Текст книги "Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года)"
Автор книги: Елена Хаецкая
Соавторы: Александр Шакилов,Алекс Гарридо,Юлия Зонис,Елена Касьян,Линор Горалик,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова,Лея Любомирская,Марина Богданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Аше Гарридо
СТЕНА РУТГЕРА РЫЖЕГО
Из цикла «Видимо-невидимо»
– Я хочу научиться строить двери. Ну эти, врата, переходы, как ты их называешь? Вот чтобы, как ты, везде ходить – не через перевозчиков, не с провожатыми, не по мостам, как Мак-Грегор, а прямо вот отсюда – вот туда. Как ты. Научи.
– Ух ты! – вздернул брови Видаль. – Прямо вот как я, да?
Рутгер покраснел уже невыносимо, опустил голову, так что лицо завесилось рыжими прядями, и из-за них упрямо повторил:
– Как ты.
– И зачем оно тебе понадобилось?
Рутгер, все не поднимая головы, как-то так изогнул шею и плечи, что стал похож на молодого бычка, готового боднуть.
– Надо.
Видаль прикусил губу.
– Ну, парень, сам посуди. Вдруг ты хочешь суматошинский банк ограбить, да так, чтоб концов не нашли. Прямо вот из ниоткуда шагнуть в зал… – Видаль мечтательно прищурился. – Лицо платком обвязано, пистолеты в обеих руках, грозным голосом так потребовать все деньги в мешок. И прямо оттуда – в никуда, куда захочешь. Откуда я знаю, вдруг тебе за этим?
– А ты бы так мог?
– Да запросто.
– А почему не делаешь?
– А зачем? – изумился Видаль. Остановился, подышал, подумал. – Вот мне-то зачем? У меня и так вся жизнь – моя, у меня этой жизни – сколько влезет, сколько подниму, понимаешь? Зачем мне банк грабить?
– Вот и мне для того же. Жизни я хочу, чтобы вся была моя.
Видаль сколько-то шагов – десятков шагов – шел молча. Потом опять остановился.
– Ладно, – махнул рукой. – Что с тобой теперь делать? Ты как, насовсем ко мне в ученики просишься или разово, научиться ходить, как я?
* * *
– Начнем с того, что… хм… как бы это сказать? Вот! Двери проделывают в стенах. Понимаешь, о чем я? Чтобы построить дверь, нужна стена.
Они вышли на опушку леса, и поле – широкое, зеленое и золотое от солнца, расстилалось перед ними. Сделав еще несколько шагов, Видаль вдруг остановился.
– Ты погоди. Я там… Ну, мне надо… я тут, рядом. Погоди минутку. Ну или иди вперед, я догоню.
Он смущенно поморщился и торопливо повернул обратно. Кусты шелестели и потрескивали, пока он углублялся в сторону от дороги.
Рутгер остался на краю поля один. Наморщив веснушчатый лоб, он деловито оглядел горизонт, отмерил, как ему на душу пришлось, подходящее расстояние и принялся за работу.
Когда Видаль вышел из леса, поддергивая штаны и расправляя полы куртки, и огляделся в поисках ученика – только тихое, медленное слово сорвалось у него с губ.
Через все поле, сколько его видно, от края до края стояла стена. Высотой она была до неба, а шириной – ну, сколько видно, всё она. Рутгер поработал на славу: белоснежные, гладко обтесанные камни стены покрывал словно бы лепной узор, причудливые арабески сверкали позолотой. Ну, Видаль надеялся, что это позолота.
Рутгер стоял перед творением души своей и с надеждой смотрел на учителя: годится такая?
Отдышавшись, Видаль тихо спросил:
– Что ж оно у тебя всё такое… большое выходит? И прихотливое. Вот это вот золото – оно зачем? Да вообще стена эта – зачем? Ну и… попроще что, нельзя было?
