содержало лишь мысли о стратегии без упоминания результатов прошедшего года. Описав «гиперреактивное поведение рынка, для анализа которого аналитические техники применимы лишь в ограниченном объеме», он продолжил: «Мои собственные личные интересы диктуют мне менее навязчивый подход к инвестиционной деятельности по сравнению с временами, когда я был моложе и беднее. Я не всегда могу идти в ногу с нынешними условиями. Однако я убежден в одном. Я не откажусь от своего прежнего подхода, логика которого мне понятна (хотя порой мне бывает сложно ею воспользоваться), пусть даже это означает отказ от крупной и, очевидно, легкой прибыли. Я не буду использовать подход, которой не понимаю досконально, который не опробовал на практике и который в некоторых случаях может вести к значительным и постоянным потерям капитала».

Он рассказал и о других причинах этого «менее навязчивого подхода». По его словам, новую роль начали играть его личные цели: «Я бы хотел иметь экономическую цель, позволяющую заниматься важной неэкономической деятельностью... Возможно, я ограничу себя лишь теми вещами, которые считаю достаточно простыми, безопасными и приятными».

Затем Баффет написал фразу, шокировавшую его партнеров. Его цель на будущие годы отныне заключалась в том, чтобы переигрывать рынок не на 10%, а всего на 5% – или обеспечивать доходность не менее 9% (за основную цель принималась меньшая из этих двух цифр). Он сказал партнерам, что если те могут найти где-то более выгодные условия, то вполне вольны покинуть партнерство, и он не обвинит их за это.

Он знал, что его предложение достаточно рискованно. Некоторые из свежеиспеченных взаимных фондов уже показывали более высокие результаты, чем его партнерство, удваивая сумму изначальных инвестиций всего за год. В январе каждого года партнеры могли добавить в партнерство новые суммы или забрать из него свои вклады. Со всех сторон на рынке звучали прогнозы о безоблачной «инвестиционной погоде».

Однако период, когда он объявил о снижении планки, был выбран совершенно правильно. Итоговый показатель индекса Доу-Джонса в 1966 году оказался крайне низким²²¹. Некоторые из партнеров, обеспокоенные состоянием дел на рынке, советовали ему начать продажу акций. Он не обращал никакого внимания ни на советы, ни на поведение рынка. В итоге партнерство переиграло индекс Доу-Джонса на 36 пунктов – и это был лучший результат за десять лет его работы. «Если ты не можешь оставаться с кем-то на одном уровне, то попытайся его превзойти», – писал Баффет⁹. Так что он выбрал совсем неплохое время для того, чтобы дать партнерам шанс попытаться заработать больше в другом месте.

Один из побочных эффектов этой стратегии позволял Баффету проверить уровень доверия партнеров к нему. Они должны были принять свое решение, еще не зная реальных результатов завершившегося года – а по итогам 1967 года он собирался похвастаться вторым подряд годом с отличными результатами. Решение партнеров оставаться с ним было бы для него знаком доверия и готовности ставить более скромные цели. В любом случае возможность переигрывать рынок год за годом на 5% сулила неплохое состояние, пусть и по истечении длительного периода²²². Даже Бен Грэхем мог обыгрывать рынок всего на 2,5% в год. Пересмотренные Баффетом цели давали партнерам возможность получать неплохой результат – на 2% выше, чем доход по любой облигации. При должной последовательности год за годом (и при отсутствии значительных потерь) результат мог бы оказаться великолепным. Оставшиеся с Баффетом инвесторы, принимая на себя минимальный риск, могли обеспечить себе отличные результаты, и притом вполне безопасно. Несмотря на это, предложенное Баффетом снижение целей несколько озадачило партнеров с психологической точки зрения, и результаты не замедлили сказаться.

Впервые за всю историю партнерства участники не стали увеличивать свои доли, а, напротив, вывели из партнерства в январе 1968 года капитал на сумму 1,6 миллиона долларов. Тем не менее это была незначительная часть того, что они могли бы забрать. В сущности, из партнерства ушел всего лишь один доллар из каждых тридцати. А через несколько недель Баффет объявил о результатах партнерства за 1967 год: Buffet Partnership Ltd. показал рост в 36%. Рост индекса Доу-Джонса за этот год составил всего 19%. Таким образом, всего за два года каждый доллар, находившийся под присмотром Баффета, вырос более чем на 60 центов, при том что доллар, вложенный в индекс Доу, так и оставался на прежней отметке.

Уоррен пожелал всего хорошего покидавшим его партнерам, причем в его словах содержалась скрытая ирония: «Это решение имеет для них большой смысл. Большинство из них имеет и способности, и мотивацию к тому, чтобы получить более высокие результаты, чем наши. Я же освобождаю себя от обязанности добиваться результата, достижение которого в нынешних условиях может оказаться под вопросом»¹⁰.

