Текст книги "Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года)"

Автор книги: Елена Хаецкая

Соавторы: Александр Шакилов,Алекс Гарридо,Юлия Зонис,Елена Касьян,Линор Горалик,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова,Лея Любомирская,Марина Богданова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Виктория Райхер
ВЕНЕРИНА МУХОЛОВКА

Из цикла «Психосказки»

Кит поднял голову. На пороге, понурившись, стоял Крот.

– Принес? – спросил Кит, заранее зная ответ.

Крот прошел в комнату, швырнул в угол пустой пакет и завалился на диван.

– Не принес, – сам себе ответил Кит и снова углубился в книгу.

Вошла Клара, подняла пакет с пола и унесла. Кит читал, время от времени перелистывая страницы. Крот пыхтел на диване. Через какое-то время он поднялся, подошел к Киту и встал за его плечом.

– Я хороший, – сообщил Крот плечу.

– Хороший, – согласился Кит, не отрываясь от книги.

– Я полезный! – добавил Крот.

– Нет. – Кит перелистнул страницу.

Крот скривил губы, собираясь заплакать.

– Я Кларе скажу!

– Я ей сейчас сам все скажу, – пообещал Кит, почесав Крота за ухом. – Не реви. Когда я в первый раз ходил за хлебом, я даже до булочной не дошел.

На обед была вареная зеленая фасоль. Она лежала на блюде, свешиваясь с него вареными зелеными боками. Крот печально смотрел в тарелку.

– Я не люблю фасоль, – сказал он, тяжело вздохнув. – Я люблю яблочные пироги.

– Пожалуйста, – оживилась Клара, – не проблема. Пусть кто-нибудь сходит за яблоками, и я с удовольствием испеку пирог. Даже два.

Кузя переглянулась с Кротом и сделала вид, что это ее не касается. Крот поежился и еще глубже вжался в стул.

– Вот, – сказал Кит, указывая на них обвиняющим пальцем. – Твое разлагающее влияние.

Клара хитро посмотрела на него из-под длинных ресниц и предложила:

– Сходи за яблочками?

Кит встал и вышел из-за стола. Из соседней комнаты донесся скрип письменного стола.

– Да, – сказала Клара, – мое разлагающее влияние.

На ужин снова была фасоль.

– Ну послушай, – ласково сказала Кузя, – это же несложно. Ты заходишь, вот так…

Она встала и открыла перед собой воображаемую дверь.

– Потом говоришь: «Дайте, пожалуйста, два килограмма яблок».

– Три, – вставил Кит.

– Три, – кивнула Кузя. – Потом подаешь деньги, берешь пакет и уходишь. И всё!

– И всё, – повторил Кит. – Очень просто.

– А потом, – мечтательно сказала Клара, – я испеку пирог.

– Два, – застенчиво поправил ее Крот и взял пальто.

– Два! – согласилась Клара. – Один – тебе. Лично.

– Мне лично, – повторил Крот и улыбнулся, показав на секунду ямочки на щеках.

На улице было довольно тесно. Крот шел, надвинув шапку до самых бровей и лавируя между прохожими. Возле овощного магазина он затормозил и попятился – из дверей выскочила девочка с клетчатой сумкой.

– Бабушка! – закричала она на всю улицу. – Бабушка, иди скорей! Я очередь за апельсинами заняла!

Крот, которого криком девочки отнесло на два метра от входа в магазин, выбрал момент, когда девочка отодвинулась на несколько шагов, а ее бабушка еще не появилась, сделал глубокий вдох и боком пробрался внутрь. Внутри, поперек магазина, стояла двадцатиголовая сороконожка. Она извивалась, крутилась и болтливо общалась сама с собой. Крот вошел и по-прежнему боком дошел до яблок. Они успокаивающе пахли сырой землей.

Теперь сороконожка обступала Крота со всех сторон. Часть голов у сороконожки была повыше, часть – пониже, какие-то головы носили волосы, а некоторые были без волос. На каждой голове был рот, почти все эти рты были открыты, и в каждом мелькали заметные белые зубы.

«Если бы они еще не издавали звуков», – подумал Крот. Он решил немножко постоять на месте и подумать о яблочном пироге.

– Мальчик, выбирай быстрей, – сказала одна из голов, в белой шапке с вязаным цветком. – Люди ждут.