– Никак, – вздохнул Рутгер. – Я пытался простую увидеть, а никак. Пришлось придумывать поярче, чтобы в голове держалось.
– Ага, ага… Банк тебе грабить, пожалуй, и точно незачем. А большая такая почему?
– Ну как почему? – серьезно удивился Рутгер и обстоятельно пояснил: – Чтобы не обойти и не перелезть.
Видаль моргнул.
– А зачем надо… чтобы не обойти?
– Так если можно обойти, то зачем дверь нужна? Зачем дверь, если просто перелезть можно? Ты же сказал, чтобы дверь – нужна стена. Что ты придираешься? Вот я сделал стену – учи теперь.
* * *
– Начнем сначала, – сказал Видаль. – Пойдем в обратном направлении. Для того чтобы построить дверь… Для того чтобы у тебя была нужда построить дверь, должна быть стена. Двери проделывают в стенах. А если стен нет?..
– То и двери негде делать.
Видаль пожевал губами.
– Негде, правильно. Ты так говоришь – негде двери делать… как будто тебе непременно эти двери нужны.
– А как же пройти?
Видаль потер лицо руками.
– Ты так говоришь, как будто тебе необходимо построить дверь. Ты хочешь проделать дверь или?..
– Но как я пройду, если не проделаю дверь?
Видаль вздохнул:
– В чем?
– В стене.
– А для чего нужна стена?
– Чтобы проделать дверь.
– И всё?
– Ну… да.
– То есть стена тебе нужна, чтобы проделать в ней дверь?
– Да!
– А дверь тебе для чего?
– Чтобы пройти! – в отчаянии выкрикнул Рутгер.
– А если ты не можешь построить дверь, то и пройти не можешь?
– Не могу!
– А если нет стены, то ты не можешь построить дверь?
– Не могу! – и осекся. И посмотрел на Видаля круглыми глазами. – Так стена же… Стены нет?
И сделал шаг вперед. И тут же исчез.
Видаль рванулся было в Суматоху, вывалился на площади перед ратушей, но, даже не оглядевшись, чертыхнулся и одним махом прыгнул во льды.
Рутгер там и стоял, перед ярангой, и трясся весь от холода, слезы на щеках уже стыли ледяными горошинами, руками он себя обхватил, съежился, но к яранге – ни шагу.
Видаль сам зашипел от холода, схватил ученика в охапку – и домой, в Семиозерье, прямо к крыльцу.
Напоенный горячим чаем, Рутгер перестал вздрагивать и тереть руки. Молчал, поглядывал на мастера угрюмо.
– Ну говори, – буркнул усталый и злой Видаль, склонившись над третьей чашкой чая. – Вон еще варенья бери. И не молчи.
– Ну… – сомневался еще Рутгер. – Ну… А что ты из меня дурака делал?
Видаль даже отвечать не стал: не шутка – так вот напрыгаться между местами, без передышки и впопыхах.
– Ты вот почему у яранги стоял, мерз, а обратно не пошел? – спросил Рутгера.
– Я испугался. Я не понял, как это делается.
– Но сделал. Потому что. А если бы я тебе сразу сказал, что никаких дверей не надо, иди куда хочешь – пошел бы?
– Ну… нет.
– Не поверил бы. А зато теперь, дорогой мой, ты там был, сам, – это не забудется. С перепугу, может, сразу не вышло опять перейти, но это с перепугу. Твоя душа теперь знает, как это. Душа не забывает. Ты, главное, выбирай, куда ходить, чтобы, если сразу вернуться не получается… Чтобы можно было подождать. Чтобы ты от этого не умер. Понимаешь?
Рутгер согласно мотнул головой.
– Сам выбирай. Каждый день. И не отлынивай. А то душе оно вспомнится вдруг, да и уйдешь нечаянно куда… И не вернешься. И не найдет тебя никто. Так что лучше ты сам. Не жди, когда оно нагрянет.
– Я понял, – сказал Рутгер.
