Текст книги "Красное бикини и черные чулки"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 3

– Этого не может быть! – Жанка как заведенная твердила одно и то же и зачем-то стукала себя кулаком по лбу. Звук при этом получался на редкость звонким.

– Да помолчи ты! – прикрикнула я на нее и попыталась сосредоточиться. Я не такая живодерка, чтобы чья-то, пусть даже и Пахомихина смерть могла меня обрадовать, а уж при нынешних раскладах тем паче. Судите сами. Ольгу Пахомову находят задушенной в собственной квартире. Из одежды на ней – только гипюровое красное бикини и ажурные черные чулки, а буквально накануне наша с Жанкой неудавшаяся подстава, жалкий кретин по прозвищу Порфирий только про это и распинался, причем в прямом эфире!

– Теперь они пришьют ему дело, – сменила пластинку Жанка. – А он на такое просто не способен!

– Ага, не способен. Сама же его сексуальным маньяком называла. Рассказывала, как он тебя в Доме пионеров за коленки лапал, когда ты к нему в кружок рисования бегала. А тебе тогда только четырнадцать лет было, – напомнила я. – Значит, он не просто маньяк, а еще и педофил к тому же.

– Да ты бы видела меня в четырнадцать лет! – Жанка защищала своего непризнанного гения с беспримерной самоотверженностью. – Задница – во! Он и подумал, что мне двадцатник, сам потом признался. А когда узнал, больше не хватался. – Не поверите, но в Жанкином голосе мне почудились нотки глубокого разочарования.

– Хватал, не хватал… – отмахнулась я. – В прокуратуре разберутся.

– Ну да, они разберутся, как же, – снова заныла Жанка. – Пару раз дадут ему по роже, а он слабовольный, сразу во всем признается. Даже в том, чего не делал. А ведь это я, я его в эту историю втравила.

– Ну да, втравила, – согласилась я, – только не его, а нас. Кто его за язык тянул, скажи на милость? Зачем он наплел про этот гроб, про лилии, про трусики и лифчики, ты мне можешь объяснить? У него же был другой текст, вполне безобидный!

– Вот этого я и не понимаю, – упала духом Жанка. – Какой бес в него вселился?

Мне надоел этот беспредметный разговор, и я замолчала. Какой смысл толочь воду в ступе? Жанка повздыхала-повздыхала и понемногу успокоилась. Стала деловито шуршать бумагами. Здравая мысль. Раз уж нас пока не уволили, нужно по возможности работать. Или хотя бы делать вид.

На столе зазвонил телефон, и я подняла трубку.

– Марина Соловьева? – радостно взвизгнула какая-то истеричка. – Вы меня не знаете, но я – ваша героиня!

– Да-а? – неопределенно протянула я. Имея небольшой, но весьма показательный опыт общения с поклонниками своего скромного таланта, я хорошо знала, как они обидчивы и мстительны. Не приведи господь им покажется, что ты ими пренебрегаешь, возненавидят сильнее, чем прежде любили. А посему лозунг момента: политкорректность и еще раз политкорректность.

– Возьмите меня в вашу передачу. Я такого расскажу, такого!.. – захлебывалась трубка. – То, что у вас вчера было, просто цветочки!

Ну вот, еще одной неймется! Еще немного, и придется переименовать нашу с Жанкой передачу в «Трибуну маньяка».

– Хорошо, – ответила я со всей возможной приветливостью. – Оставьте свои данные у помощника режиссера. – И продиктовала этой маньячке номер нашей Ниночки.

– Кстати, а что теперь будет с нашей передачей? – очнулась Жанка.

– Спроси у Яндекса, – по-дружески посоветовала я.

И тут зазвонил внутренний. Я подняла трубку с тяжелым сердцем, потому что догадывалась, кто это.

Предчувствия меня не обманули.

– Соловьева, быстро ко мне, – скомандовала трубка голосом Краснопольского. – И хвост свой замызганный не забудь прихватить.

Хвостом он называет Жанку. Во-первых, фамилия у нее, как вы изволили заметить, Хвостова. А во-вторых, она и впрямь всегда таскается за мной. Кстати, в те редкие минуты, когда у Краснопольского случается благодушное настроение, он любит пошутить, и «хвост» из «замызганного» трансформируется в «павлиний». А эта дура Жанка каждый раз ухохатывается.

