Текст книги "Красное бикини и черные чулки"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 33

Утром, когда я, пасмурная, как ноябрьский день, вывалилась из подъезда, выяснилось, к чему было это предзнаменование. Угнали «Варвару». Мою по самую крышу занесенную снегом, с прикрученным проволокой бампером, упорно не желающую заводиться разнесчастную колымагу. Не знаю, сколько я простояла как примерзшая, тупо пялясь в пустоту, образовавшуюся с исчезновением моей многострадальной «десятки» между приземистой коробкой электроподстанции и ржавым остовом старой «Волги», пока не сообразила, что пора бы и в милицию позвонить.

«02» ответил мне густым басом и, выслушав мое сообщение, тяжко вздохнул: «Ну вот, опять». А потом записал мои данные и велел ждать. Я позвонила на работу грудастой Нонне и известила ее о постигшем меня несчастье, чтобы знала, что сказать Краснопольскому, если я срочно ему понадоблюсь. Жанке я звонить не стала, а то раскудахтается и надает кучу ненужных советов, да еще таким менторским тоном, как будто у нее каждый день машины угоняют. Я просидела чуть ли не полдня у окна, дожидаясь, когда пожалуют пинкертоны из ближайшего околотка.

Наконец они пожаловали. Двое. Представился только один и то невнятно:

– Лейтенант Др… Бр…

Потом без ярко выраженного интереса они осмотрели место происшествия и заставили меня написать заявление и заполнить еще какую-то бумагу.

– И что дальше? – спросила я с обреченным видом.

– Будем искать, – сухо ответил лейтенант Др-Бр.

– А что, бывало, что находили? – Честное слово, я не иронизировала, просто как-то само собой вырвалось.

– Бывало, – посмотрел на меня волком лейтенант Др-Бр и добавил с сердцем: – Только вам, журналистам, такое неинтересно, пока лично вас не коснется. Вы все проколы ищете да ошибки вынюхиваете.

Я неожиданно для себя густо покраснела, потому что до этой минуты районные пинкертоны не давали мне повода заподозрить, что моя личность им известна по голубому экрану:

– Вообще-то я не хотела вас обидеть…

– А нас никто не хочет обидеть, но все обижают. – Лейтенант Др-Бр выдал мне на прощание без пяти минут афоризм и уселся в выкрашенную попугаем милицейскую машину. – Да, кстати, если надо, можем подвезти. Вы ведь теперь без колес.

– Надо, надо, – обрадовалась я, – хотя бы в центр подбросьте, а там уж я…

– Да ладно, отвезем до работы. Вам ведь на работу?

– Да-да, – поспешно кивнула я.

Еще он дорогой спросил, нет ли у меня предположений относительно того, кто мог бы украсть мою машину.

– Да идиот какой-нибудь, ну кто еще на нее позарится? – пожала я плечами. – Она же побитая, ремонта требует и вообще не заводится.

– Значит, это подростки, – пробормотал лейтенант Др-Бр, – покатаются и бросят где-нибудь в лесу. Если не разобьют, конечно. Ладно, разошлем ориентировку…

– Постойте, – меня вдруг осенило, – вы говорите, что журналисты ищут в вашей работе только плохое. Ну так давайте о хорошем. Я как раз передачу готовлю. Ну, «Буква закона», может, знаете…

– О, нет, – сразу запротестовал лейтенант Др-Бр, – это к нашему начальству, ему виднее! – И пожелал мне всего хорошего на прощание.

В одном он был прав. Насчет начальства. Ему действительно всегда виднее, вне зависимости, какое оно, милицейское или телевизионное, как в моем случае. В чем я еще раз смогла убедиться, переступив порог родной конторы.

– Ну, наконец! – всплеснула руками Жанка. – А то Краснопольский тут весь извелся. Хочет «Букву закона» в сетку ставить, а у нас еще конь не валялся!

– Почему это не валялся? – возразила я. – Очень даже валялся! И потом, что вдруг за спешка? Он же сам сказал, что можно особенно не торопиться, главное, чтобы продукт качественный был.

