Текст книги "Искусница"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Евтихий считает этого отвратительного типа своим хозяином. А тот между прочим, объявил, что вообще не считает себя человеком. И ведет себя как настоящий гоблин. Но если ему указать на это, начнет, небось, многословно и агрессивно объяснять, чем тролль отличается от гоблина. Как будто это не одно и то лее.

Назвался диким именем Авденаго. И еще прибавил с наглой ухмылкой:

«Евтихию следовало бы представить меня даме. Кажется, так делается в приличных домах Лондона?»

Деяниру аж передернуло. Сказал бы прямо – «я из Питера, меня прислал Джурич Моран». Кривляться-то зачем?

Интересно, а сам-то он догадался, с кем имеет дело, или просто так выпендривался, бескорыстно, чтобы только хватку не терять? И как вышло, что Моран озаботился отправить такого мерзкого жлоба в Истинный Мир? Никого получше не нашлось, что ли? «Приличные дома Лондона», надо же. Ничего, Деянира покажет ему «приличный дом». Прямо сейчас.

Она вытащила из рукава свой верный кинжальчик и сунула его в ладонь Евтихия.

– Выжди удобный момент и пырни его, – приказала Деянира.

Он глянул в ответ так испуганно, что у нее сжалось сердце.

– Неужели ты до сих пор его боишься? – сердито спросила она. – Он больше не хозяин тебе. Поверь мне, он ничего с тобой сделать не посмеет. Он – никто, а ты – мой друг.

Вот прямо так и брякнула – «друг»! Аж щеки полыхнули.

Евтихий молча покачал головой и взял кинжальчик. На миг их пальцы переплелись на рукоятке. Деянира смотрела на Евтихия умоляюще. «Не будь таким! – безмолвно заклинала она. – Будь храбрым. Будь свободным. Избавься наконец от страха перед этим человеком. Разве ты не видишь, что это обычный питерский парень? Старшеклассник, наверное, из выпускного класса. И ничего в нем нет особенного. Просто хулиган. Двоечник. Пара по физике, банан по химии, пятнадцать грамматических ошибок в сочинении, балл по ЕГЭ – тридцать пять из ста… Он – ничтожество. Ударь его ножом – увидишь, как он взвоет, как начнет корчиться и ныть! Убей свой страх, Евтихий. Ты ведь всегда был отважным. Ты – тот, кто мне нравится. Робкий с женщинами и смелый с мужчинами. Не разочаровывай меня, пожалуйста. Очень тебя прошу…»

Вооруженный какой-то дубиной, Авденаго шел навстречу Евтихию и улыбался. Деянира стиснула кулаки, вонзила ногти себе в ладони. Она не знала, что сейчас произойдет, просто чувствовала: надвигается нечто. И ей хотелось, чтобы «оно» поскорее закончилось. Разрешилось так или иначе.

Евтихий что-то сказал, взмахнул ножом и со всей силы ударил Авденаго в грудь. А тот даже улыбаться не перестал, до такой степени был уверен в том, что бывший раб не поднимет на него руки.

Авденаго упал, Евтихий оказался рядом и снова занес руку с кинжалом для удара. Он покраснел, некрасиво оскалился, стал похож на женщину. На растрепанную, очень разозленную женщину.

Деянира быстро зажмурилась. Ей совсем не хотелось, чтобы это зрелище потом стояло между ними. Этого не нужно. Следует только подождать, и все закончится. Сейчас. Прямо сейчас все закончится, и тогда она сможет спокойно открыть глаза…

Ей казалось, что она может улавливать их дыхание. Отдельно – Авденаго, отдельно – Евтихия. Она воспринимает каждый их вздох. А потом все стихло.

И вдруг Деяниру охватил ужас. Ей почудилось, будто она осталась одна во всем мире. Площадь бесконечно раздвинулась, превратилась в огромную пустыню. Ни домов, ни рынка, ни колодцев – не стало ничего. Гоэбихон исчез. Здесь был какой-то свет, но очень отдаленный, нездорового желтоватого оттенка, и все предметы выглядели серыми, мертвыми и не связанными между собой. Мир распался, утратил целостность.

Краем сознания она все еще понимала, что это лишь кратковременный кошмар, вызванный – возможно – переутомлением, а может и перевозбуждением. А затем и это понимание угасло.