И на этот раз Краснопольский был краток как никогда. Обозвал нас с Жанкой недоношенными сиамскими близнецами и сообщил, что «лавочка» наша закрывается, а участь – в подвешенном состоянии, поскольку в настоящее время он слишком занят, чтобы решать ее окончательно. Пока же и до следующих распоряжений Соловьева (то есть я) переводится в редакторы, а Хвостова (то есть Жанка) – в помрежи. Разжаловал, одним словом.

– Вопросы есть?

Мы с Жанкой синхронно покачали головами.

– Тогда проваливайте!

Мы не заставили себя долго уговаривать.

Только за дверью Жанка кое-как перевела дух. Подержалась за левую половину могучего бюста и спросила:

– Вриглю хочешь?

– Давай, – первый раз в жизни я изменила себе. Наверное, нервная встряска сказалась.

Какое-то время мы молча работали челюстями, потом Жанку снова прорвало:

– Такую передачу зарубил, с-с-сатрап. Согласна, исполнение было топорное, но сама идея… Ноу-хау! Такого еще ни у кого не было.

– Гoc-споди, и когда ты уймешься? – закатила я глаза. – Было бы об чем убиваться. «Разговор с тенью» – просто верх оригинальности! А как же все эти бесчисленные «маски»? Ведь то же самое!

Эту Жанку никогда не переспоришь.

– То же, да не то же. Там маска, а у нас – ширма. У человека, который за ней прячется, полная иллюзия, что он для всех невидимка, всего лишь неясная тень, а потому он может говорить буквально все.

– Во-во, – закивала я. – Эта иллюзия и погубила твоего пачкуна. Выложил свои тайные мыслишки.

Жанка сразу загрустила:

– Ой, боже ты мой, лучше б ты мне об этом не напоминала. Ну не укладывается у меня в голове, никак не укладывается.

Ну вот, опять завелась. Действительно, лучше б не напоминала.

Хотя в Жанкиных стенаниях, возможно, и был какой-никакой резон. Потому что если следовать непрошибаемой логике господина Кошмарова, то вчерашний идиотский треп Порфирия имеет самое непосредственное отношение к убийству Ольги Пахомовой. И что же из этого вытекает? А то, что мы с Жанкой разбудили в этом любителе круглых девичьих коленок доселе преспокойно дремавшего маньяка! А без нас он, может, так никогда бы и не проснулся.

Да уж, веселенькая у меня теория получилась, не находите? Вернее, у нас со следователем Кошмаровым.

* * *

Дома меня ждал сюрприз. Причем малоприятный. На кухне сидел небезызвестный вам Пронин и, водрузив ноги на табурет, нагло хлебал мое пиво с моими же креветками.

– Какого черта ты опять притащился? – тепло поприветствовала я его, заранее зная, что услышу в ответ. За галстуком. Или за брючным ремнем. Или еще за чем-нибудь. Как говорится, возможны варианты.

Уже полгода, как я выставила этого приживала, а он то и дело наведывается ко мне и каждый раз под благовидным предлогом. То за какой-нибудь особо ценной записной книжкой, которую он невесть где посеял еще до нашего знакомства, то за дорогими его сердцу детскими фотографиями, а то и вовсе – за лыжными палками. Кстати, последние почему-то срочно понадобились ему еще в августе, и я полдня убила на то, чтобы выкопать их из многолетних наслоений скопившегося в гараже хлама.

– Видел вчера твою передачку – класс! – Пронину с чего-то вздумалось оригинальничать. – Только не понял, кто там за перегородкой-то был. Что за тень такая! Уж не Жанна ли Аркадьевна, часом? Вы же с ней неразлучные, как шерочка с машерочкой. Кстати, я всегда подозревал, что ваши отношения балансируют на грани. И вот вам, пожалуйста, подтверждение. Жанка раскололась, не выдержала. Хочу, говорит, Мариночка, любить тебя в ореховом гробу! – Пронин радостно ощерился, весьма довольный своим сомнительным остроумием.

– Очень смешно! – разозлилась я и прикрикнула: – Убери свои поганые ноги.

– Почему поганые? – притворно обиделся Пронин, но ноги с табурета все-таки убрал. И тут же как ни в чем не бывало спросил: – Пива хочешь?

Вот нахалюга, угощает меня моим же пивом!

– Слушай, Пронин, – я засунула обратно в холодильник еще не начатую бутылку, – давай договоримся: сегодня ты забираешь все свои манатки, если, конечно, таковые еще найдутся, и отбываешь в новую жизнь, полный светлых воспоминаний.