– А сегодня с утра прямо рвет и мечет. Нонна тут забегала, рассказывала, злой, говорит, не в духе… Она ему, что у тебя машину угнали, а он: меня это не колышет, раз работа стоит. То, говорит, у нее авария, то угон, а передачу за нее Пушкин делать должен! – вытаращила на меня испуганные глаза Жанка. – Я тут вся извелась, а ты все не идешь и не идешь… Хотела уже звонить… Так пойдем, что ли, а то он ждет?..

– Ой, – вздохнула я и присела на краешек стула. – Дай хоть дух перевести…

– Ну, перевела? – спросила Жанка через минуту.

– Ага, переведешь с тобой! – спустила я на нее бобика в предвкушении скорой встречи с Краснопольским.

И встреча эта, надо признать, прошла на самом высшем уровне.

Краснопольский орал так, что у меня заложило уши. Припомнил все наши грехи, и прошлые, и будущие. В лучших традициях обозвал Жанку «задрипанным хвостом» и еще наговорил много чего приятного. А под конец вынес окончательный, не подлежащий обжалованию приговор: либо завтра на его столе будет лежать готовый выпуск «Буквы закона», либо наши с Жанкой заявления. И не на материальную помощь, как вы, наверное, уже догадались.

– Озверел, совсем озверел!.. – уже в коридоре заревела белугой Жанка. – А вдруг и в самом деле уволит? Я же не могу сейчас без работы остаться! Мне Порфирия на ноги поднимать надо!

Нет, вы слышали? Порфирий у нее прямо как семеро по лавкам!

– Да не скули ты, не скули раньше времени. – У меня снова, как это случалось уже не однажды, заныл зуб от Жанкиного воя. – Лучше вриглю свою пожуй и это… Займись наконец своими непосредственными обязанностями. Ты у нас режиссер или нет?

– Так… – Жанка чуть-чуть успокоилась. – У нас же материала не хватает. Есть только репортаж с кладбища и кошмаровское интервью…

– А вот это уже моя забота! К утру тебе всего будет хватать, – твердо заявила я.

– Что, в «ночное» пойдешь?

– И пойду! – отрезала я, а сама подумала, что вряд ли мне удастся это устроить за оставшиеся полдня. Эти милицейские чинуши такие перестраховщики. С ними же полгода договариваться надо, чтобы патрульную машину с птичьего полета заснять.

А теперь попробуйте ненадолго влезть в мою шкуру, чтобы понять, что со мной творилось, когда, провисев на телефоне каких-нибудь полтора часа, я добилась своего. И покатать меня на дежурной машине по ночному городу согласились как раз в ближайшем к моему дому околотке, в том самом, в котором в данный момент лежало мое заявление об угоне «Варвары».

Я долго не знала, куда себя деть от радости, пока не вспомнила про Вадика. Его ведь тоже надо было уговорить. После нашей-то ссоры по дороге с кладбища. Но тут мне в первый раз в жизни пригодилась Жанка. Не знаю, чего она ему наговорила, но Вадик сам подошел ко мне со словами:

– Когда и где?

Я чуть не прослезилась, а Жанка, догадавшаяся, какие чувства переполняют меня, тут же полезла ко мне со своей универсальной вриглей.

* * *

Прежде я уже пару раз бывала в «ночном», то бишь на ночных милицейских дежурствах, еще когда в газете работала, и не нашла в этом ничегошеньки романтичного. Всех делов-то: прыгаешь на ухабах на заднем сиденье «козла» и глохнешь под непрерывное дребезжание рации. Происшествия – самые тривиальные, вроде пьяной драки или ДТП. Короче, ничего сенсационного. Впрочем, по-хорошему этой рутине радоваться надо, а не горевать, что у нас не слишком чтобы густо с преступлениями века.

Правда, в последнее время нашу патриархальную тишь нарушили довольно громкие происшествия. Целых три убийства – Пахомихи, голубого приятеля Вице и эксгибиционистки Мани. Еще одно покушение на убийство (секретарши все того же неугомонного Вице, если кто забыл). Стоп, кажется, я все же обсчиталась. А как же Гиря? Его ведь тоже буквально на днях грохнули. И неважно, что Гирю, как принято говорить, заказали, статистике это без разницы.

