Текст книги "Красное бикини и черные чулки"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 35

Жанка рассматривала мой трофей и так и этак. И к окну его подносила, и глубокомысленно отступала на почтительное расстояние, как знатоки в музее. Тоже мне, нашла «Мону Лизу».

– Вообще-то похоже на Пахомиху, – сделала она заключение примерно через четверть часа. – Только чего это у нее фингал под глазом?

– Какой еще фингал? – Я по Жанкиному примеру отошла от портрета метра на полтора. И впрямь под левым глазом полуобнаженной Пахомихи залегла какая-то синева. Может, отсвечивает?

– А кто автор? – проявила любознательность Жанка.

– Леонардо да Винчи, – хмыкнула я. – Что, не узнаешь руку мастера?

– Да пошла ты, – обиделась Жанка. – Сама притащила эту мазню, а теперь шуточки шутит.

– Ого! Значит, портреты Николая Хлопонина – мазня, а Порфириевы морские пейзажи – шедевры? Ну, Жанна Аркадьевна, вы не объективны!

Жанка, как это ни странно, пропустила мою язвительную реплику мимо ушей и многозначительно наморщила лоб:

– Хлопонин, Хлопонин… Кажется, я уже слышала эту фамилию…

– От Порфирия?

– Может быть, – пожала она плечами. – Он сам-то, ну этот Хлопонин, что говорит? Пахомиха это или игра воображения?

– В том-то и дело, что он ничего не говорит. И никогда уже не скажет, – зловеще изрекла я. – Его убили этой ночью.

– Убили?! – присвистнула Жанка и погрузилась в сомнамбулическое забытье. Уверена: она соображала, каким боком все это может выйти ее престарелому любителю круглых коленок. – Черт! – выругалась она первым делом, после того как вышла из транса. – А где же тогда ты это взяла? – Она ткнула пальцем в портрет.

– На месте преступления, – соврала я самую малость и пояснила: – Если ты не забыла, я этой ночью каталась на дежурной милицейской машине, снимала трудовые будни стражей порядка.

– Так-так… – пробормотала Жанка. – А Кошмарова ты там нигде поблизости не видела?

– Ха! Еще как видела! Он даже наорал на меня. Дескать, мешаю своей камерой проводить следственные действия. Пришлось нам с Вадиком целый час на морозе торчать. Правда, не зря. Пока мы там околачивались, один дедуля предложил нам на продажу это самое произведение искусства.

– Ну вот, я так и знала! – Жанка всплеснула руками. – Уж слишком все хорошо было, уж слишком хорошо… Помяни мое слово, Кошмаров опять за Порфирия возьмется!

– С какой стати? – Я сняла Пахомихин портрет с подоконника и убрала в стол, чтобы он не мозолил глаза кому ни попадя. – У него же теперь есть Пакостник.

– Да с какой, с какой! – продолжала паниковать Жанка. – Да хотя бы с той, что Порфирий всегда крайний. Что бы ни случилось! Не навесит же Кошмаров это убийство на Пакостника, раз тот уже и так в СИЗО. Значит, остается Порфирий. А если учесть, что эта русалка с портрета в красном бикини и черных чулках, то… – Жанка вдруг прервалась на полуслове и гулко бухнулась своими круглыми коленками об пол. – Мариночка, я тебя умоляю! – схватилась она за край моей юбки. – Не показывай картину Кошмарову! Христом-богом молю, не показывай!

– Да ты что, Хвостова! Вставай сейчас же! – заорала я на нее. – Совсем рехнулась от своей идиотской любви! И прекрати вытягивать мне юбку. Это же трикотаж, будет потом подол висеть…

– Не встану, пока не поклянешься, что Кошмаров картину не увидит, – замотала головой Жанка.

– Ну, не покажу, не покажу…

– Нет, ты поклянись!

– На чем? На Библии? – Я таки отодрала Жанку от собственной юбки. – Считай, что уже поклялась. Только учти, Хлопонин, если верить деду, который впарил мне его нетленное творение, всегда делал эскизы к своим картинам. Это, во-первых. Теперь, во-вторых. Бывший владелец портрета, ну, тот же самый дедуля, проходит свидетелем по делу, и рано или поздно Кошмаров от него все узнает. Да и про Вадика не забывай, он же ночью был со мной и все видел.

