Текст книги "Искусница"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глава четвертая

И вот пусть кто-нибудь возьмется утверждать, что Джурич Моран не готовится к операциям, и притом самым тщательным образом! Что он действует по наитию, мало сообразуясь с долгосрочными обстоятельствами и принимая во внимание лишь обстоятельства мимолетные, несущественные! Пусть кто-нибудь брякнет такое – и Джурич Моран моментально ему наваляет. И в ухо, и в глаз, и по башке, а можно и под дых.

Потому что к некоторым операциям Джурич Моран готовится с чрезвычайным тщанием. Комар носа не подточит. Вот так-то.

И даже у Ирины Сергеевны Ковалевой не возникло никаких возражений, когда респектабельный господин, позвонивший в ее дверь, попросил дозволения войти для короткой, но важной беседы.

Ирина Сергеевна была немного сконфужена тем, что ее застали в домашнем халатике. Впрочем, халатик был чрезвычайно хорошенький, элегантный, насколько это возможно.

– Прошу прощения, я сразу объясню, – сказал Моран с порога. – Дело в том, что я – преподаватель из университета экономики и финансов…

Ирина Сергеевна кивнула с понимающим видом. Даже в халатике она оставалась преуспевающей, деловой, с цепким и острым умом. Этого у нее не отнимешь.

Квартира ухоженная, хотя большая часть мебели – из семидесятых годов. Но мебель хорошая, немецкая, кажется. Одно время Моран тщательно изучал вопрос. То был период его скитаний между помойками и магазинами антиквариата. Тогда он многое постиг, и не только насчет мебели.

Присутствие мужчины в доме почти не ощущается. Это Моран тоже мгновенно ухватил натренированным оком. И дело не в идеальном порядке, который царил в квартире Ковалевых. Все эти разговоры о том, что мужчины-де порядка поддерживать не умеют, – чушь и женский шовинизм. Феминизм называется. Мужчины очень даже поддерживают порядок, только выглядит этот порядок более аскетическим.

«Более скупым?» – переспросил сам себя Моран, подыскивая правильное слово.

И сам себе ответил:

«Более суровым. Менее телесным».

«Порядок всегда имеет отношение к телесности», – заметил Моран-1.

А Моран-2 ему ответил:

«Тело без души есть труп, а порядок… в общем, ты меня понял. В некоторых случаях труп, а в некоторых – мужчина или женщина».

Моран-1 попытался открыть дискуссию на тему «бывает ли труп мужчина или женщина», но тут Ирина Сергеевна сказала:

– Вы не будете против, если я приглашу вас на кухню? В комнате отдыхает мой муж, и мне не хотелось бы его тревожить.

– Ира, кто пришел? – донесся из комнаты голос мужа (очевидно, телепата).

Ирина Сергеевна вытянула девичью стройную шею и нежным голоском прокричала:

– Это ко мне, по делу.

Муж отозвался невнятным бурчанием и включил телевизор.

Проходя вслед за Ириной Сергеевной на кухоньку, Моран не удержался и оглядел себя в ростовое зеркало, висевшее в прихожей.

Да. Несомненно хорош. Стройный и высокий. Несколько извилист, надо бы последить за осанкой. Хотя – кто их знает, преподавателей из финансово-экономического университета? Может, они все там двусмысленные и извилистые. Этого никто не проверял.

Продолжим, однако. Костюм. Костюм – это три четверти мужчины, если не семь восьмых. Об этом Моран прочитал в глянцевом журнале. Решил вот опробовать. Не все же пресса лжет.

Итак, костюм – безупречная диагональ, безупречный пошив, вообще все безупречно. Стрелочки на брюках, все такое. Галстук элегантный. Куплено сегодня утром. Эту операцию Моран продумывал дня два, пока наконец не сообразил, как поступить. Он прихватил пачку денег, зашел в дорогой магазин, незаметно ткнул шприцом со снотворным в охранника, который пытался не впустить субъекта в рваных трениках, и, размахивая деньгами, устремился к первой же продавщице.

Он нарочно выбрал немолодую. Эта не с клиентом кокетничать будет, а займется делом. Сразу.

