Текст книги "Искусница"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Ты с ума сошел! – возмутился Моран. – Раз в году бывает праздник солнцестояния, девки все будут в венках голые в воде плескаться, можно будет венки пожевать…

– Пожевать? – вырвалось у одного из солдат, присутствовавших при этой сцене.

Моран тотчас вперил в него пронзительный взор.

– Этот изверг, этот душитель свободы никогда не позволял тебе, бедненький, пожевать веночек на голове у придворной дамы? – горестно воскликнул Джурич Моран. – Куда катится мир! Выросло целое поколение солдат, которым и неведомо, сколь сладки цветы, если откусывать их с венка вместе с девичьими волосами.

На лице солдата последовательно изобразились недоумение, брезгливость, ужас.

– Джурич Моран, ты – тролль, – сказал Геранн. – Не смущай моих людей.

Моран величественно поднялся:

– Я тролль из Высших, я – Мастер, – провозгласил он. – Но – тролль, – прибавил он зловещим тоном. – Против правды не попрешь, против истины – тем более. Однако сейчас это не имеет значения. Что будем делать с троллиным набегом? Это так не вовремя!

– Вооружим крестьян, отправим солдат в деревню, – повторил Геранн.

– А когда разобьем врага, устроим на радостях оргию! – сказал Моран и задумчиво пожевал губу. – Это реально, – произнес он наконец с просветлевшим взглядом. – Геранн! Пусть твои холопы меня переоденут. Тебе не стыдно, что твой гость, как последний нищий, расхаживает по твоему замку в этих жалких отрепьях?

* * *

В тот же вечер Броэрек отправился в деревню, но не верхом, а на телеге; он вез луки, стрелы, дротики. Многие крестьянские парни промышляли еще и охотой и умели стрелять и метать копье; к тому же жизнь у границы приучила их к обращению с оружием. Но хороших стрел всегда не хватало.

Несколькими часами раньше небольшой отряд под предводительством Хамурабида выехал из замка. Хамурабид – рослый, красивый, с копной темно-рыжих волос и синими глазами, – был родом из той самой деревни. С детства он думал только об одном: стать воином, служить в замке, быть как можно ближе к Геранну. Когда Геранн, в те годы четырнадцатилетний подросток, проезжал через деревню, семилетний Хамурабид смотрел на него с обожанием и думал: вот мой будущий командир, мой господин, тот, кто сделает меня свободным от труда, холеным, всеми любимым.

В пятнадцать лет Хамурабид ушел в замок и был принят на службу, в двадцать три возглавлял десяток солдат и уже не за горами был день, когда ему доверят сотню.

Он был свободен от труда – во всяком случае, от бессмысленного крестьянского труда, в котором никогда не видел ничего хорошего. Он сделался холеным – если не считать мозолей на руках, но то были почтенные ратные мозоли. Его кожа оставалась белой, как молоко, и гладкой, потому что он всегда очень хорошо питался, а заботы не рассекали его лба морщинами. Хамурабида любили товарищи – потому что он был храбр и любил посмеяться, Хамурабида любил его господин – потому, что на него всегда можно было положиться, и женщины его тоже любили, потому что он был с ними щедр и ласков.

Когда Хамурабид уезжал из замка, Джурич Моран стоял у ворот и наблюдал за ним. Моран уже переоделся, теперь на нем была обычная одежда воина, только без кольчуги и шлема. Моран заложил пальцы за широкий кожаный пояс с простыми бляшками без узоров, он преступал с ноги на ногу, ворчал себе под нос, усиленно моргал и гримасничал. Но стоило Морану увидеть Хамурабида, как он замер с полураскрытым ртом, а потом вдруг закричал:

– Эй, рыжий! Куда это ты так разоделся?

Хамурабид слегка покраснел. Он носил перья и кисею на гребне шлема – простительная, как считалось, слабость для такого красивого и повсеместно любимого парня.

Ничего не ответив Морану, Хамурабид развернул коня и выехал из ворот замка. Броэрек в это время следил за погрузкой оружия на телегу и вполголоса распоряжался: это туда, то сюда. Когда Моран на свой, троллиный, лад желал Хамурабиду доброго пути, Броэрек вдруг замер на месте и глянул в ту сторону, но затем опять вернулся к своему занятию.