– Спорим, сегодня нас ждут как минимум два мордобоя, – уныло вздохнул скучающий вместе со мной в «дежурке» Вадик, как будто прочитал мои мысли. – Ну еще одного беспризорника на вокзале отловят, до утра подержат, а потом выпустят…

– А ты бы чего хотел? – поинтересовалась я, но не из любопытства, а только чтобы скоротать время.

– А я бы хотел поспать! – Вадик громко зевнул, демонстративно сложил на животе руки, вытянул ноги и, вы не поверите, тут же заснул, невзирая на суету и гам в дежурке.

А околоток жил своей привычной жизнью. Обезьянник мало-помалу наполнялся «контингентом», дежурный со скучающим видом и распевным малороссийским говорком отвечал на звонки:

– …Милиция слушает… Что? Соседи сверху? Что? Музыка громкая? Попросите, чтоб выключили… Уже просили?.. Еще раз попросите…

Нет, как вам нравится такая рекомендация? Попросите, чтоб выключили! А если убивать будут, попросите, чтоб не убивали, так, что ли?

Мимо совершенно индифферентно продефилировал лейтенант Др-Бр, к которому, бывают же такие совпадения, нас с Вадиком прикомандировали, и даже не посмотрел в нашу сторону. Как будто мы здесь так, от нечего делать, трамвая дожидаемся.

– Товарищ лейтенант, – прошипела я ему в спину.

– Я помню, помню… – пробурчал он на ходу и нырнул в темный коридор.

Ну разве снимешь с такими что-нибудь приличное! А я еще иронизировала по поводу Пахомихиных репортажей в ненавязчивом телеграфном стиле. Кстати, неужто и она вот так же сидела на стульчике скромной просительницей? Честно говоря, трудно представить. Надо бы спросить у Вадика, но, во-первых, я все еще опасаюсь за наше взаимное весьма скоропостижное потепление, а во-вторых, будить его жалко.

Дежурный тем временем снова поднял трубку:

– Милиция… Ага, опять просили… Дверь не открывает?

На горизонте неожиданно нарисовался вынырнувший из темного аппендикса коридора лейтенант Др-Бр, втянул голову в плечи, прислушался:

– В чем дело, Рымаренко?

– Да тут, товарищ лейтенант, жильцы звонят с Партизанской. Жалуются, сосед сверху музыку врубил на всю катушку и не выключает…

Лейтенант Др-Бр, который вообще-то, как мне удалось выяснить уже здесь, в околотке, оказался носителем простой русской фамилии Дерябин, пожевал губами, почесал щеку:

– Вышлите машину, пусть разберутся, кому там так весело. – И покосился на нас с Вадиком: – И корреспондентов заодно прихватите. Пусть снимут нарушителя спокойствия.

– А як же, – осклабился сержант Рымаренко.

Я толкнула Вадика локтем в бок:

– Ты проиграл пари…

– Что? – Глаза у Вадика были красные, как у кролика.

– У нас не пьяная драка. У нас нарушитель общественного спокойствия.

Ради справедливости отмечу, в этот раз нас с Вадиком катали не на «козле», а на «пятерке». Бензином в ней не воняло, но с камерой было тесновато. А ребята-милиционеры попались на редкость неразговорчивые, слова клещами не вытащишь. Обменивались друг с другом короткими, как одиночные выстрелы, фразами, а на нас с Вадиком и внимания не обращали. Дескать, болтаются тут всякие под ногами, мешают работать. Вадика, впрочем, все это мало беспокоило, поскольку его дело снимать и только, а уж что снимать, не его забота. А моя.

То, что «нарушитель спокойствия» и не думал униматься, стало ясно, как только мы въехали во двор кирпичной пятиэтажки в районе молокозавода. Незамысловатые, но громкие куплеты далеко разносились в ночной тишине. Ребята-милиционеры молча вылезли из машины, мы с Вадиком тут же последовали их примеру.

– Может, сегодня праздник какой? – спросил у меня Вадик, взваливая на плечо камеру. – Ну там день Парижской Коммуны или еще какой?

– Снимай вон те окна! – показала я, без особого труда вычислив, откуда доносится какофония.

– Как прикажете. – Вадик прильнул к объективу.

Ребята-милиционеры с минуту постояли, задрав головы, словно бы в некотором раздумье, после чего решительно направились к нужному подъезду.

