Текст книги "Искусница"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Я и остался эльфом, – ответил Арилье. – Невозможно полностью изменить свою природу. Можно лишь поменять взгляд на некоторые вещи… Что и произошло, когда я съел свою бабушку.

Аргвайр так и прыснула:

– Что, правда? К тебе применили этот ужасный, дикарский обычай? Я думала, этого уже давно никто не делает.

Арилье кивнул с покаянным видом.

– Какой кошмар! – продолжала смеяться Аргвайр. – И моя дочь присутствовала при этом?

– Да.

Аргвайр наклонилась к самому уху Арилье:

– И какова она была на вкус, эта твоя бабушка?

У Арилье сделалось такое лицо, что Аргвайр повалилась на траву и принялась хохотать как безумная.

– Это жестоко, – остановил ее Данфар. – Если бы ты видела, моя госпожа, как его тошнило… Его тошнило бабушкой!..

Кажется, в первые мгновения Данфар действительно хотел заступиться за Арилье, но результат вышел обратный. Аргвайр громко застонала. Слезы потекли по ее лицу.

Арилье не выдержал и засмеялся тоже. И тут вышла Енифар, держа за руку какое-то странное существо.

Существо это было небольшого росточка, оно шло спотыкаясь, как будто не вполне было уверено в своих шагах. Впрочем, совсем уж удручающего впечатления оно не производило. Оно было чистенько одето в белую рубаху до пят. Длинные светлые волосы существа падали на плечи и отчасти закрывали лицо – замкнутое, с низким лбом и плоскими скулами.

– Кто это, мама? – спросила Енифар, подталкивая странное создание вперед, мягко, но настойчиво. Существо уставилось на Аргвайр исподлобья, как будто вопрошало: «К чему все это? Ты ведь знаешь, что я такое! Ну так скажи им».

Аргвайр перестала смеяться. Она села, прикусила губу. Очень серьезно смотрела она то на Енифар, то на некрасивое создание, которое привела за руку девочка.

– Где ты нашла ее? – спросила наконец Аргвайр.

– В шатре, – ответила Енифар. – Она пряталась за сундуками с одеждой. Когда я рылась в твоих вещах, она вышла и тоже стала там копаться. Отобрала у меня несколько платьев и растоптала их. Кажется, я ее разозлила. Но ведь ты сама разрешила мне посмотреть твои вещи!

– Она не знала, – ответила Аргвайр. – Ничего с этим не поделаешь.

Енифар вдруг побледнела и уставилась на свою мать с ужасом.

– Это… это ведь мой подменыш, да? – пробормотала девочка. – Это та самая дочка, которая была беленькая и ласковая? Та, по которой тосковала моя неправильная мать с другой стороны Серой Границы? Дочка никчемных крестьян? Скажи мне, мама! Это ведь она?

– Да, – вздохнула Аргвайр. – Она – твой подменыш. Она росла в моем доме вместо тебя.

Девочка в белой рубахе вдруг забеспокоилась, глаза ее забегали, переходя с лица Аргвайр на личико Енифар и обратно. Она явно что-то заподозрила.

– Но теперь ведь все изменится! – воскликнула Енифар. – Ты отправишь ее назад, к ее настоящей матери, а я останусь с тобой. Да?

Аргвайр молчала.

Уверенность покинула Енифар, страх медленно заползал в ее сердце.

– Нет? – тихо спросила она. – Ты не отошлешь ее от себя?

Аргвайр продолжала молчать.

– Хорошо, – поспешно согласилась Енифар, – ты права, мама. Конечно, это было бы жестоко – отослать твою ненастоящую дочку к тем крестьянам. Ведь моя ненастоящая мать будет ее бить и заставлять работать, и мыть горшки, и стирать белье на речке, и портить руки, и слушать разные глупые речи. Всего этого я нахлебалась сполна и никому не пожелаю подобной жизни.

Арилье с тревогой смотрел на свою подружку. Происходило что-то очень неправильное. Нечто слишком трудное для маленькой девочки. Но Енифар хорошо справлялась. Она – настоящая троллиха знатного происхождения. Теперь в этом не может быть ни малейших сомнений.

Девочка-подменыш выдернула свою руку из руки Енифар, подошла к Аргвайр, села рядом с ней на корточки и уткнулась лбом в ее бок. Аргвайр обняла ее, но с явной неохотой, и подняла глаза на свою настоящую дочь. Но ничего не сказала.

