Текст книги "Дневник Елены Булгаковой"

Автор книги: Елена Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

М. А. твердо решил писать письмо о своей писательской судьбе. Дальше так жить нельзя. Он занимается пожиранием самого себя.

3 мая.

М. А. весь день пролежал в постели, чувствует себя плохо, ночь не спал. Такие вечера действуют на него плохо: один пристает, почему М. А. не ходит на собрания писателей, другой – почему М. А. пишет не то, что нужно, третья – откуда М. А. достал экземпляр «Белой гвардии», вышедшей в Париже…

4 мая.

Звонок Оли:

– Владимир Иванович ломает голову над юбилейной постановкой (к юбилею МХАТа в 1938 году). Ведь Мака делал инсценировку «Войны и мира»? Владимир Иванович ее не читал, хочет прочесть… Я сказала Владимиру Ивановичу – как же быть, ведь Булгаков не придет в МХАТ со своей пьесой, а Вы не пойдете к нему… А он ответил: нет, отчего же, я пойду… Так вот, официально от имени Владимира Ивановича спрашиваю – согласен ли Мака работать?

Я сказала, что М. А. болен, потом позвонит.

Когда мы с М. А. шли домой из Большого, куда он заходил, он мне – с малейшими деталями – рассказал, как бы это было, если бы он согласился делать эту работу: как заключался бы договор, как разговаривал бы Немирович по прочтении инсценировки, что было бы на репетициях, как вели бы себя актеры и т. д. После обеда я позвонила Оле и сказала:

– Миша просит передать, что после разгрома «Бега», «Мольера», «Пушкина» он больше для драматического театра писать не будет.

Оля сказала, чтобы я дала экземпляр инсценировки ей, так как в Музее нет его. Я ответила, что не дам – не стоит, инсценировка неудачная, тогда М. А. просили сделать для одного вечера, а «Войну и мир» нельзя делать для одного вечера, всегда получится только какая-нибудь одна линия – Наташи, или Пьера… Словом, не надо ее читать.

Главное, хотелось скорей закончить этот разговор, так как он волновал М. А.

Сегодня в газетах опубликованы награждения артистов МХАТа: пять орденов Ленина, масса орденов Трудового Знамени, знаков почета.

Назначение Книппер-Чеховой и Тарханова – народными артистами Союза, а Шевченко – народной артисткой РСФСР. Выплакали. Или вернее – выскандалили.

5 мая.

Вечером – у Вильямсов. Был и Шебалин. Очень приятно просидели при свечах до трех часов, а потом пошли пешком домой по пустынному ночному городу. Уже светало. Весенний рассвет и пустые улицы – хорошо.

6 мая.

Ездили днем в Большой – М. А. отвез свой отзыв о либретто «Арсен» – неудачное. А там оказалось, что уже подписан договор на либретто. Так зачем давать на отзыв?

Эти дни М. А. работает над письмом Правительству.

7 мая.

Сегодня в «Правде» статья Павла Маркова о МХАТ. О «Турбиных» ни слова. В списке драматургов МХАТа есть Олеша, Катаев, Леонов (авторы сошедших со сцены МХАТа пьес), но Булгакова нет.

Вечером были у Калужских на новоселье – то есть они временно переехали к одному знакомому.

М. А. спросил:

– Читали сегодняшнюю статью Маркова?

– Нет.

– Читал. Бледная статья.

Днем, когда шли на Москва-реку – кататься на речном трамвае – встретили Тренева, крайне расстроенного. Говорит, что «Большой день», судя по газетам, не снят. Что же это значит? Ругали, ругали Киршона, а между тем ничего!..

8 мая.

М. А. пошел на «Дубровского» в филиал. Звонок по телефону в половину двенадцатого вечера. От Керженцева. Разыскивает М. А. Потом – два раза Яков Леонтьевич с тем же – из кабинета Керженцева. Сказал, что если Керженцева уже не будет в кабинете, когда вернется М. А., то пусть М. А. позвонит завтра утром Платону Михайловичу. Что Яков Леонтьевич сказал Керженцеву о крайне тяжелом настроении М. А. Прибавил: – Разговор будет хороший.

9 мая.

Ну, что ж, разговор хороший, а толку никакого. Весь разговор свелся к тому, что Керженцев самым задушевным образом расспрашивал: – Как вы живете? Как здоровье, над чем работаете? – и все в таком роде.