Несколько мгновений Деянира находилась в полной власти этого кошмара…

И тут чей-то голос как будто проговорил у нее в голове: «Дура. Тебе нужно просто открыть глаза. Все это фантазии».

Она сделала над собой усилие и открыла глаза.

Авденаго лежал на мостовой. Рядом валялась дубинка. Одежда Авденаго была испачкана кровью, он дышал ртом и надувал розовые пузыри, похожие на дешевую жевачку.

А Евтихия нигде не было видно.

Мир оказался абсолютно пустынным, хотя на совершенно иной лад, чем это секунду назад представлялось Деянире. Из мира был изъят единственный человек, который был ей интересен, и все кругом непоправимо потускнело. А этот Авденаго корчился на земле и что-то говорил бесполезное.

И, как это частенько случалось во время пирушек с подгулявшими подмастерьями, Деянира испустила воинственный клич и набросилась на простертого в бессилии противника. Она уселась на него верхом и принялась лупить, не разбирая, кулачками.

– Где он? – кричала она. – Где он? Что ты с ним сделал?

Несколько раз она ощущала под кулаком что-то мокрое: кровь из раны, слезы из глаз. Тело Авденаго неприятно содрогалось, – очевидно, она попадала по раненой груди. Но ей было все равно. Она готова была забить его насмерть голыми руками.

– Где он?

Удар по лицу – наискось по скуле.

Голова лежащего дернулась, стукнула о камень.

– Где он?

Удар по груди. Авденаго булькнул горлом, слабенько плюнул густо-красным, оно размазалось по губам, как помада.

– Где он?

Авденаго вдруг перехватил ее за запястье и сел.

– Хватит.

Деянира дернулась, но обнаружила, что даже раненый Авденаго сильнее, чем она. Побитые подмастерья никогда не давали ей этого понять. Но те были обычно еще и пьяненькие.

– Отпусти, – прошипела она вне себя от ярости. – Животное.

Он разжал пальцы и демонстративно отодвинул от нее руки.

– Я не животное.

– Животное, животное… – мстительно повторяла она и вдруг заплакала.

Слезы потекли по ее лицу так обильно, словно копились целую неделю и наконец нашли повод вырваться наружу. Ее лицо сразу стало мокрым, все целиком, а не только две дорожки, процарапанные вдоль щек. Отсырел нос, с его остренького кончика – о ужас! – закапала влага. Широкой струей слезы бежали по подбородку, щекам, даже, кажется, лоб был заплаканным.

– Животное.

Она чувствовала, что Авденаго обижает это слово, и повторяла его снова и снова.

– Сучка, – сказал Авденаго. – Ты всегда бьешь лежачих?

– Всегда, – ответила Деянира. – Со стоячими мне не справиться.

– Реально смотришь на вещи?

– Естественно.

– Ха, – сказал он, – закон выживания.

– Что ты сделал с Евтихием?

– Ишь ты, упорная… – Он зевнул, и Деянира испугалась: уж не началась ли у него агония? Когда-то она читала про предсмертную зевоту в очень убедительной газетной статье.

– Эй, не помирай… – Она встряхнула его. – Что ты с ним сделал?

– Понятия не имею, красавица… – честно признался Авденаго и скривился от боли. Положительно, эта девица его доконает.

Глава девятая

Низкое небо не висело, а как будто летело над землей. Дождь то начинался, то вдруг иссякал, но воздух был холодный и влажный; дыхание непогоды проникало под одежду, волосы не высыхали, в легких, казалось, булькала вода.

Евтихий сел, потер виски. Голова у него раскалывалась, его сотрясал озноб, и неприятная слабость охватила тело. Перед глазами плавала серая пелена.

«Жизнь начинается с того, что ты открываешь глаза и видишь мир вокруг себя, – сказал себе Евтихий. – Тот мир, в который выбросили тебя из материнской утробы, мало интересуясь твоими собственными желаниями… И пошло-поехало. Хоть бы раз спросили, хочу ли я этого».

Он заставил себя всмотреться в дождливую муть. Это не была Серая Граница, как он поначалу опасался. У этого мира имелись дороги, лесные заросли, впереди, у поворота, – полянка, похожая на неопрятную плешь, и там дымящий костер.

На границе никто не живет. А здесь явно обитали какие-то люди. И теперь Евтихий – один из них.