Отъезд Броэрека прошел почти незаметно. Геранн, правда, хотел, чтобы брат переночевал в замке и выехал на рассвете, но Броэрек отказался.

– Нападение может произойти и ночью, – возразил он. – Чем раньше я доставлю туда оружие, тем лучше.

– Что ж, – вздохнул Геранн. – Дорога тебе знакома, не заблудишься. Поезжай, только будь осторожен.

Броэрек мимолетно улыбнулся и забрался на телегу.

Моран и его проводил. Он вообще целый день, до наступления полной темноты, слонялся по замку, везде путался под ногами, лез с советами и вопросами, уточнял общеизвестное, требовал, чтобы к нему прислушивались, всех отвлекал, а когда от него пытались отделаться, грозил ужасными проклятьями. В конце концов Геранн попытался его урезонить:

– Джурич Моран, не хочешь ли ты и сам отдохнуть и дать моим людям хоть малый покой?

– Почему? – взъелся Моран. – Мало того, что меня лишили моих атрибутов несчастного нищего, так теперь отбирают последнее.

– Что именно? – осведомился Геранн.

– Вам ведь грозит опасность? – сказал Моран. – Вторжение? Так?

– Опасность есть, но я не думаю, чтобы она была так уж велика… – возразил Геранн. – Небольшой отряд троллей. Обычно они сразу отступают, едва лишь почувствуют отпор.

– Ага, – возликовал Моран, – значит, ты это признаешь! Опасность существует! А пока вы там дадите им отпор, они успеют пограбить, порезать, сожрать пару-другую печеней, – живая печень ощутимо вкуснее мертвой, я консультировался, – и изнасиловать всех молодых женщин. Рождение гибридов всегда нежелательно, если хочешь знать. Тебе нужны в твоей деревне гибриды?

– Великое небо, Моран, угомонись! – зарычал Геранн, теряя остатки терпения.

– Не угомонюсь! – заявил Моран. – Я мудрец и Мастер. Все мудрецы в минуту опасности остаются со своим народом и путаются у людей под ногами. Ты хроники почитай! Я читал. Я глубоко изучал вопрос. Ни одна битва не обходилась без такого персонажа. Мое дело – провожать воинов, пророчествовать, предсказывать неслыханные беды, давать ненужные советы, вызывать на себя всеобщее недовольство – но в конце концов спасти всех.

– Каким образом? – поинтересовался Геранн, надеясь, что голос его звучит ехидно.

– Случайно, – тотчас ответил Моран. – Например, спустив тетиву катапульты и непреднамеренным выстрелом убив вражеского предводителя.

– Ты рассчитываешь на подобную случайность?

– Разумеется! – кивнул Моран. – И тебе я бы посоветовал делать то же самое. Потому что закономерных побед не бывает. Любая победа – лишь стечение обстоятельств, а россказни о великих полководцах – полная чушь. Я изучал вопрос. Не завезли оружие, кончилась вода – и все, весь гарнизон передох как миленький. Во главе с гениальным полководцем. Сто раз уже было.

– Джурич Моран, – сказал Геранн, дослушавший эту тираду до конца. – Ты не будешь пророчествовать. Ты не будешь никого убивать случайным выстрелом. Ты не станешь путаться под ногами и изрекать пророчества. Иначе я повешу тебя на стене.

– Учти, я почти бессмертен, так что это не поможет, – предупредил Моран.

– Еще как поможет. Будешь корчиться в муках. Очень долго.

– Хорошо, – Моран внезапно стал покладистым. – Провожу Броэрека и лягу спать. Ладно?

– А сразу лечь спать не хочешь?

– Нет.

– Разве ты не устал?

– Долг превыше всего. Я провожу Броэрека. Спать – потом. Кстати, пусть красивая женщина принесет мне в постель горячего молока. Я люблю в глиняной кружке, как для пива. Только девчонок не присылай, мне нравятся зрелые женщины. Потолще.