Крот потянулся к яблокам и уронил пакет.

– Безобразие, – сказал женский голос за его спиной. – Я на полчаса с работы вышла, а ты тут копаешься. Ну бери же, бери.

Пакет забился куда-то под прилавок, и Крот встал на колени, чтобы его достать. Теперь возле яблок торчал его зад, обтянутый зелеными штанами. Проклятый пакет не желал вылезать. Крот вполне его понимал: под прилавком было темно и тихо. «Я дам тебе кусочек яблочного пирога», – шепотом пообещал он пакету, поддел за торчащее ухо и потянул наружу. Пакет подался вперед, недовольно шурша. Когда Крот встал, вокруг не осталось ни одной головы из тех, кто стоят там раньше, – видимо, они набрали яблок и ушли.

– Мальчик, давай быстрей, – сказала какая-то совсем другая голова, которая, наверное, не была виновата, что голов на свете много, а слов – мало, поэтому слово «быстрей» приходится использовать чаще, чем все остальные слова. Яблоки прыгали в ладонь и выпрыгивали из нее в пакет. Пока Крот был занят яблоками и шевелился, на него, кажется, даже никто не смотрел. «Молодцы», – похвалил он яблоки. И тут заметил, что вредный пакет – видимо, пока прятался под прилавком – успел порваться, поэтому теперь каждое яблоко проделывает долгий путь: из ладони в пакет, а из пакета – на пол. Пол был грязным, и золотисто-красные яблоки очень его оживляли.

– Безобразие, – сказал женский голос. – Хулиган.

Крот представил, как сейчас будет ползать по полу, собирая яблоки по одному, а вокруг будет стоять болтливая сороконожка, толкаясь ногами. Яблоки будут бегать и прятаться в разных местах, а одно обязательно скатится в лужу.

– Мальчик, что ты копаешься?

Крот оглянулся. Вплотную к нему стояла сороконожка и во все глаза смотрела ему в лицо. Он решил попробовать сделать так, как ему когда-то велела Кузя. «Не обращай внимания на людей, – говорила она. – Делай вид, что ты один. Тогда и тебя не заметят».

Крот сделал вид, что он один, развернулся, толкнув кого-то в живот, и выбежал из магазина.

Снаружи стояла Кузя.

– Никак? – спросила она, подходя к Кроту.

Он мотнул головой.

– Ну и ладно, – сказала Кузя, разворачиваясь. – Нужны они нам, эти яблоки. Можно и на фасоли прожить. А в следующий понедельник папа пойдет в магазин.

Крот шел за ней, постепенно приходя в себя. У Кузи было пальто с рыжим хлястиком на спине. На хлястик с двух сторон пришили большие пуговицы, отчего казалось, что хлястик смотрит двумя глазами. Крот ему подмигнул, а хлястик ему улыбнулся. Он всегда улыбался.

– А чего ты пришла сюда за мной? Дома кто-то есть?

– Да, – отозвалась Кузя, не оборачиваясь. – К Кларе в гости пришла Руфина.

– Тогда в парк? – спросил Крот, беря правей.

– Ага, в парк. Семечек хочешь? – Кузя порылась в кармане. – У меня остались. Ты же свои уже съел?

– Съел, – согласился Крот, протягивая сложенную лодочкой ладонь. Семечки приятно шуршали, и Крот подумал, что они, пожалуй, не хуже яблочных пирогов.

Кит сидел за столом и читал. Под закрытой дверью лежала влажная тряпка, затыкавшая щель. Верхние дверные углы были приклеены к стене широкой липкой лентой. Когда Клара снаружи подергала дверь, лента заскрипела, но не поддалась.

– Сейчас, – не оборачиваясь, сказал Кит. – Я дочитываю.

– Кит, все ушли, – сообщила Клара двери. – Ты можешь выходить.

Она нажала, и на этот раз дверь открылась под громкий треск липкой ленты.

– По-моему, от голоса липкая лента не спасает.

– От голоса Руфины спасает только ядерная бомбардировка. – Кит оторвался от книги. – В смысле заглушить.

– Я не смогла организовать ядерную бомбардировку. Я сама узнала за полчаса.

– И тебе было неудобно сказать, что ты занята, – продолжил Кит.

– Но я же не занята, – сказала Клара. У нее болела голова. – Дети еще не вернулись?