– Снимай их сзади, – снова распорядилась я.

Вадик безропотно перевел камеру на камуфлированные бушлаты и двинулся за ними. Я замыкала эту процессию с микрофоном в руках.

На площадке четвертого этажа нас уже с нетерпением поджидали возмущенная пожилая жиличка в пальто, накинутом на ночную рубашку, и жилец в вылинявших трениках, майке и тапках на босу ногу. Видимо, те самые, что и звонили.

– Слышите?! Слышите?! – закатила глаза жиличка. – И так уже три часа! Полпервого ночи, людям завтра на работу…

– Разберемся! – сухо ответствовали милиционеры, пересекая лестничную площадку.

– Да уж разберитесь, пожалуйста, а то ведь никакой жизни нет. Мало, что весь день такая свистопляска, так еще и ночью… Ой, а это что? – Возмущенная жиличка осеклась, заметив Вадикову камеру. – Это вы снимаете, да?

– Снимаем, снимаем, – утвердительно кивнул Вадик.

– Предупреждать надо! – взвизгнула жиличка и скрылась за дверью своей квартиры. – Вы бы лучше этих хулиганов сняли! – посоветовала она нам уже из-за двери.

– Всех снимем, – пообещал Вадик, поднимаясь за милиционерами на пятый этаж, в самое что ни на есть логово злостных возмутителей спокойствия. А музыка усилилась, хотя уж куда громче, казалось бы, так что я до сих пор не пойму, как старческий хриплый голос смог ее перекричать. Но факт остается фактом, мы все-таки услышали этот отчаянный вопль:

– Убили! Кольку убили!

ГЛАВА 34

«Наши» милиционеры сразу развернулись и загрохотали ботинками вниз по лестнице. Мы с Вадиком, само собой, понеслись вслед за ними, перепрыгивая через три ступеньки. Долетели до широко распахнутой двери на втором этаже, даже в прихожую успели протиснуться, где и получили от ворот поворот.

– Дальше нельзя, – строго посмотрели на нас милиционеры и захлопнули дверь перед нашим носом.

Таким образом мы с Вадиком были вынуждены «загорать» на лестничной площадке, продуваемой буквально из всех щелей и провонявшей кошками. Да еще и под какофонию на пятом этаже, поскольку нарушитель спокойствия пребывал в благополучном неведении относительно грозящих ему кар, которые, впрочем, на неопределенное время откладывались. По причине в высшей степени уважительной.

– Я замерз, – привычно информировал меня Вадик. Хоть бы что-нибудь новенькое сказал! – Сколько мы тут еще торчать будем?

– А я откуда знаю!

– Но ты же тут главная!

Ну, слово за слово, и между нами уже тихо назревал очередной «индо-пакистанский инцидент», когда на лестничную площадку аккурат из квартиры убитого Кольки вывалился маленький дедок в армейских кальсонах, душегрейке и стоптанных тапках на босу ногу.

– Ой, телепузики! – обрадовался он нам с Вадиком, как родным.

– А вы кто? – поинтересовалась я.

– А я Колькин сосед, – отрекомендовался дедок.

– Ах, так это вы кричали? – догадалась я. – Вы, значит, нашли убитого?

– Ага, это я его нашел, – подтвердил дедок. – А у вас часом закурить не найдется?

– Не курим, – соврала я, не хватало еще, чтобы, рассказывая про смертоубийство, он меланхолично покуривал прямо в кадре. И сделала знак Вадику, чтобы он включил камеру.

– Жаль, очень жаль, – расстроился дедок. – Я ж ведь и к Кольке папироску стрельнуть заглянул, а он на полу, а кругом кровищи, кровищи… Мать честная!..

Однако же простые у них, на Партизанской, должно быть, «ндравы», чтобы вот так вот посреди ночи ломиться к соседу за куревом, при том что совсем рядом уживаются чудаки, которым, видите ли, музыка мешает. А с другой стороны, еще неизвестно, сколько бы этот Колька пролежал весь в «кровище», не одолей дедка в армейских подштанниках желание закурить.

– Так… – Я размотала шнур микрофона. – А не могли бы вы поподробнее рассказать, как это было?

