Текст книги "Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года)"

Автор книги: Елена Хаецкая

Соавторы: Александр Шакилов,Алекс Гарридо,Юлия Зонис,Елена Касьян,Линор Горалик,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова,Лея Любомирская,Марина Богданова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– То есть, если я вас правильно понимаю, господин бургомистр, сами вы в легенду не верите?

– Зачем так цинично, фройляйн Саша? – огорчается кругленький бургомистр. – Немножко верю, немножко не верю… Согласитесь, какие особенные беды могут у нас быть сейчас? Чума? Голод? Осада? А польза от показа оригинала, особенно если подготовить интересный текст, знаете, с изюминкой… Я понимаю, для вас в этом никаких особенных выгод нет, но если выставка приведет к изданию каталога, его, несомненно, будете писать вы. И любые статьи о Хансе Брабантском. Считайте, что вы – его биограф. Вы постараетесь? Магда?! Счет! Нет, ну нет, позвольте, конечно, я угощаю…

Саша идет по улице, мимо проезжает бургомистр, коротко салютует бибиканьем. Он и подвезти предлагал, но незачем. Мартенбург – городочек крохотный, пройтись по нему – одно удовольствие. Ошалело чирикают какие-то птички, в ящиках с землею происходит внутренняя жизнь, через пару месяцев из них будут торчать во все стороны и буйно клубиться разные цветы и прочие травки, а пока еще рано, пока зима только отступает. До дома фройляйн Марии Агнессы в общем-то рукой подать, в маленьких городках всё рядом, но Саша специально идет в обход, через старый рынок, мимо церкви. Городок все тот же, что и во времена Брабантца. Та же брусчатка на мостовой, те же узкие улочки – разве что здоровенные тарелки антенн на крышах да велосипеды прикованы к кольцам в стенах, где раньше привязывали лошадей. Некоторое время Саша думает – стоит ли купить пирожных или хотя бы букетик нарциссов для смягчения сурового сердца старой девы. Да ладно, успеется. Это чисто деловая встреча, как сказал бы господин бургомистр. Она сворачивает в переулок и минуту спустя уже стоит перед узким и высоким домом из серого камня. Выбитая на фасаде дата – «1465» – внушает почтение. Секунду Саша колеблется, а затем между кнопкой электрического звонка и медным дверным молотком выбирает молоток.

В дверном проеме, как в проломе стены, стоит высокая сухая старуха. Густые волосы цвета соли с перцем коротко пострижены и обрамляют суровое лицо, словно стальной шлем. В юности Агнесс Каулитц милашкой точно не называли, зато теперь – отличный мужской портрет кисти Гольбейна. Коротким кивком дева-хранительница приглашает гостью войти. «Виски… – думает Саша. – Надо было купить виски…» Старуха делает шаг в сторону, пропуская парламентера в свою твердыню, – Саша замечает на ногах хозяйки пушистые синие тапочки, и пафос момента падает градусов на пять.

«Je t'aime moi non…» – просыпается телефон. «Фляйшер», – высвечивается в окошечке. «Нужно поменять сигнал», – думает Саша рассеянно. В голове ее все еще грохочут копыта страшного красного коня.

– Алек… Саша? У нас маленький городок: теща сказала, что примерно час назад вы покинули госпожу Каулитц. Не хочу быть назойливым, но как там наши «Всадники»?

– Это, уважаемый герр бургомистр, не наши «Всадники», и даже не ее. Это Божьи всадники, я полагаю. Скачут. И прекрасны. Пожалуй, самая сильная работа вашего наемника Ханса.

– Ну так мы сможем показать их миру?

– Еще бы, герр бургомистр. Я отсняла буквально каждую подкову. И даже, пожалуй, каждый гвоздь. Осталось только снять саму старую фройляйн, но это я отложила до пятницы.

Пауза затягивается. Когда телефон оживает, Саша легко представляет лицо бургомистра и думает, что сейчас он – Де Вито в роли Человека-Пингвина – пучит глазки-бусинки и гнет рот злобной скобочкой. А вот у старой фройляйн прекрасная осанка – словно под старым кардиганом скрывается корсет. Впрочем, с тем же успехом корсет может оказаться кольчугой.