– Вы должны меня одеть, – сказал ей Моран, шлепая деньги ей в ладонь. – Я должен выглядеть идеально.

Она посмотрела на деньги, потом на Морана. Толстая пачка пятисотрублевых купюр не произвела на нее, казалось, никакого впечатления, лицо продавщицы сделалось еще более кислым.

– Вы ведь продавщица? – уточнил Моран на всякий случай. – Вот и продайте.

– Я консультант, – поведала она уксусно. – Идемте.

Она запихала его в кабинку, заставила раздеться, причем ее нимало не смутило отсутствие у Морана нижнего белья (а тролли, даже из высших, никаких трусов не носят, считая это эльфячьим предрассудком). Она просто принесла ему костюм, велела надеть, затем снять, принесла другой, третий, потом вернулась к первому, потом заменила пиджак, и так мучила Морана полтора часа кряду.

Моран все сносил стоически. Он и сам работал в сфере услуг и знал непреложное правило: чем больше заплатил клиент, тем злее издевается над ним исполнитель. Эта кислая тетка-консультант соблюдала правила.

В конце концов она остановилась.

– Вот это подходит идеально, – сказала она.

Моран даже не поверил, что пытка закончена. Всегда кажется: раз ты выдержал столько, значит, можешь выдержать чуть-чуть больше.

Самопознание, понимаете ли.

– Теперь галстук и рубашка, – хрипло прошептал Моран.

С этим проблем не возникло. Ну, почти. Из кабинки Моран вылупился новой личностью. И прямиком направился к Ковалевым. Ботинки на нем и без того были хорошие.

На Ирину Сергеевну костюм, несомненно, произвел отличное впечатление. Респектабельный профессор был приглашен на чай.

Чай у Ирины Сергеевны был, во-первых, с ароматическими добавками, во-вторых, из дорогой коробки, в-третьих, она даже не предложила сахара. Это говорило об утонченном вкусе. И о некоторой категоричности характера. А также о том, что она считает визитера себе ровней. Человеком, способным оценить подобный чай.

Моран принял чашку, отхлебнул, тонко, понимающе улыбнулся, но промолчал. Ирина Сергеевна оценила эту сдержанность. Уселась напротив Морана. Тонкий парок из чашки поглаживал ее подбородок.

Моран выпрямился на табурете. Момент настал, каждая клеточка в теле Морана вопила на свой лад, кто визгливо, кто басовито: пора, пора, переходи к делу, бери быка за рога, вперед, валяй, в атаку, та-та-та-та-а-а!!!

– Как вы понимаете… – начал Моран и деликатно запнулся.

– Ирина Сергеевна, – подсказала госпожа Ковалева, выказывая тем самым гиперготовность к коммуникации (что бы делал Джурич Моран без того глянцевого журнала!).

– Понимаете ли, Ирина Сергеевна, быть взрослой дочери отцом… то есть матерью… – Он улыбнулся пошире, но вовремя вспомнил о своих клыках и сдержал улыбку на уровне «четверки», выражаясь по-дантистски. – Да, это комиссия, Создатель. – Он вздохнул, надеясь, что это прозвучит не слишком лицемерно.

Ирина Сергеевна кивнула и позволила себе первый глоток из чашки. Следующий же идиот, который выскажется против соблюдения ритуалов, будет Мораном выпотрошен, а кишки нечестивца, намотанные на палку, отправятся в грязную реку Охта на корм радиоактивным рыбам. Сплошное удовольствие – обмениваться едва уловимыми сигналами одобрения-понимания с тонко чувствующим и воспитанным партнером. Отпадает необходимость в половине слов.

Правда, дружить с подобным человеком Моран бы не стал, но сейчас не это является темой обсуждения.

– Простите, – спохватился Моран. – Я не представился. Джурич Моран.

Он протянул визитку.

Этот жест он подсмотрел в фильмах. Поразительно легковерие людей: они верят не документам, а визиткам. Достаточно просто назваться груздем и напечатать это на карточке черным по белому, – и вот уже любой кузов готов тебя принять, не задавая лишних вопросов. В Истинном Мире верят на слово, не требуя бумаг, но это лишь потому, что там привыкли видеть личность, а не ее характеристики, часто отрывочные и не имеющие прочных связей между собой.