– Мама! – воскликнула Енифар. – Ты ведь не откажешься от меня только потому, что у тебя уже есть одна дочка? Посмотри на нее! Она неправильная. Она даже не разговаривает!

– Все подменыши такие, – ответила наконец Аргвайр. – Бледные, чахлые и бессловесные. С этим ничего не поделаешь.

Енифар села на корточки по другую сторону от матери, и та обняла и ее тоже. Так и сидела Аргвайр, вытянув вперед босые ноги с цепочками на щиколотках, под левой рукой – дочка-подменыш, под правой – истинная дочка-тролленок. И тихо говорила:

– Мы из рода Эхувана, одного из самых знатных и сильных троллей. Он был моим двоюродным братом. Когда Эхуван отправлялся на Великий Камбай, чтобы перед лицом Черной Комоти претендовать на звание вождя всех троллей, мы почти не сомневались в его грядущей победе. Ведь Эхуван был рыжим, а среди троллей это большая редкость! Не говоря уж о том, что он был огромный и очень толстый. Но Нитирэн сумел одолеть его, и я уверена, что без хитрости тут не обошлось. Что ж, вождь всех троллей и должен быть хитер и коварен… Возможно, Эхуван был бы худшим вождем, чем Нитирэн… Я говорю это потому, что ты должна понимать, Енифар: у нашей семьи есть враги.

– Это они украли меня?

– Возможно, – сказала Аргвайр, и ее лицо потемнело, стало черным, а синева ее глаз засияла яростью. – Возможно, это сделали сродники Нитирэна, которым не нужны в долине соперники… С твоим появлением на свет наш род стал слишком сильным.

– Почему? – спросила Енифар тихо. – Я ведь всего-навсего девочка.

– Ты не всегда будешь девочкой, Енифар. Детство, даже троллиное, проходит слишком быстро. Когда ты вырастешь, ты превратишься в великого тролля. Ты могла бы стать страшным противником для Нитирэна. Он не мог допустить этого. Он все предусмотрел! – Она сжала кулак, и Енифар почувствовала это. Ярость матери захлестнула и ее, в то время как дочка-подменыш оставалась совершенно безмятежной.

Аргвайр сказала:

– По нашим законам, я не могу оставить тебя при себе. Я навсегда связана с подменышем. Она будет моей единственной дочерью, и с этим ничего не поделаешь. Обмен совершается один-единственный раз. Обратного обмена быть не может.

Енифар дернулась, пытаясь вырваться из объятий матери, но та держала крепко и продолжала ровным голосом:

– Теперь ты знаешь закон. Ты должна уйти. Нам придется расстаться, Енифар, как бы сильно я тебя ни любила.

– Мы вообще не должны были встречаться, – прошептала Енифар.

Она прижалась к боку Аргвайр.

Троллиха опутала свои пальцы волосами девочки и не отвечала.

– Мне предстояло жить с людьми всю жизнь, до самой смерти, да? – тихо и быстро говорила Енифар. – И никогда не пересекать Серой Границы? Но что-то случилось, и вот я здесь… и ты узнала о том, что я здесь, и забрала меня. Мы ведь уже нарушили закон! Почему бы нам не нарушить его еще немножко?

И тут Аргвайр повернулась к своей дочери и отчетливо произнесла:

– Тебе следует отыскать своего отца, дочка. После этого, возможно, все переменится. Ты слышишь? Найди своего отца!

– А! – торжествующе воскликнула Енифар и поглядела в сторону Арилье. – Я тебе говорила, а ты не верил! Я говорила тебе, что у меня был отец!

– Конечно, он у тебя был, – подтвердила Аргвайр. Ее глаза затуманились. – Я потому и не связала себя никакими брачными узами… После твоего отца любой другой тролль не казался мне достойным. Никто не был достоин моих пальцев, никто не был достоин моих ступней, никто не был достоин моей шеи, моих ушей, моих волос. Никому не дозволялось прикасаться к моим локтям и коленям. Никто не осмеливался целовать мой живот и щекотать мой затылок. Все это было запрещено другим троллям после того, как это проделывал со мной твой отец, Енифар!