– Если я правильно понял, фрау Каулитц упрямится?

«Кабанчик наивный… Разве это упрямство? Упрямство можно переупрямить, а эту старуху разве что убить. Фройляйн-ландскнехт подготовилась к осаде задолго до того, как ты сел в кресло бургомистра, а сейчас затягивает пряжки на кирасе, заряжает аркебузу, кипятит смолу – и горе лезущим на стену».

– Герр Фляйшер, скажем так, пока жива хозяйка, даже речи не может быть о том, чтобы сдвинуть картину хоть на сантиметр. И если у вас нет денег на киллера для старой дамы, «Всадники» будут скакать по той стенке еще очень долго: Агнесс в отличной форме. А потом, я предполагаю, их будет блюсти ее племянник: тетя говорит, что он большой патриот и ревнитель городских традиций.

– Госпожа Эрхарт, – нервничает бургомистр, – мне кажется, я не давал вам повода для иронии.

– Послушайте, мудрейший герр Фляйшер, ну зачем рыть себе яму? Кому нужна картина, в волшебную силу которой даже бургомистр не верит? Вы же взрослый деловой человек. Я напишу к «Всадникам» интригующий текст, вы снимете с фрау Каулитц муниципальный налог и назначите небольшое жалованье, примерно как сотруднику филиала городского музея. По вторникам и четвергам она с удовольствием будет демонстрировать посетителям «Всадников», а вместе с ними отличную Марию Магдалину, портрет городской сумасшедшей и своего прапрапра… неважно, с супругой. Кстати, именно этот ее предок – заказчик и первый владелец картины, мы можем поднять историю семьи. Выдавайте ей на экскурсионные дни вашего Отто для солидности. Только купите ему нормальную пушку и слуховой аппарат. И алебарду для Агнесс. После того как мы покажем картину в Берлине, к вам повалят туристы.

На том конце трубки резкое потепление тона:

– А что вы с этого хотите иметь, моя дорогая?

– Как вы правы насчет «дорогая». Да ладно, сущие пустяки и попрошу. Только право первой ночи на все, что будет твориться после выставки вокруг вашего Брабантца.

– Слава богу, милая Саша… а то я уже испугался, что вы романтик. – Бургомистр напряженно смеется. – Но вы практичная девушка.

– О да, герр Фляйшер! Я страшно расчетлива… Приступаю к составлению текста. Сейчас же. Сию же минуту. И вам доброй ночи!

Положив трубку, Саша бесцельно ходит по комнате, смотрит в окно – вывеска бара напротив призывно светится. Она достает из чемодана полосатый свитер с высоким горлом и длинную юбку со смешным хвостом. Мартенбург, начало апреля, восемь вечера. Искусствовед Саша Эрхарт направляется в бар, и на этот раз одна.

В баре пусто, пахнет пивом и недавно сваренным кофе, на стойке возле бармена стоит полупустая чашка.

– Кофе, пожалуйста, – говорит Саша, – кофе, водки на три пальца и апельсинового сока в отдельном стакане.

Тщательно расправив хвост юбки, она усаживается, включает ноутбук и заходит в почту. Бармен бесшумно ставит у ее правой руки низкий стакан с водкой и высокий – с соком.

«Добрый вечер, герр Либерман, – набивает Саша, – добрые вести для нашего штруделя: одна большая изюмина и весьма крупный орех».

Историю статуи она копирует без исправлений, а над текстом «Всадников» страдает три четверти часа; сперва кончается водка, за ней сок, недопитый кофе безнадежно остывает. Саша перечитывает историю про себя и вслух, перетаскивает один из абзацев из середины в конец и нажимает на «Отправить».

В пятницу она приглашена на кофе к фройляйн Каулитц. Интересно, ее племянник хоть чуть-чуть похож на портрет предка?

Мария Станкевич
МАША, СМОТРИ, КАКАЯ РЫБА!

Маша и Маша совсем друг на друга не похожи.

