Текст книги "Дети Филонея"

Автор книги: Елена Жаринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Вы оглушили меня аргументами, – зевнул Малаганов. – Но я все равно не понимаю, зачем нужны эти модельки. Вот если бы вы могли предсказать, из какого Мифа возьмется заплатка для Реальности… Впрочем, того, что случилось, никто предсказать не мог.

– Да. Маятник, – потухшим голосом сказал Назар.

Оба замолчали. Только компьютеры гудели в унисон, да за окном захлебывались песней птицы.

Малаганов сочувствовал Назару. Он жалел всех молодых, не по своей воле попавших в Организацию. Молодые всегда бунтовали. Диктатура Организации казалась им дремучим архаизмом. Гибридом мафиозного клана и средневекового ордена. Молодые предпочитали общаться с нормальными людьми. Никто из молодых всерьез не верил в Сбой.

Но Сбой произошел – и все изменилось. Филонейцы жались друг к другу, как испуганные дети. А нормальные люди стали существами другого вида.

Вот и Назар теперь днюет и ночует на работе, забивая себе голову псевдоисторическими курьезами. А тут еще он нападает на парня… Малаганову захотелось искупить свою вину.

– А чем вы занимаетесь в другой жизни? – спросил он.

У Назара вытянулось лицо.

– Ну, меня же там нет, мне интересно, – подбодрил его Малаганов. – Да не смущайтесь, факт моего отсутствия в новой Реальности мало меня волнует.

Это была почти правда. Есть вещи, о которых нет сил думать постоянно. Иногда Малаганов проговаривал про себя как мантру: меня нет. Как не было моих родителей. И даже дальний предок, первый филонеец в роду, Авксентий Безобразов, в том файле никогда не рождался. Но это были лишь слова и никаких эмоций они не вызывали. И только иногда насквозь простреливала мысль: остановись сейчас Маятник, останься только новая Реальность – как и должно было случиться… Он, Малаганов, просто исчезнет, и никто, кроме филонейцев, не заметит его исчезновения.

– Не знаю, кто там чем занимается, – проворчал Назар, – а лично я пашу, как вол. Перетаскиваю в голове мегабайты информации. Иисусе! Если бы можно было перекинуть из Реальности в Реальность любой, хоть самый малюсенький носитель! Хоть дискету, хоть глиняную табличку! Но нет. Вся надежда – на слабый человеческий мозг.

Малаганов сочувственно поддакнул. Спасение информации – самая сложная задача при Сбое. В новой Реальности не окажется ни книг, ни компьютерных данных. Организация – это эксклюзив. Она появилась благодаря счастливому стечению обстоятельств в одном-единственном файле. И всякий раз после Сбоя филонейцам по памяти приходилось восстанавливать все, что они знали о себе.

Вот почему каждый филонеец с детства зубрит семейную хронику. А в масштабах всей Организации сведения хранят историки – такие, как Назар.

– Но Маятник, наверно, вам на руку, – подумал вслух Малаганов.

– Не то слово, – кивнул Назар. – нашим предкам и не снилось количество информации, которое приходится перетаскивать сейчас. Если все зараз, по памяти – половину бы растеряли. Говорят, после прошлого Сбоя так и произошло. А пока маятник качается, можно не суетиться. Сегодня здесь почитал – завтра там записал.

– И остается время для творчества, – усмехнулся Малаганов, косясь на экран.

Безумие там достигло апофеоза. Шла трансляция новостной программы. В тронном зале высокий, худощавый, рыжеусый мужчина в десантной форме с генеральскими погонами и императорским штандартом вручал государственную награду вертлявому победителю "Евровидения". Под сводами Зимнего дворца раздавалось "Боже, царя храни".

– Времени нет, – признался Назар. – Людей катастрофически не хватает. Следующий переход, вероятно, в среду? Буду переносить Сбой N17. Замещенная реальность – 104 года. В русской истории весь шестнадцатый век наперекосяк. Помните, был там эпизод, когда Иван III выбирал между наследниками – внуком Дмитрием и сыном Василием? Ну да ладно, потом как-нибудь расскажу. Голова и так трещит, как арбуз. Вы лучше расскажите, как дела у ваших попутчиков.

