Текст книги "Дневник Елены Булгаковой"

Автор книги: Елена Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Виленкин остался у нас обедать.

Вечером пришел Яков. Разговор с Мишей. Миша думает о письме наверх.

Поздно – Борис. В городе уже знают о запрещении.

Условилась с Калишьяном по телефону, что приедет завтра днем.

Это все вчера. А сегодня – тишина мертвая. За весь день позвонил только Виленкин, сообщил, что уезжает на два дня. Калишьян не позвонил.

18 августа.

Вечером вчера неожиданно без звонка Марика, Катя Топленинова. Очень трогательно, с подарками с Сельскохозяйственной выставки – Мише.

За ужином – звонок Бориса, а потом звонок Ольги из Пестова. «Только накануне узнала от Калишьяна, с тех пор думаю только об этом. Позвонила, чтобы услышать твой голос».

Спрашивала, как Миша, рассказывала, что все актеры, которые в Пестове, убиты.

Сегодня днем Сергей Ермолинский, почти что с поезда, только что приехал из Одессы и узнал.

Попросил Мишу прочитать пьесу. После окончания – крепко поцеловал Мишу. Считает пьесу замечательной. Говорит, что образ героя сделан так, что если он уходит со сцены, ждешь – не дождешься, чтобы он скорей появился опять.

Вообще говорил много и восхищался, как профессионал, понимающий все трудности задачи и виртуозность их выполнения.

Пришла Марика, пообедали. Миша лег отдохнуть. За весь день – ни одного звонка.

Потом около десяти – Борис Эрдман. Посидел немного, очень занят. Вышли все вместе, Миша пошел к Сереже, а я, проводив его немного, домой.

Миша все время мучительно раздумывает над письмом наверх.

19 августа.

Утром звонки: Бориса, потом Калишьяна с извинениями, что до сих пор не позвонил и не пришел. Хотел придти сегодня в 5 часов 30 минут, но я попросила раньше или позже – в это время Миша спит. Потом – Виленкин, после звонка пришел. Миша говорил с ним, что у него есть точные документы, что задумал он эту пьесу в начале 1936 года, когда вот-вот должны были появиться на сцене и «Мольер», и «Пушкин», и «Иван Васильевич».

1 час ночи.Калишьян не пришел. Телефон молчит. Не звонит никто, не приходит никто. Миша сидит над итальянским языком.

Я – по хозяйству. Но завтра должна придти новая – приходящая, интеллигентный человек – по газетному объявлению.

20 августа.

Почти подряд три звонка:

1) Петров – замолчал у трубки, когда я сказала, что М. А. болен и прошу его мне сообщить, какое дело.

2) Некая Чиркова из Большого театра хочет лично вручить М. А. пакет.

3) Некая Горская, хочет непременно, чтобы М. А. уделил ей несколько минут, она хочет с ним посоветоваться. Она же позвонила еще через полчаса, но М. А. не подошел к телефону.

Потом Сергей Ермолинский с предложением ехать на дачу к Сесиль. Миша отказался – нет купанья.

Звонок из газеты «Московский большевик» – о «Батуме». Сказала, что пьеса не пойдет нигде. Пауза. – Простите… простите, что побеспокоил…

Вечером пришел Борис.

21 августа.

Звонил Виленкин, узнать, как у нас. Советует увезти М. А. куда-нибудь, но обязательно уехать из Москвы. Сказал, что Григорий Михайлович объяснил ему, что чувствует себя безмерно виноватым перед М. А., что до сих пор не пришел. Занят ужасно ремонтом, даже жену не мог встретить. Придет обязательно.

Рассказывал, что Федя очень удручен был, когда узнал.

22 августа.

Рано (для нас), в одиннадцать часов приехал без звонка Калишьян. Убеждал, что фраза о «мосте» не была сказана.

Уговаривал писать пьесу о советских людях. Спрашивал: а к первому января она будет готова? (!)

Попросил дать «Бег», хотя тут же предупредил, что надежд на ее постановку сейчас никаких нет.

