Текст книги "Дневник Елены Булгаковой"

Автор книги: Елена Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

После мне М. А. говорил:

– Ты мне можешь объяснить, зачем я был нужен Реперткому? Посмотреть, что ли, на меня хотелось?

После комплиментов в адрес пьесы Мерингоф вытащил какую-то бумажку: – вот у нас есть пожелания – если, конечно, вы согласитесь, – вписать… (какие-то изречения, пословицы)…

– Я на этих днях сократил пьесу на 15 страниц, – ответил М. А., и Мерингоф остался с раскрытым ртом.

Вечером М. А. поехал для встречи с Юровским – композитором и Прутом – либреттистом (либретто «Опанас»). Встреча не состоялась, он пошел проветриться – сказал он.

А тут звонки: Ануся – встретимся завтра. Доктор. Яков Л. – звал пойти завтра на «Горе от ума» в Малый. Рассказывал, что у него только что сидел долго Самосуд, восхищался безмерно Булгаковым, сказал, что он – самый лучший, едва ли не единственный настоящий художник, чувствует эпоху, как никто. Самый советский из всех писателей!

Потом – Оленька, тоже звала на «Горе от ума», но я должна была отказаться – буду работать на машинке.

16 ноября.

Вчера уже поздно, уж я собиралась залезть в свою вечернюю ванну, – раздался телефонный звонок: Женичка мой еле слышным голосом просит приехать на станцию метро (Коминтерн), ему там стало дурно. Не помня себя оделась, оставила М. А. записку и выбежала. У нашего метро на счастье стоял ЗИС. В дежурной Коминтерна нашла Женичку – его приводили в чувство, он несколько раз терял сознание – у него летом, в Лебедяни тоже это случалось. Как это страшно, лежит без кровинки в лице. Когда ему стало лучше, отвезла его в Ржевский. Оттуда позвонила М. А., он вышел ко мне навстречу, и мы в четвертом часу утра только пришли домой.

Легли в шестом часу. А около одиннадцати уже пришли Холфин и Чуфаров. М. А. додиктовал мне либретто и поехал в Большой на читку, отвезя меня в дирекцию, где у меня была встреча с Анусей.

Приехал М. А. домой обедать в шестом часу, измочаленный. Рассказывал, что либретто разнесли в пух и прах.

Сейчас только встали (10 часов вечера), еще бродим, разбитые. Ляжем рано, только ванны возьмем.

17 ноября.

Решить-то решили рано лечь, а легли – с разговорами – в четвертом часу.

Сегодня М. А. пошел винтить к Федоровым. А ко мне пришел мой Женюшка, и мы с ним просидели весь вечер вдвоем.

18 ноября.

Обедал Николай Эрдман. После обеда – биллиард до десяти часов вечера. Потом он рассказывал свою будущую кинокомедию. Хорошо выдумал и сюжет и трюки разные. В двенадцатом часу поехал на вокзал (во Владимир уехал). А мы – в ванны, потом будем ужинать, разговаривать и спать.

21 ноября.

Вчера по телефону сговорились, что Вильямсы и Николай Робертович придут к нам ужинать. Как всегда, было хорошо. Потом Николай Робертович остался ночевать. С разговорами легли около шести часов. Встали поздно. После завтрака М. А. с Николаем Робертовичем играли на биллиарде, увлечены, как дети. Затем мы с М. А. пошли обедать в Клуб писателей, так как у нас дома бедствие – больна Стеша, болен Сергей, я ставлю банки (научил М. А.) то одному, то другому. Екатерина Ивановна тоже плохо себя чувствует.

В Клубе к нашему столику сразу же подошел Чичеров с тем же разговором: почему, М. А., вы нас забыли, отошли от нас? И в ответ на слова М. А. о 1936-м годе, когда все было снято, сказал:

– Вот, вот, обо всем этом нам надо поговорить, надо вчетвером – Вы, Фадеев, Катаев и я, все обсудим, надо, чтобы Вы вернулись к драматургии, а не окапывались в Большом театре.