Выговорив себе все эти привилегии, Моран опять засел у ворот. И когда Броэрек протарахтел на своей телеге, Моран сказал ему в спину:

– Хорошее время – ночь. Ты не видишь троллей, а тролли не видят тебя. И даже Серая Граница на короткое время закрывает все свои глаза, а их у нее тысяча.

Броэрек шевельнул лопатками. Моран не сомневался в том, что единокровный брат Геранна отлично расслышал каждое слово.

И Джурич Моран, весьма довольный собой, отправился спать.

* * *

Телега вернулась к середине следующего дня. Моран провалялся в постели до гонга, созывающего на обед. Он отлично понимал: Геранн распорядился не будить и ни в коем случае никак не тревожить гостя. Пусть отдыхает. Он так утомился, бедняжка. Он нуждается в хорошем сне. Без сновидений. Желательно. Так что уж тихо, тихонько. Мимо его двери вообще лучше не ходить. Иначе этот засранец опять начнет повсюду таскаться и совать свой длинный нос во все щели. А поди прищеми его – того и гляди устроит какую-нибудь пакость.

– Джурич Моран – волшебник? – спросил солдат, служивший в замке первый год, а до того живший на выселках, где разводили пчел.

– Волшебников не существует, – объяснили ему. – Джурич Моран – Мастер.

– Но то, что он делает, – волшебство? – стоял на своем солдатик.

– Волшебники колдуют, – был ответ, – а Джурич Моран просто такой, как он есть. И его лучше не беспокоить.

Но даже острое нежелание Геранна видеть Джурича Морана бодрствующим не могло отменить гонга на обед.

И Моран проснулся. Он осмотрел комнату, небольшую, по ухоженную и с широким окном. Он осмотрел свою кропать: матрас набит свежей соломой, покрывало мягкое, одеяло легкое, в ногах – таз с водой для умывания, в головах – погасшая свеча. Балдахина вот нет. Безобразие. Завели обычай – спать без балдахина. В Калимегдане – везде балдахины. Нужно будет сделать Геранну замечание.

При мысли об этом Моран замычал от удовольствия. Он представил себе, как Геранн аж трясется, думая о том, что назойливый гость вот-вот появится во дворе замка. Что ж, незачем оттягивать неизбежное.

И Моран, небрежно умывшись, быстро спустился во двор.

Вот тогда в ворота и въехала телега. Броэрек, управлявший лошадью, был так мал, сер и незаметен, что его и вправду в первые минуты никто не заметил; общее внимание было приковано к тому, что лежало на телеге.

Хамурабид был великолепнее обычного: рыжие волосы рассыпались волнами, в синих глазах застыла печаль, рот слегка приоткрылся, обнажая белоснежные зубы. Что-то женственное проступило в облике молодого человека, особенно – в его нежных расслабленных губах и в стыдливом жесте руки, лежащей на груди. Между растопыренными пальцами в коричневой корке торчала стрела.

Броэрек остановил лошадь, спрыгнул с телеги. Геранн широким шагом уже шел через двор навстречу несчастью.

Он наклонился над убитым, несколько секунд рассматривал его, затем выпрямился и встретился глазами с братом.

– Тролли, – сказал Броэрек тихо и очень спокойно.

Геранн тронул стрелу.

– Вижу, – бросил он. – Как это случилось?

– Наверное, отъехал от отряда и нарвался на троллей.

– Он был еще жив, когда ты нашел его?

– Да, – ответил Броэрек, не моргнув глазом. – Он умер у меня на руках.

– Он говорил – сколько их было, троллей? – продолжал спрашивать Геранн.

– Пятеро, – все так же спокойно ответил Броэрек.

Геранн задал еще несколько вопросов, потом отдал несколько распоряжений и вернулся к себе. Трапеза скомкалась, все ели быстро и без аппетита, просто из чувства долга – чтобы поддерживать в себе силы и не сплоховать при вражеской атаке.

Один только Моран Джурич уминал от души и доел все недоеденные порции. На него смотрели с осуждением, но ни одного слова не произнесли. А Моран, возможно, утомившись после вчерашней активности, тоже никого не задирал.