А девочка-подменыш, похоже, не понимала ни слова из того, что говорилось. Вполне счастливая близостью Аргвайр, она прижалась к своей ненастоящей матери и тихонько засопела – задремала. Она была полна того животного довольства, которое умиляет в бессловесных тварях, когда те сыты и полны благодарности.

Енифар, напротив, вся дрожала от гнева и возбуждения. Несправедливость ее судьбы возмущала девочку, а возможность все поправить, пусть даже ничтожная, заставляла ее рваться в бой.

– Нитирэну не удалось бы выкрасть тебя и обменять, если бы у него не было более высоких покровителей, – сказала Аргвайр. – Вот в чем моя надежда. Решение может быть изменено. Обычно так не делается, как я уже говорила. Обычно подменыши остаются каждый на своем месте. Но в твоем случае… Все дело в твоем отце, Енифар. Найди его.

– Но почему же ты не нашла его до сих пор, мама? – голос Енифар дрогнул. – Ты ведь знаешь, что я жила в неправильном мире… Как я могла отыскать там тролля?

– Твоего отца можно отыскать в любом мире, по любую сторону границы, – ответила Аргвайр печально. – Никто не знает, где сейчас находится Джурич Моран.

Глава двенадцатая

В квартире на Екатерининском канале раздался звонок. Юный пес бросился в прихожую и, позабыв все свои недавние жизненные трудности и беды, грозно залаял. Джурич Моран стремительно вышел из комнаты и рывком отворил входную дверь.

На пороге стоял совершенно незнакомый человек. Он был среднего роста, коренастый, в мятом коричневом пиджаке. Только руки его были необыкновенно красивы, с тонкой, почти женской ладонью и ровными пальцами.

– Что вам угодно? – возмущенно осведомился Моран. – Вы вообще-то уверены, что явились по адресу? У меня, между прочим, на двери висит табличка, что по нынешним временам является большой редкостью. Вы предварительно ознакомились с надписью на этой табличке или надавили на звонок из хулиганских побуждений?

– Вы – Джурич Моран? – спросил гость. – Глава агентства экстремального туризма?

– Возможно, – фыркнул Моран. – Но если вы предполагаете, будто здесь с клиентами будут носиться, как с писаной торбой, то вы крепко ошиблись. Здесь ненавидят и презирают весь род людской.

– В этом лично для меня нет ничего предосудительного, – хладнокровно отозвался пришелец. – Если вы Джурич Моран, то позвольте представиться: Николай Иванович Симаков, преподаватель русского языка и литературы. Я хотел бы поговорить с вами о моем бывшем ученике, о Михаиле Балашове.

– Балашов? – удивился Моран. – Не знаю такого.

– Позвольте пройти, – сказал Симаков. – Если у вас на двери имеется медная табличка, то это накладывает на вас определенные обязательства.

– Да ну? – сморщился Моран. – Это вам кто сказал? Или в книжке вычитали?

– В книжке вычитал, – ответил Николай Иванович. – Причем не в одной, а сразу в нескольких. Медная табличка означает, что у хозяина имеется представление о хороших манерах.

– И откуда вы взяли, что у меня нет хороших манер? Я, между прочим, держу породистую собаку, что неоспоримо свидетельствует о наличии у меня отменного вкуса. Я учу мою собаку разным трюкам. Что, не ожидали? Когда она подрастет, она будет великолепно травить людей. Гладите, какие зубы.

Он наклонился, схватил щенка за морду и продемонстрировал гостю остренькие зубки пса.

– Ну как?

– Впечатляет, – согласился Николай Иванович, протискиваясь в квартиру и закрывая за собой дверь.

Моран сдался.

– Ладно уж, – пробурчал он. – Входите, раз вошли. Хотите чаю?

– Не отказался бы.

– Все вы, интеллигенты, одним миром мазаны. Сперва лезете в дом, а как просочились – так сразу вам чаю с бутербродами.

– Бутерброды были бы весьма кстати, – кивнул Николай Иванович.

– Ну вот, я так и знал! – Моран всплеснул руками. – Обожрать меня намерены, да?

– Да бросьте вы, – сказал Николай Иванович. – Нет ничего более эфемерного, чем бутерброд. После него ведь не остается грязной посуды, значит, он не может даже считаться едой.

Моран посмотрел на визитера с подозрением.