Потом подошел Катаев и сказал, что Гнат Юра непременно хочет ставить у себя «Дон-Кихота», просит экземпляр пьесы. Что он, Катаев, едет завтра в Киев и может отвезти пьесу. М. А. сказал: надо еще раньше переписать экземпляр, у меня один – испещренный поправками.

Потом – Березин предложил М. А. играть на биллиарде, и они играли, – под напряженными взглядами присутствовавших писателей.

Сейчас одиннадцать часов вечера. Ванна М. А., ванна моя, ужин и спать, спать, спать!

22 ноября.

Обедали опять в Клубе. Подсел к нам знакомый М. А. по Батуму поэт Чачиков. Спрашивал у М. А. сведений по поводу встречи Пушкина с Шевченко – для своей поэмы.

Потом М. А. поехал в Большой для встречи с Самосудом и молодыми либреттистами по поводу разгромленного либретто.

23 ноября.

Утром звонок Кузы: Комитет поручил ему просить М. А. приехать на заседание по вопросу о репертуарном плане Вахтанговского театра.

Я заехала за М. А. в три часа в Большой и на той же машине отвезла его в Комитет.

М. А. потом рассказывал: «Дон-Кихот», конечно, поставлен в последнюю очередь.

Главное свелось к сражению Толстого с вахтанговцами по поводу его пьесы.

По словам Кузы и других вахтанговцев, пьеса плохая, вахтанговцы стараются заставить его переделать, а он уже переделывал, но ничего не получилось. Он злится, они тоже.

Был на совещании Горчаков, говорил М. А.:

– Позвали бы, когда будете читать «Дон-Кихота»! Говорят – очень хорошо!

Пришел М. А. утомленный и в состоянии какой-то спокойной безнадежности.

Вечером в Большом – опять встреча с молодыми либреттистами («Василек»).

24 ноября.

Дмитриев, по случаю того, что ему наконец вернули паспорт, – пригласил обедать в ССП. Ели раков. Подавали медленно, – только два официанта там, – поэтому засиделись долго. Ну и типы там в столовой попадаются. Это – не 19-й век, не – честные бородатые лица с ясными глазами.

И откуда они только берутся. Действительно, может быть, верно говорит С. Е., что начинают заниматься литературой потому, что нет уже черной биржи. Считают литературное дело самым выгодным.

Вечером М. А. был на «Кавказском пленнике», говорит, что в правительственной ложе видел (так ему показалось) Сталина и Молотова. М. А. пробыл там недолго и пошел в филиал на «Псковитянку».

Звонили Вильямсы – Петя звал приехать, покажет эскиз для выставки. Звонила Оленька, у них мхатовцы. Ни туда, ни сюда не могла пойти – нездоровится.

25 ноября.

Опять обедали в Клубе, опять М. А. играл с Бейлисом на биллиарде и один раз выиграл. Но это, конечно, тот поддался, не иначе. Ему, видно, очень нравится М. А.

Дома, во время ужина, около часу позвонил Брагин. Его конспект оперы «Чрезвычайный комиссар» лежит у М. А. для отзыва. Ровно час М. А. говорил с ним по телефону, дал ему детальный разбор, советы, как вести дальнейшую работу, что оставить, что вычеркнуть, что углубить.

Сегодня, после долгого перерыва, М. А. сел за работу над «Рашелью».

Сегодня звонил опять Половцев, руководитель областного ТЮЗа, просит «Дон-Кихота».

27 ноября.

Вчера вечером был Борис Эрдман. Играли на биллиарде. Легли поздно.

Сегодня утром, среди других звонков, такой – это Сергей рассказал.

– Ваш телефон завтра будет выключен, так как за вами числится задолженность в 18 руб.