– Туда? В телевизор? – Дедок ткнул желтым заскорузлым пальцем прямо в камеру. Вадик даже слегка отшатнулся.

– Ну да.

– И покажете?

– Запросто, – хмыкнул Вадик.

– А расскажу! Чего ж не рассказать хорошим-то людям! – осклабился дедок и тут же деловито осведомился: – А гонорар будет?

– Это еще за что?

– Так за выступление, – без тени смущения пояснил зачуханный абориген с Партизанской.

Я посмотрела на сонного Вадика, которому было абсолютно все равно, что снимать, и предложила алчному дедку альтернативу:

– Какой гонорар, уважаемый, если завтра благодаря нам вы проснетесь знаменитым! Что такое деньги в сравнении со славой?

– М-да? – Дедок почесал за ухом. – Слава, конечно, вещь хорошая, но недолговечная. Проснуться знаменитым – это заманчиво, – чмокнул он губами воздух, – хотя и просто проснуться уже неплохо. Колька вон больше не проснется. Как говорится, сик транзит глория мунди…

Ба, да мы, оказывается, на местного Диогена нарвались, который, сидючи в бочке, только нас и дожидался. Пошел за куревом, а напоролся на свежий труп и полдюжины свободных ушей.

– Короче так, дед, – сугубо конкретного Вадика утомили абстрактные философские экзерсисы, – давай-ка отвечай на вопросы, пока я не передумал тебя снимать.

– Так я разве против? Заводи свою шарманку. – Жажда славы Диогену с Партизанской все же была присуща. – Начну по порядку. Кольку я знаю, когда он еще вот таким был. – Он сделал отмашку на уровне собственной коленки. – Он тогда с бабкой в бараке жил. Потом бабка померла, барак снесли, а Колька комнату получил. Однокомнатную квартиру то есть. В этом доме все бывшие барачные живут.

– А вы знаете, чем занимался убитый? Какой образ жизни вел?

– А какой? Известное дело – какой. – Дедок протянул руку к микрофону, но я решительно пресекла попытку завладеть им. – Малевал он всяко-разно… Художник, одним словом.

Ну вот, пожалуйста, еще один художник, мелькнуло у меня. Надо же, городок у нас занюханнее некуда, а куда ни плюнешь, так прямиком в художника и угодишь.

Я даже не удержалась, уточнила с некоторой опаской:

– Художник? А в каком он жанре работал? Не маринист ли случаем?

А сама подумала, если маринист, то меня апоплексический удар хватит.

Подкованный в латыни дедуля в живописи, как выяснилось, был не силен:

– Как-как? Мари…ист? Если это насчет баб, тогда в точку. Очень он предпочитал их изображать, особенно с натуры.

– Значит, портретист, – со вздохом резюмировала я, убрала микрофон и дала «отбой» Вадику.

– Ага, он самый, – радостно закивал дедок. – Он мне даже кое-что дарил. Эти, как их, эскизы. Ну это когда, перед тем как большую картину малевать, сначала маленькую малюют. Вроде для пробы. Говорил, вот помру, так меня сразу великим признают, а ты, Акимыч, обогатишься. Кстати, не хотите ли взглянуть? Может, понравится что, а я недорого возьму…

Я ничего не успела ответить предприимчивому аборигену с Партизанской, потому что на лестнице послышался чуть ли не слоновий топот, после чего подозрительно знакомый голосок ехидно прогнусавил мне в спину:

– Та-ак, а эти что здесь делают?

Я обернулась и увидела следователя Кошмарова с галдящей компанией сопровождающих, среди которых особенно выделялся приземистый персонаж с лысиной во всю голову и небольшим чемоданчиком в руках. Хоть я и не дока во всяких там криминалистических делах, но сразу догадалась, что это судмедэксперт.

– Я вас спрашиваю, зачем здесь камера? – Кошмаров взъелся на одного из «наших» милиционеров. – У вас что здесь: презентация с фуршетом?

– Да это с телевидения, – стал оправдываться «наш». – Мы их с собой на дежурство взяли, репортаж о буднях милиции снимать, а тут…

– Репортаж… – прошипел Кошмаров. – Они вам сделают репортаж. Завтра последняя домохозяйка на базаре будет обмусоливать мельчайшие подробности следствия.