– Ваши рассуждения меня подкупают.

– Вот и хорошо. – Николай Иванович невозмутимо проник в гостиную.

Юдифь устремила на него взгляд, полный горечи и разочарования.

– Знакомьтесь пока, – крикнул Моран, устремляясь на кухню.

– Юдифь, – сипло представилась девушка. – Я живу в соседней квартире.

– Вы – приятельница господина Морана?

Николай Иванович опустился на стул, заложил ногу на ногу, поставил локоть на кружевную скатерть.

– Господина! – фыркнула Юдифь. – Тоже мне, господин! Просто Джурич Моран или Моран Джурич, кому как нравится.

– Мне никак не нравится, но с этим ничего не поделаешь. Существует объективная реальность, данная нам в ощущениях, и против этого не попрешь.

– Удивительно точное наблюдение, – вздохнула Юдифь. – Вот я, например, ждала совершенно другого человека, а явились вы.

– И кого же вы ждали?

– Предположим, Авденаго.

Николай Иванович молчал некоторое время, переваривая это имя, а потом вдруг негромко рассмеялся.

– Авденаго! Ну конечно! Мисаил, Седрах и Авденаго… Вы имеете в виду Мишу Балашова? Я здесь тоже из-за него.

Юдифь вся так и вспыхнула. Только что сидела, скукожившись, вся серенькая и пыльная, а тут – откуда что взялось! – даже розоватый румянец на чумазеньких щечках выступил.

– Вы его знали?

– Я был его учителем в школе.

Она ахнула:

– Надо же, какое совпадение! Моран его тоже учил. Разным вещам.

– Воображаю, – пробормотал Николай Иванович, оглядываясь в гостиной.

– И книги читать заставлял, вы не думайте, – прибавила Юдифь. – Я-то больше газеты читаю. Потому что живу под газетами. В коммунальной квартире много старых газет, понимаете?

Николай Иванович кивнул.

– Ну вот, – продолжала Юдифь. – А Моран держит у себя настоящие толстые книги. И, по-моему, записан в районную библиотеку. Такой уж он, Джурич Моран. Он вообще не такой, как все.

– Видите ли, Юдифь, – сказал Николай Иванович, – Миша пропал. У него были некоторые неприятности с законом. Мне жаль это говорить, но приятель Миши был осужден на три года условно. Очень нехорошая ситуация. А Миша скрывается. Очевидно, скрывается.

– Почему вы его называете Мишей? – спросила Юдифь. – Его зовут Авденаго. Мы ведь об одном и том же человеке говорим?

– Полагаю, да… Хорошо, – кивнул Николай Иванович, – я тоже буду называть его Авденаго. В конце концов, он впервые услышал это имя от меня.

– Ну ничего себе! – поразилась Юдифь. – Вы такие имена знаете!

В комнату вошел Моран. На подносе он держал чашку с чаем и гигантскую гору криво накромсанных бутербродов с покупным паштетом.

Плюхнув поднос на стол перед Николаем Ивановичем, Моран отстранился, скрестил на груди руки, глянул на гостя скептически и вопросил:

– Теперь вы, надеюсь, довольны?

Николай Иванович невозмутимо взял чашку.

– Да, – сказал он.

– Послушайте, Николай Иванович, – Моран сверлил его глазами, явно надеясь смутить, – а как вы меня отыскали? Не так-то просто найти агентство экстремального туризма.

– Вы допустили одну небольшую ошибку, – ответил Николай Иванович невозмутимо. – Когда назвались преподавателем из университета экономики и финансов. Педагогический мир очень тесен. Мне не составило большого труда отыскать вас.

Моран плюхнулся на диван.

– Ну, отыскали вы меня, – пробурчал он. – Что дальше?

– Что случилось с Балашовым? С Авденаго?

– Понятия не имею… Вот она, – Моран кивнул на Юдифь, – тоже пристала ко мне с ножом к горлу. Вынь да положь ей Авденаго! Как будто я знаю, куда он мог подеваться! Я отправляю их в Истинный Мир и дальше не имею ни малейшего понятия о том, что с ними происходит. Большинство умирает. Буду с вами откровенен. Да. Большинство погибает. Выдержать испытания Истинного Мира под силу далеко не каждому. Но Авденаго был молод и силен, его так просто не уничтожить, я проверял. Кроме того, прежде чем попасть в Истинный Мир, он провел у меня несколько месяцев. Я лично его тренировал!

