Текст книги "Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года)"

Автор книги: Елена Хаецкая

Соавторы: Александр Шакилов,Алекс Гарридо,Юлия Зонис,Елена Касьян,Линор Горалик,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова,Лея Любомирская,Марина Богданова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Флодар заступил ему путь.

– Погоди-ка, Айтьер. Ты куда направляешься?

– Куда выведет спираль, а точнее – домой, на верхний виток, – ответил Айтьер. – Странно мне, что ты спрашиваешь, ведь ответ тебе известен.

– Интересно, впрочем, что ты очутился здесь именно в это время, Айтьер, – продолжал Флодар, надвигаясь на Айтьера все ближе и ближе. – Как такое вышло?

– Как шло, так и вышло, – сказал Айтьер. – Пропусти меня, я спешу.

– Неужели ты не хочешь посмотреть, что стало с нашей телегой? – настаивал Флодар.

– Не хочу.

– Ты разве не для того сюда явился?

– Нет.

– Напрасно… Больно уж хорошо у тебя получилось.

– Что у меня хорошо получилось? – недоумевая переспросил Айтьер.

– Давно уже я не встречал такой подлости! – теряя самообладание, закричал Флодар. – Разве ты не подпилил ось у нашей телеги?

– Я подпилил ось у вашей телеги? – повторил Айтьер и вдруг рассмеялся. – Ты можешь себе представить меня с пилой в руке? – Он покачал головой. – Плохо же ты знаешь жизнь настоящих аристократов, Флодар, если предполагаешь такое!

Флодар затрясся от ярости:

– Разумеется, ты не стал марать нежных ручек! Нет, ты растряс мошну своего отца и нанял кого-нибудь из подлых смердов, чтобы они это сделали для тебя!

– Оставляю тебя наедине с твоими фантазиями, – оборвал его Айтьер.

И тут Флодар ударил Айтьера в лицо кулаком.

– Озорио! Эрифандер! Анхарно! – закричал Флодар. – Бейте его! Бейте завистника! Будет знать, как портить наши телеги!

Они навалились всем скопом, сбили Айтьера с ног, и плохо тут ему пришлось!

* * *

– Погоди-ка. – Агген остановила Филиппа и остановилась сама. – Никогда не выскакивай вот так сразу из-за поворота. Из-за поворота следует выходить плавно, постепенно, чтобы тебя все видели и чтобы ты всех видел.

– Да здесь вся дорога – сплошной поворот, – оправдываясь, произнес Филипп.

– Вот ты и иди все время плавно, – молвила Агген. – Неужто это так трудно для тебя?

– Плоскоглазые иначе смотрят на мир, – признался Филипп.

– Например? – жадно спросила Агген. Попутно она запустила руку в сумку, висевшую у Филиппа на боку, вытащила оттуда копченую беличью лапку и сунула за щеку.

– Например, не все на свете для нас – спираль или окружность. Мы можем смотреть и ходить насквозь, по диаметру.

– Сквозь круг? – Агген энергично задвигала языком и переложила копченую лапку за другую щеку. – Вот так прямо насквозь?

Она сделала протыкающий жест.

Филипп кивнул. Почему-то он чувствовал себя виноватым.

– Должно быть, это здорово осложняет тебе жизнь, – произнесла Агген сочувственным тоном. – Ну ничего, ты постарайся, а я буду тебе помогать. Делай как я – не ошибешься.

С этими словами она быстро двинулась вперед.

Филипп схватил ее за руку и остановил:

– Тише!

– Что?.. – Она вырвала у него свою руку. – Ты не понял, Филипп. Это ты должен меня слушаться, а не я тебя.

– Там, впереди, за поворотом, что-то случилось… Разве ты не слышишь?

– Что? – не поняла девочка.

– Грохот, крики… Прислушайся.

Оба осторожно выглянули из-за скалы, выступающей в этом месте дороги, и увидели сломанную телегу и следы полного разорения в пыли. Один человек лежал, трое или четверо пинали его ногами, выкрикивая при том проклятия, а красивая молодая девушка стояла на лестнице, посреди стены своего дома, и бесстрастно наблюдала за происходящим. Точнее, это она считала, что сохраняет бесстрастие, а на самом деле ее длинные распущенные волосы мелко тряслись: каждый волосок как будто бы был охвачен своей собственной дрожью. Такой была сила этих необыкновенных красноватых волос, что они казались живыми, и всякое душевное движение девушки тотчас передавалось им и делалось с их помощью явным. Одно только и служило Вицерии спасением: почти никто не обращал внимания на ее душевные движения и на тайную жизнь ее волос.