К похоронам Хамурабида готовились недолго: под стенами замка разложили костер и запалили его под телом воина сразу же после того, как зашло солнце. Пламя ревело, огромное, праздничное, оно не столько пожирало и угрожало, сколько просто стремилось продлить закат – наполнить горизонт светом. И рыжеволосый Хамурабид сам стал частью этого последнего в своей жизни заката.

Моран Джурич стоял в стороне от остальных. Он хотел вместить в свой взор сразу всех обитателей замка, а не только тех, кто окажется к нему ближе всех. И согласно своему желанию видел их всех, стоящих неподвижно, выпрямившись, без страха глядящих в глаза последнему акту смерти, – Геранна, разгневанного тем, что у него отняли человека, Броэрека, грустного и спокойного, солдат из десятка Хамурабида, откровенно горюющих по хорошему начальнику, других воинов гарнизона, готовых к немедленному мщению. И Хамурабида он тоже различал сквозь поедающий его погребальный огонь. Удивленного, до сих пор не верящего.

– А придется тебе поверить, дружок, – прошептал Джурич Моран.

После похорон все задержались еще ненадолго – выпить последнюю чашу вина; затем все разошлись. Только Моран еще какое-то время бродил в темноте под стенами замка.

Наутро Джурич Моран явился к Геранну. Он вломился в спальню хозяина замка, бесцеремонно, по своему обыкновению: пинком распахнул дверь, ударом кулака вышиб ставни.

Сдернул с Геранна покрывало, плеснул на него водой из кувшина.

– Проснись!

Геранн заморгал, потер лицо, со стоном уселся в постели.

– Когда ты угомонишься, Джурич Моран?

Моран плюхнулся на кровать рядом с ним.

– Ты должен был сразу вскочить, сжимая в руке меч!

Тут Моран сунул руку под подушку и тотчас выдернул ее так, словно дотронулся до раскаленной головешки:

– Там ничего нет!

– Разумеется, нет, – отозвался Геранн устало. День только начинается, а Джурич Моран уже успел утомить его! Что же будет дальше?

– А почему ты не держишь меч под подушкой? – возмутился Моран.

– Потому что я в своем замке, – сказал Геранн. – Я у себя дома, понимаешь ты, бродяга? Я у себя, и вокруг меня – преданные люди. Если я начну в собственную постель укладывать меч, а не женщину, то конченый я человек.

– Женщины здесь тоже нет, – фыркнул Моран. – Похоже, нынешней ночью ты зря потерял время.

– Помилосердствуй, Моран! Вчера убили одного из лучших моих солдат. По-твоему, сразу же после похорон мне следовало пуститься в любовные приключения?

– Да что ты за человек! – горестно воскликнул Моран. – Просто тряпка какая-то… Ты должен был испытать острое желание почувствовать себя живым. А лучший способ почувствовать себя живым – уложить в постель женщину. Поверь, я всегда так делаю. Они ведь не звери, – женщины, я имею в виду, – они все понимают. И охотно чувствуют вместе с тобой. Однако вернемся к главной теме дня. Каких благ ты охотно бы лишился ради того, чтобы от меня избавиться?

Ошеломленный столь неожиданным переходом к новой теме, Геранн молчал. Моран стукнул его кулаком в бок:

– Проснись! Я задал тебе вопрос!

– Я думаю, – сказал Геранн.

– Отговорка номер один, – проворчал Моран. – Все вы, когда нужно делать что-нибудь решительное или выдающееся, так говорите. Ничего ты не думаешь. Передо мной можно не притворяться, я же тебя насквозь вижу.

– Джурич Моран, – со вздохом вопросил Геранн, – почему ты меня ненавидишь?

– Вовсе нет, – тотчас откликнулся Моран. – Я отменно хорошо отношусь к тебе, Геранн. Скорее, это ты ненавидишь меня. И знаешь, почему? – Он принялся загибать пальцы, начав с мизинца. – Не потому, что я вечно раздражаю твоих солдат. Не потому, что задаю неудобные вопросы. Не потому, что знаю почти все ответы. Не потому, что я умен, обладаю опытом и могу сотворить по собственному желанию абсолютно любую вещь, наделенную абсолютно любыми качествами, включая опасные и даже смертоносные… – Моран замолчал и укоризненно посмотрел на последний оставшийся незагнутым палец, на большой. Пошевелил им, плюнул на ноготь и заключил:

– А потому, что я занимаю еще больше жизненного пространства, чем ты. Ты большой, Геранн, но я – еще больше. Хотя если мы начнем измерять друг у друга талию, то ты, несомненно, выиграешь. И «талией» ты называешь то место, к которому крепится твое огромное брюхо, исключительно по старой памяти. Давно уже нет там никакой талии… – Моран задумался. Геранн не мешал ему. Затаив дыхание, он ждал главного: когда Моран назовет цену, за которую от него можно будет откупиться.