У Миши после этого разговора настроение испортилось.

О деньгах и квартире – ни слова.

Сегодня в газетах сообщение о переговорах с Германией и приезде Риббентропа.

Вечером Виленкин, а потом Миша пошел к Сереже Ермолинскому.

Звонил Долгополов необыкновенно бодро: ну, что хорошенького? Когда сказала – запрещена пьеса, – не мог поверить: что Вы?! Ведь я о ней слышал совершенно необыкновенные отзывы и от Храпченко, и от Москвина, и от целого ряда еще лиц… Ради бога, простите, что я так бестактно позвонил.

23 августа.

Звонила Нина Николаевна Литовцева – удивительно сердечно. Мне было приятно, к ней у меня всегда чувство симпатии, она всегда была ровна, несмотря ни на что.

Потом я позвонила Виленкину, что 25-го приду в Театр возвратить командировочные деньги и за мой билет. Из-за всех неприятностей стала рассеянна.

Чищу изо всех сил квартиру, мне легче, когда я занимаюсь физической работой. Читать могу только что-нибудь очень утешительное и беспечное.

Миша упорно заставляет себя сидеть над языками – очевидно, с той же целью, как я над уборкой.

От Леонтьевых – дам – дружеские, ласковые письма.

24 августа.

Сегодня в газетах – пакт о ненападении с Германией подписан.

Днем мы зашли к Федоровым.

Вечером – убирала квартиру.

25 августа.

Полотер, уборщица, мальчик на подмогу, приходящая домработница – словом, ад. Миша сбежал на целый день.

Днем я заехала в МХАТ, отвезла обратно тысячу – командировочных, бумаги и 250 руб. за мой билет в Тбилиси. День 14-го обошелся нам больше 600 руб. В Театре все глядят на меня с сочувствием, как на вдову.

Звонила Ануся, приехала из Гагр, звала придти.

26 августа.

Сегодня – сбор труппы в Большом и первое заседание по декаде. Миша был. Слова Самосуда (о «Батуме»): а нельзя ли из этого оперу сделать? Ведь опера должна быть романтической.

Вечером – звонок Феди: «Знайте, что всеми мыслями, всеми чувствами я с Вами».

Вечером позвонил и пришел Гриша К. Хочет уходить из МХАТа, мы отсоветовали ему.

27 августа.

Сегодня без конца телефонные звонки. Из Союздетфильма – чтобы Миша сделал сценарий из пьесы «Батум» и, несмотря на мое сообщение – запрещена, – все-таки непременное желание увидеться. Оля – два раза, необыкновенно нежно, со слезами, о Мише, о нас обоих. Калишьян – с сообщением, что запрещение не отражается на материальной стороне и что деньги я могу придти получить, когда угодно. Второе – что Храпченко приглашает Мих. Аф. для разговора. И что он, Григорий Михайлович, считает целесообразным пойти. Я спросила: а это не будет такой же бестолковый и бессмысленный разговор, как вел Керженцев после «Мольера»? Тогда Мих. Аф. еще хуже будет себя чувствовать? – Нет, нет, ни в коем случае.

Завещание М. А. Булгакова

Из Днепропетровска – режиссер Театра русской драмы Стриловский с вопросом о «Батуме» – что эта пьеса «пока» запрещена или совсем? (!) И с просьбой прислать «Дон-Кихота», хотят ставить, слышал очень хорошие отзывы о пьесе.

Яков – с заботливыми вопросами, что у нас нового и как чувствует себя Миша. Я спросила об отпуске для Миши – о чем говорить!! Конечно, ему нужно ехать.

Виленкин – с сообщением о деньгах (по договору – то же, что Калишьян). Кроме того, сказал, что весь сегодняшний день (сбор труппы в МХАТе) прошел под знаком «Батума» и Мих. Аф.

В общем скажу, за это время видела столько участия, нежности, любви и уважения к Мише, что никак не думала получить. Это очень ценно. Сейчас вечером позвонила Феде, что не могу его позвать, и от него услышала опять настоящие слова.