– С твоими-то замашками, – не смог сразу остановиться Видаль. – Вон лягух каких натворил! А хвост твой лисий! А вон стена какая!
– Я понял, – тише и упрямее повторил Рутгер. – А со стеной теперь чего? Поперек дороги же.
– Ну что-что… Пойдешь да и построишь в стене ворота. Ты же для этого стену возвел. Вот так и выполнишь свое желание и ее предназначение. Правильно будет.
– Угу, – сказал Рутгер. – А как я то место найду?
– Так ты ж его видел. И стена какая – ты же нарочно, чтобы лучше представлять, поярче сделал. Вот как ее представишь, к ней и шагай. Заодно потренируешься.
– Я понял.
– Тьфу ты, – не выдержал Видаль. – Молод я еще учеников заводить. Как же ты меня достал, понятливый такой, а?
* * *
Но и после долго не мог успокоиться. Все возился, ворочался под одеялом.
– Мастер, мастер…
– Видалем меня зовут.
– Видаль, слушай. Так ведь вот было поле, а стены не было. Только когда я сам ее построил…
– Да.
– И что, все люди так?
– Ну… – протянул Видаль задумчиво. – Не все, наверное.
Рутгер повозился еще под одеялами, почесал живот, щеку.
– А почему все остальные, мастера наши, почему у тебя не научились? Раз так просто?
– Просто ему…
– Но ведь можно же?
– Можно. Не просто, но можно.
– Так почему они у тебя не учатся?
– Ты почему стал учиться?
– Мне надо.
– Ну и вот. Кому надо. Кому не надо. Понял?
– Понял.
– Понятливый… Спи уже, – зевнул Видаль и повернулся на другой бок.
Евгения Шуйская
MESSOR
– Четыре дня, – вразумительно сказал Денис в трубку. – Четыре. Фор. Фир. Кватро. Арба. На каком тебе языке сказать еще, чтоб ты понял? А работы мне на четыре часа. Ну, на пять. – Телефон упорно зудел в ухо, и Денис чуть отставил руку в сторону. – Хорошо, я тебе пришлю послезавтра. Отвали ты только, ради бога, у меня голова раскалывается. Какое, в простату, пил, ты погоду слышал? Давление знаешь? Все, отвали, добром прошу. Отвали. – И нажал на кнопку отбоя: раз и два, чтобы выключить аппарат вовсе. Потом посмотрел на монитор, сказал нехорошее и швырнул несчастным телефоном в Маремьяна, но промахнулся.
Под разговор он бездумно щелкнул на «Закрыть». А на вопрос, сохранить ли внесенные изменения, так же бездумно ответил «Нет». Последние полтора часа работы провалились в никуда.
– С подсознанием не спорят, – сказал Денис и поскреб щеку. Щека была небритая, за окном стояла мерзкая морось из-под обложных туч, давление действительно было ниже плинтуса, лишку он вчера все-таки хватил, а полутора часов было жалко. – Подсознание работать не хочет. Надо напоить его кофе, мое подсознание, а заодно, – тут он снова почесал щеку, – побрить для уменьшения всемирной энтропии.
Когда раздался длинный звонок в дверь, побрита была одна щека и верхняя губа. Денис чертыхнулся, вынул палец из-за щеки, аккуратно пристроил дедов опасный золлинген на полочке и пошел открывать, по пути схватив под мышку Маремьяна. Привычки спрашивать, кто там, Денис не имел: быстро распахнутая дверь и зверский вид – вот наш девиз. Впрочем, быстро распахнуть не удалось – замок заело, а толстый Маремьян ужом вился под мышкой, изнемогая по свободе на лестничной клетке. Зато со зверским видом все было нормально – еще и в пене весь, и голый по пояс, и волосы дыбом.