Пришлось идти на телеграф, там выяснять эту чепуху. Видимо, сотрудница забыла вписать оплаченную квитанцию. Обещали все выяснить и завтра позвонить.

Звонил писатель Миндлин с просьбой, чтобы М. А. пришел сегодня в Дом писателя на читку его пьесы «Сервантес».

Звонил Эскин, зам. директора Дома актера:

– Мы очень просим М. А. помочь нам в устройстве одного вечера…

М. А. сказал мне:

– А ты бы ему ответила: «Как же, как же, Михаил Афанасьевич как раз разрабатывает новое коленце…»

Эскин звонил четыре раза, пока я ему не сказала напрямик, что это никак невозможно, что М. А. очень занят.

Насчет этого же звонил Конский. Узнав, что М. А. отказался, он сначала огорчился, а потом сказал: – ну, тогда и я не буду участвовать.

Звонил Куза, но мы спали. Да, а вчера днем два раза звонил Павел Марков: – Миша, нам надо непременно повидаться. Ты, Боярский, Сахновский и я. Предлагаем встречу назначить во МХАТе.

М. А. очень кисло согласился на 30-е в 12 часов дня.

1936 г. Фото Б. Шапошникова

28 ноября.

Утром звонок Кузы; просит экземпляр сокращенный, тот, который М. А. читал в театре, – «а то у нас работа задерживается». Я говорю – «а разве Вы начинаете работать? По газетам можно понять, что вам не утвердили репертуарный план».

– Это ничего не значит. На нас почему-то ведется атака со стороны прессы. Но это не имеет никакого значения. Мы работу продолжаем. А в частности, «Дон-Кихот» с декабря начинает репетироваться.

Позвонила сотрудница из телеграфа: – «Простите, это ошибка, никакой задолженности за вами нет». Какова работа.

Дикая мигрень. А все от того, что ложимся спать каждый день под утро. Вот вчера тоже вернулись от Вильямсов, где слушали радиолу, в четыре часа, а легли в пять. Из-за мигрени пришлось не идти смотреть Уланову в «Лебедином озере».

Сейчас вечер, одиннадцать часов, мы дома. Благословенная тишина.

29 ноября.

М. А. пошел в Большой – сдать либретто – целых четыре, – что лежали для отзыва у него.

Куза прислал извещение, что «Дон-Кихот» включен в план 1939 года, а также экземпляр «Дон-Кихота», с просьбой выправить его. М. А. сидит и правит.

Второй тихий вечер. Как это хорошо.

В газетах отклики зарубежной печати на сообщение ТАСС (27-го) об укреплении отношений между СССР и Польшей. Вчера в «Правде» статья по этому вопросу.

Интересно, отразится ли это на постановке в Большом «Сусанина». Кто о чем, а мы все – о театре.

Над нами – очередной бал, люстра качается, лампочки тухнут, работать невозможно, М. А. впадает в ярость.

– Если мы отсюда не уберемся, я ничего не буду больше делать! Это издевательство – писательский дом называется! Войлок! Перекрытия!

А правда, когда строился дом, строители говорили, что над кабинетами писателей будут особые перекрытия, войлок, – так что обещали полную тишину. А на самом деле…

– Я не то что МХАТу, я дьяволу готов продаться за квартиру!..

30 ноября.

Ну, состоялся этот знаменитый разговор. Все блеф, конечно.

Изумительна первая же фраза Боярского:

– Ну что же, будем говорить относительно того, как бы вы нам дали пьесу. (М. А. говорит, что он запомнил ее точно.)

М. А. говорит:

– Я сразу обозлился и выложил ему все, все хамства МХАТа, все о разгроме 36-го года, о том, что «Мольер» мне принес, за мою работу, иск театра денежный и выключение из квартирного списка в Лаврушинском… Все выложил о травле, о разгроме моральном, материальном… даже легче стало.