– А как вы его тренировали? – заинтересовался Николай Иванович.

– Держал в жестоком рабстве, – ответил Джурич Моран, пожав плечами. – Как же еще? Других способов нет!

– Вы ведь не одного только Авденаго туда отправили, – сказал Николай Иванович. – Наверняка и других клиентов пытались разыскать их родные.

– Возможно, – не стал отпираться Моран.

– И как вы это с ними улаживали?

– С родными-то? Да по-разному. Одна мамаша, например, упрашивала меня сделать так, чтобы ее ненаглядный мальчик, ее Денисик, не нашел дороги к моей квартире. Боится дамочка, что Денисик навсегда исчезнет в круговороте войны за Серую Границу. Что ж, ее легко понять. Если бы я был мамашей Денисика, я бы тоже этого опасался. А вы вот непременно желаете выяснить, где теперь околачивается Авденаго. Да я ведь понятия не имею! И эта девочка, Деянира… – Он покачал головой. – Положим, я действительно назвался преподавателем и нанялся к ней в репетиторы. Но как еще, спрашивается, я мог втереться в доверие к ее родителям, чтобы потом бессовестно их надуть? Они были помешаны на том, чтобы непременно засунуть свою Дианочку в вуз. А ей, может быть, хотелось заниматься рукоделием, и кто ей в этом помог? Джурич Моран! Кстати, в Истинный Мир она пролезла сама, без всякой моей помощи. Она – просто нарыв на совести Джурича Морана. Взрывающийся нарыв! – Он вздохнул. – Вы на меня так смотрите, Николай Иванович, как будто я враг народа какой-то. Ничего подобного, имейте в виду. У меня за всех душа болит. Но что я могу поделать? От меня ничего не зависит. Если кто-то из моих клиентов и возвращается, то никогда сюда не приходит. Так что я просто не знаю. Не знаю.

– А вы сами не пробовали их искать?

– Зачем? – Моран пожал плечами. – Мне они нужны для совершенно определенной цели. Видите ли, Николай Иванович, буду с вами совершенно откровенен. Я… Э… Я преступник. Можно назвать это и так. Я наворотил дел в Истинном Мире. Понимаете? Не со зла. Если бы у вас были такие возможности, как у меня, вы бы еще и не такого натворили…

– Какого? – спросил Николай Иванович.

– Я творец, – сказал Моран. – Я творил. И в результате оставил там кучу всяких вещей. Когда я создавал все эти вещи, я искренне полагал, что совершаю добрые поступки. Я ведь не злодей, каким кое-кто меня считает. Я совершенно нормальный. Люблю жизнь, женщин, вино, фаршированную индейку. Как вы или вот она, – он кивнул на Юдифь, которая еще больше съежилась на своем стуле. – Как любое нормальное существо.

– Это я уже понял, – сказал Николай Иванович.

Щенок пришел и вцепился зубами в тапок Морана. Моран принялся трясти ногой. Щенок, рыча, висел на тапке. Моран смотрел на него с обожанием, Николай Иванович – с легким раздражением. А Юдифь вообще глядела в пустоту и тонкими нервными пальцами обнимала себя за плечи.

– Приписывать мне злостные намерения по меньшей мере глупо, – продолжал Моран. – Намерения у меня всегда были наилучшие. Просто я чересчур могущественный. Самый одаренный из Мастеров. Вот так и вышло. А они меня выгнали. Изгнали то есть насовсем. И пока в Истинном Мире действуют мои артефакты, никто не пустит меня назад.

Он встал, волоча ногу с рычащим щенком, подошел к столу, отобрал у Николая Ивановича чай и залпом допил. Николай Иванович смотрел на него, подняв голову.

– Те, кто живет в Истинном Мире, не в состоянии уничтожать мои дары, – продолжал Моран, возвращая Николаю Ивановичу пустую чашку. – На это способны только люди из вашего мира. Петербуржцы по преимуществу, хотя кое-кто, по-моему, был приезжий. И чем моложе клиент, тем больше у него способностей к здоровому деструкту. Авденаго наверняка был одним из лучших.