На человека за порогом вид действия не возымел. Человек оказался ладен, сед и сухощав и внешностью сильно напоминал бы киношного полковника царской армии, если бы не очень круглые и очень румяные щеки. На человеке был серый костюм, явно из дорогих (между прочим, совершенно сухой, тогда как снаружи уже не моросило, а лило вовсю), и в руке, протянутой к Денису, он сжимал визитку.
– Прошу вас, Денис Александрович, – сказал румяный, буквально впихивая Денису визитку.
Ошеломленный собственным именем от совершенно незнакомого человека, Денис визитку взял и уставился в нее, продолжая стискивать Маремьяна. Маремьян бился и выл басом.
По самому верху карточки шрифтом, стилизованным под греческий, было выведено:
АТРОПОС и СЫНОВЬЯ
ПАРКИ-СЕРВИС
Чуть ниже курсивом значилось:
Каждой альфе– омега
И эмблема в уголке – греческая буква омега, замкнувшая в круг греческую же альфу. Больше на карточке не было ничего – ни имени, ни адреса, ни телефона, ни электронной почты.
Тем временем гость как-то очень ловко просочился в квартиру и почти бегом кинулся в дальнюю комнату.
– Эй, – выкрикнул Денис, – куда!.. А, черт! – Вывернувшийся из рук Маремьян шлепнулся на пол, но вместо лестничной клетки почему-то рванул за гостем. Денис в сердцах хлопнул дверью и кинулся вслед, роняя клочья пены. Не было печали, выгоняй этого придурка теперь. – Эй вы, а ну убирайтесь отсюда, пока я вас не вышиб на хре… – и осекся, застыв на пороге комнаты.
Странный гость, уже достигший кабинета, на бегу протянул руку вверх, ухватил чешскую «растяжную» люстру за хромированную петельку и от души дернул вниз. Люстра закачалась на уровне груди; «полковник» молниеносно сунул руку за пазуху, так же молниеносно щелкнул добытыми из пиджака огромными ножницами – и единым движением перерезал провод люстры вместе с растяжкой.
Люстра грохнулась об пол, брызнув стеклом лампочек. Денис сказал почему-то очень тихо: «Бля». Маремьян завопил и одним броском взлетел на книжную полку у двери. Румяный вскинул левую руку и уставился на часы.
Хорошие часы, как-то отстраненно подумал Денис. Псих с дорогими часами. Отличный день. И что я, дурак, золлинген в ванной оставил.
– Четыре минуты, – сказал румяный. – Неплохо по нашим временам. Успел практически. – И убрал ножницы обратно за пазуху. Он выглядел довольным.
– Я прошу меня извинить, – сказал Денис каким-то шелестящим голосом. – Вы что, охуели?
Румяный посмотрел на него несколько обескураженно, словно очнувшись, и вдруг спросил:
– У вас, Денис Александрович, чаю не найдется? Я нынче весь день на ногах, а нам бы поговорить еще, так, с ходу, не разобраться.
– Чай у меня есть… – То ли от давления, то ли от нереальности происходящего, то ли просто от ужаса – ножницы были сантиметров сорок, и обращаться с ними румяный точно умел – Денис словно уплывал. – Вы кто вообще? – И вдруг сорвался: – Какой, в жопу, чай? Вы охуели? Вы кто?!
– Да там же все написано, – тихонько сказал румяный и кивнул на визитку. – Я вроде как парка. – И, видя полное непонимание, попытался как-то прояснить: – Атропос и сыновья. Парки-сервис… – Тут он запнулся и снова попросил: – Мне бы чаю, Денис Александрович. У меня нынче трудный день.
* * *
Чайник потихоньку закипал, и Денис, накинув ковбойку, принялся заваривать чай, одновременно косясь на джезву с кофе. Руки у него немного тряслись, но в целом, учитывая ситуацию, он держался молодцом. Пену он стер какой-то тряпкой, кажется кухонным полотенцем, и так и остался – полувыбритым. Головная боль странным образом прошла, но кофе был необходим все равно.