Джурич Моран сказал:

– Дай мне хороший теплый плащ и лошадь.

Не веря собственному счастью, Геранн перевел на него взгляд.

– И все?

– Да, – Моран пожал плечами. – По-твоему, что-то еще требуется для одинокого путника-воина? Для воина-мудреца, обреченного на скитания?

– Джурич Моран, ты получишь все, о чем просил, – сказал Геранн. – И еще немного запасов еды.

– Твоя щедрость просто убийственна, Геранн. Позволь мне поцеловать твою руку.

– Спасите! – закричал Геранн.

* * *

У Джурича Морана остались самые лучшие воспоминания о замке Геранна, о самом хозяине, о его брате-оруженосце, о его солдатах.

Вообще все ему там понравилось. И Калимегдан оттуда виден, если стоять на самой высокой башне в хорошую погоду.

Поэтому заказывая Деянире «гобелен», Моран изобразил именно этот замок. И лес вокруг него, и деревню в отдалении, и тонкие башни на горизонте. Все то, что таким дорогим, почти бесценным, представало Морану в его воспоминаниях.

Девушка забрала эскиз с собой. Сказала, что предпочитает работать дома. И вообще – у нее выпускные на носу, она не может проводить много времени неизвестно где.

– Кому неизвестно? – возмутился Моран. – По-моему, оба главных действующих лица прекрасно обо всем осведомлены. Другое дело – если бы я тебя похитил, нацепив на голову мешок, и ты потом понятия бы не имела, где тебя содержат…

Воображение живо нарисовало ему сырой подвал без окон и почти без дверей. Или холодный, надежно запертый чердак. Или стерильную комнату со звуконепроницаемыми стенами. В общем, что-то очень жуткое. Он аж поежился, так все это здорово выглядело, и мгновенные мурашки пробежали у него по коже.

Но Деянира сказала:

– Я имею в виду моих родителей. Пока.

После чего исчезла и не казала носу несколько дней.

За это время Джурич Моран совершенно себя извел. Куда она подевалась? Трудится ли она вообще над заказом или же родители взяли верх, и Деянира гнет спину над учебниками, точно рабыня над зернотеркой? О, только бы это было не так!..

Моран едва не плакал от волнения, воображая себе Деяниру над зернотеркой. Ее нежные ладошки стираются в кровь, до мяса, а она все трудится и трудится… Ее тонкая спинка искривляется и болит при каждом движении, но она не смеет прекратить работу. Наконец она валится от усталости – бух набок, – но тогда приходит тролль с кнутом и начинает ее бить.

Такое очень даже запросто может случиться, окажись Деянира в Истинном Мире. Но Моран твердо решил ее туда не отправлять. Исключено. Во-первых, до сих пор он никогда еще не экспериментировал с женщинами. Его клиентами оставались исключительно мужчины. Моран считал, что это правильно. И мужской шовинизм тут ни при чем. Просто особенности биологии. Мужчины более склонны к авантюрам и в то же время менее склонны к привыканию. То есть они легче адаптируются к новым условиям, а потом и к отмене этих новых условий (в данном случае – к возвращению домой). И, наконец, жизнь мужчин короче. Доказанный факт. Они в любом случае меньше живут, при любых обстоятельствах. Тут даже войны, в принципе, не нужно. Так что если клиенты Морана и попадают в Истинном Мире под меч, в плен или еще куда-нибудь, их, честно говоря, не очень-то и жалко. Все предусмотрено природой. Мироздание не содрогается, когда погибает пара-другая самцов.