Маша – большая, высокая, с закрученой вокруг головы косой, крупными и мягкими чертами лица и низким, спокойным голосом – слушать, слушать, не наслушаться. Нетороплива, плавна и, кажется, тепла. Снисходительна, царственна, ве-ли-ча-ва. Произнося ее имя, очень хочется прибавить к нему еще один слог «ма» – исключительно в знак почтения. Еще и поклониться при этом. Будьте здоровы, мамаша. С нашим искренним.

Маша – маленькая, худенькая, не то девочка, не то мальчик – хитрый взгляд из-под челки, вертится, нос остренький сует во все щели, трещит сорокой, голос ломкий, звонкий – долго не выдержишь. Через пять минут появляются странные желания: то ли конфету ей в рот сунуть, чтобы помолчала немного, то ли вовсе за дверь выставить. Но хорошенькая, никуда не денешься – куколка такая, француженка в беретке. Ставим ударение в имени на последний слог. Ou est ma chatte?.. А не заткнуться ли тебе, киска?!

У Маши муж и двое детей. Все трое без ума от жены и мамы. Еще куча родственников и друзей. Друзей родственников и родственников друзей. Заказчиков, соседей, деловых партнеров, попутчиков, наконец… Тоже все, натурально, без ума! А как же? Можно ль не любить, не восхищаться? Нельзя.

У Маши – полным полно случайных друзей-подружек, с которыми славно провести субботний вечер и от которых нужно смыться последним автобусом, чтобы, не дай бог, ночевать не оставили. Больше никого. Не очень-то и хотелось, на самом деле.

Издевательской кодой: Маша живет в городе, в который стремились всею своею душой провинциальные сестрички Прозоровы, Маша – там, куда сорвался столичный Чацкий (доехал ли, бедняга? стал ли счастлив?). Полный антагонизм.

Тем удивительней, что профессия у Маши и Маши одна на двоих. И стажировку в далеком городе Миннеаполисе оплатило им американское правительство одновременно. Словно нарочно, чтобы всем видно было: Маша и Маша совсем друг на друга не похожи.

Маша и Маша друг другу не нравятся. Маша с высоты своего роста (на двадцать сантиметров выше), возраста (на десять лет старше) и положения (сама добилась, никто не помогал!) время от времени начинает учить Машу жизни. Мягко так, ласково, по-матерински, можно сказать. Другая бы спасибо сказала за совет. Куда там! Смотрит Маша снизу вверх (охота была в такую лошадь превращаться), губки бантиком складывает (лучше помогите материально, да-а?), фыркает презрительно (начальство, да не мое, съела?). Машу это, разумеется, ужасно бесит. Не больше, правда, чем Машу советы. Ну, притираются потихоньку, куда деваться?

Некуда. Потому что до момента расставания еще неделя. А пока – общее дело, общий отдых, и спасибо, хоть в разных домах ночевать выпало. Маше в южном пригороде Миннеаполиса, Маше – в северном. Из пункта А в пункт Б – полтора часа езды, есть время передохнуть.

Дни Маша и Маша проводят на первом этаже скучного офисного здания в центре города. Работают, обедают, выходят покурить, снова работают. Вечерами же Машу и Машу берет под свое крыло Чак. Чаку почти шестьдесят, у него седая борода, хитрые глаза и восхитительный характер. И главное, Чак отлично разговаривает по-русски: с Машей о политике, с Машей – о литературе, с обеими – о всяких пустяках.

В воскресенье Чак водил Машу и Машу по музеям, весь день гуляли. А в понедельник уже не до великого, развлечься бы. Поэтому пошли в «Mall of America». Ну, тоже музей. В своем роде.

От магазинов, впрочем, всех уже тошнит. Вторая неделя пошла, успели насладиться. Поэтому даже и соваться туда не стали. Сначала долго фотографировались рядом с гигантским Снуппи и на лавочке под каким-то ужасным деревом, а потом Чак предложил заглянуть в аквариум. Это в самом низу, называется «Подводные приключения».

– Пойдем? – спрашивает Чак.