– А если я хочу прихватить в эту, как ты говоришь, новую жизнь тень твоей улыбки? – Пронин фальшиво замурлыкал незабвенный мотивчик.

Страшно подумать, что с этим паяцем я, выражаясь высоким штилем, делила не только кров, но и ложе.

Впрочем, о тех, что были до него, тоже ничего хорошего не скажешь. Всегда одно и то же. Еще и бокалы после романтического ужина при свечах не вымыты, а по углам уже грязные носки валяются. Хотя послушать противоположную сторону, так это я – исчадие ада. Характер сквалыжный, язык – змеиное жало, и так далее и тому подобное.

Пронин вылил в стакан остатки пива из бутылки, которую успел откупорить до моего прихода, – хватило на два пальца – и поморщился:

– Вот жадина!

Ага, а вот вам еще один штришок к моему портрету.

– Пронин, тебе пора, – напомнила я.

– Гонишь, значит, – обреченно вздохнул этот комедиант, – а на улице, между прочим, мороз.

Мне надоело собачиться с ним:

– Ладно, я иду в ванную. Бери, что хочешь, но чтобы к моему возвращению тобой здесь и не пахло.

– Яволь, – бодро отрапортовал Пронин. Однако, когда я, распаренная, вывалилась из ванной, он все еще торчал на кухне, хлестал пиво прямо из бутылки и щелкал телевизионным пультом, перескакивая с программы на программу. Ну не козел?!

– Ты еще здесь?! – разъярилась я.

А Пронин вдруг открыл рот и уставился в ящик:

– О! Пахомиха! Чего это она в черной рамке? Ну-ка, ну-ка, послушаем. – Он сделал звук погромче.

– …Ольга Пахомова, – полилось с экрана, – проработала в нашей телекомпании четыре года. Все это время она вела программу «Буква закона», а этой ночью сама стала жертвой преступления…

– Чего-чего? – Пронин обернул ко мне обалделую физиономию. – Она что, правда того?

– Ну сегодня же не первое апреля! – Я полезла в стенной шкаф за коньяком.

– Ничего себе дела творятся! – присвистнул Пронин.

Я поставила на стол одну рюмку, потом – после короткого раздумья – вторую:

– Давай помянем, что ли…

Мы молча выпили. Пронина известие о смерти моей давней конкурентки неожиданно пробрало:

– Надо же… Черт-те что! Такая молодая баба! Симпатичная…

Я закурила и выключила звук. На экране осталась только фотография, с которой убиенная Пахомиха хитро и неискренне улыбалась, потому что по-другому просто не умела. И в жирно подведенных глазах ее застыла издевка. Я даже вздрогнула, потому что на ум мне пришла умопомрачительная мысль: а вдруг она сама все это подстроила? Ведь интриги – ее специализация. И на вопрос зачем, ответ сам собой напрашивается: специально, чтобы насолить мне. Но я эту мысль тут же поганой метлой и вымела. Это ж какую изощренную фантазию надо иметь, чтобы умереть назло кому-то!

– Ну пусть земля ей будет пухом! – Пронин по-свойски облапал короткопалой пятерней бутылку коньяка.

– Все, хватит. Свободен! – Я спровадила рюмки в мойку.

– Ну вот, как всегда, – разочарованно протянул Пронин и как-то странно заморгал. – Слушай, Маринка, а это случайно не вы?..

– Чего мы?

– Ну не вы с Жанкой ее укокошили?

– Чего ты плетешь, скотина? – Я схватила кухонное полотенце и хлестнула им по наглой пронинской физиономии.

– А чего. – Эта рожа даже не покраснела. – Вы же на нее всегда зуб имели. Все она вам дорогу перебегала… Профурой всегда называли. Разве нет? И потом ты мне сама рассказывала, как вы с ней мужика не поделили…

– Слушай, пошел отсюда! – заорала я. – Иначе я тебя точно укокошу!

– Вот потому-то я с тобой и не ужился! – Он наконец отклеил свою задницу от табурета. – Чувство юмора у тебя на нуле!

– Вали! Вали! – Я пинками проводила его в прихожую и даже не позволила шнурки на ботинках завязать.

– Да я же самое главное забыл! Зачем пришел! – завопил он в самый последний момент, уже с лестничной площадки, и попытался просунуть ногу в щель между дверью и косяком. – Пальто! Ты хоть пальто отдай! Как я пойду, там же холодно!