– Нет, это свинство, свинство. – Жанка тяжело поднялась с колен. – Ведь, можно сказать, все уладилось. Маньяка мы с тобой застукали и повязали, рискуя собственными жизнями, а тут снова-здорово… Что этому Хлопонину рисовать, что ли, некого было, кроме Пахомихи? Да еще, как нарочно, в таком виде. Теперь начнется канитель, чует мое сердце, начнется… – горестно стенала безутешная Жанка.

– Да подожди, может, все еще обойдется, – принялась я ободрять ее. Но не очень-то уверенно, поскольку слишком хорошо знала за Кошмаровым нездоровую страсть к простым решениям. Чем это кончится, мне, конечно, неведомо, но подозреваю, что у Кошмарова возникнет сильный соблазн в очередной раз свалить все на Порфирия. А что, придумает какую-нибудь незамысловатую комбинацию про сговор Порфирия с Пакостником и, довольный собой, передаст дело в суд. Порадует оперативностью вышестоящее начальство.

– Ничего не обойдется, ничегошеньки-и-и!.. – продолжала надрывать мне душу Жанка. – Упечет он Порфирия, вот увидишь!

– Ладно, не убивайся раньше времени, дай мне сообразить… – С этими словами я снова извлекла из стола злополучный портрет и пытливо уставилась на полуголую Пахомиху. А она на меня. Дескать, ну что, мои милые, верно, думали так просто от меня отделаться? И не надейтесь, мои хорошие, я вам нервишки-то еще помотаю. Хлопонин этот, даром что не Рафаэль, а ведь гнусную Пахомихину суть в портрете передал, да еще с какой любовью!

– Не знаю, что в этой ситуации предпримет Кошмаров, – задумчиво молвила я, – но тут и в самом деле есть какая-то взаимосвязь.

– Вот! И ты туда же! – Притихшая было в своем углу Жанка снова захлюпала носом. – Я знаю, ты просто хочешь отомстить Порфирию за то, что он передачу сорвал!

– Ну завелась, – поморщилась я. – Не обвиняю я твоего драгоценного Порфирия. Могу тысячу раз повторить, если хочешь: он никого не убивал. Не убивал, однако все вокруг него крутится, разве ты не понимаешь? Ведь это он заговорил про красное бикини и черные чулки. Никто его за язык не тянул, ни ты, ни я. Вспомни, какой мы ему текст заготовили? Ну, вспомнила? Там же ничего подобного и близко не было!

– Так он же надрался перед этим! – Жанка, как всегда, не улавливала, в какую степь я клоню. – Сама знаешь, что у пьяного на языке, то у трезвого… Ой, я все перепутала. И вообще я не это хотела сказать!

– Не хотела, а сказала! – торжествующе воскликнула я. – Потому что твоим языком, если можно так выразиться, само провидение ворочало. Молчи! Молчи и сосредоточься! Эту мысль, эти слова про любовь в гробу и прочую лабуду кто-то вложил в Порфириево подсознание. Вероятно, даже не нарочно. А когда, нахрюкавшись сверх всякой меры, он перестал себя контролировать, лабуда эта у него и поперла!

– Думаешь? – Жанка нервно забарабанила по столу ногтями.

– Ну, конечно же, конечно! – Я с радостью обнаружила в себе могучий дар убеждения. – Скорее всего, в окружении Порфирия есть или был человек, от которого он мог услышать что-то похожее.

– Может, как раз этот Хлопонин? – предположила заглотившая мой крючок Жанка.

– По крайней мере я такой вероятности не исключаю, – ответила я в лучших традициях Шерлока Холмса.

– Тогда нам нужно к Порфирию, – Жанка безропотно согласилась на роль Ватсона. – Сейчас же!

– А Краснопольский? – напомнила я Жанке о разверстой перед нами бездне. – Мы же должны ему готовый материал показать!

– Господи! – замотала руками Жанка. – Я же главное не сказала. Краснопольский на выездном совещании. На целый день отвалил!

– Нет, но чудеса еще случаются, – только и могла я вымолвить, – хотя и крайне нерегулярно.

* * *

Порфирий обнаружился на Краюхе, примерно через час безуспешных поисков. А до тех пор мы успели побывать в его берлоге, а также обшарить все близлежащие шалманы, в которых он любил пропустить рюмку-другую для вдохновения.