Другое дело – самки человека. Перемены даются им труднее, привыкают они дольше, зато на века, следовательно, перемещения из Истинного Мира в Петербург и обратно может оказать на существо женского пола убийственное воздействие. А что если Деянира после таких дел возьмет да и запьет? Или того хуже пристрастится к наркотикам? А ведь у нее еще нет детей. Порода, конечно, так себе, жидковатая, но здоровая и прочная и для размножения пригодная. Нет, рисковать Деянирой Джурич Моран никак не мог. Невзирая на свою знаменитую безответственность.

Поэтому он решил рискнуть собой. В конце концов, рассудил Моран, терять-то нечего! Все уже потеряно. Если девочка ничего не напутает и воспользуется правильными материалами, то вышитая картина превратится в портал. В открытые ворота. И Морану останется лишь ступить в них и оказаться по правильную сторону бытия. Ну, во всяком случае, Моран крепко на это рассчитывал.

Но прошла неделя, а Деянира все не возвращалась. Пауза затянулась. Неделя превратилась в десять дней – то есть в почти две недели. Морана глодала тревога. Чтобы отвлечься, он брался за книгу, но прочитывал страниц пять из Достоевского и бросал том – в ступнях его ног начиналось невыносимое жжение. Не в силах усидеть, Моран вскакивал и метался по комнате: окно-дверь, окно-дверь, стол-диван, стол– диван. Синяк себе набил, приложившись раз десять об угол коленом. Ничто не помогало – зуд беспокойства оказывался сильнее. Как-то раз Моран выскочил босыми ногами на снег и пробежал вокруг квартала. Только это немного охладило его ступни и позволило остаток дня провести дома безвылазно.

Вечером в дверь позвонили.

Не вставая с дивана, Моран метнул в прихожую тапком и безнадежно гаркнул:

– Открыто!

Он уже и думать перестал о Деянире. Ожидал увидеть очередного клиента и заранее приготовился напугать его. Пусть сразу отдает себе отчет в том, с кем связался и во что все это может вылиться.

Увернувшись от летящего тапка, Деянира феечкой воздушно проскользнула в квартиру. Она нащупала выключатель, скользнув по обоям ладошкой, уверенно и быстро, – ш-ш-шур! – включила свет и тут-то и увидела, что Моран вытянулся на диване, как труп, а на животе у него стоит огромная алюминиевая кастрюля с подогретым вином. В вине плавали здоровенные куски лимона.

– Привет, – сказала Деянира. – Давно не виделись. Ну что, как тут у вас дела?

Моран перевел на нее хмурый взгляд.

– А как, по-твоему, у меня дела? На твой просвещенный взгляд?

– Вы пьянствуете в темноте один, – ответила девушка. – Не очень-то хороши ваши дела, Джурич Моран.

– Ну и чего же ты хотела? – Он слабо шевельнулся, куски лимона заплюхали о стенки кастрюли.

– Для начала, давайте я разолью по чашкам, – предложила Деянира.

Моран приподнял голову.

– Не вздумай хозяйничать у меня на кухне! Ты, рептилия!

– Уже хозяйничаю! – подала голос из кухни Деянира. – Ой, у вас тут китайские есть!..

Скоро – практически мгновенно – она вернулась с двумя идеально чистыми китайскими пиалами. Моран понятия не имел, где она их отыскала и как ухитрилась вымыть так быстро.

Вообще видел их впервые.

– Старые, – уважительно проговорила Деянира, любуясь ими. – Шестидесятых годов, наверное. Винтаж.

– Отвратительное слово, – буркнул Моран. – Почему бы просто не говорить «старье»? Совершенно вы не любите русского языка. Наливай.

Она сняла кастрюлю с Морановского живота и, не пролив ни капли, выплеснула остатки вина в пиалы. Кастрюля отправилась на кухню, – все так же мгновенно и ловко, – а Моран и ахнуть не успел, как они с Деянирой уже сидели на диване рядком и степенно тянули вино.

– Хозяйничать ты умеешь, – заметил Моран. – Из тебя получился бы отменный мародер.

– Кто? – Деянира засмеялась. – Кто из меня бы получился?