– Я оставлю вам номер моего телефона, – сказал Николай Иванович. – Пожалуйста, не потеряйте. Если Миша найдется… или если что-нибудь случится необычное… или просто вам понадобится моя помощь… Звоните в любое время.

– А вдруг вас дома не окажется? – недоверчиво спросил Моран, но визитку взял.

– А вы ночью звоните, – предложил Николай Иванович. – Ночью я точно дома.

– Всегда?

– Да.

– Что, и к любовнице не ходите? – подозрительно прищурился Моран.

– Любовница сама ко мне приходит. А потом уходит.

– Ловко же вы устроились! – восхитился Моран. – Хорошо, Николай Иванович, вы меня убедили: вы достойны моего уважения. Я буду вам звонить. И вы, сделайте одолжение, тоже мне позванивайте время от времени. Станем дружить по телефону.

* * *

– Человек так устроен, что серое небо его угнетает, – разглагольствовал Моревиль. – Ему хотя бы изредка нужно видеть над головой синее. И вроде как до облаков тоже рукой не дотянуться – я к тому, что они высоко, за макушку не цепляют, – а все-таки кажется, будто оно давит. Я над этой загадкой уже давно раздумываю. Для чего нам синенькое? Чем синее лучше серого? Вопрос!

Евтихий почти не слушал его. Ему ясно виделось теперь, что вся мудрость Моревиля – ложная, напускная. У таких людей, как Моревиль, всегда припасена пара-другая мыслей, очень простых, совершенно незатейливых. Замусоленные, пережеванные на все лады, мысли эти постепенно утрачивали свое изначальное обличье, их простота терялась под наслоениями бессмысленных слов, и они приобретали обличье глубокой истины. Непознаваемой и мрачной, словно бездна.

Хотя кое в чем Моревиль оказался прав. К Евтихию действительно пришли воспоминания. И они в самом деле были чрезмерно яркими и назойливыми. Евтихий как будто заново проживал месяцы своего плена у троллей. То, что представлялось давно забытым и отброшенным за ненадобностью, вдруг возникло вновь, как неодолимое препятствие. Евтихий опять слышал голоса троллей, видел их серые плоские рожи. У него воспалились старые шрамы. Хуже того, засыпая под навесом у костра, он терял всякую связь с настоящим и во сне опять возвращался к тесному, битком набитому бараку. Ему отвратительны были храпящие рядом люди, а самым мерзким и невыносимым из всех был он сам.

Открыв поутру глаза, Евтихий не сразу соображал, где находится. Он даже ходить стал неловко, как будто ноги у него были скованы цепями.

– Это пройдет, – уверяла его Геврон. – Только не жалей ты себя так ужасно… Лучше на Фихана посмотри. Вот кому по-настоящему скверно.

Эльф, едва не погибший от руки Гезира, в конце концов назвал свое имя тем людям, которых мог считать своими друзьями. Фихан. Евтихий, впрочем, сомневался в том, что имя настоящее. Здесь все было ненастоящим. И чем дольше Евтихий жил под стенами крепости, на склоне холма, среди грязных луж, – тем больше в этом уверялся.

Когда раны Фихана начали заживать, Евтихий предложил ему уйти.

– Геврон считает, что твои дела здесь совсем плохи, – сказал Евтихий эльфу. – И Моревиль так говорит.

– А ты ему веришь, Моревилю? – тихо спросил Фихан.

Евтихий кивнул:

– Он же в этом мире очень давно. Он разбирается в том, что здесь происходит.

– Об этом ты тоже только с его слов знаешь, – напомнил Фихан.

Евтихий вдруг задумался. А вдруг Фихан прав? «Моревиль говорит». Да мало ли, что он говорит! Что они вообще знают о Моревиле? До сих пор Моревиль не сказал ничего обнадеживающего. Все плохо, а будет еще хуже, вот к чему сводились все его рассуждения. Но ведь так невозможно жить. Лучше сразу сунуть голову в петлю и покончить со всеми мучениями.

– Моревиль не хочет зла, – сказал наконец Евтихий. – И ведь это он спас тебя, не забывай. Он с самого начала знал, что твоя жуткая внешность – иллюзия.

– Моя нынешняя внешность – тоже иллюзия, – отозвался Фихан. – Как и твоя или ее. – Он кивнул на Геврон. – Все не так, как видится, и это сводит меня с ума.