Судя по зависшей у него под носом сопле, на морозе он проторчал часа два-три. Причем без какого-либо морального, а тем паче материального удовлетворения. Потому и встретил нас не очень дружелюбно, если не сказать в штыки:

– Ну че приперлись-то, швабры? Вы мне покой дадите когда-нибудь?

– Да что с тобой, Порфирий? – раскудахталась Жанка. – Это же мы, я и Маринка, ты что, не узнал?

– Узнал! Еще как узнал! Из-за кого я две недели то с нар, то на нары прыгал, спрашивается?! – Порфирий дохнул на нас хроническим перегаром.

Преданная Жанка от таких-то слов сразу захныкала, а я укоризненно покачала головой:

– Вы не правы, маэстро. В корне не правы. Потому что из-за нас, по вашему выражению, вы то с нар, то на нары, а без нас вы на тех нарах уже постоянную прописку бы получили.

Порфирий ничего не ответил, только стряхнул варежкой снег со своих морских пейзажей, высморкался и меланхолично обронил:

– Лучше бы чего для сугреву прихватили…

– Так поедем домой, там и согреешься. – Жанка подняла воротник своей кацавейки и затопала ботами.

– Домой? – Мутные глазки Порфирия блеснули и тут же погасли. – Не, домой нельзя. Я еще ничего не продал.

Он еще рассчитывал что-то продать, ну не придурок разве? Кому нужны его морские виды в нашей сухопутной глубинке, да еще в собачий мороз! Если только на Краюху вдруг забредет какой-нибудь выживший из ума контр-адмирал, тоскующий по океанским просторам. И то вряд ли он что-нибудь разглядит в сгущающихся сумерках. Вон Порфириевы братья по кисти уже вовсю манатки собирают, да и ценителей прекрасного на горизонте не наблюдается.

– Пошли домой. Порфирий, – взмолилась Жанка, как верная Пенелопа, – замерзнешь ведь…

– Не уйду, пока что-нибудь не продам. – А этот мазила, оказывается, еще и упрямый, как ишак. – А замерзну, туда и дорога. – Надо же, как его тип с толстым кошельком раззадорил, тот самый, что из корыстных соображений купил у него знаменитый «Вид на морскую гавань».

Жанка посмотрела на меня с ужасом, при этом ее потрескавшиеся на морозе губы задрожали.

– Хорошо, – с ненавистью воззрилась я на Порфирия, – почем эта затхлая бухта и дырявый парусник? – Я ткнула пальцем в самую маленькую из выставленных на продажу Порфириевых нетленок.

Порфирий неожиданно обиделся:

– Сама ты дырявая. Отвали, раз не понимаешь в искусстве.

– А тебе не все равно, понимаю, не понимаю. Тебе главное, чтоб купили, а я покупаю, усек?

– Ты? Покупаешь? – вылупился на меня Порфирий.

– Покупаю, покупаю. – Для убедительности я даже полезла в сумку за кошельком.

– Маринка, ты прелесть. – Жанка нежно лизнула меня в щеку шершавым, как у кошки, языком.

– Ну так почем? – Я ждала ответа.

– Триста! – безо всякого зазрения совести объявил непризнанный гений с соплей под носом. – «Морская регата» стоит триста.

– Сколько, сколько? – присвистнула я.

– Триста, триста, – повторил Порфирий, цокая зубами от холода.

– Пятьдесят, – выдавила я. Ровно столько же я после достаточно продолжительных торгов заплатила аборигену с Партизанской за полуголую Пахомиху. И предупредила: – Это мое последнее слово.

Однако Порфирий был непреклонен.

– Ну и до свидания. – Я сделала вид, что собираюсь уйти.

– Семьдесят пять, – спохватился Порфирий.

– Пятьдесят и ни копейкой больше, – процедила я сквозь зубы.

– Бери, живоглотка, бери задарма, – сдался Порфирий.

– На, подавись, – я сунула ему полтинник, – и быстро собирайся.

Минут через десять, уже после того как Порфирий под завязку забил своей живописью багажник левака, которого мы отловили возле Дома радио, мы наконец покинули Краюху. Между прочим, последними. Остальные творцы к тому моменту уже успели разбрестись по домам. Причем несолоно хлебавши.

– Порфирий, ты Хлопонина знаешь? – спросила я, умащиваясь на заднем сиденье рядом с маринистом. Жанка по причине своих габаритов всегда располагается на переднем.