– Ну вот, – сказала Агген без малейшего признака сочувствия к избиваемому человеку, – мы и добрались до витков, где обитают аристократы. Выбирай любого и завязывай с ними знакомство. Который из них тебе больше по сердцу?

– Тот, которого лупят, – ответил Филипп.

Агген наморщила нос:

– Думаешь, он в состоянии будет нам помочь?

– Не знаю, – сказал Филипп. – Но у меня имеются целых две причины для того, чтобы выбрать себе в покровители именно его. Во-первых, я могу оказать ему услугу, а это, несомненно, обратит на меня его внимание. А во-вторых, сдается мне, я с ним уже встречался: он из тех, кто сбил меня неподалеку от парка.

– Но как ты окажешь ему услугу? – Агген заинтересованно, хозяйским оком, оглядела лежащего и, кажется, потерявшего уже сознание Айтьера. – Он тебя даже не видит. Кругом столько пыли! А этих-то, которые его волтузят, – их целых четверо…

Филипп многозначительно подмигнул девочке и… исчез.

* * *

Сквозь пыль, забившуюся в нос и под веки, Айтьер видел только тяжелые сгустки материи, которые наносили ему удары, поначалу болезненные, а потом лишь утомительные. Он знал, что где-то в непостижимой дали скрывается Вицерия, но ее застилали толстенные облака, так что возлюбленная представлялась ему парящей в поднебесье, на вершине горы; вокруг же самого Айтьера не было ничего, кроме праха, и сам он тоже был прахом.

Флодар также не считал поверженного противника ничем иным и потому бил его без всякого сожаления, ни разу не умерив силу удара; все остальные поступали точно так же.

И вдруг неизвестно откуда – из пустоты – на них обрушился незнакомец. Все стоящие на земле, и Вицерия в поднебесье, и Айтьер во прахе, – все они не могли взять в толк, откуда взялся чужак. Он действительно как будто соткался из воздуха и вырос прямо перед ними. Пользуясь изумлением врагов, он ловко засветил Флодару в нос, Озорио – в глаз, Эрифандеру – в переносье, Анхарно – в живот, а Хименеро он пнул по голени. Затем он подобрал палку-погонялку, которую выронил Айтьер, и огрел Флодара по голове, Озорио – по скуле, Эрифандера – по лбу, Анхарно опять ткнул в живот, а Хименеро получил второй удар по голени.

Все это он проделал в считаные секунды, а потом закричал и затопал ногами, и тут только все разглядели, какое страшное, какое нечеловеческое у него лицо, со сдвинутыми к переносице совершенно плоскими глазами.

Ужас охватил молодых людей, и они, хромая, стеная и хватаясь друг за друга, бросились бежать. Их не смущало даже присутствие Вицерии, чьи волосы больше не дрожали, а прямо-таки плясали на плечах и спине.

Агген выскочила на поле боя, где стоял, тяжело переводя дыхание, победитель Филипп, схватила в горсть пыль и швырнула вслед убегающим.

– Вот вам!

Айтьер зашевелился на земле и заскрежетал зубами.

Агген опять забралась в сумку, извлекла оттуда флягу и вылила ее содержимое Айтьеру в лицо.

– Тьфу! – выговорил тот.

– Ага, видишь! – обрадовалась Агген, поворачиваясь к Филиппу. – Я говорила тебе, что он будет нам благодарен. – Хотя на самом деле это утверждал Филипп; Агген же сомневалась. – Теперь можно завязывать с ним знакомство и просить о чем угодно. Начинай.

– Я Филипп, – произнес Филипп, помня наставления Агген, которые девочка давала ему накануне.

– Тьфу ты, – повторил Айтьер.

Он сел и зажмурился.

– Спроси, это его обруч? – зашептала Агген, повисая у Филиппа на руке. – Можно я заберу? Мне очень-очень надо!

– Ты можешь встать? – спросил у Айтьера Филипп.

– Дай руку, – приказал Айтьер.

Филипп протянул ему руку. Айтьер впился в нее пальцами, причиняя неудобство и даже боль, бесцеремонно навалился, встал.