– Моревиль говорит, что отсюда невозможно уйти. Что тоннель заканчивается тупиком, – напомнила Геврон.

– «Моревиль говорит». И ничего больше, – сказал Фихан.

Евтихий пожал плечами.

– Мы в любом случае попробуем выбраться. Я хочу убедиться своими глазами.

Они ушли из лагеря осаждающих втроем – Евтихий, Фихан и Геврон. Выступили в путь рано утром. В эти часы всегда было немного светлее, чем в течение дня. Иногда даже казалось, что солнце вот-вот пробьется из-за толстых дождевых облаков. И хоть такого никогда не случалось, все же именно по утрам к людям возвращалась крохотная толика надежды.

Евтихий прихватил с собой плотный плащ из пропитанной жиром шерсти. Геврон позаботилась о припасах. А Фихан просто встал и пошел, как только Евтихий подал ему знак – пора.

Они не оглядывались на крепость. Им хотелось, чтобы темная громадина на холме навсегда осталась позади, чтобы никогда больше не возникали перед ними мрачные каменные стены с черными потеками смолы.

Лес обступал дорогу. Деревья как будто теснили путников, пытались сдавить их. Вскоре стемнело, дождь поливал путешественников все сильнее. Евтихий выломал палку и попробовал сделать факел, однако огонь не горел в душном и влажном воздухе.

С каждым шагом идти было все тяжелее. Евтихий не знал, как чувствуют себя его товарищи, но сам он не ощущал ничего, кроме глухого отчаяния. Несколько раз он готов был остановиться и признать правоту Моревиля. Здесь не оставалось никакой возможности жить. Здесь заканчивается мир. Не в огне, не в водах потопа. Ничего грандиозного. Даже войны нет. Просто медленное удушье.

Но когда Евтихий оборачивался, он видел Геврон. Девушка отказывалась сдаваться. Упрямо наклонив голову, она шагала по узкой тропинке. Бледная – ох, какая она была бледная!

Неожиданно Евтихий подумал о том, что Геврон, должно быть, на самом деле не так уж и молода. Это в начале их знакомства она предстала перед Евтихием юной, почти девочкой. А ведь ей, пожалуй, лет тридцать.

Словно угадав желание Евтихия получше всмотреться в лицо спутницы, темнота назло сгустилась еще больше.

Вот тебе! Нечего таращить глаза. Здесь не на что смотреть. Топай себе по тропинке, если уж так охота, но на этом – все.

Евтихий послушно опустил отяжелевшие веки. Нет так нет. Геврон догнала его и оперлась на его руку. Она вся была покрыта испариной и с трудом переводила дыхание.

– Долго еще, как ты считаешь? – проговорила девушка.

– Понятия не имею, – признался Евтихий.

– Но у тебя же есть какие-то предчувствия? – настаивала она.

– Нет у меня никаких предчувствий, Геврон… Признаться честно, мне только одно кажется: что мы действительно застряли здесь навеки.

– Давай свернем с тропы, – предложила она.

Его удивило, с каким азартом она это произнесла.

– По-твоему, мы в состоянии ломиться через эту чащобу?

– Почему бы и нет?

– Потому что мы завязнем в кустах, провалимся в яму. Потому что бывают на самом деле непроходимые чащи. Ты посмотри, как растут деревья.

Деревья и впрямь сомкнули стволы и переплелись ветвями, как будто они услышали разговор людей и тотчас приняли меры к тому, чтобы разрушить их план.

Фихан все это время молчал. Он шел последним, и собеседники даже не оборачивались к нему, как будто вовсе забыли о его существовании.

Они продолжили путь по тропе и упорно продвигались вперед, пока не стемнело окончательно.

– По крайней мере, теперь хоть дождь на голову не льет, – пробормотал Евтихий. – Вы, друзья, как хотите, а я больше идти не могу. На сегодня я вымотался.

Они не стали спорить или что-то обсуждать. Повалились на землю, не заботясь о том, что одежда испачкается. Евтихий снял плащ, и все трое забились под промасленную ткань. Сыро было по-прежнему, но они, по крайней мере, согрелись.

Темнело быстро. Во мраке хорошо было слышно, как неутомимый дождь шелестит над лесом. Капли тихо постукивали по листьям, стекали по коре, тревожили тонкие ветки. Далеко в высоте, под самыми облаками, раскачивались вершины деревьев.