Странный гость очень прямо сидел на краю кухонного диванчика и быстро говорил. То, что он говорил, не лезло ни в какие ворота, поэтому Денис верил. Под столом неподвижно сидел обычно общительный Маремьян и переводил желтые глаза с Дениса на гостя и обратно.
По словам гостя, компания «Атропос и сыновья» являлась неотъемлемой частью предоставления сервиса жизни. Он так и сказал: «предоставления сервиса жизни», и Денис чуть не загоготал в голос, но удержался. Собственно, все было довольно просто и в общих чертах давным-давно описано. Отмеряли нить жизни и пряли ее компании двух других мойр, а «Атропос и сыновья» аккуратно и по возможности своевременно старались нить перерезать.
Утверждалось, что «нитью» может быть почти что угодно: веревка с бельем, якорная цепь, провод к люстре, – но всегда у этой ниточки-веревочки есть собственное назначение, она связывает – что-то и что-то или что-то и кого-то. То есть если перерезать нитку, наскоро отмотанную с катушки, – ничего не случится. Проблема в том, что ниток много, вот и приходится бегать сыновьям со всех ног, чтобы поспеть вовремя.
– И что, правда сыновья? – поинтересовался Денис, ополаскивая чайник водой и стараясь не смотреть в сторону гостя. Щеки гостя пунцовели просто неправдоподобно. Лучились. Было полное ощущение, что их, щеки, оторвали от другого лица и приставили к этому. От щек делалось зябко, и лучше было смотреть, как поднимается пар от чайника.
– В некотором роде, – отозвался парка – или мойра. – Долго, поверьте, и муторно объяснять, но в какой-то мере да, сыновья.
– А как же смерть с косой? Или с клюкой, что там у нее?
– Есть с клюкой, есть с косой, – подтвердил гость. – Разные компании. Своего рода конкуренция…
Денис выжидательно молчал.
– Все… как бы сказать… все даватели жизни имеют своихстригалей. Жнецов, понимаете? – попытался объяснить «Атропос и сыновья». – Иначе все пришлось бы делать какой-то одной конфессии, а это очень тяжело. Смерть с клюкой и с косой работают на других прях, назовем их так, – хотя процесс на самом деле на пряжу совсем не похож… благодарю вас. – Гость поднялся, принял чашку с чаем, церемонно поклонился и все так же неестественно прямо уселся обратно.
– Слушайте, – сказал Денис, по-прежнему отводя глаза, – выньте вы эти ваши штуки. Вам же неудобно, я же вижу.
– Не то слово, – охотно вынимая ножницы и кладя их на стол, согласился гость. – Не додумал я с размерами, рост не рассчитал. Давно не было практики, – и тут же расслабился, размяк, почти развалился на диванчике, мигом порастеряв молодцеватость. Стало видно, что это просто не очень молодой и, кажется, усталый дядька, почему-то с очень румяными щеками.
– Это в каком же смысле? – заинтересовался Денис, усаживаясь верхом на свободный стул. – Что значит – не рассчитал? Вы что, иначе как-то выглядите?
– Мы, – поразмыслив, ответил гость, – в вашем понимании вообще не выглядим. Облик – это оболочка, простите за повторение, интерфейс, как нынче говорят. Средство коммуникации. Обычно мы и так справляемся. Для того чтоб перекусить петлю на ручке зонта или поводок, там, порвать, облик не нужен. А если что посерьезней типа высоковольтного провода – так даже и нежелателен облик, Денис Александрович. Мешает он, за ним все время следить надо. Зато доступна масса удовольствий; чай вот попить, например, – никак вне облика невозможно.
Гость словно в доказательство шумно хлюпнул из чашки.
– Понимаете ли, Денис Александрович, – продолжил он, – у Лахесис специфическое чувство юмора. Иногда она запихивает нить в какое-нибудь странное место. Например, в провод люстры, как вы имели честь наблюдать.