Вот оно, с некоторым даже облегчением подумал Малаганов. Наконец-то прозвучал вопрос, который волнует Назара с самого утра. Он следит за ним, как кошка за воробьем. Но – молчит. Ни разу не спросил, что это, мол, вы, Аркадий Евгеньевич, сегодня такой пришибленный? Совесть заела?

То, что Назар знает про четырех случайных "дельта" – ничего удивительного. Плохие новости распространяются быстро. Да и не он один, Малаганов, оказался таким "везучим". Всего по городу, по предварительным подсчетам, появилось около трехсот "случайных". Ну, теперь уже как минимум на тридцать меньше.

Однако Назар явно знает не только о событиях в "Галакте". Он знает и о запоздалой попытке Малаганова эти события предотвратить. Знает – и не спешит осуждать. Не спешит докладывать в Организацию. И смотрит пристально, словно гипнотизирует, словно хочет телепатически передать какую-то мысль.

Малаганов давно подозревал, что его молодой коллега связан с подпольем. Почему нет? Вся молодежь так или иначе находится в оппозиции. Но сейчас, глядя в ореховые глаза Назара, Малаганов подумал: а что, если это не просто подполье, а То Самое Подполье? Что, если перед ним один из создателей пресловутого Альтернативного Монитора?

С ума сойти… Малаганова охватил мальчишеский задор. Да за такую информацию Адольф бы душу дьяволу заложил! Адольф… Откуда-то выплыло бескровное лицо со щетинкой светлых усов – и с ним нехороший, тошнотворный холодок. Задор подобрал крылья, сжался в комочек. Что за опасные игры, очень похожие на провокацию? Неужели он, Малаганов, выглядит таким неблагонадежным? Почему Назар рискует, идя на откровенность?

Впрочем, кто сказал про откровенность? Назар продолжал телепатировать. Он хитровато улыбался, как бы поощряя дерзкие предположения Малаганова. Однако предположения – это только предположения, а вслух не было сказано ни одного крамольного слова. И Малаганов ответил на вопрос, балансируя между задором и страхом:

– Трое из них точно живы.

– Я рад, – серьезно кивнул Назар. – Что это за люди? Чем занимаются?

– Люди как люди, – подбирая слова, пожал плечами Малаганов. – Один – молодой человек, примерно ваш ровесник. Кажется, менеджер. Сейчас все менеджеры. При этом благородный идальго. В пределах разумного, конечно. Другая – милая дама. Учительница, этим все сказано.

– Какой предмет? – деловито уточнил Назар.

– История. А третья – юная дева. Просто шторм. Хорошая девчушка, на самом деле…

– Знаете, Аркадий Евгеньевич, – перебил его Назар, – я ведь не впустую затеял этот разговор. Если честно, то я уже наводил справки о ваших "случайных". И запала мне в сердце эта, как вы изволили выразиться, милая дама, историчка. Вы ведь знаете, какая в Организации проблема с историками. Никто из наших не хочет этим заниматься. Все с детства историей сыты по горло. Вы не дадите мне ее координаты?

Малаганов опешил.

– Понимаю, просьба странная, так у нас не принято… – Назар улыбнулся, на щеках его появились обаятельные ямочки. – Но мне показалось, вы бы хотели им помочь. А тут – отличный шанс. Если она окажется полезной, Организация запросто ее легализует.

– Да… Да… – пробормотал Малаганов, потом спохватился: – Да с чего вы взяли, что у меня есть ее координаты?

– Ну, она же с вами связывалась? Звонила? Полистайте журнал, наверняка найдете номер. Да не бойтесь вы! – серьезно добавил Назар. – Я никому не скажу. Мамой клянусь.

Здравый смысл Малаганова слабо сопротивлялся. В какую ловушку увлекает его этот вкрадчивый голос? Но аргументов для отказа не было, и вот уже рука сама собой потянулась за телефонной трубкой.

26 апреля, среда

– Дзинь! Дзинь! Дзинь!

По Литейному неторопливо проехал трамвай, разгоняя с путей обнаглевшие автомобили.