Вселенная съежилась до крошечного пятачка земли, накрытого плащом. Евтихий во сне обхватил Геврон руками и прижал к себе. Она положила голову ему на грудь. С другой стороны к девушке прильнул Фихан. И так втроем они заснули.

Пробуждение оказалось для Евтихия более чем неприятным. Плащ переполз к Фихану. Оставшись без укрытия, Евтихий продрог и вымок. Утренний свет сочился сквозь переплетенные над головой ветви. Дождь, кажется, на время прекратился.

Евтихий встал, пытаясь размяться и хоть немного согреться. Он вытер влажное лицо рукавом, потянулся, подставил лицо тусклому солнечному лучу, пробившемуся сквозь сырую листву до самой земли.

Геврон теперь обнимала Фихана. Эльф вздохнул, повернулся на спину, запрокинул к свету лицо…

И Евтихий застыл на месте. Перед ним снова была та омерзительная образина, которую он встретил десять дней назад. Тот же хоботок вместо губ, те же вертикальные прорези ноздрей и морщинистые веки, прикрывающие плоские круглые глаза. И оно, это существо, лапало Геврон! Мало того, что оно дышало, оно еще и осмеливалось вести себя так свободно, с таким дерзким нахальством!

Евтихий вытащил из ножен кинжал.

– Геврон, – позвал он девушку. – Проснись. Геврон!

Она очнулась от глубокого сна, словно вышла из обморока. Увидев встревоженное лицо Евтихия, девушка сразу подобралась. Он увидел, что она шарит рукой под одеялом – ищет свой меч.

Меч у Геврон был плохонький, но у Евтихия не водилось и такого. А отдать оружие мужчине девушка отказывалась. Утверждала, будто захватила клинок в честном бою. У Евтихия не было оснований подвергать сомнению эти слова. Сам он еще ни в одном сражении здешнего мира не побывал.

– Смотри, – Евтихий показал пальцем на спящего Фихана.

Геврон побелела и вскочила так, словно ее подбросили. Острие меча уперлось в горло эльфа.

– Кто ты? – не скрывая злости, спросила девушка.

Он открыл глаза. Простодушное недоумение проступило в его лице, когда он увидел, как встречают его товарищи по путешествию.

– Фихан, – сказал он.

Евтихий сел на корточки, всматриваясь в черты своего спутника. Сомнений не было, та тварь вернулась. Евтихий поднял голову, глянул на Геврон.

– Я, кажется, знаю, в чем дело, – сказал солдат.

Девушка и не думала убирать меч от горла эльфа.

– А я понятия не имею. Кто он, по-твоему, такой?

– Это Фихан.

– Тебе не приходило в голову, – медленно произнесла Геврон, – что истинный облик Фихана – вот этот? Может быть, именно сейчас развеялись последние иллюзии.

– А может быть, иллюзии, напротив, сгустились, – возразил Евтихий. – Я сейчас ни за что не поручусь. Хотя есть одно предположение…

– Говори.

Она наконец убрала меч в ножны и отвернулась от твари.

– Он не опасен, – сказал Евтихий. – Ты сама это признаешь. Он просто выглядит…

Он запнулся, подбирая слово.

– Отвратительно. Мерзко, – сказала Геврон.

– Да, – кивнул Евтихий. – Но это ничего не значит. На самом деле он остался тем, кем мы его знаем.

– По-моему, там, наверху, ты слишком много времени проводил с благородными людьми, – сказала Геврон. – И напрочь утратил то, что мы, простые людишки, называем здравым смыслом. Кто ввел тебя в заблуждение, Евтихий? Твой господин, которому ты подавал портки, когда тот просыпался и лениво зевал в роскошной кроватке?

Евтихий только моргал, глядя на покрасневшую, разъяренную девушку. Она не шутила. Она на самом деле находилась в состоянии крайнего раздражения.

– Ты дурак, Евтихий, если утверждаешь, будто мы здесь кого-то «знаем»! Никого мы здесь не знаем. Любой, о ком ты думаешь, будто изучил его вдоль и поперек, может преподнести тебе сюрприз. Как ты можешь поручиться за то, что выглядело иллюзией и постоянно меняло облик? Для чего это вообще устроено – а?