На карточке, которую Моран отпечатал в единственном экземпляре, прибегнув для того к услугам близлежащего интернет-кафе, значилось:

«М. Джурич. Профессор. Университет экономики и финансов. Консультации абитуриентов».

Ирина Сергеевна положила карточку рядом с блюдцем на стол, пригладила ее пальцем. Еще один сигнал. Моран ответил на него глотком чая. Ирина Сергеевна опустила ресницы и тотчас подняла их.

– Ваша дочь дома? – спросил Моран.

Ирина Сергеевна вздрогнула, как будто ее грубо пробудили от приятного сна. Очень хорошо, пора уже переходить к решительным действиям, а на одних ритуалах далеко не уедешь.

– Нет, – чуть недовольным тоном ответила Ирина Сергеевна, – Дианочка пошла к подруге. У них, – она голосом выделила некоторое недовольство «ими», – очень богатая библиотека. Девочки вместе занимаются.

Моран кивнул. Он понимает. Это ведь так важно – сдать экзамены. Балл учитывается.

– Я уже не первый год преподаю, – сказал Моран, намекая на то, что его преподавательский стаж весьма велик. – И знаю, как необходима бывает базовая подготовка. Даже если она не имеет прямого отношения к предмету. Наша обязанность, как вы понимаете, научить учиться. Мы вводим студентов в библиотеку знаний, показываем им полки классификаций, на которых стоят книги сведений.

Метафора была сложной, но Ирина Сергеевна поняла.

– Да, да, приучить к труду, – это необходимо. Вот, например, я – юрист. Моя мама никогда не позволяла мне пропускать занятия в школе. Даже если температура. Однажды я просто упала по дороге в школу. А когда было наводнение, я отправилась на занятия по колено в воде. Мне дали резиновые сапоги и заставили идти. Уроков, конечно, не было…

Она немного размякла, и Моран ощутил легкое разочарование. Партнер по игре дал слабину. Ладно. В таком случае нанесем «удар милосердия».

– Я встретил Деяниру… то есть Диану, простите, эти античные имена!.. – Оплошность. По липу Ирины Сергеевны Моран понял, что допустил серьезную оплошность. И быстро прибавил: – Кстати, Джурич – сербская фамилия.

– Да? Как интересно, – сказала она, уже без стеснения попивая чай.

Определенно размякла. Оплошность можно даже не исправлять. С утонченной леди этот номер бы не прошел – выставила бы его из дома, холодно и элегантно. А эта продолжает пить чай. Элегантность наносная.

– Диана интересовалась условиями поступления в наш университет, – объяснил Джурич Моран. – Я поговорил с этой девушкой у деканата, и мне показалось, что будет обидно, если она не поступит в наш вуз. У нее хорошие задатки, она пытлива, внимательна. А мы даем фундаментальное образование. После нашего университета можно работать в любой сфере экономики. К тому же, – он чуть подался вперед, – реально поступление на бесплатное отделение. Вы понимаете?

– Да, – сказала Ирина Сергеевна и посмотрела на Морана неожиданно тяжелым взглядом. – Сколько вы берете?

«Фу, как грубо», – подумал Моран.

И тут же ощутил слабость в коленях. Он все продумал – и костюм, и манеру поведения, и визитную карточку, и профессорский монолог о фундаментальности образования. Он не знал только одного: сколько запросить за протекцию.

И брякнул:

– Полторы тысячи за урок. Занятия проходят в институте, в одной из аудиторий. Группы из трех – пяти человек. Всего – десять занятий. Заплатить можно в рассрочку, как вам удобнее.

Он помолчал и добавил:

– Я понимаю, что это недешево, зато я даю гарантии. Понимаете? Пять лет бесплатного обучения и престижная профессия в финале. И никакого макрамэ.

Второй прокол. Ирина Сергеевна напряглась, глаза ее сощурились:

– При чем тут макрамэ?

– Простите, – сказал Моран. – У нас в семье такая поговорка. Это началось с моей тетки. Она была старая дева и всю жизнь занималась плетением макрамэ. Оно у нас всюду висело, как паутина. Символ неудачной жизни, понимаете?