– Мародер, – повторил Моран. – Вот кто разбирается в вещах и знает им цену. Три четверти содержимого ваших музеев собрано мародерами.

– Вы думаете, все музейные работники умеют разливать глинтвейн и мыть китайские пиалы?

– Иначе грош им цена, – сказал Моран твердо. – И учти, когда я говорю о расценках на людей, я имею в виду ровно то, что говорю.

– Э… А если проще? – спросила Деянира.

– Подумай. Ты же умница. Отличница в школе и все такое.

– Работорговля, – сказала Деянира.

– Точно.

– Вы торговали людьми?

– И продавал, и покупал. И не только людей. Троллей, пару раз – эльфов, а уж сколько я купил и продал разной скотины, начиная с черепах!..

– Понятно.

– Ты никогда не пробовала? – поинтересовался Моран.

– У нас не принято. Хотя теперь, наверное, уже принято. В узких кругах.

– У тебя бы получилось, – сказал Джурич Моран. – Вообще у тебя потенциал что надо. Имей в виду, это не лесть.

– Просто вы редко общаетесь с женщинами, – сказала Деянира.

– Ну, у меня бывали женщины, самые разные… И потом, ты не забыла? Ты ведь ущербная.

– То есть? – Она подняла светлые брови и задержала их в высшей точке очень надолго.

– У тебя нет хвоста, – пояснил Моран. – Что превращает тебя в особу многообещающую, но напрочь лишенную женской притягательности. Итак, вернемся к моему заказу. Как продвигается работа над картиной?

– Пока не очень, – призналась Деянира.

– Ты принесла?

– Да… но показывать особо нечего. Мама бдит. Все время входит в комнату. Один раз чуть не застукала.

– Покажи.

Деянира сказала:

– Вот сейчас допью вино и покажу.

Моран залпом осушил свою пиалу.

– Я уже допил, – сообщил он.

– Подождете.

Джурич Моран закричал:

– Да как ты смеешь! Я клиент, а клиент всегда прав!

– Клиент всегда виноват, – возразила Деянира. – Все, на что он имеет право, – это жаловаться, плакать и требовать назад свои деньги.

– У тебя есть хватка, – признал Моран, глядя на нее искоса. – Ты уверена в том, что ты – не мужчина?

– Уверена.

– А врач тебя проверял?

– С рождения.

– Врачи тоже ошибаются.

– Это были разные врачи. Все ошибаться не могут.

– Могут, – убежденно сказал Моран. – Но я склонен верить тебе на слово. В конце концов, важно не анатомическое строение, а мироощущение… Давай сюда гобелен.

– Это не гобелен. Это вышивка. И я ее еще не закончила.

Деянира сбегала в прихожую и принесла оттуда маленькую сумочку, из которой вытащила маленький сверточек. Одно быстрое неуловимое движение тоненьких девичьих ручек – и маленький сверточек превратился в довольно обширное полотно, расшитое яркими нитками.

Моран расправил его на столе, навис сверху. Долго рассматривал. Скрывая волнение, Деянира допивала вино. Наконец Моран перевел на нее полные ужаса глаза.

– Ты не подчеркнула уздечку у лошади. Вот здесь и здесь.

– Работа не окончена, – напомнила Деянира холодно.

– А тут? – Палец Морана уперся в полустертую фигурку слуги, идущего рядом со всадником. – Этого парня ты вообще размазала по всему полотну.

– Я еще не работала над ним, – объяснила Деянира.

– Но он же смазан! – завопил Моран. – Он окончательно погиб! А тебе не приходило в голову, что он, может быть, чрезвычайно важен? Вот так ты относишься к людям? Как к мусору? Получилось – вышила, не получилось – размазала и выбросила из головы? Но ведь он – личность, человек, у него есть какая-то своя судьба. И кроме того, он может играть роль в сюжете.

Деянира молча взяла полотно и принялась его сворачивать. Моран отчаянно вцепился в край.

– Не уноси!

– Я ведь предупреждала, что до окончания картины еще далеко.

– Эту вещь нельзя выносить из дома.

– Вы правы. Мне следовало оставить вышивку в своей комнате. Но я думала, что вы разумный человек и поймете: раз работа не закончена, судить о ее качестве еще рано.