У Миши состояние раздавленное. Он говорит – выбит из строя окончательно.

Так никогда не было.

28 августа.

Днем Мишу проводила в Большой, а сама к М. И.

Звонила Ануся, Дмитриев, хотят видеть. Наверно, позову завтра.

Вечером, сейчас, Миша пошел пройтись, дойдет до Сергея Ермолинского, я – в ванну.

С Храпченко сегодня встреча не вышла, днем он был на сессии, а в три часа поехал к Немировичу.

29 августа.

Днем проводила Мишу в Большой, зашла в цветочный магазин на Петровке и послала домой прелестную корзину цветов – с витрины. Потом зашла за Мишей и мы вместе пошли к Вильямсам, как уговорились раньше по телефону. По дороге Миша рассказал разговор с Самосудом. Сначала о здоровье, об отдыхе, потом о пьесе. Какой сюжет? Почему запрещена? И, конечно: – Надо оперу делать. Шостакович, а? – Миша: Самуил Абрамович, я Вас предупреждаю, пьеса запрещена ЦК. – А музыка? Ведь музыка. Пьеса это другое дело. Женская партия есть?

У Вильямсов – как всегда – очень хорошее отношение. Петины слова: Вы сейчас же должны писать новую пьесу.

Вечером – милый звонок Бориса. Придет завтра.

Миша пошел пройтись – до Сергея дойдет, посидит немного.

31 августа.

Вчера днем Дмитриев. Миша с ним – на Ленинских горах на байдарке.

Вечером у нас Оля и Женя Калужский. Со слов Оли – Немирович не может успокоиться с этой пьесой и хочет непременно просить встречи с Иосифом Виссарионовичем и говорить по этому поводу.

Сегодня мы с Мишей и Марикой на пароходике на Ленинские горы. Там Миша ездил опять на байдарке, а мы сидели на станции.

Вечером у нас Федя. Миша прочитал ему половину пьесы. Федя говорил – гениальная пьеса и все в таком роде. Высказывал предположения, что могло сыграть роль при запрещении: цыганка, родинка, слова, перемежающиеся с песней.

1 сентября.

Сегодня открытие в Большом. Миша пошел туда на часок. К нам пришел Борис.

2 сентября.

Вчера и сегодня газеты полны военных сообщений, о всеобщей мобилизации в ряде стран, эвакуации детей и так далее. А сегодня. – известие о начале военных действий между Польшей и Германией.

Вечером у нас Файко и Ермолинский. В 11 часов 30 минут, уже сидя за столом, включили радио и слушали последние известия. И так мне это напомнило начало картины Уэллса «Будущее».

3 сентября.

Военные действия развиваются. Отрезан коридор, бомбардировки целого ряда городов, в том числе Варшавы, Кракова, Лодзи, Люблина. Франция и Англия еще не выступили. Ох, до чего им не хочется!

8 сентября.

Конечно, все разговоры о войне. Сегодня ночью, когда вернулись из Большого, услышали по радио, что взята Варшава.

Ходили мы в театр для разговора с Яковом. Он не советует ехать в Батум (у нас уж были заказаны билеты на 10 сентября). Доводы его убедительны. И пункт неподходящий и время. Уговорил поехать в Ленинград. Обещал достать билеты и номер в «Астории».

В Большом мобилизовано за два дня 72 человека.

Город полон слухов: что закрыта для пассажирского движения Белорусская железная дорога, что закрыто авиасообщение; что мобилизована половина такси, все грузовики и большая часть учрежденческих машин, что закрыты 18 школ (под призывные пункты взяты, или под госпитали, как говорят другие), что эшелоны идут на западную границу и на Дальний Восток. И так далее.

Вчера были у нас Калишьян с женой и Хмелев. Калишьян очень уговаривал не ехать в Батум – дожди там начались. Говорил с Мишей о новой пьесе очень настойчиво, предлагал заключить договор. Потом заговорил об инсценировке «Вешних вод». На прощанье очень просил придти 9-го в Театр – перед отъездом.

Миша не пойдет.