– Они не рассчитывали, что все так быстро кончится. А кстати, зачем она приходила?

– Сказала: «Хочу поздравить». Ты, случайно, не знаешь, с чем меня можно было бы поздравлять?

– Тебя? – Кит нахмурился. – День рождения у тебя в апреле, Новый год – в январе, Восьмое марта – в марте… Не знаю.

– Вот и я не знаю, – вздохнула Клара. – Но она принесла подарок.

Клара поставила на стол небольшой горшочек с чем-то зеленым внутри.

– Что это?

– Венерина мухоловка.

Кит крутнулся на стуле и склонился над зеленым горшочком.

– Какая мухоловка? Венерино что?

– Венерина мухоловка, – повторила Клара. – Семейство росянок. В общем, оно ест мух. То есть она.

– Если «венерина», то, видимо, она, – бормотал Кит, разглядывая зеленые ростки. – Выглядит, надо сказать, довольно непристойно.

В горшочке сидело несколько толстых коротких стеблей, каждый из которых увенчивался чем-то вроде распахнутой волосатой ракушки. Створки ракушек были красного цвета, а само растение – зеленым.

– Сам ты выглядишь непристойно, – сказала Клара. – А оно – природа. В природе ничего непристойного нет, в ней все – результат естественного отбора. Вот, смотри. Внутрь одной из створок кладут муху. А оно ее цап! – и ест. В инструкции написано, что ему хватает полмухи в неделю.

Кит осторожно потрогал кончиком пальца поверхность одной из ракушек. Ракушка немедленно схлопнула створки. Кит отдернул палец.

– А что она еще ест? Кроме мух?

– Еще – сырое мясо. Только без соли, соль ей вредна.

– Ну хорошо. – Кит снял очки и стал протирать их подолом Клариной кофты. – Соль ей вредна, зовут ее венерина мухоловка, и ее непристойный вид – это результат естественного отбора. Но скажи мне, пожалуйста, где мы возьмем ей мух?

Крот стоял на подоконнике с полотенцем. Кузя смотрела снизу.

– Левей! – командовала она, и Крот сдвигался на сантиметр левей. – Правей! – кричала Кузя через минуту, и Крот балансировал на одной ноге.

– Упадешь, – сказала Клара, заглядывая в комнату.

– А мухи? – возмутилась Кузя. – Ты же знаешь, мы за всю неделю не поймали ни одной. Животное страдает.

Клара покосилась на венерину мухоловку на столе.

– Так по нему и не скажешь.

– На обед опять фасоль? – осведомилась Кузя в спину выходящей Кларе. Крот тем временем махнул полотенцем в последний раз и спрыгнул с подоконника.

– Я тебе говорю, это не муха, это пятно на потолке. Оно за полтора часа ни разу не шевельнулось.

– Других все равно нет, – отозвалась Кузя. – А в магазин папа только в следующий понедельник пойдет.

– Фасоль, – печально констатировал Крот.

– Росянки не едят фасоль. – Кузя сморщилась.

– Она не росянка, она – венерина мухоловка. Может, съест?

– Эту фасоль даже Кит уже не ест. А такая нежная девочка съест?

– Это кто тут «нежная девочка»? – не понял Крот.

Кузя махнула рукой и пошла отрывать Кита от книги.

– Нет, – отозвался Кит, не оборачиваясь. – Даже не проси.

– Но она умрет! – с жаром воскликнула Кузя.

– Тогда пойди в магазин и купи ей мяса. И нам заодно.

Кузя умолчала о том, что она уже ходила. Но в мясной магазин зайти не сумела, зато попыталась поймать муху в парке. И ни одной не нашла.

– Может, у нас остался кусочек колбасы?

– Если бы у нас остался кусочек колбасы, мы бы давно его съели.

Кузя всхлипнула. Кит, не оборачиваясь, похлопал ее по плечу.

– Наша семья не приспособлена к воспитанию росянок, малыш. У всех есть свои ограничения.

– Она же не виновата… – ныла Кузя, кругами ходя вокруг Кита. – Она же не напрашивалась… Ее же не спросили…

– Вчера, – Кит придержал книгу пальцем, – Клара дошла до продуктового. И даже зашла внутрь. Продавщица назвала ее «женщина» и сказала, что с такой фигурой так одеваться не стоит. Добавив: «Тем более в вашем возрасте». Ты хочешь, чтобы Клара пошла туда еще раз, чтоб накормить росянку?