– Лови! – Я выбросила его пыльный лапсердак на лестницу, а перед этим тщательно обшарила карманы и конфисковала в свою пользу ключи от собственной квартиры.

ГЛАВА 4

А утром в фойе Дома радио меня встречали все та же прожженная улыбочка и все тот же издевательский прищур, снабженные пространным некрологом. Пахомиха надменно смотрела на меня со стены, а рядом, у приспособленной под цветочки урны для голосования, горестно вздыхала грудастая Нонна:

– Какая трагедия!.. Какая трагедия!..

Я тоже для приличия постояла минуту в молчании, а заодно, воспользовавшись случаем, сосчитала, сколько же лет было убиенной. Оказалось, тридцать четыре. Надо же, а выглядела на все сорок.

– Похороны завтра, – известила меня между вздохами Нонна, – на Северном кладбище.

– Хорошее кладбище, – отметила я мимоходом. – В черте города.

– Это все Краснопольский, – сообщила Нонна, – все он… И кладбище, и транспорт, и поминки…

Надо же, смотри, как расстарался. А из-за меня небось и пальцем не пошевелил бы!

– А мы все по пятьдесят рублей собираемся, – добавила Нонна, не сводя взгляда с портрета в траурной рамке, – на венок.

– Хорошо, я занесу, – пообещала я и потопала наверх, в студию.

А там уже сидела Жанка с распухшим от слез носом. Неужто по Пахомихе так убивалась?

– Порфирия… – печально прогундосила она. – Порфирия арестовали.

– И поделом ему. – Любитель круглых девичьих коленок не вызывал у меня ничего, кроме стойкого отвращения.

– Да ты пойми! – Жанка обратила ко мне свои красные, полные слез очи. – Его же за убийство арестовали. За убийство Пахомихи!

Ну что тут скажешь, случай действительно уникальный. Непонятно, кому больше сочувствовать: жертве или убийце.

– Нет, ты подумай! – не унималась Жанка. – Да когда Порфирий успел ее прикончить, если он сам на дороге, как колода, валялся. Если бы не мы, он бы просто замерз, и все.

– Ничего, ночь длинная, успел проспаться, – парировала я, мысленно прикидывая, какой урон понесет мой бюджет с вычетом пятидесяти рублей – на венок Пахомихе. – Скажи-ка лучше, у тебя сотня найдется?

– Кажется, есть, – жалобно всхлипнула Жанка.

– Тогда сходи в приемную и сдай деньги на венок за себя и за меня. А я тебе потом отдам.

– Хорошо, – безропотно молвила Жанка, помолчала и снова здорово: – Да как бы он проспался? Ну ты же видела, какой он был. Совсем никакой! А Пахомиха на другом конце города живет. До нее еще добраться надо!

– Ничего, он парень талантливый. Вон у нас на передаче прямо соловьем разливался, а уже через полчаса, по твоему же меткому замечанию, валялся на дороге, как колода. Прикинь, какая скорость!

Жанка задумалась, но ненадолго:

– Ну хорошо. А где мотив? Зачем ему убивать Пахомиху?

– Зачем-зачем? – Я пожала плечами. – Он же маньяк, чего с него возьмешь.

– Ну лично я ни в каких маньяков не верю! – Представьте себе, у этой разжалованной горе-режиссерши тут же нашелся новый контраргумент. – Чуть что – маньяк, маньяк! А их, если хочешь знать, выдумали эти веселые ребята, ну те, что детективы пачками кропают. А еще ленивые сыщики. Чтобы не утруждать себя поисками причинно-следственных связей и всякой там индукцией-дедукцией. Зачем сводить концы с концами и что-то там объяснять, когда под рукой всегда найдется бедолага, которого можно запросто маньяком назначить, и дело с концом. Как Порфирия, например!

– Ну его-то, положим, никто не назначал, – ударила я по слезливым Жанкиным эмоциям железными фактами. – Вернее, он сам себя назначил. Если б он не наговорил всякой лабуды про ореховые гробы и красные трусики, никто б про него и не вспомнил!

– Вот именно! – Жанка не собиралась сдаваться. – Если б не наговорил! Выходит, это все, на чем они основываются. Пойми – все. Получается, жил себе человек, жил, писал неплохие картины, которые как раз по этой причине плохо продавались, и ни у кого никаких подозрений. Потом ляпнул как-то по пьянке лишнего – и все, маньяк. Диагноз на всю оставшуюся жизнь.