Ирина Сергеевна улыбнулась.

– У нас с вами на удивление похожие представления.

– Да, – фальшиво оживился Моран, – на удивление похожие. Даже странно, как такое могло выйти!

* * *

Деянира влетела к Морану около трех часов дня. Она запыхалась – видать, бежала по лестнице. Визитка, как бритва, просвистела по воздуху и впилась Морану в скулу.

– Это что такое, а? – спросила Деянира.

– Визитка, – проворчал Моран. – Стучаться надо. Или звонить. Для таких дел существует звонок. Его, между прочим, умные люди изобрели, чтобы другие пользовались.

– А вы не заперли, – парировала Деянира.

– Ну и что? – огрызнулся Моран. – А вдруг я здесь голый? Что тогда?

– Да ничего особенного, – ответила девушка. – Что я, голых мужиков не видела?

– Я тебе не мужик, – обиделся Моран.

– Знаю, – язвительно произнесла Деянира. – Вы – профессор М. Джурич. Из университета экономики и финансов. Даете уроки за бешеные деньги. – И вдруг топнула ногой: – Кто вам позволил дурачить мою маму?

– Дорогая Деянира, – сказал Моран, радуясь тому, что девушка, позволив себе рассердиться, упустила инициативу неприятного разговора, – милая Деянира, но ведь каждый человек желает быть обманутым. О, эти сладкие обманы! Твоя мать ничуть не пострадала. Я был чрезвычайно корректен и сногсшибательно вежлив. Я был в точности таким, каким она желала бы видеть профессора, готового за умеренную мзду помочь ее дочери с поступлением в институт.

– И я еще должна на вас работать! – кипела Деянира. Казалось, она абсолютно не замечала, что утратила инициативу неприятного разговора. Она просто злилась, без всяких там тонкостей и ритуалов. – Я должна, значит, на вас работать! А моя мама обязана вам за это еще и приплачивать! Ловко устроились, Джурич Моран!

– Этому тоже учат в нашем университете, – сказал Моран. – Закончив наш вуз, вы сможете ловко устраиваться где угодно и как угодно.

Девушка плюхнулась на стул. Огляделась вокруг, словно находилась в комнате впервые.

– Чашки так и не помыли, – с укоризной произнесла она. – Вы тут плесенью зарастете.

– Ну так перемой всю посуду, если такая брезгливая, – сказал Моран. – У меня лакеев нет.

Деянира унесла грязные пиалы в кухню, вернулась и разложила на столе рукоделие.

Моран устроился опять на диване, наблюдая за тем, как она работает. Он не произносил ни звука. Затаив дыхание, следил за движениями ее рук. Потом перевел взгляд на лицо. «Принято восхищаться руками мастера, – подумал Моран, – но, как я и подозревал, все это чушь. Конечно, ловкие, красивые руки – это весьма эстетично и льстит представлению людей о могуществе их расы. Но все же лицо говорит гораздо о большем. Забавно также, что у людей творческих, у пианистов там или скрипачей, когда они делают свою музыку, сами собой выходят совершенно зверские рожи. А на какого-нибудь сантехника или дояра любо-дорого бывает поглядеть, когда он за работой. Очевидно, одухотворенность каким-то образом распределяется между частями тела. Осталось вывести формулу и вычислить пропорции».

Деянира с ее ремеслом находилась в некоей точке равновесия. Она хороша была вся. Заботливые пальчики так трогательно-внимательны были к иголочке, к ниточке, к каждому миллиметрику узора, они обласкивали всю работу, и простая серая ткань расцветала, точно одинокое дитя, наконец-то обретшее заботливую мать. Не как земля расцветала, выталкивая наружу растения лишь потому, что пошел дождик, а как некое творение, в которое вложено куда больше, чем явлено впоследствии на свет.

Лицо девушки было спокойным и сосредоточенным. Если бы все демиурги творили свои миры с таким лицом, мультивселенная была бы местом безусловного счастья и возвышенных созерцаний.

Моран понял, что может без конца любоваться Деянирой. Однако он был честен и потому по истечении полутора часов заворочался на диване и громко произнес:

– Ку-ку.