Он не спешил подниматься и куда-то идти. Времени у него навалом. Можно, например, подождать, пока пройдет головокружение…

– Эй, ты!

Евтихий поднял голову. Делать этого не стоило. По крайней мере, не так резко.

Перед ним плыла, растворенная дождем, широкая физиономия с огромным сизым носом и вывороченными губами. Нос подергивался, как хоботок, заплывшие глазки глядели зло.

– Эй, ты!.. Ты чей? – повторил грубый голос.

– Меня тошнит, – сказал Евтихий.

Его пнули ногой в поясницу, и Евтихий полетел лицом в грязь.

– Давай, приходи в себя, – прогремел голос с высоты. – Здесь некогда сидеть и мокнуть. Что значит – тебя тошнит? Ты что, не знаешь, что надо делать, если тошнит? Избавься от этого.

Евтихий лежал неподвижно и пытался сообразить: все равно ему или нет. Стоит пытаться встать на ноги, дать отпор, вообще как-то проявить себя – или можно и дальше лежать лицом в луже и просто ждать, пока назойливый тип уберется?

Второй удар сапогом, на сей раз в бок, очевидно, был призван ускорить мыслительные процессы.

– Вставай, – сказал голос примирительно. – Ты простудишься, а мне нужны здоровые солдаты. Ты давно здесь?

– Нет, – пробурчал Евтихий.

Он поднялся. Грязная вода текла по его лицу и одежде. Носатый ухмыльнулся.

– Скоро тебя прополощет, будешь чистенький. Чего здесь в избытке, так это воды. Оно и к лучшему, еще никто не умер от жажды. А вот двое парней у меня заживо сгнило, представляешь?

– Да, – сказал Евтихий.

– Смотри-ка, разговаривает! – обрадовался носатый. – Меня зовут Мар-и-виль. Моревиль, как здесь произносят. Усвоил?

– Для чего? – спросил Евтихий тихо.

– Для того, что я теперь твое начальство, – хохотнул Моревиль. – Я тебя нашел, ты мой солдат. Возражения?

– Какие могут быть возражения, когда ты пинаешься сапогами, – сказал Евтихий.

– Это ты прав, – согласился Моревиль. – У меня еще кулаки есть, вот такая здоровенная алебарда, я ее возле куста оставил, и нож на боку. Нож могу показать прямо сейчас.

– Верю, – отмахнулся Евтихий.

Моревиль уселся рядом с ним на корточки, покачал здоровенным задом.

– Что, голова болит? – осведомился он. – Здесь у всех болит поначалу. Тебя кто сюда отправил?

– Авденаго.

– Звучит по-троллиному.

– Так и есть. Авденаго – тролль.

Моревиль прищурился, разглядывая профиль Евтихия.

– А ты, вроде как, нет… У вас там, наверху, опять война?

– Наверху? – не понял Евтихий.

– А откуда ты, не сверху?

– А где я теперь – внизу? – вопросом на вопрос ответил Евтихий.

– Ладно, – Моревиль махнул рукой. – Ты мне нужен, солдат, поэтому я сперва с тобой немного поговорю. Чтобы ты понимал, где ты находишься и что с тобой теперь будет.

– Ясно, – сказал Евтихий. – У тебя хлеба не найдется?

– Есть яблоко, только наполовину гнилое.

– Давай гнилое.

Моревиль сунул руку за пазуху и вытащил оттуда очень маленькое и невероятно мятое яблочко. Евтихий схватил его, сунул в рот и принялся жевать. Моревиль смотрел на него с усмешкой.

– Здесь все поначалу голодные… Ты слышал о Кохаги?

Евтихий пожал плечами. Этот жест можно было истолковать как угодно, но Моревиль не стал тратить время на толкование. Он просто продолжил:

– Кохаги был скороходом. Он умел проходить большие расстояния за очень короткий срок. Понимаешь, что это значит?

– Не совсем.

– Это значит, что он проделывал новые ходы. Ты видел червяка в яблоке, которое съел?

– Нет, – сказал Евтихий, – я его съел.