М. А. говорил, что после всего разрушения, произведенного над его пьесами, вообще работать сейчас не может, чувствует себя подавленно и скверно. Мучительно думает над вопросом о своем будущем. Хочет выяснить свое положение.

На все это Керженцев еще более ласково уверял, что все это ничего, что вот те пьесы не подошли, а вот теперь надо написать новую пьесу, и все будет хорошо.

Про «Минина» сказал, что он его не читал еще, что пусть Большой театр даст ему. А «Минин» написан чуть ли не год назад, и уже музыка давно написана!

Словом – чепуха.

Вечером у нас Вильямсы и Шебалин. М. А. читал первые главы своего романа о Христе и дьяволе. Понравилось им бесконечно, они просят, чтобы 11-го придти к ним и читать дальше.

Петя сказал, что М. А. предложат писать либретто на музыку Глинки («Жизнь за царя»). Это – после того, как М. А. написал «Минина»!!

10 мая.

Утром звонили из Большого – Самосуд просит М. А. придти поговорить относительно либретто «Арсен». Условились – вечером в девять.

Потом М. А. продиктовал мне письмо Асафьеву, очень настойчиво советует ему приехать в Москву – только таким образом можно будет разрешить вопрос с «Мининым».

М. А. пошел на почту сдать письмо, а я – в Лаврушинский, выяснять дело с нашим счетом по квартире.

Оказалось, что мы, в числе очень немногих (Зенкевич, Файко, мы), имеем преимущественное право на получение квартиры в Лаврушинском, так как с нас брали взносы в паенакопление как за площадь в 80 кв. м, а дали нам квартиру, теперешнюю нашу, в 50 кв. м. У нас было взято лишних около пяти тысяч, и лежали деньги там около пяти лет.

Форзац книги М. А. Булгакова «Белая гвардия», вышедшей в Риме на итальянском языке. Надпись переводника: «Михаилу Афанасьевичу на память о нашей московской встрече с выражением самого глубокого сожаления, что только первые две части книги подтверждают наше мнение и нашу взаимную симпатию. Москва, 18 декабря 1931. Е. Логатто».

Ниже – дарственная надпись Елене Сергеевне

A M. А. вычеркнули из списка по Лаврушинскому переулку (у нас уж и номер квартиры был) – квартиры там розданы людям, не имеющим на это права. Лавочка.

После Лаврушинского – во MXAT купить билеты на «Каренину» для Марка Леопольдовича – отблагодарить его за визит. Видела массу знакомых – Качалова, Москвина, Кореневу, Степанову, еще без конца – все повышенно милы.

Федя обещал билеты. Подтвердил то, что сказал Марков: Сталин горячо говорил в пользу того, что «Турбиных» надо везти в Париж, а Молотов возражал. И, – прибавил Федя еще, – что против «Турбиных» Немирович. Он хочет везти только свои постановки и поэтому настаивает на «Врагах» – вместо «Турбиных».

Вечером М. А. пошел на встречу с Самосудом (которого так и не удалось, конечно, поймать – вечно мечется), а я посмотрела последний акт «Спящей» с Лепешинской.

М. А. поговорил с Яковом Л.

11 мая.

М. А. днем в Большой, я в Литфонд – о летних путевках.

А вечером – к Вильямсам. Петя говорит – не могу работать, хочу знать, как дальше в романе. М. А. почитал несколько глав. Отзывы – вещь громадной силы, интересна своей философией, помимо того, что увлекательна сюжетно и блестяща с литературной точки зрения. За ужином узнали, что день рождения Ануси. Сидели до половины четвертого, пошли пешком домой, а легли – с разговорами – в шесть часов утра.

12 мая.

Днем пошла отправить Анусе корзину цветов, а потом в МХАТ. Там неожиданно выясняли отношения с Оленькой, я ей сказала, что она ради Немировича готова продать кого угодно. Оленька плакала, мне было ужасно больно, но лучше сказать то, что на душе, чем таить.

Вечером – одни. М. А. сидит над письмом к Сталину.

13 мая.

Утром телефонный звонок – Добраницкий. Я сказала, что М. А. нет дома.