– Теперь понятно, – протянула Кузя, – почему она такая грустная с утра.

– Кто? Клара?

– Да нет, росянка! Я думала, Клара ей все-таки что-нибудь купила. Ну… маленькое такое. Клара, кстати, тоже грустная с утра. Я думала, она купила что-то маленькое, за которым не надо внутрь магазина заходить. Говорит, у нее жизнь не удалась.

Кит присвистнул:

– Кто говорит? Росянка?

– Да ну тебя. – Кузя уселась на подоконник и задумалась. Кит продолжал читать.

Ночью он подошел к венериной мухоловке.

– Ну чего? Страдаешь?

Мухоловка молчала.

– Вид у тебя не очень счастливый. Может, тебе фасоли дать? Хотя эту фасоль уже даже мы не можем есть. Ты понимаешь, она хранится в морозильнике без проблем. А булочки подолгу, к сожалению, не лежат…

Он закрыл дверь и заклеил верхние углы липкой лентой. Потом достал из ящика перочинный ножик и склонился над горшочком.

– На улицу я ради тебя не пойду, – бормотал Кит, открывая нож, – выхожу я раз в месяц, по понедельникам. Чаще не могу, хоть ты меня режь. Я бы и резал, только моя семья, к сожалению, такого не ест. Но ты-то ешь!

Он сморщился и быстро полоснул по пальцу. В росянку закапала кровь. Шепотом чертыхаясь, Кит прижал нож к порезу, нажав посильней. Крови стало больше.

– Что за ерунда, – разозлился Кит. – Как мясо на жаркое резать, так куски от пальца сами отваливаются. А как для дела, так одна вода?

Он представил жаркое, шкворчащее на сковородке, размахнулся и рубанул сверху вниз. От пальца отделился маленький кусочек. Кит подцепил его кончиком ножа и сунул в одну из створок венериной мухоловки. Створка захлопнулась.

– Ну вот. – Он порылся в ящике и вынул пластырь. – Теперь неделю можно не волноваться. Что бы они ни говорили, а я полезный. В отличие от некоторых, которые только и могут с полотенцем по подоконнику прыгать и фасоль ругать.

Через несколько дней Крот вышел к завтраку и зажмурился. Постоял немножко, потом осторожно открыл глаза. На столе стояла миска со свежими булочками. Рядом в вазе лежали яблоки. Напротив, держась за стул, стояла Кузя.

– Сегодня понедельник? – спросил Крот.

– Нет, – ответила Кузя, и Крот понял, что еда на столе – не ее работа.

В кухню вышел Кит. Рассеянно взял яблоко, стал жевать.

– Что ты на меня так смотришь? – спросил он Крота, придвигая булочки. – Кто пирога хотел?

– Я, – прошептал Крот. – Это Клара, да?

– Клара еще спит. А слишком любопытные могут сами сделать начинку. Сахар на полке.

– Я сделаю! – вызвалась Кузя. – Клара встанет, а у нас уже все готово!

– Отлично, – кивнул ей Кит, взял булочку и устроился в кресле, открыв журнал.

Серые тени плясали в свете настольной лампы. Клара присела на подлокотник.

– Кит, а где росянка?

– Росянка? – Кит был невнимателен: он читал газету.

– Ну, венерина мухоловка, которую Руфина подарила. Такое смешное растение, похожее на распахнутые ракушки. Она сначала стояла на столе, а потом я про нее забыла. Где она, ты не знаешь?

– За хлебом пошла.

Клара нырнула за газетный лист. Оттуда на нее смотрел серьезный Кит.

– Мне лучше не спрашивать, да? – уточнила Клара.

– Почему, ты можешь спокойно спрашивать. Венерина мухоловка пошла за хлебом. Заодно я попросил ее купить еще муки.

Клара вспомнила, как быстро захлопывались створки венериной мухоловки, если их трогали пальцем.

– Да, такую сложно обидеть. Она даже в продуктовом не пропадет.

– Вот именно, – сказал Кит, углубляясь обратно в газету. – Так что не волнуйся. К ужину будет.

Ночные тени мягко окутывали кабинет. Кит привычным жестом достал карманный ножик и сел на стол возле заметно подросшей росянки.