Солнце уютно поблескивало на зеркальном паркете. Благоухал крепко, по-домашнему заваренный чай, светился слезой ломтик лимона. А сколько надежности в деревянных подлокотниках, в мягкой кожаной спинке кресла! В хорошем, преданном лице помощника Кузнецова, когда он встает при появлении начальника в приемной…

Для Антона Андреевича Корягина все эти приятные мелочи давным-давно были в порядке вещей. Но с недавних пор в его сознании появился другой Корягин – жалкий обломок кораблекрушения, выброшенный на скалы. Ушедший в небытие и чудом возвращенный оттуда, подобно древнеегипетскому Осирису. И в качестве воскресшего мертвеца Корягин смаковал каждый пустяк. Только теперь он научился по-настоящему ценить свое зыбкое благополучие.

Как часто он, запершись на кухне от жены и детей, скрипел зубами и подливал себе паленой водки! Скрипи, не скрипи – ничего не вернешь. Был всем, а стал ничем. Вот только машина, дача, икра в столе заказов – это все ерунда. Пыль и прах. Он не просил, не выбивал, не клянчил. Раз дали – значит, заслужил, Родине виднее. Не об икре и не о голубом домике на берегу озера плакал Корягин пьяными, злыми слезами. О надежности. Которой нет больше ни в стране, ни в его задрипанной жизни. Как баба по покойнику, он выл по прошлому, глядя в мутное дно стакана.

И вот теперь, чудесным образом получив все назад, лаская ручки любимого кресла, Корягин хмурился. Его одолевали мысли, омрачавшие торжество.

Ведь вернулось все только наполовину. Стоит качнуться невидимому маятнику, как его жизнь обрывается жутким ощущением небытия. Мутными воспоминаниями о вчерашнем дне, которого на самом деле не было. Раз за разом Маятник, словно подпись под приговором, наискось перечеркивал его жизнь.

Адольф, ссылаясь на своих ученых, утверждает, что все дело в АМ. Если так… Если бы только найти ублюдков, обокравших его на полжизни…

Будет ли Маятник качаться вечно? Или однажды он остановится в одной из реальностей? И как тогда сделать, чтобы это была его Реальность?

Организация в России всегда существовала в недрах спецслужб. Организация заинтересована, чтобы на мониторе Вселенной осталась только та Реальность, где есть крепкое, хорошо структурированное государство, безотказная система контроля…

Для Корягина это был вопрос жизни и смерти.

– Антон Андреевич! – заглянул в дверь помощник. – К вам товарищ Шелест.

– Иваныч? Заходи! – барственно произнес Корягин. И сразу почувствовал неудобство – как всегда при общении с Шелестом.

Всем подчиненным Корягин говорил "ты". "Выканье" он считал белогвардейщиной. Само же величание непременно отражало некий неписаный табель о рангах. Например, карьеру Корягина можно было поделить на три основных этапа. Первый: Корягин! живо дуй на почту! Второй: Антон! Не в службу, а в дружбу, разберись с этой папкой. Вот выручил, родной! И наконец: Доброе утро, Антон Андреевич! Вам чай сразу подавать?

Таким образом, помощнику Кузнецову надлежало быть Кузнецовым. А майору Шелесту, господи прости, Адольфом. Но не мог Корягин выговорить это фашистское имя! Просто язык не поворачивался. И как только в голову могло прийти советским людям так обозвать сыночка! И как с таким имечком Шелест дослужился до майора госбезопасности? Бывают же чудеса на свете…

Корягин звал Шелеста нейтрально, но совершенно несубординационно – Иванычем.

– Ну что, Антон Андреич, отчет читали? Ругать будете? Помните: повинную голову меч не сечет, – Шелест скорбно вздохнул.

– Да, Иваныч, напортачил ты с этим "Галактом", – снисходительно проворчал Корягин.

– И не говорите. Журналисты такой шум подняли… Как будто у нас не каждый месяц что-нибудь рушится. Правда, этот шум нам даже на руку. Журналисты ведь что? Какую бы сказку ни сочинили, ФСБ в ней главный злодей. Дом взорвали – ФСБ. Губернатора убили – ФСБ. Будто больше некому, – Шелест недоуменно пожал плечами.

– Болтают много, – назидательно сказал Корягин.

– Пусть болтают. Чем больше болтают, тем меньше верят этой болтовне. Следственных фактов нет. Здание старое. Потолок там был – громче крикни, сам обвалится. Так что…

– Ну, а результативность? – настаивал Корягин.