– Все, надоело! – Я решила поставить жирную точку в этой затянувшейся дискуссии. – Устроила здесь какую-то международную амнистию! А работать кто будет? Пушкин? Хочешь, чтобы Краснопольский нас в гардеробщицы разжаловал?

Однако Жанка истолковала мой протест в свою пользу:

– Ну вот, и ты поняла. Ведь поняла!

– Отнеси-ка лучше деньги Пахомихе на венок, – отмахнулась я от нее и разложила на столе тексты, которые теперь «до особого распоряжения» Краснопольского обязана была редактировать. Как только за Жанкой захлопнулась дверь, я с отвращением отодвинула от себя мерзкие бумажки и пригорюнилась, подперев голову кулаком.

Ну, конечно, я не о Порфирии страдала, хотя ради объективности и готова была признать, что в пылкой Жанкиной проповеди имелось рациональное зерно. Малю-усенькое, но рациональное. Уж не знаю, как у вас с этим делом, а моих умственных возможностей еще кое на что хватает. И я вполне отдаю себе отчет в том, что в жизни маньяков на порядок меньше, чем в детективных романах. А то и на два. Ну и что с того? Общество хотело рыночных отношений – общество их получило. Теперь его величество спрос определяет его высочество предложение. Желаете маньяков – да сколько угодно! Самые лучшие и только для вас! Ах, еще желаете – пожалуйста, буквально только что свеженьких подвезли. И так – пока из ушей не полезет.

У меня только один вопрос – я-то здесь при чем?! Почему я должна страдать из-за этих умозрительных маньяков? Мало мне того, что мою передачу с эфира сняли, так я теперь еще обязана вникать в какие-то немыслимые тонкости. Пусть следователь Кошмаров себе голову ломает, а эту самодеятельную сыщицу Жанку я в клочья порву, если она еще раз…

…Жанка влетела в студию запыхавшаяся и, привалившись спиной к двери, выдохнула:

– Ну все, пропали! Сюда твой Говнюк направляется. Убила бы ту сволочь, которая ему пропуск заказала!

Ну вот, так я и знала! Главное, и спрятаться негде. Хоть бери и в окошко выпрыгивай. Жалко, высоковато – третий этаж все-таки – и под окнами, как нарочно, мусорные баки…

Стук-стук… Жанка как ошпаренная, шарахнулась от двери, в которую просунулась маленькая, вытянутая, как у рептилии, лысая голова:

– Можно?

* * *

Ну вот, прошу любить и жаловать. Это давнишний поклонник моего скромного таланта. Я называю его Мелким Пакостником. Или просто Пакостником, для краткости. Жанка – Говнюком. Исключительно по созвучию с фамилией – Багнюк. Багнюк Леонид Ромуальдович.

Пакостник возник в моей жизни лет десять назад, когда я только осваивала азы губернской журналистики. Не успела в городской «вечерке» появиться моя первая заметулечка в тридцать строчек, уже и не вспомню о чем, как он мне позвонил. Меня позвали к телефону, я с замирающим от волнения сердцем приложила трубку к уху и услышала:

– Это Марина Соловьева?

– Да. – Я почему-то сразу испугалась.

– Э… Я по поводу вашей заметки. Вы там написали, что гений и злодейство не совместимы. А у Пушкина: гений и злодейство не совместны. Не совместны. Але, вы меня слушаете?

Я чуть под землю от стыда не провалилась, а Пакостник еще минут двадцать упорно и методично учил меня, как работать «с фактическим материалом».

Потом, выпытав, отчего это я так побледнела, кто-то из многоопытных газетных профи посоветовал мне в другой раз сразу и без долгих разговоров посылать Пакостника подальше, но я почему-то и по сию пору не научилась этого делать. Уж сколько я газет поменяла, не сегодня-завтра меня и с телевидения попрут, а Пакостник по-прежнему сопит мне в затылок. А самое противное в том, что стоит мне только услышать его тихое вкрадчивое бормотание, как священный ужас сковывает все мои члены, и вместо того, чтобы возражать, я все поддакиваю и поддакиваю:

– Конечно, мне очень интересно ваше мнение.

Или:

– Ваша оценка для меня очень важна.

А то и того хуже:

– Обратная связь – основа полноценного функционирования современных СМИ.