– Отведи меня к моему дому, – велел Айтьер. – Кто с тобой? Мальчишка? Пусть поможет тоже.

– Агген, подойди и подставь плечо, – позвал Филипп.

Агген мрачно сказала:

– Ну вот, стоит стать мальчишкой, как все сразу помыкают… Так я возьму обруч?

Не дождавшись ответа, она повесила обруч себе на шею.

Айтьер взялся за ее плечо.

– Идем, – сказал он. – Да живей, не то эти недоноски вернутся с подмогой.

Он заковылял между временными братьями и ни разу не оглянулся назад, чтобы увидеть Вицерию.

* * *

Столь плачевное появление Айтьера вызвало настоящий переполох у него в доме. С крыши снизошел самолично мажордом и внимательно посмотрел на молодого господина. Затем он удалился, степенно поднимаясь вверх по стене. Вслед за тем из окна верхнего этажа спустили на лентах широкое кресло. Филипп помог Айтьеру сесть.

Айтьер мельком глянул в лицо Филиппу и – вот истинный аристократ! – ни на миг не удивился увиденному. Только снял с шеи тонкий шелковый шарф и бросил прямо Филиппу в глаза.

– Прикрой этот срам.

Филипп не стал возражать и обмотал шарф вокруг лица.

Скоро со стен дома так и посыпались служанки с кувшинчиками и кувшинами, с бинтами и перевязками, с примочками и целебными травами, одни из которых надо было жевать и прикладывать к больным местам, а другие – царапать ноготками и лепить на виски.

Айтьер откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза.

Уж служанки-то над ним захлопотали! Некоторые даже ссорились:

– Я первая успела к этой ссадине на скуле.

– Нет, это моя ссадина, моя! Я раньше ее приметила!

– Отойди, не смей тянуть к ней руки, уродина! Молодой господин хотел, чтобы я намазала здесь благоуханной мазью.

– С чего это ты взяла, кривоносая, будто молодому господину приятны твои косорукие заботы? Да он в твою сторону даже глазным яблоком не поведет! А вот мне он четыре раза улыбнулся.

Оттесненная служанка, глотая слезы, отошла в сторону, а ее напористая товарка взялась обихаживать заветную ссадинку. Айтьер даже не пошевелился, никак не показывая, что слышит спор.

Наконец явился кругленький толстяк – уф! уф! Он очень спешил, он почти бежал и прижимал к животу большой кожаный мешок, в котором звякали инструменты.

– Кыш, кыш, негодные! – закричал он на служанок, и те так и брызнули в разные стороны, визжа и роняя скляночки и кувшинчики. – Кыш, кыш! Всю картину бедствия мне попортили!

Айтьер сказал, впервые за это время проявляя признаки жизни:

– Наконец-то, доктор. Посмотрите, что у меня с рукой.

– Я не только с рукой, я и с ногой посмотрю, – заверил доктор. Он оглянулся, увидел Филиппа с замотанным лицом и бесцеремонно сунул тому в руки свой мешок. – Подержи, несчастный. У тебя нет проказы?

– Нет, – ответил Филипп.

– Это хорошо, а то я подумал было, что у тебя проказа… Ну держи, держи.

Мешок оказался очень тяжелым, а доктор требовал, чтобы Филипп держал его раскрытым и на вытянутых руках.

– Мне должно быть удобно, – объяснил толстячок. – Я должен сразу вынимать нужный предмет, не копаясь, а для этого…

– Ясно, – кивнул Филипп. – Я постараюсь.

Доктор начал с того, что обтер лицо Айтьера лоскутами, уничтожая всякие следы служанкиных забот.

– С красотой, конечно, придется повременить, – объявил он пациенту, – но необратимого урона вашей внешности, мой милый, вам не нанесли.

– Болит, – проворчал Айтьер.

Доктор всплеснул руками:

– Конечно, болит, дружочек, как же оно может не болеть, если вам разворотили нос, заехали под веко, вломили в подбородок и самое малое шесть раз попали по скуле! А что у вас с губой – глядеть ужасно! Придется вам надолго забыть об острых соусах и пряных подливах, иначе, боюсь, воспаление перерастет в постоянно действующую язву, а постоянно действующая язва расползется по всей коже, что приведет к пожизненной пятнистости. Последнее – крайне нежелательно, учитывая ваше вполне естественное стремление жениться.