– Как ты тут у меня, трудяга? В прачечную ходила – не обижали тебя?

Венерина мухоловка молчала. Кит ловко отхватил маленький кусочек мизинца и скинул в створку. Створка захлопнулась.

– Молодец, малышка. Приятного аппетита. Значит, так: завтра ты перевариваешь, я тебя трогать не буду. А на послезавтра найдется дело. За едой пока ходить не надо, у нас все есть, но послезавтра – первое сентября. Крот идет в школу. И я хотел тебя попросить походить туда вместе с ним. Не пугайся, учиться тебе не придется – Крот отлично соображает. Но ты же знаешь, когда к нему приближаются люди, он…

Кит рассеянно погладил пальцем одну из раскрытых ракушек. Ракушка захлопнулась.

– Вот-вот. Об этом я и говорю. А ты у нас самая общительная в семье. Сходишь с ним, хорошо? Да, и вот еще что. Будешь проходить мимо аптеки – пластырь купи.

Подмигнув росянке, Кит слез со стола. Покосился на медленно светлеющие окна, зевнул и отправился спать, взяв со стола журнал – почитать перед сном.

Юлия Зонис
ЗОЛОТОЕ ЯБЛОКО

Ханс выщипывает мелкие перышки в паху своей девушки. Вообще-то, для этого существует специальная машинка, но Птице нравится, когда это делает Ханс, Машинкой, мол, больнее и дольше. Кроме того, многие знатоки уверяют, что выщипанные руками перья лучше действуют. Вот и сейчас – легкий пушок сыпется на заранее подстеленную простыню, а где-то на другом конце вселенной я выгребаю жетоны из автомата. Жетонов уже столько, что они прут из щели золотым потоком, звеня, раскатываются по полу, и все посетители казино столпились за моей спиной, дышат в затылок, надеясь урвать свою долю везения. Ханс всегда предупреждает меня о Дне эпиляции. Такой уж у нас уговор.

* * *

Мы были друзьями десять лет, потом он убил меня, потом я три года охотился за ним. И наконец – нашел.

Все было почти так же, как три года назад. Ханс пускал пузыри. Болтаясь в воде под старым пирсом, со связанными руками, он еще ухитрялся глотать воздух. Живучий, бес. Справа от его головы покачивался ржавый буек, слева – дырявый кондом. Он мог умереть до моего прихода, и это была бы паршивая смерть.

Я бросил ему канат. Он ухватился за него зубами, и я поволок его на пирс. И сам чуть не плюхнулся в воду: ребята, прикрутившие к его ногам свинцовый груз, знали свое дело. Сам бы я выбрал железо. У оборотней на железо аллергия, и голеней мой дружок бы уж точно лишился.

Ханс не узнал меня сразу. В глаза ему налилось немало дерьма из-под пирса, а нюх, похоже, тоже отбило начисто. Он валялся на бетоне издыхающей рыбиной, и кашлял, и отплевывался. Только когда нежданный спаситель не поспешил почему-то избавить его от веревок, он поднял голову. И встретился с моим взглядом.

Мы познакомились тогда, когда Ханс решил угнать свою первую тачку. Ему не повезло. Это оказалась моя тачка. Кабриолет. Я гордился им, а потому не поскупился на парочку охранных штучек. Я нашел Ханса утром, полузадушенного, намертво прикрученного к капоту. И наполовину обращенного. Он порвал цепь, но сделать с моими штучками ничего не смог и застрял вполне безнадежно. Серый хвост хлестал по супернавороченным инфракрасным фарам, а зубы щерились в недобром оскале. Я освободил его. Мы выпили по пиву. Потом он помог мне провернуть одно дельце. И еще одно. Мы неплохо заработали. Свалили в Сент-Ло, прогулялись по барам и девочкам. Ханс попал в неприятности. Я вытащил его. Потом я попал в неприятности. Он вытащил меня. Кажется, люди называют это дружбой. Не знаю, как называют это оборотни.

А потом он убил меня.

Нет. Неправильно. Сначала была Птица.