– Тогда разрешите с Вами поговорить?.. У меня есть поручение от одного очень ответственного товарища переговорить с М. А. по поводу его работы, его настроения… Мы очень виноваты перед ним… Теперь точно выяснилось, что вся эта сволочь в лице Киршона, Афиногенова и других специально дискредитировала М. А., чтобы его уничтожить, иначе не могли бы существовать как драматурги они… Булгаков очень ценен для Республики, он – лучший драматург…

Вообще весь разговор в этом духе.

– Можно ли сегодня приехать днем повидаться с Михаилом Афанасьевичем?

Я сказала, что сегодня не удастся, попросила позвонить в три часа, чтобы условиться на завтра.

Ровно в три звонок, условились на завтра – приедет в 10 часов вечера.

После обеда ходила с Анусей смотреть «Под крышами Парижа».

Вечером – одни. М. А. сидит и правит роман – с самого начала («О Христе и дьяволе»).

14 мая.

Вечером – Добраницкий. М. А-чу нездоровилось, разговаривал, лежа в постели. Тема Добраницкого – мы очень виноваты перед вами, но это произошло оттого, что на культурном фронте у нас работали вот такие как Киршон, Афиногенов, Литовский… Но теперь мы их выкорчевываем. Надо исправить дело, вернувши вас на драматургический фронт. Ведь у нас с вами (то есть у партии и у драматурга Булгакова) оказались общие враги и, кроме того, есть и общая тема – «Родина» – и далее все так же.

М. А. говорит, что он умен, сметлив, а разговор его, по мнению М. А., – более толковая, чем раньше, попытка добиться того, чтобы он написал если не агитационную, то хоть оборонную пьесу.

Лицо, которое стоит за ним, он не назвал, а М. А. и не добивался узнать.

Добраницкий сказал, что идет речь и о возвращении к работе Николая Эрдмана.

15 мая.

Утром – телефонный звонок Добраницкого. Предлагает М. А., если ему нужны какие-нибудь книги для работы, – их достать.

Днем был Дмитриев.

– Пишите агитационную пьесу!

М. А. говорит:

– Скажите, кто вас подослал?

Дмитриев захохотал.

Потом стал говорить серьезно.

– Довольно! Вы ведь государство в государстве! Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один Вы остались. Это глупо!

Вечером – Ануся, Петя, Дмитриев. М. А. читал дальше роман. Дмитриев дремал на диване, а мы трое жадно слушали.

16 мая.

Сегодня удружил Самосуд. Прислал композитора Соловьева-Седого с началом оперы. Талантлив он бесспорно, но либретто никакого нету. Какие-то обрывки. Из колхозной жизни, пограничной.

План Самосуда – чтобы М. А. написал это либретто, а у Соловьева есть уже либреттист в Ленинграде – Воинов. Соловьев просит – пишите, М. А.!

А М. А. говорит:

– Что писать? Откуда я знаю, что дальше произошло? И куда девать Воинова, с которым вы обвенчаны?

Соловьев расстроен.

– Вы пишите с Воиновым, как вы начали. А когда у вас будет сценарий, я вам помогу, посоветую, не входя в вашу работу в качестве соавтора.

В газетах сообщение о привлечении Киршона, Лернера, Санникова, Городецкого к уголовной ответственности по их деятельности в Управлении авторских прав.

По телефону Добраницкий просит дать ему почитать «Ивана Васильевича».

Вечером перед «Красной стрелой» заходил Дмитриев. Гудел за ужином, что нужно обращаться наверх, но предварительно выправить начало учебника истории.

М. А. в ужасном настроении. Опять стал бояться ходить один по улицам.

17 мая.

С кем ни встретишься – все об одном: теперь, в связи со всеми событиями в литературной среде, положение М. А. должно измениться к лучшему.

Вечером М. А. работал над романом о Воланде.

18 мая.

Вечером М. А. опять над романом.

Телефон молчит целый день.

19 мая.

Проводила М. А. в Большой, зашла к Якову Л. Он сказал, что при встрече с Керженцевым у него был разговор с ним о М. А. и, между прочим, о «Турбиных». О том, что их можно бы теперь разрешить по Союзу.

У Якова Л. создалось впечатление, что Керженцев может это разрешить. Что только нужно М. А. пойти к нему и поговорить с ним о всех своих литературных делах, запрещениях пьес и т. д., спросить – почему «Турбины» могут идти только во МХАТе?

Когда я за обедом рассказала все М. А., он, как я и ожидала, отказался наотрез от всего:

– Никуда не пойду. Ни о чем просить не буду.