– Вот этим-то и плохо бездумное пожирание всего, что видишь, – философски заметил Моревиль. – Ладно, я тебе попробую описать. Червяк проделывает в яблоке ходы. Так и Кохаги. Он проделывал ходы. Они были нужны самому Кохаги, но абсолютно не были нужны всему остальному человечеству. Тем не менее ходы остались. Они сплелись в особый мир. Ты находишься в этом мире. Я нахожусь в этом мире. И еще куча парней, которым не повезло, и толпа бабенок, которым не повезло еще больше. Все мы здесь и не знаем, как выбраться.

– Хочешь сказать, что скороход ходил подземными путями?

– Все гораздо хуже, – ответил Моревиль. – Ты потом поймешь. Кохаги протоптал новые дороги в Истинном Мире. Это что-то вроде подвала, если угодно.

– И здесь постоянно идет дождь, – предположил Евтихий.

Моревиль шумно фыркнул.

– Дождь? Наименьшее из здешних зол! Здесь постоянно идет война. Понял теперь, солдат?

Евтихий медленно покачал головой.

– Почему?

– А кто его знает – почему… Не нами заведено, – Моревиль пожал тяжелыми плечами. – Не нам и заканчивать. Это подвал человечества, солдат. Идем, отведу тебя к ребятам. Как тебя зовут-то?

– Евтихий, – сказал Евтихий.

– Уже сражался, а?

– Да.

– Ну вот, я и вижу: хороший солдат. Идем, давай руку. Здесь всех поначалу тошнит, потом привыкнешь и все пройдет.

Евтихий вцепился в руку Моревиля, чтобы не упасть. Вместе они выбрались на дорогу и заковыляли под дождем в ту сторону, где виднелся дымный столб от костра, каким-то чудом горевшего на поляне.

* * *

Крепость была совсем небольшая. Она стояла на холме, окруженная полями: когда-то там выращивали пшеницу или рожь. Переломанные черные колосья были втоптаны в грязь. Озера темной глины окружали холм. Крепостные стены, сложенные из камней на высоту в полтора, а кое-где и в два человеческих роста, зияли дырами, наскоро залатанными: защитники закрыли бреши бревнами или просто залепили комьями глины.

Обломки таранов, сгоревшие палатки, даже непогребенные трупы валялись на поле и на склоне холма. В нескольких местах на камнях остались черные потеки – там во время штурма на головы атакующих проливалась горячая смола.

Осаждающих на поле перед крепостью было человек пятьсот. Палаток десять-двенадцать выделялось на плоской равнине.

Над кострищем – одним из множества – имелся навес; его окружали телеги: Евтихий насчитал пять и еще две поодаль.

Возле костра возилась костлявая женщина с лошадиным лицом, Она помешивала палкой в котле и время от времени стряхивала серую пену на землю. У нее были острые скулы, а из-под платка выбивались жесткие волосы грязно-желтого цвета.

Глянув искоса на Евтихия, Моревиль хохотнул:

– Здесь водятся и посимпатичнее. Одна – вон в той палатке.

– Это твоя палатка? – спросил Евтихий.

– Моя. И девчонка, которая внутри, – тоже моя, – предупредил Моревиль. – Впрочем, я ей не препятствую, лишь бы ко мне возвращалась. Только она все время ревет. Скучная.

– Ясно, – сказал Евтихий.

Моревиль почему-то рассердился:

– Что тебе ясно?

– Если бы я был девчонкой и оказался здесь, я бы тоже все время ревел, – объяснил Евтихий. – Впрочем, я и так едва удерживаюсь.

– Отсюда нет выхода, – сообщил Моревиль. – Поэтому постарайся устроиться как можно лучше. Ты здесь навсегда. До смерти, понял?

– А что там, за крепостью? – спросил Евтихий.

– Там заканчивается наш тоннель, – объяснил Моревиль. – Тупик. Если в другую сторону идти, найдешь просто второй тупик, и все.

– В каком смысле – «тупик»? – не понял Евтихий. – На что он похож?

– На что, по-твоему, похож конец света? – пробурчал Моревиль. – Каждый из нас в свое время пытался выйти наружу. Но там ничего нет. Вообще ничего, даже неба. Темнота и никакого прохода. Просто тычешься в стену… но понимаешь, что это не стена. Нечто большее. Пока сам не увидишь, не поймешь. Через это все прошли, и никто не верил.

Он покачал головой, недовольный тем, что вынужден рассуждать о таких непонятных и неприятных вещах.

– А зачем мы осаждаем крепость? – не унимался Евтихий. – Разве здесь не найдется занятия поспокойнее?