На все это Боярский применил такой прием:

– Вам практически выгоднонаписать для нас пьесу… у нас бывает правительство… Наши старики могут обратиться…

М. А. сказал:

– Нет, у меня сейчас нет сил писать.

А дома говорит мне:

– А я рад, что все сказал этим подлецам. Ей-богу, легче стало.

1 декабря.

Вчера вечером Николай и М. А. ломали головы, как лучше составить заявление в ССП и подать (через Толстого) – об изменении участи Николая Робертовича, о снятии судимости и принятии в Союз.

Потом пришел и Борис и Вильямсы. Биллиард. Ужин, стерляди. Опять биллиард.

Вчера звонил Федя:

– Как настроение Миши? Как впечатление от встречи? Будет ли работать для нас?

Звонил, ломился придти Гриша, но я сказала, М. А. занят очень.

Оленька – сконфужена за Боярского:

– Ну, конечно, разве он может? Это надо было иначе делать, надо было бы, чтобы с Мишей Москвин говорил.

Рипси звонит: я хотела бы, Люсенька, с тобой посоветоваться по литературному делу, спросить совет… (?)

М. А. сидит над клавиром «Иоланты». Какая-то дама сделала новый текст, очень безвкусный. Оказывается, было задание – избежать божественных слов, которые были в таком изобилии у Модеста. Какая чепуха.

2 декабря.

Рипси приехала посоветоваться, правильно ли составлен договор с Литературным агентством у Лилиной по книге К. С. «Работа актера». Почему – с нами?!

Вечером – Яков. Возмущался мхатовцами.

5 декабря.

Вчера днем М. А. заходил к Сергею Ермолинскому. М. А. ходит к нему поиграть в шахматы, а кроме того – Сергей Ермолинский, благодаря тому, что вертится в киношном мире, – много слышит и знает из всяких разговоров, слухов, сплетен, новостей. Он – как посредник между М. А. и внешним миром.

Вечером пришел к нам Николай Эрдман, потом Оля привела Сергея из кино (они смотрели «Александра Невского»), позвонили Калужскому, тот тоже пришел. Ужинали. М. А. и Николай играли на биллиарде. Легли страшно поздно. А в двенадцать часов дня сегодня М. А. должен был быть в Большом для работы над либретто Прейса «Мать» по Горькому. Он ушел, пришел Евгений-прокурор, и вот до сих пор (сейчас четыре часа дня) они с Николаем играют на биллиарде. Женичка очень хорошо рассказывал о вчерашнем вечере в Ржевском: был Федя Михальский, родственники Евгения Александровича и дед с женой. (Это М. А. прозвал Алексея Толстого: дед, или дед-комбинат.) Дед со всеми разговаривал на «ты», почти всех обозвал свиньями и наседал на Федю:

– Вот я написал две пьесы, и обе они прошли мимо вашего театра!.. А сейчас у меня такой замысел! Такой!.. А я вот возьму и отдам пьесу в Малый!..

Потом стукнул кулаком по столу, кричит:

– Ты не слушаешь меня!!

А Федя бросал пробками в дам и не обращал на него внимания.

Потом дед кричал страшным голосом:

– Я творец! Вы должны меня воплощать!..

Вчера пришло письмо от Саши Гдешинского. Он пишет М. А., что был тяжело болен, ему грозит остаться калекой на всю жизнь. Просит достать лекарство, которого нет в Киеве – ятрен-казеин, – есть, говорят, только в Кремлевской аптеке. Оленька предложила достать через Иверова. Дали обнадеживающую телеграмму Саше Гдешинскому.

Сегодня пришло очень милое письмо от Дунаевского – в ответ на письмо М. А.

7 декабря.

Вчера Оленька прислала лекарство. Днем, когда М. А. обедал в «Национале» с Дмитриевыми, звонил Виленкин:

– Марков к вам не дозвонился. Просил меня позвонить: он очень просит дать ему на несколько дней «Бег», он хочет серьезно проводить вопрос о постановке во МХАТе.