– Сорок процентов, – усмехнулся Шелест. – Да дело не в количестве, я понимаю. Что теперь у этих шестидесяти процентов в головах делается? Если бы вы слышали, какую дурь я им плел…

– Да уж. Откуда ты выкопал этот синдром Бриловича?

Шелест смущенно потупился.

– Так у меня в той Реальности сосед по даче – Лёва Брилович. Алкоголик. Чертей гоняет.

– Дилетантизм это все, – горько заметил Корягин. – Разучились у вас там работать.

– Ну, не скажите! Читали в отчете, какие люди к нам присоединились? Какие деньги заплатили?

– Читал, читал… Слушай, Иваныч! Неужто никто не планирует Организацию надуть? Ведь все на честном слове, ни одной же бумажки… Договоры-то все остались там… Что, думаете, все заплатят?

– А куда им деваться? – удивился Адольф. – Видите ли, Антон Андреич, мы не работаем с идиотами. Наши клиенты неглупые люди и понимают, что Организация сумеет за себя постоять.

Корягин поёжился и отвел глаза. Холодный, почти насмешливый взгляд Шелеста был ему неприятен. И слово "клиенты" тоже. Было в нем что-то несоветское…

– Я вообще не пойму, как они не боятся на такое идти, – проворчал Корягин. – Ну ладно мы. Нам на роду написано. А добровольно? Ведь это же чистой воды рулетка. Можно выиграть, но можно и проиграть!

– Так ведь это все относительно, Антон Андреевич. Вот взять, к примеру, одного нового "дельту". Богат до безобразия, а счастья нет. У него единственный сын-подросток утонул – серфингом занимался на Канарах. Специалисты все проанализировали и пришли к выводу, что мальчик погиб по дикой случайности. А в таком случае Сбой – реальный шанс все исправить. С ним поговорили, он согласился на все условия. В результате – сын жив, вот летом планируют поход на байдарках…

– Держался бы лучше от воды подальше, – буркнул Корягин. Что такое серфинг, он не знал, спросить постеснялся, но парня все равно было жалко.

Шелест рассмеялся, его светлые усы ощетинились.

– И в самом деле! Я об этом и не подумал. Может, мальчишке все равно суждено утонуть, просто годом позже. Суть не в этом. И даже не в том, что за одну ночь наш клиент из олигарха превратился в директора типографии, а это, поверьте мне на слово, не одно и то же. Но теперь он вдовец. Год назад похоронил жену. И кто скажет, выиграл он или проиграл?

– Да-а, – задумался Корягин. – И что он, не предъявлял претензий?

– А вы, Антон Андреич, прочли бы на досуге текст договора… Там есть пункт, в котором черным по белому говорится, что Организация не несет ответственности за последствия Сбоя. Она просто предоставляет клиенту Наставника, обладающего Свойствами, и экранированное помещение, в котором клиент обязуется проводить каждую полночь. Так что никаких претензий…

– Что, совсем никаких? А Маятник? – спросил Корягин.

– Да, Маятник… – Шелест сник и даже посерел лицом. Корягин глянул на него исподлобья и пробормотал:

– Руки бы оторвать гадине, которая делает такие вещи.

– Оторвем. Обязательно оторвем, Антон Андреич, – заверил Шелест. – Но сперва пусть гадина этими руками все исправит. Маятник ведь надо остановить.

– Вот в этой самой Реальности! – кивнул Корягин.

– Ну, уж это, Антон Андреич, Организация будет решать, – холодно заметил Шелест. И Корягин как-то сразу понял, что хозяин он только в Большом доме, а в Организации человек новый, руководитель пока только формальный и должен прислушиваться…

– Да вы не беспокойтесь, Антон Андреевич, – устало сказал Шелест. – Я понимаю, как для вас это важно. К счастью, ваши интересы абсолютно совпадают с интересами Организации. Решение уже принято. Маятник надо остановить в этой Реальности, где мы сейчас. Для этого надо найти АМ. Кстати, как ваши успехи по поимке подпольных сетевиков?