– Даешь приключения! – радуется Маша.

– Пошли, – кивает Маша.

Пошли. На входе Чак заплатил пятьдесят семь долларов, и всем на правую руку нацепили бумажные зеленые браслетики – тайный знак практически, а на самом деле просто билеты такие.

Аквариум начался с черепах. Они сидели в открытых загонах, посреди таинственной зелени и маленьких водопадов.

– Ах, какие черепахи! – Маша кружит вокруг загонов с фотоаппаратом и щелкает, щелкает. Черепахи не двигаются, они, вероятно, давно привыкли ко всяким там, со вспышкой.

– Ничего черепахи, – задумчиво кивает Маша. Она не любит черепах, ей они кажутся невероятно скучными созданиями, ни погладить, ни потискать, ни поговорить, в конце концов, по-человечески.

– Ты просто еще маленькая, – говорит уязвленная Маша. – Это же мудрейшие создания!

Маша продолжает меланхолично кивать:

– Да, из них, говорят, суп вкусный.

Она вовсе не такая кровожадная и циничная, но надо же ответить? Ответ, в целом, удается: Маша ахает и прекращает громко восхищаться панцирями и глазами. И даже фотоаппарат отпускает на какое-то время. Он беспомощно виснет у нее на плече, моргая красным глазком подзарядки для вспышки.

Чак тактично не вмешивается в разговор, делая вид, что внезапно перестал понимать по-русски.

После черепах еще сидит маленький крокодил, а потом начинается туннель: сверху, справа и слева за стеклом плавают разные рыбы, а снизу – пол, разделенный на две половины: по правой можно просто идти, а левая сама везет.

В аквариуме почти никого нет. Только рыбы, Маша, Маша и Чак, да впереди ползут по ленте две бодрые американские старушки. Откуда-то бубнит радио, но его никто не слушает. Чак сам все знает, Маша по-английски не понимает, а Маше просто неинтересно. Все равно не запомнишь, лучше просто смотреть.

Она и смотрит. И Маша смотрит. А Чак смотрит и радио конкуренцию составляет. Это, говорит, рыба окунь, а это вон – скат поплыл. Чак оказывается даже удивительней, чем о нем думали: всех рыб не только по-английски, но и по-русски знает.

– Маша, смотри, какая рыба! – говорит Маша, дергая Машу за рукав.

И Маша не раздражается и воспитывать не начинает, а говорит «ага» и щелкает фотоаппаратом.

– Маша, смотри, какая рыба! – восторгается Маша, стуча о стекло крышечкой от объектива.

Маша прилипает к стеклу носом, а с другой стороны тоже нос – рыбий. Поморгали друг на друга и разошлись. Одна дальше поплыла, вторую лента потащила.

– Маша, – неожиданно тихо зовет Чак. – Смотри, какая рыба…

– Акула! – шепотом говорит Маша. – Акула, мамочки… Жуткая какая.

У акулы очень правильное название по-английски: shark. Она так плавает – шарк туда, шарк обратно. Над головой тенью прошаркнула – Маша аж присела от неожиданности.

– Ну и реакция, – смеется Маша. – Тебе стоило бы воспитывать характер!

– Ничего смешного, – бурчит Маша.

– Ничего смешного, правильно, – говорит Чак. – Все правильно.

Он наклоняется к смущенной Маше и шепчет:

– Смотри, какая рыба.

Эта рыба куда лучше предыдущей. Славная и смешная. Маша недавно смотрела мультфильм про Немо, и эта рыбка играла Дори, такую с веснушками и склерозом.

– Дори! Это же Дори, – радостно пищит Маша, стучит по стеклу указательным пальцем. – Эй, Дори, привет!

Маша снисходительно улыбается и нажимает на спуск фотоаппарата, отчего маленькая Дори пугается и уплывает за водоросли.

– Ну вот!.. – говорит Маша, глядя недобрым взглядом на Машу.

Чак качает головой.