Я сказала, что передам М. А. Вечером во время винта (были Файко и Волькенштейн) Виленкин позвонил опять. М. А. сказал ему, что дать не может, надо еще прокорректировать.

А мне сказал потом, что ему органически не хочется давать, что МХАТ задумал какой-то фокус.

Вчера Оля прислала, по поручению Сахновского, М. А. книгу Сахновского «Работа режиссера» с очень хорошей надписью.

М. А. сегодня днем опять просидел в Большом больше трех часов над тем же либретто «Мать». Сидит их человек пять, ломают над этим либретто головы: Прейс представил совершенно безграмотную работу.

Вечером М. А. диктовал мне письма: Саше – о том, что завтра высылаем лекарство, Сахновскому – благодарность за книгу, и Елизавете Карповне.

Сегодня достала случайно для М. А. три рубашки. Обещали достать две пары теплых носков.

Сегодня день рождения Женюшки.

9 декабря.

М. А. все дни бьется, правит «Мать». Все в том же составе: дирижер Небольсин, режиссер Шарашидзе, еще кто-то. Приходит домой усталый.

Вчера вечером у нас были Мелик с Минной, Ермолинские. Конечно, играли на биллиарде.

10 декабря.

Днем М. А. в Большом («Мать»). Я переписываю «Дон-Кихота» для представления в Репертком.

Вечером М. А. с Сережкой пошли в Сандуновские бани, но вернулись вскоре домой – колоссальная очередь.

Вечером – о «Беге» – М. А. не хочет давать МХАТу.

На улице туман. Удивительная зима – туманно, грязно, не холодно.

12 декабря.

Сегодня в «Советском искусстве» статья некоего А. Кут – о пьесе Миндлина «Сервантес», рекламного характера, уговаривает театр ставить ее.

В начале статьи – строки о «драмоделах, стряпающих сотые переделки «Дон-Кихота»».

13 декабря.

Сегодня Миша позвонил к Чичерову и спросил его, кто такой Кут. Тот ответил, что не знает. Просил Мишу придти на совещание по поводу пьес и репертуара. Миша ответил, что не придет и не будет ходить никуда, покуда его не перестанут так или иначе травить в газетах.

14 декабря.

Сегодня к ночи было 20° мороза! А утром был – 1°, и вчера еще было сыро и грязно.

15 декабря.

Вчера у нас был Борис Эрдман, попросил дать ему почитать «Бег». Прочитал у нас, понравилась ему пьеса необычайно! Весь вечер говорил о ней. А за ужином Миша прочитал три картины из «Пушкина». Борис сказал, что придет следующий раз для того, чтобы прочесть всего «Пушкина».

Сегодня звонил Чичеров, нас не было дома, он говорил с Сергеем, просил передать, что Кут – это Кутузов, что секция драматургов очень заинтересована «Дон-Кихотом» Михаила Аф., просит дать ей возможность ознакомиться.

Миша пошел сейчас (девять часов вечера) в Большой – работа колхозом над «Волочаевскими днями» Гусева. Все эти дни он работает то днем, то вечером (а иногда и днем и вечером) над чужими либретто.

Я вспомнила сейчас, как он, придя 13-го из Большого в половине второго ночи, рассказывал мне, в какой суматошной обстановке проходит работа: кабинет Мордвинова, он с Вильямсом разговаривает по поводу «Сусанина», срочно разыскивают Гусева для того, чтобы начать работу по либретто – оказывается, Гусев не мог попасть никак в театр – не пускали ни через один подъезд, так как у него нет пропуска. Тогда его жена купила у перекупщика два билета на «Поднятую целину» по 25 руб., и они вошли в театр.