– В каком смысле – «поспокойнее»? – нахмурился Моревиль.

– Мы ведь, по твоим словам, застряли здесь до конца жизни… Неужели не существует более приятного способа проводить время?

Моревиль подумал немного, а потом ответил:

– Ты слишком много рассуждаешь, Евтихий. Эту крепость нужно взять, вот и все. Она уже дважды бывала нашей, а потом всех нас оттуда вышибли. Мы бы взяли ее и в третий раз, но тот парень с зелеными волосами, командир гарнизона, ни за что этого не допустит. Пока он жив, мы будем месить грязь у подножия, а они – спать в сухой постели под надежной крышей. Ты понял?

Евтихий задрал голову к небу. Дождь помедлил, словно собираясь с силами, и вдруг припустил так, что пелена на несколько минут скрыла из виду замковую стену; видна была только башня, темный силуэт на фоне серого неба, и два оранжевых огня, как два глаза, – свет в окнах.

Странная мысль пришла в голову Евтихию. Странная и жуткая. Даже дрожь пробрала.

– Слушай-ка, Моревиль, – медленно проговорил Евтихий, – а это не… мы здесь не…

Он не смог заставить себя закончить фразу, но Моревиль понял, что тот имеет в виду, и громко захохотал:

– Ты не первый об этом подумал и не первый этого испугался, мой мальчик! Но нет, можешь не бояться. Здесь многого следует бояться, да только не того, о чем ты сейчас сказал. Нет, Евтихий, мы не мертвые. Мы все – живые, не сомневайся. Да если уж на то пошло, на этой равнине нет ни одного покойника, за исключением тех, кого убивают. А умираем мы здесь по-настоящему, это да, и вот тебе самое главное доказательство того, что все мы еще живы. Если царство мертвых существует, то находится оно явно где-то в другом месте. В совершенно другом.

Одна из телег внезапно сдвинулась с места. Она проехала несколько шагов и завалилась набок. Колесо отскочило, покатилось, увязло в грязи. Из-за телеги показалось забрызганное грязью лицо какого-то человека. Он долго смотрел на колесо, как будто не понимал, что, собственно, случилось, а потом выругался и пошел прочь, широко размахивая на ходу руками.

Моревил проводил его взглядом, покачал головой, но никак не откомментировал несуразный эпизод. Вместо этого он вернулся к разговору с Евтихием:

– И еще воспоминания. Вот этого добра здесь полным-полно. Вспоминания. Мертвецы ведь ни о чем не помнят, верно? Гниют себе, и ни одной заботы у них. А ты обязательно станешь вспоминать. Не сразу, конечно. Поначалу все вроде как идет без происшествий, живешь себе и живешь. Может, похуже, чем привык, но все-таки… А потом все начинается. Даже и не надейся, что эта напасть тебя минует. И до чего же яркие картинки! Так и лезут в мысли, так и маячат перед глазами… Все дурное, что ты сделал, все хорошее, чего ты не сделал, все девчонки, которых обидел ты или которые обидели тебя, – как живые предстоят. Но хуже всего – тот невинный дурачок, которым был ты сам в детские годы. Смотришь на него и кричать охота от обиды: знал бы он, каким станет, как дурно с ним обойдутся люди, каких глупостей он потом наделает в своей жизни!.. Уберечь бы. Да хоть удавить в колыбели, и то, наверное, было бы легче… Я вот что думаю: мы и сражаемся для того, чтобы поменьше мыслей лезло.

Моревиль оборвал свой монолог и махнул рукой.

Он видел, что Евтихий ему не верит. То есть верит, конечно, но не вполне.

Из палатки выбрался парень с растрепанными светлыми волосами. Прищурившись, уставился на Евтихия.

– А, – ухмыльнулся он, – новичок.

И ушел куда-то. Пелена дождя скрыла его. Моревиль покачал головой, но говорить больше ничего не стал. Тяжко переваливаясь, зашагал к своей палатке.

Евтихий постарался устроиться возле костра так, чтобы дождь не заливал спину. Там грелось несколько человек. Все они выглядели истощенными, их одежда давно превратилась в лохмотья. Среди них были и женщины: две выглядели просто очень несчастными и растерянными и льнули к мужчинам в поисках защиты, а три держались воинственно и были вооружены.