Выпалив все это единым махом, доктор приступил к исследованию конечностей пациента. Сначала он дергал того за кисти рук. Айтьер морщился и сопел. Доктор заметил:

– Ну и для чего так кривляться? Немного растянули вот здесь. Надо потуже забинтовать.

После чего он пал перед сидящим Айтьером ниц и принялся ощупывать его ноги.

– И здесь тоже все в относительном порядке, – донесся его голос. – Пожизненная хромота, во всяком случае, категорически исключена. Рекомендую передохнуть, а также закусить и выпить. Кстати, я не успел пообедать. Когда у вашей матушки принято подавать на стол?

– Хорошо, – сказал Айтьер. – Вы однозначно приглашены к обеду.

Доктор просиял. Он поднялся, отряхнулся и начал карабкаться в дом по наружной лестнице.

Филипп сложил в мешок все, что разбросал доктор, затянул завязки и взвалил себе на плечо.

– Отнесу в дом, – предложил он.

И стал ждать – что-то скажет на это Айтьер?

Айтьер повернул голову в его сторону и долго молча смотрел на Филиппа. Потом распорядился:

– Брось ты этот мешок. Слуги подберут. Ты ведь не слуга?

– Нет, – ответил Филипп.

– А с тобой кто? – Айтьер указал пальцем на Агген.

Девочка подошла поближе.

– Это мой временный брат, – объяснил Филипп. – На самом деле это девочка, и ее зовут Агген.

– Я так и подумал, – кивнул Айтьер. – Вы оба тоже приглашены к обеду… Что это у тебя, Агген?

Он указал пальцем на обруч, который по-прежнему висел у девочки на шее.

– Обруч, – сказала Агген. – Разве не видно?

– Это моя вещь, – объявил Айтьер.

– Мы нашли ее в пыли, так что она ничья, – возразила Агген. – То есть была ничья, а теперь – моя. Мне нужно.

– Отдашь мой обруч слугам, – приказал Айтьер, не вникая в объяснения Агген. Он щелкнул пальцами, и тотчас возник слуга, который забрал у девочки обруч и унес его куда-то в глубины дома.

Айтьер знаком показал Агген и Филиппу, что разговор с ними пока окончен, и вдруг утомленно задремал. Филипп остался стоять рядом с креслом.

Молодой человек чувствовал себя глупо. Чего ждать? И надо ли чего-то ждать? Или подняться наверх и ожидать там? А может быть, войти в комнаты? Или все-таки следует отыскать мажордома? А если мажордом отыщется – что ему сказать? И каким тоном разговаривать?

И тут, по счастью, явился мажордом собственной персоной. Он приблизился к креслу и деликатно кашлянул. Айтьер открыл глаза и уставился на мажордома. Тот кашлянул вторично, потише.

– Поднимите меня в дом на кресле, – распорядился Айтьер. – Этих двоих братьев тоже впустить, и пусть умоются.

– Считать их по какому разряду? – осведомился мажордом.

– По разряду моих личных гостей, – ответил Айтьер. И, подумав, прибавил: – Личных гостей запросто, а не личных гостей с глубоким смыслом. Да, и разумеется, отнюдь не личных гостей общего значения. Это – личные личные гости.

– Понятно, – сказал мажордом и поклонился Айтьеру, после чего медленно удалился.

– Нам подадут обед отдельно, прямо на крыше, – сообщил, адресуясь преимущественно к Филиппу, Айтьер. – Не хочу обедать с матушкой и доктором.

– Почему? – спросил Филипп.

– Желание избыточных знаний есть признак свободной натуры, – заметил Айтьер. – Впрочем, я отвечу тебе… Точнее, у тебя появилась возможность ответить на этот вопрос самостоятельно: сюда спускают матушку.

Филипп поднял голову. Шарф мешал ему смотреть, поэтому он чуть сдвинул кисейную ткань и высвободил один глаз. Филипп сознавал всю деликатность ситуации. Он готов был в любой момент снова закутать лицо, чтобы не смутить и тем более – не испугать достопочтенную матушку Айтьера. Настолько достопочтенную, что сын избегал обедать в ее обществе.

На крыше образовалась суета, перемежаемая вскриками, рукоплесканьями и обильным шуршаньем материи. Затем по стене дома медленно поползла кровать под балдахином. Она держалась на толстых цепях, увитых лентами и цветами. Установленный на крыше специальный механизм повизгивал и поскрипывал, однако исправно опускал роскошное ложе.