В кабинет входят в это время человек 30 молодых писателей нацменьшинств – они должны встретиться с участниками «Целины» после спектакля. Все они гуськом проходят через кабинет, Миша сидит за письменным столом, все они вежливо ему кланяются, принимая его за какое-нибудь ответственное лицо в театре, всем им 30 раз отвечает, каждый раз приподнимаясь. После чего в соседнем помещении начинается заседание. Борис Аркадьевич бегает из одной комнаты в другую, то говорит там речь, в качестве председателя, то разговаривает по делу в своем кабинете. Самосуда найти не могут.

Сегодня целый день сильнейший мороз – утром было 26°, как сказала мне Лоли.

Я ездила по своим делам – замерзла страшно.

Сейчас только – в час ночи – когда я уже собиралась взять ванну и лечь спать – позвонил Женя и сказал, что по радио сообщили о гибели Чкалова при испытании им нового самолета.

16 декабря.

Продолжается мороз – без снега.

Днем Миша был в Большом на открытом заседании парткома, пришел домой в шесть часов.

Вечером пошел играть в винт к Файко.

Газеты полны Чкаловым. Сергей хотел пойти с товарищем в Колонный зал, я поехала с ними, но на Дмитровку с Театральной попасть нельзя было. Милиционеры сказали, что надо идти через Петровку и Столешников на Дмитровку, где собираются колонны.

Я побоялась, что мальчишки очень зазябнут и отправила их домой.

17 декабря.

Миша днем в Большом.

Смешной рассказ Миши о том, как сонные поляки просыпаются в лесу в «Сусанине».

Сережа Ермолинский звал к себе, но предупредил, что будет вся «Пречистенка». Я не пошла, а Миша пошел.

18 декабря.

Миша нездоров, кашляет. Сидим дома, морозно.

В начале четвертого слышала глухие раскаты, значит, хоронят Чкалова – пушечные залпы.

Ждем вечером Дмитриева.

19 декабря, вечером.

Из вчерашних разговоров Дмитриева: «…во МХАТе два человека относятся по-настоящему к Вам (к М. А.) – Ольга Сергеевна и я. Ну, Сахновский, конечно, хорошо относится, Виленкин тоже, но действительно хорошо – только О. С. и я…»

Я спросила, может быть, вы приведете пример какой-нибудь такого отношения?

Долго молчал, ничего не надумал.

Потом на мой вопрос – знает ли Ольга о разговорах по поводу «Бега» – сказал, знает. И потом добавил: «Тут недавно, при разговоре о «Беге», она сказала, что для нее теперь Хлудов и Корзухин не звучат».

20 декабря.

Ночь на 21-е – 2 часа ночи.Сейчас посмотрела на градусник – 26° мороза, а когда открывала форточку – проветрить спальню – показалось, что адовая холодина, пожалуй, и больше. Это с 14-го числа держится.

Улицы, как вымерли.

Миша – в гриппе, сильнейший насморк у него. Конечно, лежать в кровати не хочет, бродит по квартире, прибирает книги, приводит в порядок архив.

За ужином – вдвоем – говорили о важном. При работе в театре (безразлично, в каком, говорит Миша, а по-моему, особенно в Большом) – невозможно работать дома – писать свои вещи. Он приходит такой вымотанный из театра – этой работой над чужими либретто, что, конечно, совершенно не в состоянии работать над своей вещью. Миша задает вопрос – что же делать? От чего отказаться? Быть может, переключиться на другую работу?

Что я могу сказать? Для меня, когда он не работает, не пишет свое, жизнь теряет всякий смысл.

21 декабря.

Сегодня днем была в городе – скоросшиватели, ботинки Мишины, лекарство от головной боли, спички и картофель.

Мороз падает!

Вечером разбор Мишиного архива. От этого у Миши тоска. Да, так работать нельзя! А что делать – не знаем.

Звонок Дунаевского ночью – завтра, уговорились, придет.

22 декабря.

Миша прочитал Дунаевскому первую картину и часть второй. Дунаевский потом – после обеда – импровизировал – и очень в духе вещи.