И добавил, что никакие разговоры не помогут разрешить то невыносимо тягостное положение, в котором он находится.

20 мая.

Звонок из секции драматургов – чтобы М. А. непременно пришел завтра на собрание драматургов. Опять о Киршоне, о Ясенском и прочем.

Сказала, что М. А. нездоров.

Потом – Федя о том, что какой-то Хорош добивается свидания с М. А. по литературному делу. Федичка уже как-то говорил об этом Хороше. И почему-то, беспричинно, и М. А. и мне так этот Хорош не понравился, что наотрез отказала.

И наконец вечером звонил Адриан Пиотровский, приехавший из Ленинграда. Он что-то делает в кино в Ленинграде или заведует чем-то, не знаю. Хотел заказать М. А. сценарий. М. А. отказался. Но из любопытства спросил – «на какую тему?» – Антирелигиозную!

21 мая.

Звонил Дмитриев – завтра придет.

22 мая.

Обедал Дмитриев.

Хороши они вместе с М. А. Оба острые, ядовитые, остроумные.

Я позвонила Добраницкому, как условлено было, – что нашла «Ивана Васильевича». Просил разрешения придти завтра.

23 мая.

Днем, предварительно позвонив, пришел Добраницкий. М. А. сказал, что если уж он решил что-то читать, то лучше «Пушкина» пусть прочтет, хотя вообще и это не стоит делать. Добраницкий попросил тогда и «Пушкина» и «Ивана Васильевича».

М. А. ушел потренироваться ходить одному – как он сказал. А Добраницкий принялся за «Пушкина» Через час я ему сказала, что у нас, в нашей странной жизни, бывали уже такие случаи, что откуда ни возьмись появляется какой-то человек, начинает очень интересоваться литературными делами М. А., входит в нашу жизнь, мы даже как-то привыкаем к нему, и потом – он так же внезапно исчезает, как будто его и не бывало.

– Так вот, если и Вы…

– …из таких, то лучше исчезайте сейчас и больше не приходите – так вы хотели сказать?

– Да.

Тогда он стал рассказывать мне о себе, о своей жизни и в конце концов сказал:

– Вы увидите, я не исчезну. Я считаю долгом своей партийной совести сделать все возможное для того, чтобы исправить ошибку, которую сделали в отношении Булгакова.

Когда он прочитал «Пушкина», вернулся М. А., и Добраницкий предложил всем нам прокатиться на машине за город, захватив и Сергея (пристяжной конек – зовет его Миша), – ну, скажем, в Химки, посмотреть новый речной вокзал и канал.

Добраницкий ушел и приехал на машине через полчаса, с цветами для меня и шоколадом для Сергея.

Канал вырыт таким образом, что похож на реку, извилистые берега, неожиданные повороты.

Вечером Сергей был с Екатериной Ивановной на «Любови Яровой», принес мне от Оли книгу Немировича, только что вышедшую.

24 мая.

Днем М. А. поехал с Сергеем на реку и в парк. Он говорит, что на воде ему легче.

Вечером звонил Добраницкий. Он сказал – без всякого дела, только чтобы узнать о нашем самочувствии.

25 мая.

Сегодня в «Вечерней Москве» в сообщении об активе МХАТ есть следующие строчки: «При помощи Гейтца, бывшего одно время директором Театра, авербаховцы пытались сделать Художественный театр «театральным органом» РАППа…»

Если не ошибаюсь, Гейтц, до директорства в МХАТе, был директором Торгсина.

26 мая.

Сегодня в газете – об исключении из партии Афиногенова.

Оля сегодня мне звонила днем:

– Думаю, что вам будет интересно услышать: сейчас на активе МХАТ Рафалович в своем выступлении говорил о том, что «вот какая вредная организация была РАПП, какие типы в ней орудовали… вот что они сделали, например: затравили, задушили Булгакова, так что он вместо того, чтобы быть сейчас во МХАТе, писать пьесы, – находится в Большом театре и пишет оперные либретто… Булгаков и Смидович написали хорошую пьесу о Пушкине, а эта компания потопила пьесу и позволила себе в прессе называть Булгакова и Смидовича драмоделами». Так что, думаю, что сейчас будет сильный поворот в пользу Маки. Советую ему – пусть скорей пишет пьесу о Фрунзе!