– Действуем, Адольф Иванович… Лучшие люди, опытные профессионалы… – рапортовал Корягин, автоматически перевоплощаясь из начальника в подчиненного.

– Прекрасно, – кивнул Шелест. – У Организации на вас большие надежды. Видите ли, в той Реальности в Интернет ходит каждая собака, компьютером владеют трехлетние дети. Мы уверены, что в этой Реальности подпольщики скорее выдадут себя. Да и случайных "дельта" здесь отследить будет проще.

– Отследить нетрудно, – согласился Корягин. – У нас, – он подчеркнул это слово, намекая на превосходство этой системы госбезопасности над той, – все люди на учете, все на глазах. У нас, как известно, каждый день крыши не рушатся.

– Ну, это как раз по вашей части. Как вы поступаете с несчастными, которые никак не хотят гордиться общественным строем?

– Вы имеете в виду политических? – вполголоса уточнил Корягин.

– Фи, Антон Андреич. В нашей стране политических заключенных нет. Но есть больные люди – наркоманы, алкоголики, психи. Вы же курируете сумасшедшие дома, верно?

– Вы говорите о препарате А415? – совсем шепотом спросил Корягин, ненавидя себя за этот шепот и за это "вы". – Но его действие до конца не изучено. Еще ведутся эксперименты на крысах.

– Ну так все, кого поймаете, будут вам вместо крыс, – жестко сказал Адольф. – И если вдруг окажется, что после вашей терапии у них пропали Свойства, Организация будет вами очень довольна.

– Значит, А415?

– А415, – эхом отозвался Шелест. Не дожидаясь разрешения, он вышел из кабинета, миновал приемную и вскочившего Кузнецова. Прикрыв дверь, он небрежно похлопал ее, словно чье-то плечо, и тихо сказал:

– Действуй, Корягин.

Шампань. Весна 1344 года

С утра в старом доме графов де Гран-Монти стоял переполох. Хозяева собирались на званый обед в Ланском магистрате. С самого рассвета по лестницам стучали деревянные башмаки служанок, утюги извергали пар из влажных бархатных складок, падали на пол кружевные воротнички. Во дворе бряцали сбруей кони и нетерпеливо скрипели несмазанные каретные рессоры.

Но к полудню все стихло. Граф с графиней уехали. Усталая челядь расползлась досыпать по своим каморкам. И вот тогда в библиотеке тихо приоткрылась дверь.

Сутулый черноволосый мальчик уверенно подошел к одному из шкафов. Он пододвинул кресло – оно оглушительно проскрежетало по каменному полу – и залез с башмаками на сидение. Не достать! Мальчик нахмурился, потом развернул кресло спинкой к шкафу. осторожно встал на спинку. Покачнулся. Зато теперь он смог дотянуться до своей цели: за пыльным стеклом тускло золотился знакомый переплет.

Оп! Зажав книгу под мышкой, мальчик соскочил на пол. Под сводами библиотеки разнеслось эхо. Залаяли собаки. Цокая когтями, в библиотеку вбежал старый борзой пес. Он ткнулся влажным носом в руку мальчика, чтобы убедиться, что перед ним не вор, а хозяйский сын.

Вслед за собакой появился встревоженный слуга.

– Матерь божья! Месье Шарль! Только их светлости за порог, а вы уже тут как тут!

– Э… Дориан…

Мальчик смущенно переминался с ноги на ногу. Он был бы рад спрятать книгу, но было уже поздно.

– И опять вы, месье Шарль, похитили этот талмуд! – укоризненно сказал слуга.

– Дориан, ты же не скажешь отцу?

Мальчик говорил умоляющим тоном, но страха в голосе не было. Он знал, что слуга не выдаст своего любимца. Впрочем, Дориан попытался проявить твердость.

– Не скажу, сударь, если поставите книгу на место и пойдете гулять. Охота вам сидеть взаперти, когда весна на дворе!

– Дориан! – мальчик молитвенно прижал книгу к груди. – Два часа! И потом – клянусь святым Франциском! – я уйду гулять до самого обеда!

– Ну что с вами делать? – вздохнул Дориан. – Ладно. Только ступайте опять наверх, в мою комнату. А то не ровен час, Клодин увидит, или Адель. Они бабы языкастые. Ступайте, ступайте.