А лента тащит Машу и Машу дальше. Мимо таких рыбок и этаких рыбищ, мимо осьминогов, угрей и скатов, мимо ракушек, камешков, водорослей, чужих теней и собственных отражений в толстой воде. Маша, смотри, какая рыба!

Маша, смотри, еще акула… Маша смотрит. И акула смотрит. Недобро смотрит, нехорошо. Маше вдруг становится не по себе, Маша вдруг чувствует внутри легкое беспокойство. Чак же на акулу не глядит вовсе, его, кажется, вдруг стало занимать бормотание радио… Он склоняет голову набок и прислушивается, пытаясь найти источник звука.

А акула – смотрит. Она боком движется вслед за лентой, она не отстает от Маши и Маши, она покачивает хвостом – вправо-влево-вправо-влево, не мигает.

– Мамочки мои, – шепчет Маша. Глаза бы закрыть. Не закрываются – смотрят акуле в левый зрачок. Страшно.

Маша молчит, но ей ужасно хочется уйти куда-нибудь. Куда-нибудь! Но она не уходит, разумеется, она стоит и зачем-то пялится в правый акулий глаз.

Кто был первым? Кто? Маша, машинально поднявшая фотоаппарат и нажавшая на кнопку? Или Маша, перепугавшаяся до смерти и, устыдившись своего страха, стукнувшая по стеклу? Или Чак, который наконец нашел динамик и, успокоившись на этом, тоже заинтересовался акулой? Посмотрел на нее и подмигнул из-за спин Маши и Маши. Акуле подмигнул. Или это была маленькая Дори, вылетевшая под акулье брюхо из водорослей? Черт его знает.

Скорее всего, все произошло одновременно: взвизгнул фотоаппарат, сажая батарейку, бухнуло стекло под Машиным кулаком, замолчало радио, остановилась лента под ногами, ухмыльнулся беззвучно Чак, Дори заметалась в акульей тени, зацепила ее, потянула за собой. Акула мигнула, оскалилась… и уплыла, потянувшись за малышкой. Скрылась где-то в глубине. И будто не было ее никогда. Может, и правда не было. Может, показалось.

Маша опускает камеру, Маша трет костяшки пальцев, оббитые о стекло, Чак снова прислушивается к возобновившемуся рассказу о белых акулах и их привычках.

– Что это было? – шепотом спрашивает Маша и смотрит на Чака.

– Что это было? – эхом отзывается Маша. И тоже смотрит Чака.

Чак молча разглядывает брюхо какой-то рыбы над своей головой и на взгляды не реагирует. Пришлось смотреть друг на друга.

Маша смотрит на Машу, отражается в ее зрачках. Маша смотрит на Машу, пытается понять, что произошло. «Однако…» – думает Маша, пока в голове звучит у нее звонкое: «Ни фига себе!»

«Ни фига себе!» – думает Маша, ловя в мозгу тихое: «Однако…»

«Что произошло?» – спрашивает Маша и не находит ответа. «Ты слышишь, да?» – спрашивает Маша и понимает, что ответ не нужен.

Вслух они ничего не сказали. Ползли по ленте к выходу, забыв про акул, осьминогов и Дори, пока не добрались до конца туннеля – до большого зала, в центре которого стоял бассейн с электрическими скатами.

– Хотите погладить? – спросил Чак. – Я научу, как правильно.

Маша задумчиво кивает. Маша рассеянно отказывается. Маша гладит ската – двумя пальцами по направлению движения, холодная вода, шершавая шкурка, плотная ткань штанов, о которую она вытирает руку. Маша смотрит куда-то в стену, указательный и средний пальцы ее правой руки чувствуют холод и влагу, им немного щекотно, потом – еще раз. Щекотно, но Маша морщится, как от боли. Маша удивленно вскидывает брови, потом хмурится. «Боже мой», – думает Маша. «Ну и дерьмо», – думает Маша. Чак зовет их перекусить, но Маша и Маша категорически просятся домой.