Эта шутка в конце обозначала – чтобы М. А. переделал в пьесу свое либретто «Черное море».

27 мая.

Утром отправляли вещи на дачу – Сергей с Екатериной Ивановной будут жить в Лианозове у Сережиной учительницы музыки.

Потом пошли в город. Я заходила к Феде за билетами. Видела в конторе Рафаловича, который сказал примерно то же, что говорил на активе. Возмущался, что Калужский и Бокшанская только на словах проявляют энергию, а на деле – ни черта.

Телефон молчит, молчит.

28 мая.

Сегодня днем была необыкновенно сильная, короткая гроза. Дождь лил с такой стремительностью, что казалось – за окнами туман.

Когда просветлело, мы с М. А. пошли в Лаврушинский подавать заявление о квартире. Председатель правления Бобунов, который раньше бегал от нас, встретил, как родных. Тут же показал список, в котором была фамилия Булгакова, говорил, что, конечно, мы имеем право на квартиру в Лаврушинском. Вообще, говорил очень много, но из-за невероятной дикции – непонятно. Принял заявление.

Может быть и выйдет что-нибудь. Но откуда мы возьмем деньги, если дадут квартиру?

Вечером в арбатской аптеке – случайная встреча с журналистом Перельманом, расстроившая М. А. Первый вопрос – сколько вы получаете от Турбиных и Мертвых душ?…

Затем разговор о том, что положение М. А. сейчас очень хорошее, потому что он не продал себя и не участвовал во всей этой кутерьме.

Сергей был с Екатериной Ивановной сегодня на «Вишневом саду» в МХАТе. Придя, сказал – «это такая дрянь, такая скука! С трудом досидел до конца!»

29 мая.

Была на «Русалке» в филиале с Арендтами и Дарьей Григорьевной. Мельник – Пирогов.

М. А. играл дома в шахматы с Топлениновым.

30 мая.

Вечером позвонил и затем пришел Добраницкий с женой.

Разговор о пьесах М. А., и больше всего о «Беге».

31 мая.

В «Правде» сообщение, что Куприн возвращается на родину.

Вечером у нас Калужские.

Москва, улица Фурманова (Нащокинский переулок), 3 (ныне не существует)

1 июня.

В газетах сообщение о самоубийстве Гамарника.

Куприн вчера приехал. Его фотография в «Известиях» – старенький, дряхлый, с женой.

Отправили наконец наших на дачу.

Мелик звонил, звал завтра придти к ним.

2 июня.

Приехал Дмитриев, обедал. Говорит, что Пиотровский послал М. А. письмо.

– Никакого письма он не посылал, так как оно не получено.

Вечером мы у Мелика. Мы уже были там, а Мелик опоздал, он случайно дирижировал «Игорем». Пришел взволнованный и кинулся звонить Якову Л. Театру даны награждения: Мелику дали Трудовое Знамя и заслуженного деятеля искусств. Бурная радость Мелика. Якову дали Знак Почета.

3 июня.

День моих имянин. Обедали: мой Женичка и Дмитриев. Дмитриев прислал корзину цветов. Женичка – тоже, утром. А к обеду он принес бутылку шампанского.

Вечером Дмитриев, Вильямсы, Оля с Калужским и Федя. М. А. прочитал сцену репетиции из «Записок покойника». Очень понравилась.

Ужинали весело, надевали маски.

4 июня.

Получила чудесную корзину цветов от Вильямсов.

Вечером – Дмитриев и Анна Ахматова. Она прочла несколько лирических своих стихотворений.

5 июня.

В «Советском искусстве» сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома.

Гнусная гадина. Сколько зла он натворил на этом месте.

В «Правде» – странное письмо Аркадьева. Пишет, что «дал ошибочную информацию» вчера в «Правде» о репертуаре парижской поездки, упомянув «Бориса Годунова».

Вечером у нас опять Добраницкий.

А позднее – Дмитриев, досидел, конечно, до трех часов.

У М. А. новый способ дразнить Дмитриева: будто бы он видел на столе у Аркадьева лист бумаги, разграфленный, графы: «Ленин», «Трудовое Знамя», «Знак Почета» и фамилии под ними. Будто бы под первой графой – Вильямс, Ливанов, еще кто-то… Будто бы М. А. просмотрел, но на листе фамилии Дмитриева не было… Что бы это могло обозначать? Наконец, наводит Дмитриева на мысль, что это – ордена.