Мальчик благодарно кивнул и, проскользнув под мышкой у слуги, опрометью бросился по коридору. Поднявшись по черной лестнице, он юркнул в знакомую каморку и устроился с книгой у окна.

Да, на улице была весна! С Арденнских гор сошли снега. Река Уаза раскинулась в лазурном половодье. Еще дули холодные ветры, и овцы зябко сбивались в кучу, но песня жаворонка уже звенела над вереском, обещая жаркие дни.

Двенадцатилетнего Шарля д'Арбиньяка, графа де Гран-Монте, не волновали красоты природы. Его занимали сухие книжные страницы, поблекшие чернила и голоса давно ушедших людей…

Последняя запись принадлежала его деду.

"Я, Жильбер д'Арбиньяк, граф де Гран-Монти, услышал от своей матери Мари, урожденной де Куланж, доподлинный рассказ о Событии, произошедшем с ней в 1242 году. Со слов моей матери я знаю, что подобные События происходили с ее дедом Робером де Куланжем, а еще ранее – с основателем нашего рода Филиппом де Монсеем, известным как настоятель Михаил. Семейная хроника, утраченная вследствие События, восстановлена моей матерью по памяти. Эти сведения я обязуюсь в надлежащий срок передать своему первенцу. Пусть тот из нашей семьи, кому суждено пережить новое Событие, извлечет пользу из своего дара. Да поможет ему Господь и да убережет его от маловерия!"

Маловерие… Прочитав хронику от корки до корки, юный Шарль знал, что именно за маловерие его семья заплатила немалую цену. Он наизусть знал эту летопись разочарований, отчаяний и сожалений о несбывшемся. Он неотступно бредил Тайной Девяти мудрецов. История Детей Филонея, уходящая корнями в дремучую древность, потрясла его. Но особенно он любил перечитывать страницы хроники, на которых его прабабка Мари пересказывала честолюбивые планы Филиппа де Монсея.

Шарль восхищался своим предком. Он считал его настоящим французом – бесстрашным, веселым и беспринципным. Монсей сделал головокружительную карьеру, всего за одну ночь превратившись из грязного слуги в настоятеля Филонеева монастыря. Остаток жизни Монсей посвятил изучению этого таинственного События. Но Монсей не был ни ученым, ни философом. Его не интересовала метафизика. Он думал о прибыли, и в этом его гениальность выразилась ярче всего.

Филонейцы глупцы, думал он. Заботясь о будущем общины, они принимали к себе послушников безвозмездно. А ведь шанс "пересдать карты" – это товар, который должен дорого стоить! Мало ли на свете людей, готовых отдать состояние за новую жизнь? Разве сильные и богатые мира сего всегда довольны жизнью? Разве ими не движет любопытство? В конце концов, даже король не устоит, если намекнуть ему: "Ваше величество, в один прекрасный день ваша жизнь начнется заново. Но вы об этом не узнаете, если не приобретете по сходной цене некие Свойства…"

Филипп де Монсей стал филонейцем благодаря собственной ловкости. Свойства – это наследство, которое он передал своему сыну. Увы, воспользоваться этим наследством сможет только внук или даже правнук. Зато в их руках окажется настоящая золотая жила. Поэтому пусть не продешевят!

Так думал Филипп де Монсей. Дальнейшее от него не зависело, и он мог лишь уповать на смелость и ум своих потомков.

Николя, незаконный сын настоятеля и константинопольской гетеры, тоже был личностью замечательной. После рождения первенца он постригся в монахи, повинуясь воле отца и правилам Филонеева монастыря. Там он пробыл семнадцать лет. Но в 1097 году, когда в Константинополь вступили крестоносцы, тридцатисемилетний Николя выкинул номер. Он сорвал с себя рясу, надел латы и ушел воевать за Иерусалим под знаменами Гуго Шампанского.

Как известно, в том походе крест одержал победу над полумесяцем. За доблесть Николя был пожалован баронским титулом и небольшой деревенькой Жани в Шампани. Забрав семью, бывший монах вернулся на родину предков. Там на старости лет он выполнил обещание, данное отцу, и посвятил своего первенца в Тайну Девяти мудрецов.