9 сентября.

Калишьян не позвонил, следовательно, и я не пошла в Театр. Готовлюсь к отъезду в Ленинград. Звонки Бориса, Ермолинского, Конского, Оли.

Ужасно мы огорчены, что сорвалась поездка на юг. Так хотелось покупаться, увидеть все эти красивые места!

29 сентября.

Нет охоты возвращаться к тому, что пропущено. Поэтому прямо – к Мишиной тяжелой болезни: головные боли – главный бич.

Сегодня звонил Виленкин. Были Файко, вели себя сердечно и тепло.

К вечеру Мише легче с головой.

Кругом кипят события, но до нас они доходят глухо, потому что мы поражены своей бедой.

Мы заключили договор с Германией о дружбе.

Интересно отметить, что Мелик ни разу не навестил Мишу, и ни единого раза не справились о Мишином здоровье ни Самосуд, ни Мордвинов.

Характерно для Пречистенки. Тата Лямина позвонила, но сказала, что Коле не будет сообщать в Калугу о болезни Миши до тех пор, пока Миша не выздоровеет, а то Коля расстроится.

7 октября.

Гриша звонил: умер Щукин.

9 октября.

Вчера большое кровопускание – 780 граммов, сильная головная боль. Сегодня днем несколько легче, но приходится принимать порошки.

18 октября.

Сегодня два звонка интересных. Первый – от Фадеева, о том, что он завтра придет Мишу навестить (да, я не записываю аккуратно в эти дни болезни – не хватает сил – не записала, что (кажется, это было десятого) было в МХАТе Правительство, причем Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, сказал, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить.

Это вызвало град звонков от мхатчиков и, кроме того, ликующий звонок от М. А., который до того трубки в руку не брал.

Может быть, завтрашний приход в связи с этим разговором?).

А второй, который меня бесконечно тронул, это звонок некоего Гоши Раниенсона, сотрудника миманса из Большого. Он сказал, что я должна знать, что есть человек, который для М. А. сделает все, что только ему нужно. Дал свой телефон и настоятельно требовал, чтобы я дала ему какое-нибудь поручение.

Сегодня у Миши днем: Патя, Арендт, Сережа Ермолинский, доктор Захаров.

Звонки: Забугин, Шапиро, Оля, Калишьян (необычайно любезный) и так далее.

Меня необыкновенно трогает отношение к Мише профессора Страхова. Он все восхищался Мишиным юмором, какой он сохранил и в болезни.

Мише сегодня разрешили в первый раз чашку бульона. Как он наслаждался ею!

Вчера привезла домой пишущую машинку (из Америки получена). Прекрасная машина, но увы! – писать не могу на ней. Какой-то непонятный замок, что ли, на ней? Надо позвать мастера.

1940

1 января.

Ушел самый тяжелый в моей жизни год 1939-й, и дай Бог, чтобы 1940-й не был таким!

Вчера после обеда зашел к нам Борис Эрдман, посидел у нас до вечера. Потом – Файко – перед своей встречей у Шкваркина. Часов в одиннадцать пришел Ермолинский и мы вчетвером – Миша, Сережа, Сергей Ермолинский и я – тихо, при свечах, встретили Новый год: Ермолинский – с рюмкой водки в руках, мы с Сережей – белым вином, а Миша – с мензуркой микстуры. Сделали чучело Мишиной болезни – с лисьей головой (от моей чернобурки), и Сережа, по жребию, расстрелял его.

«Жене моей Елене Сергеевне Булгаковой. Тебе одной, моя подруга, надписываю этот снимок. Не грусти, что на нем черные глаза: они всегда обладали способностью отличать правду от неправды. Москва. М. Булгаков. 11 февр. 1940 г.»

Было много разговоров по телефону, от мхатчиков (Оля, Виленкин, Федя, Гжельский, Книппер), из Большого театра – Мордвинов, Иванов Борис Петрович, Петя Вильямс, Топленинов. Звонил Шапиро М. Л., звонил Файко с приветом от Шкваркина, еще кто-то.