Отчаяние Дмитриева, что его нет в списке. Потом – дикий Дмитриевский хохот – дды!.. дды!.. – когда понимает, что розыгрыш.

6 июня.

Утром взяла газеты, посмотрела «Правду» и бросилась будить М. А. Потрясающая новость – Аркадьев уволен из МХАТа! Как сказано – «за повторную ложную информацию о гастролях в Париже и репертуаре» и даже «за прямое нарушение решений правительства».

Вот тебе и «Борис Годунов».

М. А. говорит:

– Сто рублей бы дал за то, чтобы видеть сейчас лица мхатчиков!

Днем гуляли по солнцу.

Вечером Дмитриев. Мы встретили его поздравлением с новой квартирой. Вчера он рассказывал о своем разговоре с Аркадьевым, что тот сманивает его на постоянную службу в МХАТе и обещает дать квартиру в Москве.

Дмитриев дико хохотал. Потом рассказал, как Книппер разбудила его (он остановился у них) и сунула ему, не в силах говорить, газету с сообщением об Аркадьеве.

– Воображаю!.. Тетка, в белом пеньюаре… (М. А., говоря с Дмитриевым, всегда называет Книппер его теткой)… заламывала руки!

– Дды!..

7 июня.

Обедал Дмитриев.

Вечером – он же и Куза, с вопросом, не возьмется ли М. А. делать инсценировку «Нана» или «Милого друга» или что-нибудь из Бальзака?

Разве что из-за денег, чтобы иметь возможность уехать куда-нибудь отдохнуть летом.

Позднее – Соловьев-Седой с конспектом либретто – замучил М. А. Он же обязан только консультировать, а не сочинять либретто!

8 июня.

Какая-то чудовищная история с профессором Плетневым. В «Правде» статья без подписи: «Профессор – насильник-садист». Будто бы в 1934-м году принял пациентку, укусил ее за грудь, развилась какая-то неизлечимая болезнь. Пациентка его преследует.

Бред.

На пароходе – с М. А. и с Женюшкой в Кунцево.

Женька и М. А. купались, вода холодная, грязная.

На пароходе встретили Аннушку Толстую с Патей.

9 июня.

Днем Соловьев – М. А. составил ему драматургический костяк его либретто.

Проводила М. А. в Большой – на минутку. Тут же Мордвинов подхватил его: в «Поднятой целине» нет финала, помогите!

Условились, что М. А. придет вечером. И поехал вечером. А потом я заехала за ним, чтобы навестить Калужских.

Оленька жаловалась, что Евгений сильно пьет. Жаль ее ужасно.

Рассказывала, что Немировичу дали 2000 долларов – без уплаты за них советскими деньгами 10 000 руб. Он уж уехал за границу.

Говорила, что Вирта написал пьесу о будущей войне – очень плохую.

10 июня.

Был Добраницкий, принес М. А. книги по гражданской войне. Расспрашивает М. А. о его убеждениях, явно агитирует. Для нас загадка – кто он?

11 июня.

Утром сообщение в «Правде» прокуратуры Союза о предании суду Тухачевского, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, Путны и Якира по делу об измене Родине.

М. А. в Большом театре на репетиции «Поднятой целины». Разговор с Самосудом по поводу соловьевской оперы.

Митинг после репетиции. В резолюции – требовали высшей меры наказания для изменников.

Вечером – Аннушка с Патей Поповым. Случайно пришел Мелик. Аннушка, по своей глупости, решила не ударить лицом в грязь перед Меликом и говорила о «высшем свете» (в связи с «Анной Карениной»)… Ругала Немировича за книжку, ругала кого-то, кто описал ее отца, Илью Толстого, кричала «мой отец женился девственником и двадцать лет не изменял жене!»…

На Мелика они произвели удручающее впечатление.

12 июня.

Сообщение в «Правде» о том, что Тухачевский и все остальные приговорены к расстрелу.

М. А. днем предложил взять машину и поехать к Сергею на дачу. Заехали за продуктами к Елисееву и покатили. Дача, как все подмосковные, – убога и в смысле природы и в смысле устройства. Пробыли там недолго, выпили кофе, М. А. выкупался, и поехали домой к обеду.