Евтихию не хотелось ни разговаривать с ними, ни даже просто думать о чем-либо. Он тупо уставился в огонь. Остальные, кажется, вполне разделяли его настроение; обычная в подобных случаях беседа не клеилась.

Никто не обращал на новичка никакого внимания. Стряпуха продолжала помешивать суп, а потом бросила палку на землю и куда-то ушла. Очевидно, это был сигнал к началу трапезы, потому что собравшиеся у костра повытаскивали из-за пазухи ложки и потянулись к котлу.

Варево обладало резким мясным запахом. Вязкие белые комочки, плававшие в бульоне, очевидно, были какими-то кореньями. У Евтихия не оказалось при себе ложки, поэтому он едва не остался без обеда. Перед самым концом трапезы девушка-воин отдала ему свою:

– Поешь.

Евтихий поблагодарил коротким кивком и жадно набросился на остатки супа. Он выскреб из котла разварившиеся коренья, допил бульон и почувствовал себя лучше. Он даже согрелся. Мяса ему уже не досталось, но он, по правде говоря, не слишком жалел об этом.

Девушку звали Геврон. Она казалась более общительной, чем остальные, и Евтихий решился заговорить с ней.

– Откуда ты? – спросил он.

– Как раз такие вещи и забываются в первую очередь, – ответила Геврон. – Смотри. – Она показала на свои косы. – Какого они цвета?

– Белого.

– А были темные. Что с ними случилось? Выцвели? А может быть, мне только кажется, что они были темными? Кто я такая? Ты в состоянии определить, кто я такая?

– Геврон, – Евтихий произнес ее имя, словно пробуя на вкус. – Почему ты стала воином?

– А кем еще? Выбор-то невелик… Варить еду для всего отряда? Ты видел, из чего наша стряпуха готовит свою похлебку?

– Нет.

– Твое счастье. Я стараюсь не смотреть. Нет уж, работать у такого костра – последнее дело. Дома у меня был хорошенький очаг, беленая печка, медные кастрюли. – Она покачала головой. – Иногда мне кажется, что я все это сочинила. Что не было у меня ни дома, ни медных кастрюль. Что я так и зародилась – прямо в готовом виде, взрослая, перепуганная и с первого часа жизни уставшая насмерть.

– Здесь есть тролли? – спросил Евтихий.

– Не знаю. Я не видела. Но верить своим глазам невозможно. Говорят, если поселиться в башне, все становится иначе. Лучше. По крайней мере, дождь не донимает. Моревиль рассказывал, что тут несколько человек сгнили заживо.

– А он часом не преувеличивает? – тихонько поинтересовался Евтихий.

– Поживи на этом поле с мое, сразу поймешь, что он, скорее, преуменьшает. Моревиль здесь дольше всех, – прибавила Геврон.

– А ты?

– Не знаю. Долго.

– Ты действительно воин?

Она вскинулась:

– А тебе это не по душе? Так и скажи!

– Мне все равно, – признался Евтихий. – Я ведь с тобой едва знаком. Но… разве ты всегда была воином?

– Нет, – тотчас ответила Геврон. – Я же тебе только что рассказывала: в прошлой жизни у меня была хорошенькая чистая кухня. Но здесь и не требуется быть настоящим воином, – добавила девушка. – Достаточно найти оружие и ходить с сердитым видом. Никто не спросит, умеешь ли ты обращаться с мечом или копьем.

– Хочешь, я научу тебя? – предложил Евтихий.

Она долго рассматривала его, словно выискивая подвох, а потом кивнула:

– Когда начнется штурм, это может пригодиться.

– Когда начнется штурм, держись подальше от стены, – возразил Евтихий. – Мы почти наверняка все погибнем.

– И тебя это не пугает? Только скажи честно. Умирают-то здесь по-настоящему. Навсегда.

Он хорошенько подумал, прежде чем дать ответ:

– Я не знаю, Геврон. По-настоящему я, наверное, боюсь только того тупика, о котором рассказывал Моревиль.

– Ага, – кивнула Геврон, – точно. Тупик. Сидим, как мыши в западне.

– Отсюда должен быть выход, – задумчиво произнес Евтихий. – Не может не быть.

Геврон язвительно расхохоталась.

– Воображаешь, будто ты один такой умный. Первым додумался! – воскликнула она. – Поздравляю, мыслитель. Знаешь, сколько ребят погибло, пытаясь выбраться наружу? Нет отсюда выхода. Нет.