– Кольку-то? Да кто его не знает? Он тут, на Краюхе, голыми бабами торгует, – беззаботно отозвался Порфирий, заметно подобревший с тех пор, как мой полтинник перекочевал из родного кошелька в грязный карман его бушлата.

– А сегодня его не было. Ты разве не заметил? – Я зыркнула на Жанку, чтобы до особого распоряжения помалкивала. Обрекла на пытку, короче.

– Не было? Может, и не было, – равнодушно пожал плечами Порфирий. – Я за ним не слежу.

– А вообще ты с ним в каких отношениях? – осторожно допытывалась я.

– Да в каких. В обыкновенных. Он жмот, каких мало. На своих бабах зарабатывает прилично, а за копейку удавится.

– Значит, ты с ним не ладишь, – подытожила я.

– Почему это? Просто у нас идейные расхождения. Я считаю, что он ремесленник и что его бабы на кушетках не имеют никакого отношения к искусству, вот и все. Он тут однажды ко мне по этому поводу подкатывал. Не прав ты, дескать, Порфирий… А я от своих слов не отказываюсь. Если сказал, халтура, значит, халтура, – разглагольствовал разомлевший в тепле Порфирий. – Тоже мне, творчество. Хватает на улице симпатичную деваху и быстрей с нее очередную «Данаю» писать. Эти дурехи, ясное дело, от гордости лопаются, а ихние мужики регулярно Кольке харю начищают. А я ему всегда говорю: прибьют они тебя когда-нибудь, допрыгаешься… Э, а че это у вас такие рожи сделались?

ГЛАВА 36

– Как пить дать Колюню чей-нибудь хахаль ухайдакал. Или супружник, – Порфирий крякнул, опорожнив первый стакан купленной на мои кровные дешевой водки. Между прочим, несмотря на решительные Жанкины возражения, чуть не обернувшиеся потасовкой. – Допрыгался со своими голыми кралями. Вот вам лишнее подтверждение, что все беды от женского полу. А рисовал бы Колька что-нибудь другое, глядишь, жив был бы…

– Например, морские виды, – хмыкнула я, не в силах простить Жанкиному живописцу прореху в собственном и без того скудном бюджете.

– А хотя бы. – Принявший на грудь Порфирий был настроен весьма благодушно. – На воду, между прочим, вообще смотреть полезно, успокаивает. Даже психотерапевты рекомендуют. Мысли опять же возвышенные приходят. О вечном там, о прекрасном. А от голых задниц – одна срамота.

А что, красиво говорит, паршивец. Вот только интересно, чем они с Жанкой по ночам занимаются? Или у них дальше поглаживания круглых коленок дело так и не пошло?

– Да я этому проходимцу всегда так прямо и говорил, потому как у нас с ним творческий антагонизм был. – Порфирий самозабвенно захрустел маринованным венгерским огурчиком. (Это верная Жанка на закуску ему прикупила вместе с батоном «Докторской».) – А он: зато я с этих задниц доход имею, а ты со своими морскими далями лапу сосешь. Уж так передо мной распинался, даже бутылку поставил. Специально, чтоб показать, какой он богатый. Ну, выпить я, конечно, выпил, да только все равно при своем мнении остался. Алексей Порфирьев своих убеждений не меняет! – с пафосом закончил он.

– Ты закусывай, закусывай. – Жанка сунула Порфирию бутерброд с колбасой.

– И давно этот ваш идейный спор за бутылкой водки состоялся? – поинтересовалась я большею частию для проформы, поскольку ничто из сказанного Порфирием до сих пор не объясняло, откуда он, такой ценитель светлого и возвышенного, мог нахвататься крамольных идей про красное бикини и черные чулки.

– А хрен его знает! – Порфирий снова плеснул себе водки в стакан. – Ну бывайте здоровы, лапоньки! – довольно осклабился он и ласково приобнял нас с Жанкой. – В голове у меня все перепуталось. То с нар, то на нары, то с нар, то на нары… Ох и втравили вы меня, ну, втравили… Скажите спасибо, что Алешка Порфирьев – парень не злопамятный, мягкосердечный… А Колька тогда тоже ко мне со своей бутылкой так не вовремя подлез. Я еще подумал: первый раз в жизни поставил, и то некстати. Но не откажешь же, право слово. Ибо не выпить с человеком – есть крайняя степень неуважения. А вы, Марина Владимировна, со мной, между прочим, не пьете. Значит, не уважаете!