Первую неделю было особенно тяжело. Маша засыпает долго и мучительно (даже в самые спокойные дни). Маша – лишь коснувшись подушки (даже в самые тяжелые времена). До первой чашки кофе Маша недееспособна, Маша же просыпается и сразу начинает планировать новый день. Маша любит острое и булочки, Маша который год сидит на диете. Пока Маша обдумывает ответ, Маша выстраивает десять теорий – и от этого у обеих каша в голове.

«Ма-а-аша, ну блин, ну ночь же еще!»

«Маша, уже давно утро, я тебя уверяю! У нас через два часа семинар».

«Машенька, ты не могла бы немножко придержать ход своих мыслей? Мешаешь».

«Не могла бы… Ма-шень-ка. Сама не тормози».

«Маша, как ты можешь есть такую дрянь?»

«Маша, как ты можешь есть такую дрянь?!!»

«МАША!!!»

В довершение всего Маша простудилась, и у Маши тоже заболело горло, и голова была мутная, и все время хотелось куда-нибудь прилечь. Желательно в постель, а не на один из жестких стульев в офисном центре.

И самое обидное, никому ведь не расскажешь. Кто поверит? У Маши было легкое подозрение, что ко всему этому имеет какое-то отношение Чак, но Маша отмела его как несостоятельное. Впрочем, спросить все равно не получилось. Во вторник, витиевато извинившись перед Машей и Машей, Чак отбыл куда-то в сторону Калифорнии. Сказал, что на свадьбу к двоюродной племяннице.

А потом и Маша и Маша уехали. Одна в столицу, вторая в провинцию, в слабой надежде, что, может быть, дома – на расстоянии в восемьсот с лишним километров друг от друга – они наконец перестанут быть самыми близкими на свете людьми. Не получилось, конечно. У Маши вечеринка, у Маши голова болит. Маше спать хочется, а Маша к ответственному докладу готовится, бубнит ключевые фразы всю ночь напролет. Маша очередного мальчика в постель тащит, Маша ей про презервативы напоминает. Маша сына за позднее возвращение домой упрекает, Маша предлагает отстать от парня и не парить ему мозг.

Каждый день Маша и Маша чистят зубы – четыре раза, едят и пьют – разное и сколько получится, ходят в душ и туалет, вместе маются похмельем и вместе ходят к зубному, разговаривают с людьми – и прислушиваются сразу к нескольким голосам в голове, только бы не сбиться, только бы не запутаться.

По вечерам общаются уже целенаправленно. Главным образом о том, как бы перестать быть вдвоем. Или хотя бы иногда отдыхать друг от друга. Ни в одной умной книжке не нашла Маша пока ответа, ни один умный человек не подсказал Маше выхода. Маша ходила в церковь, Маша ходила к психотерапевту, Маша торчала сутками на эзотерических форумах, Маша обошла всех экстрасенсов и магов в городе, Маша перевернула несколько библиотек. Без толку.

«Может быть, в монастырь уйти? Ненадолго. Помолиться, попоститься…»

«…послушать радио „Радонеж“? Сильно это тебе поможет!»

«У тебя есть другие идеи?»

«В Тибет надо. Медитировать и отучаться думать».

«Прости за откровенность, но ты и так не очень часто этим занимаешься».

«Ну и тебе бы не помешало. Я хоть высплюсь».

«Знаешь, коли на то пошло, то если бы ты хотя бы по-пы-та-лась спать по ночам, ты бы давно выспалась. И я, между прочим, тоже».

«Слушай, а тоже вариант, не? Впасть в летаргический сон на пару лет, там, глядишь, рассосется. Не хочешь попробовать? А я пока сама по себе поживу немного».

«Начнем с того, что это нереально… А даже если бы и реально, то почему, позволь поинтересоваться, именно я должна это делать?»

«Потому что ты старше. У тебя фора в целых десять лет! И терять тебе уже особо нечего».

«Маша!»

«Сама такая…»

Так что, пока ответ не нашелся, приходится искать компромиссы. Маша предупреждает, а Маша уступает, Маша от чего-то отказывается, а Маша с чем-то соглашается. Даже пользу научились извлекать, советуются, подсказывают друг другу. В общем, притираются потихоньку, куда деваться?

Некуда.

Такие у акул шутки.