Девушка вздрогнула и перевела глаза на Морана.

– Что?

– Ну, часов-то с кукушкой у меня нет, – пояснил Моран, – однако я обязан дать тебе понять, что время бежит. Наше занятие окончено. Пусть твоя мама пометит плюсиком список своих долгов. Ты мне должна полторы тысячи. Ступай, Дианочка, я очень утомился. Эти абитуриенты – они так выматывают…

* * *

Оба сообщника быстро привыкли к обстоятельствам, которые они сами создали. Деянира теперь, не моргнув глазом, объявляла дома, что отправляется на занятия, и, сопровождаемая довольным взором матери («Надо же, взялась за ум девочка! И как быстро выросла, а казалось бы – еще совсем недавно бегала во дворе с мячиком!..»), уходила к Морану Джуричу.

Ирина Сергеевна иногда тайком любовалась дочерью. Выглядывала в окно и смотрела, как Диана стремительно идет по набережной: легкая походка, руки в карманах, яркий цветной шарф выплясывает на плече. Кажется, если девушка вдруг вытащит руки из карманов, в мире что-то ахнет и взорвется. Не ребенок, а маленькая бомба.

Моран так привык к Деянире, что в конце концов вручил ей ключ.

– Приходи в любой момент, когда тебе захочется поработать на меня, – добавил он при этом. – Ну, мало ли, вдруг возникнет непреодолимая потребность погорбатиться, а заняться этим делом негде. Ну так приходи, не стесняйся. Если меня дома нет, ничего, все равно приходи. Можешь посуду помыть. У меня много интересной накопилось. Наверняка и китайская есть, только надо хорошенько отскоблить, под слоем плесени не видно.

И Деянира действительно приучилась приходить к Морану в любое удобное для нее время. Она даже иногда прогуливала школу. Сидела на диване, с наслаждением слушала, как похрустывают накрахмаленные чехлы, вдыхала слабый аромат свежести и старинной пыли, читала, вышивала.

И почти физически ощущала, как уходит все дальше так называемая реальная жизнь с ее реальными заботами: закончить школу, поступить в институт, найти мужа, сделать карьеру… Этот видеоряд в мыслях Деяниры неизменно заканчивался радиоприемником с гравировкой «Дорогому сослуживцу в день выхода на пенсию». Такие приемники всегда ловят лишь самые скучные радиопередачи. Деянира видела один совсем недавно, у подруги. Она не думала, что сохранились такие приемники и такие передачи. «Как будто в семидесятые попала», – думала Деянира. Хотя никаких семидесятых она, разумеется, никогда не видела. Только в кино. Эти тусклые годы с их пристальным вниманием к ничтожнейшим движениям человеческой души, – а что еще рассматривать в лупу, если ничего, кроме этих вот мелких душевных шевелений любимого персонажа русской словесности, «маленького человека», не было дано? И выцветшая желтая пленка объединения «Свема» как нельзя лучше соответствовала этому духу.

Деянира теперь отчетливо понимала, каким видится Ирине Сергеевне идеальная жизнь для ее дочери.

Фигушки.

Или, пообщавшись с Мораном, – хренушки.

Ничего этого не будет.

И вот что удивительно – Деянира ничего особенного не делала для того, чтобы ее бунт состоялся. Она просто приходила в квартиру старухи-процентщицы, забиралась на диван, привычно подобрав под себя ноги, иногда читала, иногда – разбирала нитки (их с каждым разом становилось все меньше), иногда – рассматривала поляроидные снимки, висящие у Морана на стене. И ни одной мысли не формулировала. Нарочно. Какие-то ментальные обрывки бесцельно текли через ее голову. Она не снисходила до того, чтобы остановиться на одном из них и попытаться придать ему целостность.

Ей было очень спокойно.

Ее жизнь изменилась навсегда, а она, во-первых, ничего для этого не сделала, а во-вторых, ничего по этому поводу не испытывала. Просто хорошо. Потому что все происходящее было абсолютно правильным.

* * *

Джурич Моран хорошо помнил тот день, когда безумный снегопад, пойманный в ловушку цветной пряжи, наконец-то иссяк.