Сегодня поздравления и пожелания продолжаются: Маршак, Рапопорт (из Вахтанговского), Радлов Николай, Хмелев, Николай Эрдман, Раевский, Дорохин, Шапошников, Гоша, Захаров.

10 января.

Плохой день. В анализах – много белка – 1,5. Звонок мой Владимиру Петровичу – опять придется Мише есть черт знает что и мучиться.

Дикий мороз. Свыше 30° Цельсия. Рассказы Марфуши про очереди, в магазинах ничего нет.

Миша лежит.

Мечты о тепле.

13 января.

Лютый мороз, попали на Поварскую в Союз. Миша хотел повидать Фадеева, того не было. Добрались до ресторана писательского, поели: Миша – икру и какой-то суп-крем, а я котлеты – жареные из дичи, чудовищная гадость, после которой тошнило. Бедствие столовки этой, что кто-нибудь подсядет непременно. В данном случае это был Вл. Немирович-Данченко. Назойливые расспросы о болезни, Барвихе и т. д.

Миша был в черных очках и в своей шапочке, отчего публика (мы сидели у буфетной стойки) из столовой смотрела во все глаза на него – взгляды эти непередаваемы.

Возвращение в морозном тумане. У диетического магазина – очередь.

14 января.

Асеев. Страшно восторженно отзывается о нас обоих, желает во чтобы то ни стало закрепить это знакомство. Прочитал свой отрывок из «Маяковского».

Миша лежит, мороз действует на него дурно.

15 января.

Миша, сколько хватает сил, правит роман, я переписываю.

Письмо вахтанговцам о нарушенном ими договоре на «Дон-Кихота». Пусть платят за 20 спектаклей. Безобразие, что делается.

Звонок Асеева – достал для Миши какое-то кашне, хочет подарить.

Радлов Николай по телефону сказал, что ожидается мороз в 42°!

М. А. Булгаков. 1940 г. Фото К. Венца.

16 января.

42°! (Утром не то 38, не то 40, потом 42).

Сережа не пошел в школу, конечно. Окна обледенели, даже внутренние стекла.

Работа над романом. Возня по телефону с Виленкиным о договоре на «Пушкина» (вопрос о Вересаеве).

Звонок Гоши Раниенсона – трогательное отношение к Мише.

Сестра Миши – Елена пришла, читала роман запоем (Мастер и Маргарита).

Пришел Ермолинский в валенках, читал вслух кусочек романа – воробушек. Мишин показ воробушка. Сережка наш – в военной форме – томится от бездействия. Звонок Маршака – хочет придти 19-го.

Оля прислала, по моей просьбе, из театрального буфета – икру, сыр, конфеты, яблоки.

Вечером – правка романа.

Пошли к Файко. Незначащий, какой-то, драматургический разговор.

Домой – ужин на письменном столе Мишином. Я верю, что он поправляется.

17 января.

42°. За окном какая-то белая пелена, густой дым. Намазала Марфуше лицо кремом – отправила ее за заказом к Елисееву. Звонок Виталия – мой «проект» договора на «Пушкина» принят театром.

Сегодня днем в открытую в кухне форточку влетела синичка. Мы поймали ее, посадили в елисеевскую корзину. Она пьет, ест пшено. Я ее зову Моней, она прислушивается. Говорят, птица приносит счастье в дом.

Газеты теперь приходят поздно. Сегодня принесли часов в шесть. Из «Известий» узнала, что в Вахтанговском театре опять смерть – умер артист Козловский – внезапно, как там написано.

18 января.

Радлов Николай.

19 января.

Оля.

24 января.

Плохой день. У Миши непрекращающаяся головная боль. Принял четыре усиленных порошка – не помогло. Приступы, тошноты.

Вызвала на завтра утром дядю Мишу – Покровского.

А сейчас – одиннадцать часов вечера – позвонила к Захарову. Узнав о состоянии Миши, вышел к нам – придет через 20 минут.

Живем последние дни плохо, мало кто приходит, звонит. Миша правил роман. Я писала.