* * *

За Птицей меня отправила Мамама. Я, дурень из дурней, я, позорище всего Клана, – короче, я ухитрился израсходовать последнее перышко удачи. На Ханса. Он крупно досадил тогда Рыжему Ихасу, шестерке Магистра Убийц. Ханс пропал, я искал его, искал три дня, и нашел, избитого и задыхающегося, под причалом прогулочных яхт, в Старом Порту. Он пускал пузыри. Я успел тогда вовремя. Мое своевременное вмешательство пришлось бы оплачивать Хансову Клану, не будь он одиночкой. А так – наше перышко пыхнуло и истлело, и мне надо было идти за новой Птицей. Конечно, Ханс увязался за мной.

Он помог мне. Хранители нашей Птицы – Убийцы, и Ханс изрядно подсобил мне, превращался он и в Коня Рыбников, и в Бронзовку Ткачей. Ханс – полиморфный оборотень, и только в Волка Убийц он отказывался превратиться. Боялся застрять. Я возвращал его обратно каждый раз, ведь когда-то, по большой, видать, пьяни, Ханс шепнул мне на ухо свое истинное имя. Имя, превращающее его обратно. В человека. Но Волком Убийц Ханс все равно отказался быть. Слишком уж волчья была у него натура. Обратишься – и не вернешься. Так что Волчонка мы добывали честно, и Убийцы – уговор дороже денег – отдали нам взамен нашу Птицу.

* * *

Почему Звери Удачи не возрождаются в своем собственном Клане? Всякие философы от пивной бочки говорят – мол, так хранится равновесие, мол, так удачи у всех будет поровну. Как же! Удачи поровну никогда не бывает, каждый стремится урвать себе перышко побольше. Так я думал, пока не увидел Птицу. А как увидел, перестал думать. Совсем. Успел только подумать, что зря Мамама послала на это дело меня. Лучше бы слепого Вара. Но, клянусь Последним Пером, – сияние этих крыльев пробилось бы и сквозь его слепоту…

Никакая она была не Птица. Человек, как я и вы. Или, скорее, как Ханс. Но она не превращалась. Она была сразу – и человеком, и Птицей. Мы освободили ее из клетки, едва выбрались из Цитадели Убийц. Она стояла перед нами, и ветер чуть пошевеливал перья над ее лбом, и перья переливались алым и голубым, как волны на закате. Тогда я впервые увидел, как Ханс плачет. Так, плача, он и убил меня.

* * *

Вам когда-нибудь делали пересадку печени? Не говоря уж о том, что печень до этого вырвали у вас голой рукой. Лапой. Той же лапой изломали ребра, порвали сухожилия. И только сердце оставили биться.

Когда я очнулся на операционном столе, в глаза мне ударил яркий свет и замелькало белое и красное… Мне не дали наркоза, боялись, что не откачают. Я лежал в мелькании красного и белого, а затем перед глазами появилось зеленое – это док протянул занавеску, чтобы меня не слишком шокировал вид вываливающихся из моего брюха кишок. Я лежал и вспоминал ее глаза. А о Хансе вообще не думал. Потом врачи с облегчением говорили, что у меня был болевой шок. Иначе я бы не выжил.

* * *

Нет, я не ненавидел Ханса. Точнее, так: сначала я хотел найти ее, а потом обдумать, что делать с Хансом. Получилось наоборот. Связанный, он лежал у моих ног и отплевывался морской водой вперемешку с городскими отходами. Почти как три года назад.

– Ну, что будешь делать? Может, отправишь меня обратно? – Ханс ухмылялся. Он всегда ухмылялся, когда чувствовал себя неловко. Воображаю, как неловко ему было сейчас.

Я присел на корточки – достаточно близко, чтобы он слышал даже тишайший мой шепот, но все же недостаточно для того, чтобы он достал меня зубами.

– Где Птица?

Ханс глядел на меня исподлобья. Долго глядел. Потом мотнул башкой, рассыпал фонтан вонючих брызг.

– Я покажу тебе. Освободи ноги.

На сей раз пришла моя очередь ухмыляться. Я-то знал, как он бегает. И как легко проломить этими ногами грудину – тоже знал.

– Я не убегу. Не нападу. Не веришь?

Нет, Ханс, не верю. Не верю ни во что, кроме 45-го калибра, который убийцы называют Пещерным Волком. Не верю с тех пор, как имя мое стерли из списков Клана, с тех пор, как я стал гребаным, бесполезным одиночкой. По твоей, Ханс, вине. И это я тебе припомню – где-то между похищенной Птицей и моей вырванной печенью.