Город расплевался слякотью, оставляющей ядовитые пятна на одежде, город был зол и не желал устраивать своим жителям бриллиантовую зиму, и поэтому во всех оперных театрах шла какая-то тягомотина, а не «Евгений Онегин» и уж тем более не «Щелкунчик». Театры вследствие близкого отношения к стихиям реагировали на погоду сильнее, чем иные ревматики. Посудите сами. Выйти после современного балета, где все танцуют в трико, и не столько танцуют, сколько разнообразно валяются по сцене, и очутиться посреди грязной лужи – это вполне закономерно. Но для завершения «Золушки» необходима настоящая зимняя петербургская ночь. Ведь театральный вечер сам по себе – произведение искусства, начиная с застегивания на голой шее замочка колье и заканчивая вот этим возвращением домой. Эх, да что рассуждать!.. Моран все равно не ходил в театры. У него была редкая фобия – он боялся биноклей. Ему постоянно представлялось, как откуда-нибудь из ложи падает бинокль и разбивает ему череп. «Бесславная смерть», – скрипел он зубами, проклиная все театральные бинокли на свете.

Ну так вот, Джурич Моран исследовал афиши неподалеку от Мариинского театра и размышлял об искусстве, когда внезапно мир вокруг него вспыхнул. На мгновение все сделалось невыносимо ярким, каждый предмет – благо в Петербурге контуры, как правило, четки и лаконичны, – оказался обведен жирной радугой, и полупустая площадь вдруг заполнилась народом. Полупрозрачные люди, полупрозрачные эльфы и даже полупрозрачные тролли (вот уж не думал Моран, что подобное возможно!) спешили, сталкивались, проходили друг сквозь друга и сквозь петербургских обывателей. Потом все моргнуло и погасло.

Вот тогда-то Моран и понял, что Деянира завершила работу. Портал готов.

Моран не шел, а бежал домой. Он мчался длинными затяжными прыжками, надолго взлетая над землей, и казалось, будто город, с нарисованными, плоскими, валящимися друг на друга фасадами, тянут мимо на веревочке, как картонную декорацию, а сам Моран просто завис в пространстве.

Старухин дом на Екатерининском канале не появлялся томительно долго, как будто нерадивый рабочий сцены передвигал декорации слишком медленно или вообще перепутал их и все время вытаскивал не те.

Наконец явился и зафиксировался на месте знакомый поворот, явился желтый тупой угол и убийственно-родимое дерево, от которого Моран недавно отпиливал ветку… Моран ворвался в подъезд, перескакивая через ступеньки, подбежал к входной двери и долго дышал, прежде чем достать дрожащими руками из кармана ключи.

Он вошел. Прислушался. В квартире было темно и пусто. Безлюдно. Он сразу понял, что Деяниры дома нет – ее дыхание наполняло комнаты особым живым теплом. «Очевидно, ради этого люди женятся или заводят кошку, – подумал Моран. – Чтобы входить в дом, где дышат. Но кошки мне не нравятся, а заводить жену, не собираясь провести с ней остаток вечности – просто нелепо…»

Он сбросил уличную обувь, швырнул на пол пальто и пробрался в комнату. Моран Джурич редко пользовался люстрой – она придавала помещению какую-то неприятную хирургическую обнаженность. Но сейчас ему требовался яркий свет и потому он бесстрашно щелкнул выключателем.

Деянира побывала здесь, и притом совсем недавно. На диване осталась вмятинка от ее тела. Чай в пиале недопит и не успел еще остыть (для проверки Моран сунул туда палец). А к стене (Моран ахнул) была прикреплена вышитая картина: лес, и замок, и всадники, и слуги, и собаки, и даже фэйри… Безумные нитки израсходовались все – пустая коробка, где они хранились, валялась, раскрытая, на полу. И хотя мастерица вышивала только по контуру, все предметы получились не только полностью раскрашенными, но и имеющими объем. Все это определенно выглядело куда более реальным, нежели Санкт-Петербург – только что, по пути от Мариинского домой.