Потом о квартире. Разговор, взволновавший Мишу.

Жалуется на сердце. Часов в восемь вышли на улицу, но сразу вернулись – не мог, устал.

15 февраля.

Пишу после длительного перерыва. С 25-го января, по-видимому, начался второй – сильнейший приступ болезни, выразившийся и в усилившихся, не поддающихся тройчатке головных болях, и в новых болях в области живота, и в рвоте и в икоте. Одним словом, припадок сильнее первого. Записывала только историю болезни, а в дневнике ни слова.

Вчера позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришел. Разговор вел на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии, для выздоровления.

Сказал, что наведет все справки и через несколько дней позвонит.

19 февраля.

У Миши очень тяжелое состояние – третий день уже.

Углублен в свои мысли, смотрит на окружающих отчужденными глазами. К физическим страданиям прибавилось или, вернее, они привели к такому болезненному душевному состоянию. Ему сейчас неприятен внешний…

10 марта.

16.39. Миша умер.

Последние записи

Без даты.

Мишины слова (бесконечно часто за эту болезнь):

Цирк Шапито

Соломонский

Высший технический персонал – я.

Средний – Леля, Марика.

Низший – Лоли, Марфуша.

18 декабря 1939 г.

Вернулись из Барвихи 18 декабря 1939 г. в 12 часов дня.

25 января 1940 г.

Прогулка на почту (телеграмма Рубену Симонову) и до Ермолинских…

Файко (читал им из «Записок покойника»).

Продиктовал страничку (о Степе – Ялта).

28 января.

Работа над романом.

1 февраля.

Ужасно тяжелый день. «Ты можешь достать у Евгения револьвер?»

3 февраля.

Сказал: «Всю жизнь презирал, то есть не презирал, а не понимал… Филемона и Бавкида… и вот теперь понимаю, это только и ценно в жизни».

5 февраля.

Мне: «Будь мужественной».

6 февраля.

Утром, в 11 часов. «В первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив… Лежу… покой, ты со мной… Вот это счастье… Сергей в соседней комнате».

12.40:«Счастье – это лежать долго… в квартире… любимого человека… слышать его голос… вот и все… остальное не нужно…»

7 февраля.

В 8 часов(Сергею): «Будь бесстрашным, это главное».

29 февраля.

Утром: «Ты для меня все, ты заменила весь земной шар. Видел во сне, что мы с тобой были на земном шаре».

Все время, весь день необычайно ласков, нежен, все время любовные слова – любовь моя… люблю тебя – ты никогда не поймешь это.

1 марта.

Утром – встреча, обнял крепко, говорил так нежно, счастливо, как прежде до болезни, когда расставались хоть ненадолго.

Потом (после припадка): умереть, умереть… (пауза)… но смерть все-таки страшна… впрочем, я надеюсь, что (пауза)… сегодня последний, нет предпоследний день…

М. А. и Е. С. Булгаковы, П. С. Попов, Сережа Шиловский, М. А. Ермолинская. 1940 г. Фото К. Венца.

Без даты.

Сильно, протяжно, приподнято: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!» – Как заклинание.

Буду любить тебя всю мою жизнь… – Моя!

8 марта.

«О, мое золото!» (В минуту страшных болей – с силой).

Потом раздельно и с трудом разжимая рот: го-луб-ка… ми-ла-я.

Записала, когда заснул, что запомнила.

«Пойди ко мне, я поцелую тебя и перекрещу на всякий случай… Ты была моей женой, самой лучшей, незаменимой, очаровательной… Когда я слышал стук твоих каблучков… Ты была самой лучшей женщиной в мире… Божество мое, мое счастье, моя радость. Я люблю тебя! И если мне суждено будет еще жить, я буду любить тебя всю мою жизнь. Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни! Ты любила мои вещи, я писал их для тебя… Я люблю тебя, я обожаю тебя! Любовь моя, моя жена, жизнь моя!»

До этого:

«Любила ли ты меня? И потом, скажи мне, моя подруга, моя верная подруга…»