– Я не человек, – напомнил Моран.

– Вы поняли, что я имела в виду.

– Послушай, Деянира, если ты так безжалостна, то для чего ты пришла сюда? Поиздеваться?

– Если вам это так интересно, – сказала Деянира, – то я пришла к вам из жалости.

Джурич Моран поперхнулся. Он долго кашлял, плевался, растирал себе горло, ходил пить воду и наконец вопросил:

– Какие же соображения или внешние факторы заставили тебя испытать столь несообразную эмоцию?

– Я увидела следы босых ног на снегу, и сразу поняла, что это вы, – объяснила Деянира. – Пытаетесь таким образом унять свое беспокойство. Наверное, думаете обо мне плохо. Воображаете, будто я вас обманула. Забрала нитки и рисунок и ушла навсегда.

– А что, здесь больше никто босой не бегает? – удивился Моран.

Деянира покачала головой.

– Только вы – и то лишь в состоянии крайнего волнения.

– Что ж, благодарю за информацию, – сказал Моран. – Значит, я единственный… Что ж, этого больше не повторится. Я выдал себя в минуту слабости. Надеюсь, это не станет моим позором.

Деянира пожала плечами.

– Мне пора, – девушка встала. – Благодарю за угощение.

– Оно не было добровольным, – буркнул Моран. – Ты сама все организовала. Отобрала у меня мое кровное. Выхлестала мой глинтвейн.

– Я сказала маме, что забегу на минутку к подруге взять учебник, – объяснила Деянира.

– Ты солгала! – обрадовался Моран. – Боги Олимпа, чем больше я узнаю об этой женщине, тем больше восхищаюсь ею.

– С мамой что-то случилось, – добавила Деянира, помедлив.

Моран потер ладони в ожидании.

– Ты явно решилась на большую откровенность, коль скоро пропускаешь комплименты мимо ушей. В литературе написано, что подобное поведение сигнализирует о необычном умонастроении женщины.

Деянира вздохнула:

– Мама просто помешана на моей учебе. Раньше она такой не была. Правда, я всегда неплохо училась. Но тогда для нее это не было так важно. А сейчас она чуть что – сразу пилить: вот, надо хорошо сдать ЕГЭ, учи историю, ты должна попасть в институт, учти – у нас нет денег платить за твое образование, нужно брать от школы как можно больше, хорошо бы ты поступила на юридический, будешь заниматься ерундой – закончишь свои дни преподавательницей макрамэ…

Моран морщился все сильнее, как если бы Деянира причиняла ему боль. Наконец он не выдержал:

– Я уже понял. Твоя мать – зануда.

– Просто беспокоится за мое будущее.

– Гипербеспокойство – признак ограниченной натуры.

– На себя бы посмотрели.

– Что ж, – вздохнул Моран со скорбным достоинством, – да, я ограниченная натура. Я ограничен необходимостью существовать только в одном мире, причем в неродном и довольно убогом, если сравнивать с Истинным. Я ограничен в средствах, в том числе и в средствах передвижения. Я ограничен в моем творчестве. Если так пойдет и дальше, мне придется брать уроки макрамэ.

– Вас не возьмут, – сказала Деянира мрачно.

– Почему? – возмутился Моран.

– Потому что макрамэ – удел разведенных жен и старых дев.

– Это твоя мама так утверждает?

– Да, и она права. Феномен описан в литературе.

Моран погрузился в задумчивость. Деянира между тем спокойно собралась, оделась и завозилась у дверного замка.

– Я ухожу! – крикнула она из прихожей.

– Оставь мне адрес, – попросил Моран.

– Я вам телефон записала, – сказала Деянира. – На обоях у зеркала. Зеленым фломастером.

– И адрес рядышком запиши, запиши, – повторил Моран. – Вдруг понадобится.

Он замер и прислушался – выполнит она его просьбу или нет? Уловил быстрое мышиное шорканье фломастера по бумаге, ухмыльнулся. Хорошо, что Деянира его сейчас не видела. Впрочем, Моран об этом побеспокоился заранее и погасил в комнате свет. Он знал, что улыбка получится зловещая, если не сказать – дьявольская.