Глядя на картину, Моран как будто ошалел. Рывком он отшвырнул диван на середину комнаты, и только тяжелый стол остановил плаванье изумленного дивана по паркету. Моран и на это даже не посмотрел, хотя лампа, стоявшая на столе, возмущенно качнула абажуром, а пиала звякнула.

За диваном обнаружился компрометирующий Морана мусор. Моран отнесся к этому обстоятельству наплевательски. Он зажмурился, потряс головой, прицелился и с размаху кинулся навстречу картине. «Должно получиться, должно получиться, должно!» – взрывалось у него в голове.

Затем нечто тяжелое, наподобие дубины, обрушилось на середину морановского лба. Джурич Моран, тролль из Мастеров, рухнул в кучу грязи и забылся долгим, неприятным сном.

Когда он проснулся, была ночь. Свет горел по-прежнему ослепительно, но теперь в пылании лампочек наблюдалось нечто истерическое: они как будто перекрикивали законную владычицу данного времени суток. Вопили из последних сил, срывая голос, и тем самым вгоняли в неврастению окружающих.

Моран пошевелился. Мусор и густая пыль зашевелились имеете с ним. Страдая, Длсурич Моран сел. Ухватился рукой за стену и растопырил ноги, как будто подставлялся копам для обыска. Наконец он выкарабкался, выпрямился и осмотрелся. Диван обнаружился где-то очень далеко, словно бы на другом конце земли. Моран сделал два шага, с трудом удерживая баланс, – перед глазами все так и плыло, – и вдруг диван вырос прямо перед ним.

И как только Моран взялся за спинку в накрахмаленном чехле, все сразу же вернулось на свои места, даже голова перестала кружиться. В комнате дикий разгром, но это ничего. Большая часть задиванного хлама налипла на самого Морана, так что подмести там теперь – самое ерундовое дело. Хоть что-то хорошо. Картина по-прежнему висит на стене, и это совершенно очевидно не портал. На лбу растет шишка – наглядное свидетельство того, что в своей теории Моран где-то допустил кошмарный просчет.

Он уселся на диван, обдумывая произошедшее.

Вдруг ему показалось, что на кухне кто-то есть. Мимолетное помрачение рассудка, не иначе, но Моран поддался:

– Деянира! – слабо позвал он. – Сделай мне, душенька, компресс на голову!

Он прислушался. Нет, никого. Просто ветер хлопнул форточкой. Обидно.

Однако там, на площади, он ясно различал радужные контуры и призрачные фигуры. Что-то здесь все же произошло. Просто так Джуричу Морану видения не приходят. Он же не визионер какой-нибудь из газеты бесплатных объявлений, который по сходной цене увидит вам что угодно.

– Деянира!.. – на всякий случай еще раз позвал Моран.

Нет. Пустота.

И вдруг ему показалось, что Деяниры вообще больше нет. Раньше, когда он думал о девушке, он мысленно ощущал ее отклик. Как будто легонько повеяло в лицо теплом. А сейчас – просто ничего. С тем лее успехом он мог подумать любое другое имя, например, «Брисеида».

– Брисеида, – сказал Моран вслух. – Ну и что? Ерунда какая-то.

Но в душе он уже знал, что случилось нечто непоправимое.

* * *

Броэрек свистнул псу, и тот нехотя отошел от куста, на который отчаянно лаял, виляя хвостом. Видно было, что пес сильно сконфужен. Какая-то вопиющая неправильность сбивала его с толку. Но теперь, когда за дело взялся человек, к животному вернулась его прежняя самоуверенность. В конце концов, это был породистый охотничий пес, привыкший гнать дичь и сотрудничать с человеком.

Пес забежал за спину Броэрека и разразился торжествующим лаем. Теперь все будет разрешено наилучшим образом. Теперь потеря лица (точнее, морды) никому не грозит.

Броэрек спешился, приблизился к кусту.

– Выходи, не бойся, – позвал он. – Кто бы ты ни был, обещаю тебя защищать.

Ветки зашевелились, затряслись, потом женский голос проговорил:

– Шнурки зацепились, погоди…

И наконец на тропинку перед всадником выбралась девица.