– И поэтому вы приперлись ко мне в облике? – поинтересовался Денис.
– Нет, – помолчав, ответил гость и вдруг спросил: – Можно я воспользуюсь удобствами?
– Тоже издержки облика?
Гость вдруг улыбнулся и подмигнул:
– Тоже удовольствие.
* * *
Ножницы лежали на столе, ничем не примечательные портновские ножницы, только лезвия непомерно длинные. И по ним, по лезвиям, было очень видно, какие они острые. Просто непонятно, как можно так заточить ножницы. И перламутр на рукоятках был затерт дотускла, а там, где смыкались кольца, виднелись проплешины металла Очень старые ножницы с перламутровыми ручками.
Денис стоял над столом, обхватив подбородок, и смотрел. Подбородок был наполовину гладкий до скрипа, а наполовину – колкий от небритости. Это же сумасшедший, сказал из полуобморока внутренний голос, убери ты эти ковырялки подальше. А следующая мысль была: а можно ими бриться, как шашкой, этими ножницами? Наверное, можно.
– Я бы на вашем месте не стал этого делать, Денис Александрович, – сообщил неслышно вышедший из ванной гость. – Не стоит вам их трогать, этот инструмент требует тренировки. И некоторой… семейной принадлежности. – Он держал перед собой наотлет чисто вымытые руки и слегка помахивал кистями. – Я там полотенечком руки вытер, синеньким, ничего?
– Ничего, – сказал Денис. Его на секунду почти скрутило от желания пойти в ванную, снять полотенце и сунуть в стиралку. И запустить. С отбеливанием.
– Так чего вы сюда явились? – отойдя от ножниц, неприязненно поинтересовался он. – Люстру резать?
– Да нет, люстру уронить – дело нехитрое, – отозвался гость. – Тут вот в чем дело… – Он вдруг замялся, и Денис с удивлением понял, что гость действительно смущен. – Понимаете, – мычал гость, – у нее странное чувство юмора, я говорил, ей скучно все время одно и то же, вот она и развлекается как может. Ну и потом, поймите, это же сорок лет назад было…
– Погодите, – сказал Денис и повторил погромче: – Погодите! – потому что смущенный гость продолжал частить речитативом и только после окрика умолк. – Объясните толком, в чем дело, я не понимаю ни хрена.
– У вас в квартире, – послушно отрапортовал румяный, – есть еще одна нить. И срок через час примерно, – он глянул на часы, – ну да, чуть больше. Она говорит, что бросила сюда одну нитку, а вторая прицепилась случайно.
– И что, вы хотите еще тут посидеть, отчекрыжить еще что-нибудь и уйти с миром?
– Нет, – виновато сказал гость. – Нитка у вас в проводке. В той фазе, которая на кухню, – и, увидев, как сдвигаются брови у Дениса, поспешно добавил: – Когда все это делалось, проводка висела по стенам. Никто не подумал про ремонт. Это наша вина, несомненно.
Денис ногой придвинул стул и снова сел на него верхом.
– Вы что, – спросил он, помолчав, – намерены стены тут ломать? Я это все отремонтировал год тому. Я до сих пор долги плачу, ясно вам?
– Ясно, – смиренно согласился гость. – Но выбора-то нет. А без облика стены не сломаешь, вот и пришлось мне срочно приодеться.
– А если, – с закипающей злостью шепотом произнес Денис, – а если я просто отправлю вас туда, куда вам и должно бы? Без сантиментов. А? Вот так! – Увесистый кукиш нарисовался под носом у гостя. Гость внимательно его изучил, а потом сказал негромко:
– Тогда он не умрет вовремя.
– И отлично. Тем более катитесь.
– Не отлично, – возразил так же негромко гость. – Нить окончена, человек умирает, даже если остается жить, понимаете? Он уже мертвый живет. Это большая беда, Денис Александрович, поверьте, это совершенный кошмар. Кроме того, он ломает настоящее, которое продолжается. Встречается с теми, с кем не мог бы уже. Приносит вред, который не должен бы принести. Кстати, добра не приносит никогда.