– Вход же есть.

– Вход есть, а выхода нет. Вход и выход – не одно и то же. Ты лучше подумай о том, как бы нам захватить башню. Там и еда найдется нормальная, и крыша будет над головой. Надежная крыша, не как здесь – палатки… Там, говорят, огонь по-настоящему греет, а не просто ест глаза… Но зеленоволосый – опасный противник. Он нас в башню не допустит, перебьет всех при штурме. Пока он жив, нам туда ходу нет.

– Значит, нужно убить зеленоволосого? – спросил Евтихий. – А кто он такой? Откуда взялся?

Геврон презрительно хмыкнула.

– А откуда здесь берутся люди? Ты вот помнишь, каким путем сюда пришел? Свалился откуда-то… Когда он только-только здесь появился, он был совсем слабый, просто дохлая веревочка, а не человек. Моревиль сразу определил, что он непременно помрет, так что незачем переводить на него еду и наше сочувствие. И мы сидели под навесом и смотрели, как он ползет вверх по склону, к башне. Поднимется на четвереньки, дернется вперед, упадет. И лежит, хватает ртом воздух. А в глазах уже смертная муть плещет, мы все это видели. Иногда он подолгу лежал неподвижно, мы уж думали – все, помер. Но нет, опять приподнимается и опять ползет. Он на холм карабкался. А потом ночь наступила, все ушли спать.

– А зеленоволосый?

– Наверное, всю ночь поднимался, потому что утром его уже не было. Добрался до башни, представляешь? Упорный! Мы думали, те, в башне, с ним тоже возиться не захотят, но они его подобрали. А через десяток дней глядим – он уже ими командует. Вот и вся история.

Евтихий долго молчал, рассматривая свою собеседницу. Он пытался представить ее себе на чистенькой кухне, о которой та вспоминала с такой печалью, но не мог. Геврон превратила свою юбку в штаны, а рубаху носила навыпуск, перетягивая ее в талии веревкой. Фигура девушки давно утратила всякую округлость: ее плечи топорщились, как у огородного пугала, руки висели клешнями, лицо – когда-то, несомненно, миловидное – приобрело злое и голодное выражение.

Евтихий выломал две палки и бросил одну своей партнерше.

– Представь себе, что это меч.

Она кивнула и прикусила губу.

Несколько минут они фехтовали: Геврон пыталась стукнуть противника по голове или заехать ему по ногам, а он терпеливо отбивал ее удары.

Потом она, запыхавшись, села на землю, нимало не заботясь о том, что испачкает одежду.

– И это все? – спросила Геврон.

– Это только начало, – ответил Евтихий. – Ты дерешься слишком яростно и плохо видишь врага.

– Только не говори, что нужно смотреть не на оружие, а в глаза неприятелю! – окрысилась Геврон. – Это я уже слышала от одного умника. Вон его тело, разлагается на холме.

– А почему его не похоронили? – спросил Евтихий.

– Не до того было… Потом поймешь. Люди просто уходят в землю. Очень быстро. Самое долгое – за пять дней, я считала.

Евтихий покачал головой.

– Ну что, отдохнула? Продолжим?

Они тренировались еще некоторое время, а потом услышали, как над ними смеются. Несколько солдат оставили костер и подошли поближе, привлеченные новым зрелищем. Они явно забавлялись. Геврон покраснела, но Евтихий тихо сказал ей:

– Не обращай внимания. Им скоро надоест.

– Я устала, – пожаловалась девушка.

– Ничего, потом привыкнешь. Продолжай.

Она бросила палку и закричала:

– Я устала! Все равно это бессмысленно!

– Не бессмысленно, – ответил Евтихий, опуская свое деревянное оружие. – Но если ты устала, то давай передохнем.

– Нашла себе парня, Геврон? – спросил один из солдат.

* * *

Евтихий увидел зеленоволосого вечером того же дня. На крепостной стене вдруг появился человек в доспехе из выделанной кожи. С двумя медными бляшками на груди. В шлеме. В настоящем шлеме, который он носил сдвинутым на затылок. Криво обрезанные – видимо, мечом, – волосы ярко– зеленого цвета выделялись на сером фоне стены ослепительным пятном. Он стоял, широко расставив ноги, по-хозяйски. Подбоченясь. На поясе у него висел настоящий меч. Вообще при виде этого человека сразу приходило на ум много таких вещей, от которых разбирала жгучая зависть. Например, становилось очевидным, что он недавно поел. Хорошо так поел, с мясом и хлебом.