Первенцем Николя была дочь по имени Жозефа. На тот момент – уже тридцатилетняя вдова Робера де Куланжа, принесшего ей титул графини де Гран-Монти. Легкомысленная красавица, Жозефа едва умела писать. В семейной хронике она оставила одну фразу: "Обязуюсь рассказать своему первому чаду о Тайне Девяти мудрецов".

Этот обет Жозефа выполнила из рук вон плохо. Забавы ради она рассказала своему сыну Роберу семейное предание, но при этом не скрывала, что не верит в подобную чепуху. Робер вырос законченным скептиком. Своему сыну Филиппу он не сказал ни слова: к чему дурить парню голову? Но в 1168 году произошло очередное Событие. Роберу к этому времени стукнуло семьдесят, а Филиппу – тридцать два. Семья де Куланж была небогата. Следуя плану де Монсея, они могли бы поправить свои дела. Старика от досады едва не хватил удар. А Филипп и вовсе пришел в ярость. Он не разговаривал с отцом до самой смерти последнего.

Итак, шанс был упущен. Нет, просто отложен! – решил Филипп де Куланж. Он поклялся, что заставит своих потомков поверить в Событие. Его сын Николя едва ли не с колыбели знал Тайну Девяти мудрецов.

Филипп осознал трагедию филонейцев. Она заключалась в скоротечности человеческой жизни… От События до События проходило около ста лет. То, во что верили очевидцы, для потомков становилось призрачной легендой. Страшно тонки были нити тайны, протянутой сквозь века…

Филипп придумал немудреный способ сократить число поколений между Событиями. Он установил правило, согласно которому мужчины из их семьи не имели права жениться раньше сорока лет, а женщины – выходить замуж раньше двадцати пяти.

И все же использовать Событие 1242 года не удалось. Его не ждали так рано – ведь минуло всего семьдесят четыре года. А Николя де Куланж слишком буквально выполнил волю отца. Он женился сорока семи лет от роду и умер через два месяца после рождения дочери Мари.

Тайна Девяти мудрецов могла сгинуть в могиле. Чтобы не допустить этого, Николя перед смертью открылся жене. Он положил ей на колени книгу, которой та раньше никогда не видела, – сшитые листы пергамента между двух дощечек, обтянутых черной кожей. На книге висел замок. Сняв с шеи ключ, Николя отдал его жене. Он взял с нее клятву, что она, во-первых, передаст ключ и книгу дочери. А во-вторых, сама никогда не откроет этот замок.

Неизвестно, как вдова де Куланж выполнила вторую часть клятвы. Но когда Мари исполнилось десять, мать вручила ей отцово наследство.

Юный Шарль д'Арбиньяк как никто понимал прабабку. Ей ничего не объяснили. Как и он теперь, она тоже осталась наедине с семейной хроникой. Но в записях ее деда Филиппа де Куланжа было столько страсти, что Мари поверила им безоговорочно. И наверно, сумела бы наконец оправдать надежды де Монсея. Но в 1242 году ей было всего пятнадцать лет. Все, что она смогла сделать, – это заново записать хронику, прилежно выученную наизусть. И замуж за д'Арбиньяка она вышла в двадцать девять лет. И сыну своему Жильберу хорошенько растолковала смысл События.

Как жаль, что дед Жильбер умер так рано! Шарль его даже не помнил. Дед бы все ему рассказал. Преданный сыном, он нашел бы поддержку у внука… Увы, отец Шарля не поверил ни одному слову Жильбера. Правда, семейную хронику он счел забавным чтивом и держал у себя в спальне – до тех пор, пока ее не увидел Шарль.

Мальчику строго-настрого запретили трогать книгу и задавать о ней вопросы. Ее спрятали в библиотеке. С тем же успехом можно было спрятать подранка от кровяной гончей! Шарль навсегда заболел Тайной, к которой едва прикоснулся. Очень скоро он отыскал книгу и читал ее, когда родители уезжали из дому. Снова и снова он восхищался гением Монсея и переживал разочарование вместе с несчастными Куланжами… Вот и сейчас он не заметил, как пролетело время. Верный Дориан заглянул в комнату:

– Господь с вами, месье Шарль! Вы все читаете? Вот-вот позвонят к обеду. Бегите скорей, ставьте на место эту проклятущую книгу.