Мы иногда опаздываем, – продолжал гость, – но реальность в состоянии зарастить дырки примерно до четырех дней, плюс-минус. И это максимум. Потому что иначе цепная реакция пойдет по реальности, и предсказать последствия невозможно. Даже мы, – он ровно, как нечто очевидное, произнес это «даже мы», – не можем ничего предсказать, а исправить последствия такой промашки способны лишь отчасти. Поэтому мы никогда такого не допускаем. Никогда – в рамках обозримого для вас прошлого, по крайней мере. – Он помолчал и повторил с нажимом: – Живой мертвый – это очень большая беда, Денис Александрович.
* * *
Денис посидел, потирая щеку.
– Вы бы мне хоть компенсацию дали какую… – жалобно сказал он. Голова кружилась, и колено почему-то тряслось предательски. – Я тут гробился как проклятый…
– У нас нет денег, – очень виновато сказал гость. – Не в смысле – мы небогаты, а в смысле – нет как концепции. Мы не оперируем деньгами, Денис Александрович. Я бы рад, поверьте.
Они посидели еще немного – молча. Потом Денис нагнулся, извлек из-под стола Маремьяна и прижал к себе. Маремьян заурчал.
– Он хоть кто? – спросил Денис, откашлявшись, и все равно прозвучало почти фальцетом. – Или это она? Кто это?
– Он.
– Молодой?
– Сорок два.
– Семья?
– Жена, дочь в университете.
– Где?
– Париж.
– Ничего так, – сказал Денис, нарушая военной четкости диалог. – Париж. А отчего?
– Инсульт, – сказал гость, и Денис вдруг заметил, что алые щеки обрели нормальный цвет и форму. Теперь гость совершеннейше походил на очень печального дореволюционного полковника.
Денис обхватил себя за плечи и посидел, покачиваясь. Потом переложил Маремьяна на диванчик рядом с гостем, встал и скрылся в ванной комнате. Маремьян тут же утек на прежнее место под стол. Гость остался сидеть как сидел.
В ванной Денис снял рубашку, открыл воду, сполоснул бритву и принялся добриваться, привычно гримасничая. Он не думал особенно ни о чем, просто хотелось добриться, надоела колючесть на полморды. Он тщательно выскреб щеки, подбородок, виски и остановил лезвие у кадыка. Обычно тут полагалось произнести: «Суд взвесил и нашел тяжелым», но многолетний ритуал почему-то не шел. Поэтому он просто доскреб шею, надел ковбойку, пригладил наскоро волосы и пошел в кабинет.
Пискнул, выключаясь, компьютер, что-то рухнуло на пол с умеренным грохотом. Денис вышел из комнаты и завозился в коридоре, под куртками. Щелкнул чем-то, микроволновка погасила часы, и лампочка в вытяжке над плитой погасла тоже.
– Вам все равно, где резать? – спросил Денис из-под пальто.
– Не ближе четырех дактилей от любого конца нити, – с готовностью отозвался гость.
– Это еще что за хрень?
– Простите. Примерно семь-восемь сантиметров.
– Ясно, – сказал Денис, – малой кровью не получится. К счетчику только самый хвост выходит. – Он вышел в кухню с оранжевым пластиковым кейсом в руке. В кейсе оказался огромный бошевский перфоратор. – Придется кровью побольше.
Гость молча смотрел на него в ожидании, постукивая подушечками пальцев по столу рядом с ножницами.
– Ну что вы на меня смотрите, – сказал Денис, в упор глядя на гостя. Он вдруг очень устал, и перфоратор оттягивал руку, так что заломило плечо. – Пойдемте к выключателю, не долбать же всю стену наугад. Как-нибудь добудем вам ваши четыре дактиля.