– А по-вашему, домохозяйке не положено знать, как работают наши доблестные органы правопорядка? – Я вся напружинилась. – И почему, собственно говоря, она последняя? Что за дискриминация? И кто в таком случае первый? Может, вы?

Кошмаров побелел от ярости и, ни слова не говоря, шагнул в услужливо открытую перед ним дверь квартиры убиенного портретиста. За ним гуськом потянулась вся его камарилья во главе с лысым судмедэкспертом. А через минуту на лестничную площадку вышел один из «наших» милиционеров и, стыдливо отводя глаза в сторону, настоятельно рекомендовал нам с Вадиком убраться подальше от места происшествия. А дедку-Диогену велел сидеть в своей квартире и не высовываться. Дожидаться, когда позовут.

– Ну вот, начинается, – пробурчал Вадик, когда мы вышли из подъезда. – Теперь будем на морозе дубака давать. Раз мы им так мешаем, взяли бы тогда и в отделение отвезли, что ли, а еще лучше – по домам.

Я пропустила мимо ушей Вадиковы стенания, сосредоточившись на освещенных окнах квартиры убитого, за которыми вершились следственные действия, это священное таинство, за которое Кошмаров нас с Вадиком чуть не задрал.

– Окна сними, – попросила я Вадика.

– Опять? – пробурчал он себе под нос. – Все окна да двери…

– А тебе, конечно, трупы подавай. И желательно окровавленные, – напомнила я ему мстительно о его плодотворном в кавычках сотрудничестве с Пахомихой. У нее небось не больно пререкался, только под козырек брал. А у меня, ишь, распустился. А, сама виновата.

– Это не мне трупы нужны, а зрителю, – не остался в долгу Вадик.

Последнее замечание было настолько не бровь, а в глаз, что мне оставалось только разозлиться и прочитать Вадику мораль. Что я и сделала, причем с большим удовольствием. Совершенно охамевший на морозе Вадик отплатил мне той же монетой. И мы были уже в полшаге от того, чтобы разругаться вдрызг в лучших своих традициях, когда из подъезда вывалился запыхавшийся Диоген в ватнике и с какими-то досками под мышкой. По крайней мере так мне сначала показалось при плохом уличном освещении.

– Вот, глядите, недорого возьму, – протянул он мне одну из этих досок, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся небольшой картиной. Из чего я сделала вывод, что дедуля не намерен дожидаться, когда убиенного портретиста найдет посмертная слава. Решил, видно, достаточно будет уже и того, что тот преставился. Хотя и не без посторонней помощи.

– Такую красотку продаю всего-то за стольник! – стал он убеждать меня с пеной у рта. – Да на Краюхе за такую пятьсот отвалят!

– Ну да… – сомневалась я и честно щурилась, пытаясь рассмотреть в полумраке широко разрекламированное произведение.

– А то, – расхваливал свой товар дед. – Это ж искусство! И подпись автора имеется. Вот внизу. Эн Хлоп. Николай Хлопонин сокращенно. Все чин чинарем, без обману. Ну что, берете за стольник?

А я все смотрела и смотрела на этот шедевр, не отрывая глаз. И чем дольше я на него пялилась, тем сильнее колотилось мое сердце. Нет, волшебная сила искусства была тут ни при чем, меня завораживало другое. Впрочем, сейчас я вкратце опишу вам «сюжетец» этой самой картины, и вы все поймете.

«Сюжетец», надо сказать, был незамысловатый. Девица в неглиже возлежит на какой-то старорежимной кушетке с гнутыми ножками. Теперь поподробнее о неглиже. А оно представляло из себя трусы, лифчик и чулки на подвязках. Да и физиономия девицы была вроде мне знакома.

– Ну-ка, поближе к свету. – Я поволокла картину вместе с дедком к мачте уличного освещения.

– Пожалуйста, пожалуйста, – запыхтел он, с трудом поспевая за мной.

А уж когда мы остановились аккурат под фонарем, я все окончательно разглядела. И знаменитое «Эн Хлоп», и цвет девицыного исподнего, и ее слишком памятную мне язвительно-надменную улыбку.