– А я завязала, – отодвинула я рюмку. – И тебе советую. Особенно при твоем пошатнувшемся здоровье.

Жанка стала горячо поддакивать мне, а Порфирий только отмахнулся:

– Да мое здоровье, может, только на водке и держится. Как завяжу, так сразу и околею!

– Ну а в тот раз, когда вы с Хлопониным дискутировали на тему искусства, разговор ни о чем больше не заходил? – Я все еще пыталась выудить из Порфирия хоть что-нибудь стоящее, попутно осознавая утопичность своих намерений. – Может, он рассказывал о натурщицах?

– А че про них рассказывать? С этими и так все понятно. Дебелые девки без извилин. В самом, как грится, соку. Колюня такую в городе заприметит и сразу начинает клеить: «Сударыня, а не желаете ли запечатлеться на холсте?» Сударыня без промедления приходит в восторг и тут же на все соглашается. Он ее хватает, тащит к себе домой, а там уж растелешает и укладывает на кушетку. Ску-ука, – громко зевнул Порфирий, – недаром они у него все какие-то одинаковые получались, как свиные туши в мясном ряду.

Чтобы представить, как Порфириев антагонист «клеил» Пахомиху, я даже зажмурилась. Богатое воображение меня не подвело, но я не дала ему разыграться на полную мощь, а то ведь потом не остановишь.

– То есть он их совсем голыми изображал? Совсем без ничего?

– Конечно! – хрюкнул Порфирий. – В чем мама родила! Намалюет – и быстрей на Краюху.

Что ж, выходит для Пахомихи Эн Хлоп сделал исключение, прикрыв ее прелести красными трусиками и лифчиком. Кстати, а не видел ли этот портрет Порфирий? Я кликнула Жанку, шумевшую водой на кухне, и велела принести из прихожей картину, купленную мной у Диогена с Партизанской, которую мы все это время таскали с собой в Жанкином картофельном мешке. Она принесла и застыла столбом посреди комнаты.

Я вырвала из мокрых Жанкиных рук творение халтурщика Хлопонина и сунула под нос Порфирию:

– Эту он тоже на Краюхе выставлял?

– Такую не видел, – замотал головой маринист и нахмурился. – А это точно его?

– Вот подпись, видишь? – ткнула я пальцем в правый угол.

– Верно, подпись его, и кушетку узнаю, та кушетка… – Порфирий в буквальном смысле обнюхал портрет новоявленной Данаи в экстравагантной амуниции. – Тю, а это что за хренотень? Опять эти красные подштанники! Мне что – уже мерещится? Глюки, что ли?

– Нет, это не глюки, – поспешила я успокоить его, – это пища для размышления.

– Во где у меня эта пища, – Порфирий чиркнул ладонью по кадыкастой небритой шее, – уже назад лезет.

И так у него это натурально, с надрывом получилось, что у Жанки сразу глаза на мокром месте очутились.

– Ну, Порфирий, ну, пожалуйста, сосредоточься. Мы же помочь тебе хотим. Разобраться во всем. Как тебе на ум пришло то, что ты тогда в телекамеру наговорил, а?

– Да без понятия я, без понятия! – рыкнул на нее Порфирий. – Я и этому Кошмарову сто раз говорил: ничего не помню. Пьяный был в умат!

– А ты это… Попробуй весь тот день восстановить, – робко молвила Жанка.

Я хотела было наорать на нее, ведь просила же не лезть, да вовремя сообразила, что это тот самый редчайший случай, когда она выступила по делу.

– Да что там вспоминать! – Порфирий взволновался, из чего легко было сделать вывод, что пресловутые нары, которые он приплетал к месту и не к месту, сильно расшатали его тонкую и ранимую нервную систему. – Как всегда все было. То есть не совсем как всегда. Я готовился к этому вашему телешоу. Утром встал, шею помыл, носки чистые надел. Сходил в палатку, пива купил, потом стал слова повторять, какие вы мне написали. Все, дальше провал…

– Ну а нализаться ты когда успел? Не с пива же тебя развезло?

– Нет, не с пива. – Порфирий в задумчивости почесал живот.

– Тогда с чего?