Я перерезал веревки и вздернул его на ноги. Бежать он, похоже, не мог. Так, ковылять. Руки своего бывшего дружка я оставил связанными.

Мы шли по пирсу – он впереди, хромая, я сзади – с 45-м. Ночь уползала за море, уступая место кисельному рассвету.

* * *

Когда-то все было Садом. Звери Удачи и люди – мы мало отличались тогда друг от друга, бродя по узким дорожкам среди первобытных рощ. А потом один из нас – кто-то говорит, что Зверь, а кто-то – что человек, – решил полакомиться золотыми яблочками. И поймал свою первую Птицу…

Моя Птица. Да, клянусь Последним Пером, я называл ее своей все эти годы. Представлял, как найду ее. Освобожу от Ханса-Оборотня. И… что дальше? Будет ли она моей, только моей удачей? Верну ли я ее Клану? Кажется, я не думал об этом. Кажется, я только хотел еще раз заглянуть в ее глаза под колышущейся вуалью из синих перьев.

* * *

Ханс жил в небольшом домишке на городской окраине, неподалеку от порта. Беленый, глинобитный, приземистый – так не похоже на Ханса. Вокруг дома тянулась невысокая изгородь, а за ней покачивались верхушки деревьев. Сад. Ханс, окучивающий картошку и поливающий яблони, – эта мысль рассмешила меня настолько, что я даже перестал следить за тощей спиной идущего впереди меня человека.

Он не обернулся на мой смешок. Пинком распахнул калитку – во дворе, затененном тростниковой крышей дома, еще было сыровато и мрачно, – проковылял по ровной дорожке между двумя рядами подсолнухов и вошел в дом. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Восходящее солнце заливало комнаты желтым светом. Маленькие комнатки, просто и плохо обставленные, – мой номер в здешней ночлежке показался бы по сравнению с ними почти роскошным. Мы протопали в молчании через кухню, и Ханс распахнул заднюю дверь, ведущую в сад.

Солнце ударило мне в глаза. Я зажмурился, поэтому скорее услышал, чем увидел, – легкий шелест, топоток почти невесомых ног и вскрик.

А затем меня затопило синим сиянием. Птица, моя Птица, повисла на шее у Ханса. Ее перья скрыли его лицо, но, думаю, он улыбался. Задыхающийся голосок всхлипнул:

– Ты вернулся! Я успела, Ханс, ты вернулся!

* * *

Они жили скромно. Ханс поигрывал иногда по маленькой в портовом казино, но, похоже, ему жаль было каждого ее перышка, каждой пушинки. К тому же им не стоило привлекать к себе внимание. Ханс работал в порту. Грузчиком. С его силищей зарабатывал он неплохо. А как заброшенный пустырь за его домом превратился и уголок того, давнего Сада… Не знаю. Они любили друг друга. А меня Птица, кажется, даже не помнила.

Мы пили кофе в саду. Молчал я, молчала Птица, говорил один лишь Ханс. Кажется, пытался объяснить что-то или рассказывал о событиях сегодняшней ночи – не помню толком. Я прикончил свой кофе, доел печенье и встал. Мне нечего было делать здесь.

Уже у двери дома меня остановило легкое прикосновение. Я обернулся. Птица стояла за моим плечом и смотрела на меня… с жалостью? С благодарностью? С облегчением?

Она коснулась моей груди кончиками пальцев – мое так и не убитое сердце забилось сильно и глухо, но я не решился дотронуться до ее руки. Она сказала:

– Я буду твоей Удачей, Иво.

* * *

Ханс выщипывает мелкие перышки в паху своей девушки. Вообще-то, для этого существует специальная машинка, но Птице нравится, когда это делает Ханс. Машинкой, мол, больнее и дольше. Кроме того, многие знатоки уверяют, что выщипанные руками перья лучше действуют. Вот и сейчас – легкий пушок сыпется на заранее подстеленную простыню, а где-то на другом конце вселенной я выгребаю жетоны из автомата. Жетонов уже столько, что они прут из щели золотым потоком, звеня, раскатываются по полу, и все посетители казино столпились за моей спиной, дышат в затылок, надеясь урвать свою долю удачи. Я нагребаю полные горсти жетонов и швыряю в толпу, смеюсь, ору что-то веселое. Я удачлив. Я самый удачливый человек в этом гребаном мире.