Большое колесо, обмотанное цепью, ходило кругом по краю крыши. Цепь разматывалась, а кровать скользила все ниже и ниже по специальным дорожкам, проложенным справа и слева от ступенек внешней лестницы.

Таким образом, кровать, влекомая механизмом, проделывала тот же спиральный спуск, что и всякий пешеход.

Выглядывая в щелку своего покрывала, Филипп сумел разглядеть бархат и шелковые кисти, витые колонки из темной породы дерева, обильно расшитое бисером и цветными нитями одеяло…

На кровати, держась обеими руками за колонки, восседала хрупкая немолодая дама с изможденным лицом. Веки у нее были прозрачные, присыпанные золотой пудрой, глаза – блекло-голубые, губы – очень тонкие, сложенные в бантик.

Когда мы говорим «бантик», то имеем в виду самый настоящий бантик, с резкими изгибами и множеством извивов, какие образуются, если вывязать упомянутую фигуру из вышивальных ниток. Речь не идет о ленте, сложенной в махровый бант, и уж тем более – о чем-то, похожем на цветок или бабочку. Нет, это был именно бантик, поникший, но не утративший природной причудливости.

Едва лишь кровать коснулась ножками земли, как Филипп быстро набросил шарф себе на глаза и наклонил голову пониже, чтобы дама случайно не увидела плоскоглазого. Впрочем, эти предосторожности оказались излишними: она смотрела только на своего сына.

– Айтьер! – тихо вскричала она и схватилась за сердце обеими руками. – Дитя мое! Знали бы вы, мой безответственный малютка, как изболелась душа у вашей матери! Да, да, и не перебивайте!.. Это признак непочтительности. Как вы можете вот так, запросто, разбивать весь мой ум и все мои органы для испытывания ощущений – и всё, чем я дышу и получаю удовольствие!.. Ах вы, неблагодарный карапузик!

Айтьер ничего не говорил, только бесстрастно смотрел на госпожу свою мать.

А та прибавила:

– Катанье на телегах – развлеченье для тех, чьи мысли не выше колеса, жизненные устремленья слабы, а дух плетется с самым подлым видом, точно высеченный разливальщик супа!

Видно было также, что вся эта безжалостность – лишь из любви к Айтьеру и что говорится так только ради пользы молодого господина.

Айтьер напомнил:

– Мой отец и дядя – оба были парольдоннерами.

– Так неужели следует повторять их ошибки? – воззвала мать.

Айтьер пожал плечами:

– Вам не стоило так утруждать себя, матушка.

– Кто она? – прошипела вдруг мать. – Кто та женщина, ради которой мой первенец, кусочек моего живота, мясное мое сокровище так отчаянно рискует собой?

Айтьер, помолчав, ответил:

– Она прекрасна.

После этого Филипп понял, что бесконечно уважает Айтьера.

– Ни одна не стоит вас, моя мозговая косточка, – объявила матушка. – Ни одна вас не достойна.

– Возможно, – согласился он и отвел глаза.

– Я ведь предлагала вам в супружество милую Дехану, – напомнила матушка. – Ее родители согласны. Она во всем ровня вам, мой любезный крохотулечка, и живет на шестнадцатом витке, как и мы… Умоляю, отпрыск, не слушайте, никогда не слушайте, когда при вас говорят, что пятнадцатый, мол, в знатности равен шестнадцатому. Вы ведь и сами отлично понимаете, что мы – выше, а те – ниже… Вы ведь не станете совершать глупости, мой дорогой комочек плоти?

– Мужчина идет вслед за своей душой, – сказал Айтьер. – Иногда это выглядит как глупость, иногда – как разумность. Вы будете судить обо мне, когда я прилюдно найду мою душу в теле женщины, матушка.

– Душа мужчины, неразумное мое и сладкое сокровище, – подхватила мать, – столь хрупка и драгоценна, что не следует доверять ее мужскому туловищу. Ибо мужское туловище хоть и выглядит прочным, но постоянно подвергается опасности быть сломанным. Поэтому все разумные мужчины хранят свои души в телах женщин. И самое мудрое тело для хранения мужской души – это тело матери.