– Я ж говорю, провал, – сокрушенно вздохнул Порфирий. – Или погоди, погоди… А с Колькой мы разве не в тот день бухали? Что-то все такое смутное… Надо еще на грудь принять, для освежения памяти. – Порфирий поднес ко рту бутылку и допил остатки водки прямо из горлышка. Показал класс. Затем отер губы тыльной стороной ладони и выдал: – Точно, это как раз в тот день и было. Когда я пошел в палатку за пивом, то по дороге встретил Кольку Хлопонина. Еще удивился, чего его в наши края занесло. А он сказал, что отвозил работу заказчику. Намалевал, дескать, творение специально для одного «нового русского». И пачку денег показал, толстенную. Давай, говорит, отметим это дело. Ну и отметили, а что было потом, уж извиняйте…

– Ты слышала, слышала? – Жанка чуть в уме не повредилась от гордости за собственную прозорливость.

– Да помолчи ты! – цыкнула я и забегала по захламленной Порфириевой берлоге, то и дело натыкаясь на разбросанные в творческом беспорядке кисти, тюбики с краской и грязные носки. Мысли роились у меня в голове, как мошкара вокруг фонаря.

Это что ж получается, люди добрые? Сначала Порфирий набрался в компании любителя обнаженной женской натуры по фамилии Хлопонин, а потом поперся на телевидение. Чего он там наплел, можно не повторять, вы и так уже наизусть знаете. Кто-нибудь скажет, что это совпадение, а я мозоль себе на языке натру, повторяя: нет, нет и еще раз нет! Ну не может быть столько совпадений сразу, не может! Правда, тут же, не сходя с места, я вам все по полочкам не разложу. В отличие от следователя Кошмарова, который без долгих раздумий препроводил бы Порфирия на нары и успокоился. Впрочем, такой вариант при любых раскладах не исключается. Вот сейчас дверь откроется, и «здрасьте, я ваша тетя».

Похоже, Порфирий осознавал свои печальные перспективы не хуже, чем я. Даром что подшофе был. Ибо посмотрел на меня грустным взглядом старой дворняги и спросил проникновенно:

– Нет, вы мне скажите, когда это кончится? Что я – рыжий какой-нибудь?

– Нет, ты не рыжий, – тут же заверила его отзывчивая Жанка.

Что верно, то верно, рыжим Порфирия не назовешь. Скорее уж пегим. И вообще не далек тот день, когда логичнее всего будет именовать его лысым. Прибавьте к этому красный мясистый нос, маленькие близко посаженные глазки и три глубокие морщины на низком лбу – две горизонтальные и одну вертикальную – и получите полный портрет нашего мариниста. Во всей его красе. После чего, так же как и я, сломаете себе голову, пытаясь понять, что же все-таки бедная Жанка в нем нашла. Конечно, знатоки утверждают, что мужчине достаточно быть лишь чуть-чуть красивее обезьяны, но боюсь, что с Порфирием дело обстоит с точностью до наоборот.

– Ну, что будем делать? – Озабоченная Жанка по моему примеру тоже стала бестолково метаться по комнате, шаркая громадными тапками Порфирия.

– Подумать надо, – пробормотала я, наматывая на шею шарф.

– Вместе подумаем. – Жанка бросила тоскливый взгляд на Порфирия, которого она вынуждена была покинуть.

– А заодно поработаем, – сделала я немаловажное добавление. – Не каждый же день у Краснопольского выездные совещания…

– К сожалению, – печально вздохнула Жанка и двинулась вслед за мной, поминутно оглядываясь.

– Но ты же не навсегда уходишь, – заметила я ее внутренний раздрай. – Кончим работу, вернешься и ляжешь перед порогом.

А Жанка вполне серьезно испугалась:

– Что, думаешь, до этого дойдет?

– Ну не знаю, – пожала я плечами, – но надеюсь, у тебя еще хватит времени, чтобы возвести баррикады.

Жанка горестно закусила нижнюю губу, а из комнаты, пошатываясь, вывалился Порфирий. Со своей «Морской регатой», за которую он слупил с меня пятьдесят целковых.

– Картину-то забирай. Раз купила, значит, твоя. А то повадились забывать. Один забыл, другой…

Ага, это он на того типа, что его клофелином потчевал, намекает.

– Еще сказал: на даче повесит над камином, а сам забыл, – брюзжал Порфирий.

Я всучила Порфириеву регату Жанке и торжественно поклялась Порфирию повесить ее (картину, разумеется, а не Жанку) над диваном, поскольку камина у меня нет, как, впрочем, и дачи.