Обычная крестьянская девица из числа зажиточных: в длинной серой юбке, в красном корсаже со шнуровкой и в прехорошенькой блузе с длинными рукавами и низким вырезом. Впрочем, то, что можно было наблюдать в этот вырез, сильного впечатления не производило. И еще девица была простоволосая. Что также не говорило в ее пользу.

Пес перестал брехать и подбежал знакомиться. Девица рассеянно провела рукой по его голове.

Броэрек протянул руку и взял ее за подбородок. К Деянире еще никто так не прикасался. Так властно, так спокойно и уверенно. Она дернула головой, освобождаясь. Тогда он сказал:

– Посмотри-ка на меня, дитя мое.

Деянира подняла лицо и уставилась на него, брови ее удивленно взлетели, глаза расширились. Он был простоват, наверное, этот человек с собакой, зато разодет как персонаж из «Часослова герцога Беррийского». И это была его собственная одежда, не театральная и не карнавальная. Броэрек держался в ней совершенно естественно, как будто никогда в жизни ничего другого не носил.

Он продолжал расспрашивать:

– Кто ты, дитя? Как ты здесь оказалась?

– Меня зовут Деянира, и я понятия не имею… – Она вдруг замолчала.

Пес снова подбежал и обнюхал ее ноги, а затем вообще умчался, присоединился к остальным собакам.

Деянира потерла лицо ладонями.

– Там – замок? – спросила она, показав за спину Броэрека. – В том направлении есть небольшой замок, не так ли?

– Разумеется, – он немного удивился. Похоже, девушка спрашивала об очевидных и общеизвестных вещах. – Разумеется, там есть замок. Он принадлежит Геранну, моему старшему брату и господину. А я – Броэрек. Не бойся меня.

– Интересно, кто это здесь боится, – заявила Деянира.

Но Броэрек, конечно, был прав. Она боялась. Не самого Броэрека, естественно, – он, в общем-то, симпатичный и ласковый, – а вообще всего, что происходит. Все это выглядело слишком глупо. Деянира как будто слышала свою следующую реплику: «Как я здесь очутилась?» – и так далее. Но надобность в подобной реплике быстро отпала, если она вообще когда-либо существовала.

«Как ты здесь очутилась, милочка? Забыла, о чем тебе рассказывал Моран Джурич? Ах, простите, – профессор Моран Джурич? Ну давай, покончи с сомнениями. Спроси про Серую Границу. Про белые башни Калимегдана спросил, давай же. Бояться и в самом деле больше нечего. Раньше надо было бояться. Или по крайней мере думать головой».

– Бедняжка, – сказал Броэрек, по-своему истолковав ее молчание, – должно быть, настрадалась. Теперь все позади. Я отведу тебя в замок. Все твои беды позади.

– Хотелось бы верить, – пробормотала Деянира. Броэрек вызывал у нее доверие. А остальных участников охоты она стеснялась. Она помнила, как подбирала самые яркие сочетания нитей, стараясь сделать их как можно более нарядными.

«Какого лешего я выбрала себе этот простонародный костюм?» – корила себя Деянира, сидя на лошади позади Броэрека. Она крепко обхватила его руками поперек живота. Не хватало еще упасть с лошади. Могучее животное выразительно шевелило мускулатурой. Деянира ощущала это шевеление и понимала, что первобытная звериная сила лошади ее, пожалуй, ужасает. Как-то несерьезно она привыкла относиться к лошадям. По-городски. Ах, лошадка на картинке, как миленько. Давайте девочку на лошадке покатаем. На пони. Тебе нравятся пони? У них такие смешные бантики в прическе. Сто рублей – сделаем кружок по парку.

А если на эту, с позволения сказать, «лошадку» взгромоздиться, то тут-то и окажется, что не милое это одомашненное животное, верный друг человека, а натуральнейший олифант. Зверюга с острым запахом, первобытная мощь на длинных ногах, чей жгучий пот разъедает человеческую кожу за полчаса.

И Броэрек, уверенно управлявшийся с этим созданием, тоже представлялся Деянире существом совершенно отличным от нее самой. Она пыталась подобрать формулировки. Словесная упаковка часто облегчает – не сами обстоятельства, но восприятие их.