– Никогда я не жалел о том, что доверил мою душу вам, – сказал Айтьер. – Однако возраст моей души постепенно изменялся, и вот она покинула ваше тело, дорогая матушка, и вышла на свободу. Нет ничего более страшного и смятенного, чем мужская душа, обреченная быть свободной! – Айтьер оживился, заговорил громче, в его голосе явственно заплясали огоньки пламени. – Юная свобода, матушка, хороша, как девочка с бубном в тонкой руке; но как же быстро взрослеет свобода, как стремительно делается она зрелой! Упустишь время – и вот уже она дряхлая старуха, которую никто не возьмет к себе в дом за ненадобностью… Нет, матушка, не нужна мне горькая свобода! Я сказал моей душе: «Иди – отыщи тело молодой женщины, и в назначенный час я приду за тобой».

– Это ведь не Вицерия с пятнадцатого витка? – прошептала мать.

Айтьер побледнел и ничего не ответил.

А мать не заметила и продолжала:

– И не Лаоника с пятнадцатого? И не…

– Нет, – сказал Айтьер с облегчением. Он потер щеки и поморщился. – Все эти разговоры утомляют меня, матушка. Позвольте мне взойти на крышу вместе с моими новыми прихвостнями и отобедать с ними наедине.

Матушка махнула рукой:

– Что мне с вами делать, несмышленыш! Поступайте, как вам захочется, только постарайтесь не сломать себе шею, потому что это сделает меня поистине безутешной.

И она дала знак служанкам запускать подъемный механизм.

* * *

Филиппу очень понравилось обедать на крыше. Под полотняным навесом, разрисованным желтыми и красными спиралями, установили стол и три табурета. Подали блюдо с озером из густой подливы, в которой плавали запеченные целиком упитанные зверьки, и еще одно блюдо с нарезанными тонкими кусочками сыра, и еще связку тонких палочек, и несколько хлебных лепешек. Ко всему присовокупили три кувшина с золотистым хмельным напитком из зерен.

Так выглядит в богатых домах трапеза для молодых людей, объяснила Филиппу Агген. Девочка вкушала ее впервые, а Айтьеру, разумеется, такое было не в новинку, поэтому он показывал пример.

Для начала юный господин взял из связки деревянную палочку, нацепил на нее сыр и воткнул в зажаренного зверька. Агген и Филипп тотчас проделали то же самое, после чего все трое учинили настоящий морской бой в подливе!

Обитатели Золотой Альциаты не раз видели похожие сражения, наблюдая за морем со склонов своей горы, причем аристократы имели гораздо лучшую возможность для созерцания, поскольку жили ближе к вершине и имели лучший обзор.

Зверьки под сырными парусами носились взад и вперед по блюду, разбрызгивая подливу, они сталкивались, шли ко дну, переворачивались или погибали еще как-нибудь, после чего немедленно отправлялись на съедение. Согласно правилам игры, кто потопил корабль, тот его и съедал.

Когда все корабли затонули и были как следует разжеваны и проглочены, настала очередь подливы, которую подобрали хлебными лепешками. А под конец каждый запил съеденное огромным количеством хмеля прямо из кувшина.

Вот так обедают в Золотой Альциате молодые аристократы.

Насытившись и слегка захмелев, Айтьер заговорил:

– Почему вы пришли ко мне на помощь, когда Флодар с друзьями напали на меня?

– Это вопрос-ключ, – отозвался Филипп тотчас же, – а ответ на него будет означать разгадку всего. Если же мы сразу сообщим вам разгадку, то сами останемся без ответов. Поэтому…

Тут Агген сделала Филиппу жест, означающий крайнюю степень угрозы, и заявила:

– Отныне говорить буду я, потому что я лучше умею манипулировать другими людьми и потому что у меня хитрый ум! И ответьте сперва вы на наши вопросы, господин, иначе не получится никакой интриги.

– А что, существует какая-то интрига? – Айтьер усмехнулся.

– Разумеется! Иначе вы не пригласили бы нас к трапезе.

– Ты чрезвычайно разумна – для девочки, переодетой мальчиком, – отметил Айтьер.

Агген расплылась в победоносной улыбке. Она полезла за пазуху и вытащила оттуда один золотой диск. Показала его Айтьеру и тотчас же убрала.

Айтьер застыл, лицо его окаменело. Потом его губы чуть-чуть шевельнулись, и Айтьер сказал просто:

– Отдай.