Перечитала по просьбе М. А. «Нана» и «Bel'ami». А М. А. перечитывает «Евгению Гранде». Видимо, вахтанговцы ошалели от отсутствия пьес, не знают, на что кинуться. Не подходит это!

13 июня.

Были вечером у Калужских. Они рассказывали, что из списка актеров, едущих в Париж, вычеркнули нескольких, в частности, Кторова, Подгорного, Кореневу, Шуру Комиссарова, Настасью Зуеву.

Можно представить, какие скандалы будет закатывать Коренева!

Заведующим по художественной части, с большими полномочиями, назначен Сахновский, причем ему было сказано: с требованиями К. С. вы можете соглашаться только в тех случаях, когда сами найдете это необходимым. Егоров назначен по финансовой части, с полным ограничением прав по художественной части. Всеми делами по поездке заведует Орловский, причем Егоров подчиняется распоряжениям Орловского, а Орловский – распоряжениям Сахновского. Интересно, выпустит еще когти Егоров или нет.

14 июня.

Вечером был Дмитриев. Опять упорно уговаривал М. А. писать пьесу к 20-летию. Сидел до четырех часов ночи.

М. А. сказал ему для передачи вахтанговцам, что ни один из трех романов инсценировать не будет, так как это все материал, не подходящий для советской сцены («Нана» и «Милый друг»), а Бальзак скучен.

15 июня.

М. А. работает сейчас над материалом для либретто «Петр Великий».

– Как бы уберечь мне эту тему? Чтобы не вышло, как с «Пугачевым».

Несколько месяцев назад М. А. предложил Самосуду тему – Пугачев – для либретто. Тот отвел. А потом оказалось – ее будет писать Дзержинский – очевидно, со своим братом-либреттистом.

16 июня.

Днем М. А. поехал на Москва-реку купаться. Жара.

Вечером у нас Оля с Калужским. Сказали, что из списка вычеркнули еще Шевченко и Сластенину.

17 июня.

Вечером у нас Вильямсы. М. А. читал главы из романа («Консультант с копытом»).

18 июня.

Вечером пошли в кафе «Журналист», посидели до двух часов ночи.

Не знаю, почему такие места наводят на меня страшную печаль.

19 июня.

Днем ездили с М. А. в Серебряный Бор купаться.

Вечером пришли к нам Мелик с Минной. Очень славно посидели. М. А. показывал оркестрантов из Большого театра, как они играют в шахматы (на медных оркестранты) и в нужный момент появляются в оркестре и ударяют в инструменты. Потом спокойно – немедленно – уходят доигрывать.

20 июня.

М. А. поехал днем в Фили купаться. Вечером работал над либретто («Петр Великий»). Телефон молчит. Мы держали пари с М. А. третьего дня. Он говорит, что Добраницкого мы больше не увидим – не позвонит, не придет.

21 июня.

Вечером внезапно собрались и пошли к Леонтьевым.

Рядом с их домом было французское посольство. Смотрим – двери раскрыты, сор выметают. Оказалось, посольство переехало.

22 июня.

Вечером – Федя. На днях уезжает в Париж. Поездку считает трудной, ответственной. Ну, конечно, разговор перебросился на дела М. А. Все тот же лейтмотив: М. А. не должен унывать, должен писать. М. А. сказал, что чувствует себя, как утонувший человек – лежит на берегу, волны перекатываются через него…

Федя яростно протестовал. Между прочим, он – шутя-шутя, а выучился говорить по-французски.

23 июня.

Днем М. А. ездил на Москва-реку купаться.

Вечером явился Добраницкий. Я выиграла пари.

Нина, которая тоже пришла с ним, сказала мне («по секрету»), что осенью во МХАТе начнутся репетиции «Пушкина». Откуда она может знать?

24 июня.

Письмо от Кузы. Предлагает М. А. делать «Дон-Кихота», но тут же пишет, что «Нана» они будут ставить.

Взбесились они, что ли?

Пишет, что они готовы немедленно заключить договор на «Дон-Кихота», что он просит позвонить Ванеевой, которая уже знает об этом.

Вечером позвали Вильямсов. М. А. прочитал кусочек романа.

Разговор за ужином о писателях. Петя любит Гоголя и ненавидит Достоевского, и уверял М. А., что он похож на Гоголя.