Вообще (боюсь ужасно ошибиться!) Дунаевский производит на меня впечатление человека художественной складки, темпераментного, загорающегося и принципиального – а это много значит!

Он хотел, чтобы Миша просто отдал бы ему «Рашель», не связываясь с Большим. Но Миша не может, он должен, по своему контракту с Большим, сдать либретто в театр.

Решили, что Дунаевский будет говорить с Самосудом и твердо заявит, что делать «Рашель» будет он.

Вечером позвонил и пришел Борис Эрдман. Биллиард.

В Москве уже несколько дней ходят слухи о том, что арестован Михаил Кольцов.

Сейчас звонил (двенадцать часов ночи) Виленкин и рассказывал мне, что Сахновский говорил с Немировичем о том, насколько серьезна возможность постановки «Бега» – стоит ли беспокоить Мих. Аф. разговорами об этом.

Немирович сказал, что сейчас об этом речи быть не может – и в интересах МХАТа и автора.

Я сказала Виленкину – Мих. Аф. был прав, когда говорил – не дам я «Бега», это дело нереальное.

24 декабря.

Вчера вечером позвонила Ануся, сказала, что им очень хочется придти к нам.

Пришли, сначала был и Дмитриев, но он вскоре ушел, а мы вчетвером ужинали – приятно, как всегда, с ними. Почему-то за ужином вспомнили Керженцева – добродушно вспомнили.

Сейчас – вечером – занимаемся разборкой архива. Миша сказал – знаешь, у меня от всего этого (показав на архив) пропадает желание жить.

Мороз упорный – вот уже 10 дней. Сейчас смотрела – 24°.

25 декабря.

Миша пошел наверх к Михалковым, с которыми у нас на почве шума из их квартиры (вследствие чудовищной нашей стройки) началось знакомство. Они оказались очень приятными людьми. Он – остроумен, наблюдателен, по-видимому, талантлив, прекрасный рассказчик, чему, как это ни странно, помогает то, что он заикается. Она – очень живой горячий человек, хороший человек.

26 декабря.

Миша пишет и диктует мне письмо В. М. Молотову – с просьбой помочь в квартирном вопросе. Кроме всех неприятных сторон нашей квартиры – прибавилось еще известие о том, что скоро наш дом будет сломан – в связи с постройкой Дворца Советов.

Не знаю, что получится из этого письма, но это – единственный выход.

Во время диктовки получили известие по телефону, что Сережке подшибли ногу в школе и придти он не может. Екатерина Ивановна поехала за ним на такси, а Миша на руках принес его домой – по лестнице. Вызвала хирурга.

27 декабря.

Вчера пришел хирург, пока еще не может определить, есть трещина или это растяжение связок. Покой, компрессы.

Вчера к нам пришли Михалковы. Засиделись поздно.

А сегодня я отнесла письмо в Кремлевскую башню.

Потом зашла в Репертком – отнесла «Дон-Кихота». Мерингофа не было, я оставила экземпляры. На обратном пути – в МХАТ – отдала Оле деньги для мамы. Видела много мхатовцев, были милы необычайно.

28 декабря.

У нас разговоры о Новом годе. Хотели мы его встретить тихо – с Вильямсами и Эрдманами. Но – понятно, как узнали наши знакомые, что мы будем дома – все угрожают приходом. Выяснилось, что может собраться таким образом человек 15–16. Что никак невозможно. У меня нет даже столько рюмок, вилок. Да, вообще, это всегда бывает неудачно – когда большая компания.

Переговорила с Вильямсами, они предложили устроить встречу у Лены Понсовой.

Днем Миша в редакции «Советского артиста» (газета Большого театра) по их просьбе писал фельетон для новогоднего номера. Я зашла к Серафиме Яковлевне – условились там встретиться. Видела Якова Л., Самосуда. Потом Яков Л. отвез нас домой.