– Теперь ты понимаешь, почему мы его ненавидим? – спросил Моревиль. Он подошел к Евтихию и дружески стукнул его кулаком в бок. – Видал, какой он?

– Он мог быть в нашем отряде, если бы мы не бросили его умирать на холме, – отозвался Евтихий.

– Вот что обидней всего! – подхватил Моревиль. Он ничуть не был смущен напоминанием о своем бессердечном поступке. – А теперь он отбивает наши атаки одну за другой, как будто это все детские игрушечки… Мы бы уже взяли замок, точно тебе говорю. Но этот человек – он просто знает, как сражаться. Наверняка там, наверху, в нормальной жизни, командовал каким-нибудь гарнизоном. А эти, его солдаты, – они на него глядят как на высшее существо. Помереть за него готовы.

Человек с зелеными волосами что-то говорил своим людям. Показывал рукой налево, направо. Несколько мгновений, как почудилось Евтихию, он смотрел прямо ему в глаза, но, конечно, это была иллюзия. Зеленоволосый просто подсчитывал число солдат у противника и отдавал соответствующие распоряжения.

– В прошлый раз мы прогрызли стену с восточной стороны, – сказал Моревиль, показывая кивком головы – где именно. – Видишь, они там залепили глиной? Я думаю, там и стоит штурмовать.

Евтихий отозвался:

– А наверх ты смотрел?

– Что? – не понял Моревиль.

– У них не получилось заделать эту дыру как следует, поэтому они установили наверху, прямо над ней, котлы со смолой. Им даже не потребуется кипятить эту смолу, они просто выльют ее нам на головы, и мы прилипнем, как мухи.

Моревиль помрачнел.

– Ты там, наверху, тоже, небось, армиями ворочал? – спросил он.

– Нет, я простой солдат.

– А я даже не солдат, – признался Моревиль. – Я торговец. Ездил по ярмаркам. У меня и лошади были. А теперь вот командую.

Они обходили крепость, осматривали местность. Моревиль демонстрировал ее с хозяйской гордостью, как будто все эти земли принадлежали лично ему и лично им были возделаны. Он помнил по именам всех мертвецов, которых они замечали на склонах холма и в роще, иногда даже рассказывал Евтихию обстоятельства их гибели.

Постепенно эта безрадостная земля начала наполняться для Евтихия смыслом. Моревиль населил ее для своего собеседника живыми тенями, и скоро Евтихий уже как будто въяве видел их всех.

Ему начало казаться, что он был знаком с десятками, сотнями погибших здесь людей. Их лица, их судьбы сделались частью его личного опыта. Если бы Евтихий вырос под стенами крепости на холме и с детства напитывался бы местными преданиями – он и тогда не был бы теснее связан с этой землей. Он пытался расспрашивать о живых – о тех, с кем ему предстояло идти в бой. Как оказалось, о них Моревиль знает куда меньше.

«По-настоящему узнаешь человека только после того, как он умер, – сказал Моревиль. – Сам потом увидишь, если доведется. Как будто пелена с глаз спадает, начинаешь понимать даже то, о чем он все это время умалчивал».

Шум в лагере привлек их внимание. Лицо Моревиля исказилось, изо рта полетела слюна, когда он завопил:

– Гезира!

И бросился бежать. Евтихий побежал за ним следом. Он не мог знать, что означал этот возглас Моревеля и какую неприятность означает внезапный гул голосов. Он не улавливал звона оружия – значит, это не вылазка из крепости и не драка между своими. Что-то другое.

– Гезира! Стой! – орал Моревиль, несясь по полю огромными прыжками.

Больше двухсот человек столпились неподалеку от навеса. Дождь поливал людей, но они не обращали на это внимания.

На перевернутой телеге стоял мужчина лет сорока, в грязной и рваной, но на удивление ладно сидящей одежде; он носил свои лохмотья с изяществом, как будто это был придворный костюм. Длинные волосы этого человека намокли под дождем и липли к липу, к плечам. Среди темно-русых прядей Евтихий отчетливо разглядел несколько синих.