Ануся до нас была у Николая Эрдмана. М. А., узнав, сейчас же позвонил к Эрдману и стал звать его к нам – М. А. очень хорошо к нему относится.

Но Николай Эрдман не мог уйти из дому.

Вильямс советует М. А. согласиться на «Дон-Кихота», подписать договор и ехать вместе с ними на август в Синоп.

Оля звала к ним, у них Сахновские, но мы из-за Вильямсов не пошли.

25 июня.

М. А. звонил Ванеевой, сказал, что согласен делать «Дон-Кихота». Та ответила, что будет говорить об этом в Комитете искусств.

Размышляли, куда поехать, если заключат договор. Одесса, Крым?..

Вышли в город и тут же в Гагаринском встретили Эммануила Жуховицкого. Обрадовался, говорил, что обижен очень нами, что мы его изъяли, спрашивал, когда может опять придти? Условились на сегодняшний вечер, в десять часов.

В городе М. А. купил украинский словарь.

Жуховицкий явился почему-то в одиннадцать часов и почему-то злой и расстроенный (М. А. объяснил потом мне – ну, ясно, потрепали его здорово в учреждении).

Начал он с речей, явно внушенных ему, – с угрозы, что снимут «Турбиных», если М. А. не напишет агитационной пьесы.

М. А.:

– Ну, я люстру продам.

Потом о «Пушкине»: почему, как и кем была снята пьеса?

Потом о «Зойкиной» в Париже: что и как?

Сказали, что уже давно не имеем известий.

Словом, полный ассортимент: расспросы, вранье, провокация.

М. А. часто уходил к себе в комнату, наблюдал луну в бинокль – для романа. Сейчас – полнолуние.

26 июня.

Неожиданно с дачи приехали Сережа с Екатериной Ивановной (ссыльные – М. А. дразнит их). Мы втроем – М. А., Сергей и я поехали в Фили купаться.

Вечером пошли ужинать в кафе «Журналист». Боже, что за публика.

27 июня.

Жара все стоит нестерпимая. У нас в квартире духота – квартира вся на солнце. М. А. ездил с Сергеем Топлениновым в Парк культуры купаться. Говорит, что станция оборудована прекрасно, но вода такая грязная, что им пришлось отмываться потом под душем.

Вечером М. А. играл в шахматы с Сергеем Топлениновым.

Сегодня в «Комсомольской правде» статья под заглавием «Доколе же можно увиливать?» – о двух письмах Безыменского, – по-видимому, редакционная, без подписи.

Часов в двенадцать ночи появился неожиданно Мелик. После ужина мы сели играть вчетвером в карты, в придуманную М. А. игру, играли до трех часов.

В «Вечерней Москве» интервью с Асафьевым, причем вся заметка называется ««Минин и Пожарский» – новая опера Асафьева».

Непонятно: ведь опера не пойдет?

28 июня.

Стоит дикая жара.

Вечером к нам пришли Калужские и мы отправились с ними в ресторанчик Клуба мастеров искусств. Туда же должны были придти и Вильямсы. За каждым почти столиком знакомые лица. Тут и Блюменталь-Тамарина, и Млечин, и Соснин, Вольский, Барнет, Пессимист, Бухов, Комиссаров, Гедике… всех не упомнишь. К нам подсел, кроме Вильямсов, Яншин.

Злорадно хихикал, рассказывал, как он – на банкете в «Метрополе» по поводу награждения орденами – задал Немировичу вопрос:

– А как же вы, Владимир Иванович, «Чудесный сплав» ставили? Почему?

Оля смотрела на него ненавидящими глазами.

Пошли пешком до Страстного, а там сели на ночной автобус.

29 июня.

Вечером пошли в кино с Вильямсами на «Маленькую маму». Чудесная картина, мы уж видели ее зимой на ночном просмотре. Потом пошли поужинать в это же мерзкое кафе «Журналист». Оно гаже вчерашнего и кормят хуже.

М. А. рассказал, что утром звонила Ванеева и выложила следующее: она говорила в Комитете с Боярским по поводу «Дон-Кихота». В Комитете поражены темой. Она не может самостоятельно, без коллектива, подписать договор, просит М. А. подождать до осени. М. А. не должен думать, что это против него в Комитете. Что ее страшно крыли на активе. Словом, собачья чепуха, из которой видно ясно одно, – что она трясется за себя и не смеет сделать ни одного шага решительного.