– Нет, – Агген покачала головой. – Ни за что!

– Отдай, не то отберу силой!

– Вы ведь не полезете за пазуху к девочке? – осведомилась Агген.

– Ты переодета мальчиком. Я всегда могу притвориться, будто принял твой внешний вид за чистую монету. А полезть за пазуху к мальчику ниже меня по происхождению дозволено и воспитанием моим, и всеми принципами.

– Но я – девочка! – настаивала Агген.

Айтьер скрипнул зубами.

– Ладно. Говори дальше!

– Вицерия, – сказала Агген. – Мы знаем имя. Вицерия с пятнадцатого витка.

Айтьер промолчал.

– Ведь это – ваша тайна? – напирала Агген. – Вицерия.

– Вы читали ее письма? – спросил Айтьер.

– Разумеется… Иначе мы не принесли бы их вам, – заявила Агген. – Она вас любит так возвышенно. Будь иначе, мы бы просто взяли себе золото. Но буквы на золоте – они дороже золота. Видите, мой господин, мы ничего от вас не скрываем… Почему те господа напали на вас? Из-за Вицерии?

– Нет, – сказал Айтьер. – Они ничего не знают обо мне и Вицерии… Они вбили себе в головы, будто это я подпилил ось у их телеги, из-за чего у них произошло крушение. – Он помолчал. – Я уверен в том, что это сделал Альфен. Они с Флодаром оба соперничают из-за Вицерии… Альфен хотел выставить Флодара глупцом в ее глазах, только и всего. А Флодар – он действительно глупец. Будь иначе, он бил бы меня не за воображаемое, а за истинное!

– Проще говоря, Флодар-глупец чуть не убил вас из-за телеги, а Флодар-умник убил бы вас из-за девушки? – уточнила Агген.

– У тебя почти мужской ум, – похвалил Айтьер. – Пожалуй, не будет большого преступления запустить руку тебе за пазуху, Агген. Ты – практически мужчина.

– Только не за пазухой! – запротестовала Агген. – За пазухой я полная и окончательная девушка, как телесно, так и духовно, не говоря уж о краденых письмах, которые тоже написаны женщиной…

– В таком случае растолкуй – почему вы оба вступились за меня? – потребовал Айтьер. – Я ответил на твои вопросы – отвечай на мои.

– Нам нужна от вас помощь. – Агген наморщила нос. Как-то скучно это прозвучало… Ни убийств, ни роковой любви, ни опасностей.

– Какая помощь?

– Мы должны попасть к королю, – вступил Филипп.

Агген ткнула его в бок и прошипела:

– Молчи! Ты не умеешь!

– К королю? – Айтьер поднял брови. – Для чего?

– Узнать второе имя Золотой Альциаты. – Филипп опять пренебрег запретом Агген.

– Это запрещено. Даже аристократы не знают этого имени… хотя многие подозревают, что оно существует.

– Я должен его узнать, – настаивал Филипп.

– Зачем оно тебе? – недоумевал Айтьер. – Разве ты враг, который ищет подходы к нашей стране ради завоевания?

– Зная одно только имя, страну не завоюешь. Я улучшаю карту мира, которая, несомненно, до сих пор остается полупустой, – объяснил Филипп. – Мне необходимо узнавать имена.

– Для чего?

– Земля должна знать, на какие имена откликаться.

– И ради этого ты можешь отдать свою жизнь? – Казалось, Айтьер не верит собственным ушам.

– Могу, – ответил Филипп.

– Ты – знатного рода! – сказал Айтьер. – Я сомневался в тебе – впрочем, совсем недолго… А теперь верните мне письма Вицерии!

– Для начала – только одно, – заявила Агген и положила золотой диск перед Айтьером.

Он накрыл диск ладонью, как будто хотел согреться об это крохотное солнце.

Агген, внимательно за ним наблюдавшая, вдруг расплакалась и вынула все остальные письма, завязанные в платок.

– Заберите… – выговорила она сквозь слезы. – Я не могу больше смотреть, как вы все это чувствуете…

Айтьер развязал платок, положил первое письмо к остальным, снова завязал и спрятал в карман.

Долго, долго все за столом молчали. Потом Айтьер потянулся к Агген, взял ее лицо в ладони и поцеловал.

– Спасибо, милая, – сказал он.