«Финансовый гений – это растущий рынок», – как впоследствии сказал Кеннет Гэлбрейт²²³¹¹.

Теперь у Баффета появилось (по крайней мере теоретически) больше времени на личные интересы, о которых он говорил, и меньше напряжения на работе. После речи Кинга Розенфилду не составило особого труда превратить Баффета в доверенное лицо Гриннелла. Если принять во внимание всю нелюбовь Баффета к комитетам и собраниям, легко можно представить себе, насколько он был тронут встречей в колледже, а также насколько близкие отношения сложились у него с Розенфилдом.

Разумеется, прежде всего он направился в финансовый комитет, в котором встретил немало других доверенных лиц, обладавших крайне схожими взглядами. Председателем комитета был Боб Нойс, управлявший компанией под названием Fairchild Semiconductor, производителем электронных схем (то есть продукции, о которой Баффет знал крайне мало и которая его совершенно не интересовала). Нойс, бывший выпускник Гриннела, которого однажды временно отчислили за кражу свиньи (он хотел приготовить блюдо под названием «свинина по-гавайски с листьями таро», а обвинение в краже считалось крайне серьезным в штате, активно занимавшемся разведением свиней), обладал обаянием человека, отлично знавшего, что он делает и почему*. Однако при этом он «оставался обычным парнем. Он совершенно не казался ученым или что-то вроде этого», – вспоминает Баффет. Помимо прочего, Нойс просто-таки ненавидел любые иерархии и симпатизировал аутсайдерам, что вполне соответствовало духу Гриннелла.

Баффет испытывал непреодолимое желание сделать что-то важное в области гражданских прав – и чем быстрее, тем лучше. Он понимал, что мог бы помочь многим людям, «находясь за сценой» и используя свой разум и финансовую смекалку. Розенфилд начал понемногу представлять Баффета влиятельным лицам из Демократической партии. Баффет стал проводить много времени с Гарольдом Хьюзом, сенатором-демократом от Айовы, и Джином Гленном, кандидатом на пост в Сенате на очередных выборах.

А в марте 1968 года в Омаху приехал один из самых противоречивых людей в Америке – бывший губернатор штата Алабама Джордж Уоллес. Он выдвинул свою кандидатуру на пост президента США и посетил город в рамках своего предвыборного турне, пытаясь получить достаточное количество подписей выборщиков для того, чтобы попасть в избирательные списки Небраски в качестве кандидата от Американской независимой партии.

В зал, рассчитанный на 1400 человек, набилось почти 5000 зрителей, желавших своими глазами увидеть человека, в течение семи лет занимавшего пост губернатора под лозунгом «Сегрегация сегодня, сегрегация завтра, сегрегация навсегда»¹². Его сторонникам потребовалось всего восемь минут для того, чтобы собрать подписи, позволявшие его кандидатуре войти в списки для голосования в Небраске. Внезапно воздух в зале наполнился зловонным запахом химикатов. Едва Уоллес начал говорить, из аудитории в трибуну полетели палки, обрывки плакатов, бумажные стаканчики, камни¹³. Начали летать кресла, в воздухе замелькали дубинки, пролилась кровь. Полиция применила слезоточивый газ. Толпа, вырвавшаяся из зала на 16-ю стрит, начала вытаскивать из машин водителей и избивать их. Она забрасывала дома «коктейлями Молотова», по всему району вспыхнули пожары, тротуары были засыпаны разбитыми стеклами, а по магазинам вовсю шарили мародеры. Через несколько часов буря улеглась, и город начал понемногу возвращаться к порядку. Однако затем полицейский, находившийся не на дежурстве, убил 17-летнего мальчишку, заглянувшего в ломбард, ошибочно приняв его за мародера¹⁴.

В течение нескольких следующих дней старшеклассники не ходили на занятия в школы, а принялись бить стекла и устраивать пожары¹⁵. Еще через несколько дней полицейские и снайперы устроили несколько перестрелок и арестовали ряд людей, в том числе нескольких членов омахской ячейки «Черных пантер»¹⁶²²⁴.

Расовые беспорядки продолжались все лето, однако Сьюзи не переставала регулярно посещать негритянские районы. Она верила в свои отличные отношения с представителями чернокожего сообщества и пренебрегала возможной опасностью. Уоррен не всегда был в курсе того, чем в точности она занимается, но чувствовал, что порой она заходит слишком далеко, отдавая предпочтение интересам других людей перед личными. Собственный страх Уоррена перед насилием и властью банд уходил корнями в предыдущие поколения.