А Жанка потом меня пилит:

– Это что еще за половые извращения! Обратная связь какая-то! Это как, валетом, что ли?

Сегодня, как вы понимаете, Пакостник был особенно некстати. Но пока я соображала, как бы потактичнее его отшить, он уже успел прочно обосноваться на стуле и даже возложить на мой стол тощий портфельчик из кожзаменителя, с которым он никогда не расстается.

– Я тут на радио заходил, – сообщил между тем Пакостник, – приглашали меня мнением по одному вопросу поделиться, и дай, думаю, к Марине Владимировне зайду, а то позавчера не успел и словом обмолвиться…

Позавчера? Ах, это он про знаменитую передачу, в которой Порфирий блистал красноречием и за которую нас с Жанкой лишили эфира. Конечно, ведь он же на ней присутствовал, как я могла забыть. Ну держись, Маринка!

Дальше пошло-поехало. От передачи Пакостник камня на камне не оставил. Особенно критиковал за подставу.

– Ну не ожидал, не ожидал от вас такого! – отчитывал он меня, как девочку, укоризненно качая своей лысой головой. – Какой дешевый трюк! Я, конечно, понимаю, по какой причине вы на это пошли. В погоне за популярностью. Сейчас ведь всем рейтинг подавай. Ах, как вы меня разочаровали, Марина Владимировна!

Ну почему, скажите, почему я должна это выслушивать? Как будто я брала на себя обязательства никогда и ни при каких условиях не разочаровывать Багнюка Леонида Ромуальдовича по прозвищу Мелкий Пакостник. Что-то не припомню за собой такого!

– И главное – нашли с кем связаться. Как только я увидел этого молодчика, сразу понял, позора вам не обобраться. Да-да, не удивляйтесь, я его видел, потому что сидел сбоку, на стуле. В зале для меня места не нашлось…

Ах вот в чем дело! Ему еще и места в партере не предоставили. Это потому что помощник режиссера Ниночка у нас два дня работает и не до конца освоилась. Ее предшественники, впрочем, на этой должности тоже особенно не задерживались, но нюх на Пакостника имели. Предпочитали с ним не связываться и демонстрировали показное уважение, лишь бы только не занудил насмерть. А Ниночка по молодости лет промашку дала, обидела старикана.

– Ну что мне вам сказать, – я развела руками, – принимаю ваши вполне обоснованные претензии. Не знаю, утешит ли это вас или нет, но наше непосредственное начальство полностью с вами солидарно. Мы с Жанной Аркадьевной, – я покосилась на постную Жанкину физиономию, – уже понесли заслуженное наказание с понижением в должности, и, думаю, этим дело не ограничится. Что касается передачи, то ее уже закрыли.

– Закрыли? – Пакостник недовольно поджал губы, тонкие и синие, как у покойника. – По-моему, ваше начальство поторопилось. Зачем же сразу закрывать? Нужно было прийти на помощь, общественность привлечь, в конце концов…

Я с тоской посмотрела на Жанку, которая за спиной у Пакостника крутила пальцем у виска.

– Ну нет, так нельзя, – не унимался прогрессивный Пакостник. – По-моему, Краснопольский не прав. Это же легче всего – взять и запретить. А молодежь надо воспитывать, причем на личном примере…

Жанку некстати разобрал истерический смех, в попытках его предотвратить она стала корчить жалобные рожи и кусать костяшки пальцев. А потом сорвалась с места и, тяжело переваливаясь, скрылась за дверью. Оставила меня с Пакостником один на один. Никогда не прощу!

Однако уже через минуту выяснилось, что я зря роптала на нее. Жанка показала себя с лучшей стороны, найдя оригинальный способ моего освобождения из кровожадных лап Пакостника. Снова открыла дверь, теперь уже с противоположной стороны и, все еще давясь от смеха, объявила:

– Соловьева – к начальству!

Я приложила руку к сердцу и выплыла из-за стола, самым проникновенным тоном извинившись перед Пакостником.

Потом мы укрылись в туалете, откуда Жанка через каждые две минуты выглядывала в коридор и свистящим шепотом докладывала обстановку:

– Пока не проходил…

Только через полчаса Пакостник замаялся ждать моего возвращения и, прихватив портфельчик, отбыл в сторону лифта, о чем Жанка немедленно сообщила мне, присовокупив свое коронное:

– Вриглю хочешь?