* * *

Мастер Фульгозий к своим телегам относился как к детям. Точнее, как к любимым детям, потому что встречаются ведь всякие дети, в том числе и ненавистные, и дурно воспитанные, и не воспитанные вовсе, и недокормленные, и незаконнорожденные, и помыкаемые, и даже такие дети, которым вообще бы лучше не рождаться. Нам доводилось также встречать детей, покрытых болячками и коростой, и детей практически лысых, и детей с одним выбитым глазом, и детей с кривыми зубами, и детей, измученных игрой на музыкальных инструментах, и детей с отвисшей губой, и таких, кто вырос из своей одежды. Словом, понятие «ребенок» весьма неоднозначно.

Так вот, телеги Фульгозия – пока они оставались в его мастерской – могли быть уподоблены хорошо воспитанным, законнорожденным, прилежным, почтительным детям из очень, очень хорошей семьи.

Тем сильнее было огорчение мастера, когда он увидел, в каком состоянии прикатили к нему очередное его детище, порожденье рук его.

Флодар появился в дверях мастерской вслед за своими слугами, которые тащили сломанную телегу, точно больного на носилках (за той только разницей, что носилки одновременно являлись и больным).

Фульгозий схватился за уши и закричал:

– Что вы натворили, молодой господин? Во что вы превратили лучшую из моих телег?

Флодар ответил сумрачно:

– Моей вины в этом нет, любезный Фульгозий! Взгляните сами – надругался над телегой мой враг, человек, желающий моего посрамления!

– Ужас, ужас! – продолжал, не слушая, причитать Фульгозий. – Ужас, ужас! Как такое могло произойти? Кто поднял руку на эдакое совершенство?

– Я запросто мог убиться, – сказал Флодар. – По правде говоря, даже удивительно, что я не убился.

– Сколько уродства должно быть в душе, чтобысломать такую прекрасную телегу? – вопросил Фульгозий, не рассчитывая, впрочем, получить внятный ответ. – Я глубоко потрясен.

– Мастер! – воскликнул Флодар. – Это сделали мои враги!

Фульгозий сощурился:

– О ком вы говорите?

– Об этом чванливом Айтьере, разумеется. Об Айтьере с шестнадцатого витка. Он воображает, будто он выше меня!

– Поистине, низко доказывать свою высоту, ломая чужие телеги! – сказал Фульгозий.

Тем временем слуги перевернули телегу колесами вверх, так что она теперь лежала посреди мастерской, точно убитый зверек с задранными лапками.

Фульгозий подошел, посмотрел, затряс волосами.

– Ужас! Ужас! – повторил он много раз. А потом добавил: – Я заменю ось. Но гармония погибла безвозвратно.

Оставив телегу у мастера (и слуг, чтобы потом прикатили ее обратно), Флодар вышел на дорогу и стал наслаждаться свежим ветерком, видом на море и разными мыслями, в первую очередь – о Вицерии.

Недавно Вицерия улыбнулась ему и с намеком повела бровью. Флодар истолковал эту короткую, очаровательную пантомиму вполне однозначно. Возможно, Вицерия остановила свой выбор на нем.

В таких мыслях Флодар брел по дороге и без устали любовался на цветники, разбитые у домов четырнадцатого и пятнадцатого витков.

И тут навстречу ему вышел Альфен. С Альфеном был еще Озорио.

Друзья остановились и начали беседовать, а море сияло внизу нестерпимым блеском, заливавшим верхнюю часть горы и край облаков.

Альфен сказал:

– Говорят, ты упал, любезный Флодар.

– Это правда, – не стал отрицать Флодар, поскольку падение его совершилось на глазах у большого числа свидетелей, в том числе и у Озорио.

– Я сожалею о твоей неловкости, – сказал Альфен.

Флодар сделал небрежный жест рукой, хотя, небо свидетель, многих моральных усилий стоила ему эта небрежность!

– Не стоит сожалений, милый Альфен.

– Однако Вицерия, говорят, все видела.

– Вицерия добра, – ответил Флодар. – К тому же падение мое не было следствием неловкости.

– Разве? – Альфен выразительно двинул глазами.

– Точно! Все это – дело рук моих врагов. Они подпилили ось у моей телеги. Фульгозий как раз занят ее ремонтом.

– Враги? Разве могут быть у тебя враги, любезный Флодар? – сладким тоном удивился Альфен.