– Иду, иду, – раздраженно отозвался мальчик. Проводив нетерпеливым взглядом слугу, он снова склонился над книгой.

– Пора прощаться, – шепнул он. Потом открыл первую страницу, где рукой Мари д'Арбиньяк было написано: "Я, Филипп де Монсей…"

– Я не подведу вас, сударь, – твердо сказал мальчик. – Можете быть уверены: моим потомкам не придется кусать себе локти.

Снова 26 апреля, среда

– С каждым днем возрастают темпы роста производительности труда ленинградских рабочих. Коллектив машиностроительного завода досрочно выполнил план первого квартала. А красильщицы и мотальщицы фабрики имени Желябова в который раз приняли на себя повышенные индивидуальные обязательства. И всюду пример рабочим коллективам подают коммунисты…

Влад вяло водил курсором по схеме, сверяясь с разложенными на столе образцами. Радиоточка бубнила о трудовых победах прямо над головой. Эта психотерапия внушала чувство стыда: вот видишь, и хлеборобы, и сталевары, и монтажники… Что говорить, даже красильщицы и мотальщицы не жалеют сил, вкалывая на благо страны. И только некоторые несознательные инженеры который час не могут найти ошибку в собственной схеме.

Чертеж генератора Тетеркина вернула ему со словами:

– Будем считать, Владлен Андреевич, что вы мне этого не показывали.

При этом она не преминула исключить его из списка на премиальные. Вот сволочь! Но даже на этой мысли сосредоточиться Влад не мог. Он смотрел на стриженый затылок Людочки и думал об Ульяне.

Надо же, как человека может изуродовать одежда! В его квартире, между постелью и ванной, в его черной рубашке Ульяна была красива. Тоненькая и гибкая, как девочка, с растрепанными русыми волосами.

И с лицом что-то случилось. Оно стало живым, словно внутри зажгли лампочку. Блестели из-под ресниц глаза. Щеки то розовели, то бледнели, и тогда на веки ложилась голубая тень.

В тот первый вечер он на руках отнес ее в спальню. Бабочка уже выпорхнула из кокона. Убогие шмотки остались в гостиной на ковре. Нагая, горячая, она прятала лицо у него на плече. И вдруг на кровати вся сжалась, дернула на себя одеяло.

Влад протянул к ней руки. Пробормотал какую-то пошлость, дескать, ты замерзла, родная, дай, я тебя согрею… А она вдруг оттолкнула его и прошипела с нешуточной злобой:

– Прекрати.

Влад обиделся. Что он, насильник что ли? Была бы честь предложена. Но пока он делал каменное лицо, Ульяна вдруг расплакалась, резко вскидывая плечи. Она свернулась эмбрионом и зарылась лицом в покрывало. На спине беззащитно выпятилась хребтинка.

Влад пошатнулся от нахлынувшей нежности. Он упал рядом и сгреб ее в охапку, не обращая внимания на слабые пинки в бок. Он ласково, но настойчиво развернул ее к себе. Он ловил сквозь всхлипы сбивчивые слова:

– Пусти! Ты просто из жалости… Я так не хочу…

– Дурочка, – прошептал он. – Глупая мышь. Причем здесь жалость? Ты хоть видела себя в зеркале?

И он заставил ее посмотреться в трюмо. Сначала она отвела глаза, а потом уставилась на свое отражение, приоткрыв рот. Она не узнала себя. Будто и в самом деле случилось какое-то чудесное превращение. Будто ведьмино варево придало волосам туманную прелесть, припухшим от плача губам цвет, коже прозрачную белизну, и так далее, и тому подобное – от чего у Влада до сих пор кружилась голова.

Постичь природу своего чувства Влад не мог. Он лишь недоумевал: как это его так не на шутку скрутило? Он знал, что влюблен, но понятия не имел, что теперь делать.

Они провели вместе три дня. Он встречал ее после работы и вез к себе. Но каждый вечер Ульяна собиралась домой. Она задумчиво встряхивала юбку и джемпер и смотрела на них, словно Золушка после бала на свои лохмотья. Влад молчал. С непонятной ему самому жестокостью он доставлял ей эти несколько минут мучений. Потом, не выдержав, шептал: