Текст книги "Дневник Елены Булгаковой"

Автор книги: Елена Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

26 марта.

Дописывала под диктовку Миши «Рашель». Уф! Кончено!

27 марта.

Сегодня Миша сдал в театр «Рашель». Слава богу!

В «Советском искусстве» в хронике сообщение, что у вахтанговцев в ближайшие дни начнется работа над «Дон-Кихотом», сделанным Булгаковым.

Кто-то мне сказал сегодня, что и по радио было такое сообщение.

Вечером – одни.

28 марта.

Сегодня пришло письмо от директора ВТО Эскина, очень милое письмо с приглашением на заграничные фильмы, которые он специально поставил к представлению 30-го, чтобы заманить М. А. Машину предлагает. Все для того, чтобы уговорить М. А. принять участие в устройстве программы вечера.

Вечером у нас Борис Эрдман, а потом Яков Л.

29 марта.

Вечером у нас Калужские. Позвонила Эскину, сказала, что М. А. не может придти 30-го, болен, невралгия. Был ужасно огорчен. И с этим же потом позвонил Гриша К.

30 марта.

Была на спектакле «Созвездие Гончих Псов» в Детском театре. Пошла посмотреть на работу Эрдмана. Очень хорош последний акт – дворик с галерейкой и теплое синее небо.

Нездоровится.

31 марта.

Только что вернулась с «Пиковой дамы». Бывают такие дни – все было плохо. И чувствовала раньше, что лучше бы не идти! Пошла все-таки. Во-первых, встретила жену В. Я-ва, которая настойчиво приглашала и сказала, что так не отстанет, пока не придем. А во-вторых, все не понравилось – не могу видеть Ханаева – Германом. Плохо пела Леонтьева – Лизу, прегадко – Батурин – Томского, музыка почему-то не звучала так, как обычно. А главное, очень неприятно поразил Дмитриев. До сих пор я всегда смотрела «Пиковую» из ложи Б – оттуда трудно понять, что делается на сцене. А вот из первого ряда, где мы сидели с Женей, очень ясно видны все недочеты. Все декорации (кроме Канавки, которая блестяще сделана), все костюмы – безвкусны, разнокалиберны, бессмысленны.

1 апреля.

Сидели над составлением и переводом письма к Кельверлей – по поводу постановки «Турбиных» в Лондоне.

2 апреля.

Письмо отправили.

3 апреля.

Вчера вечером пришел Борис Эрдман, а потом Сергей Ермолинский. Миша был в Большом, где в первый раз ставили «Сусанина» с новым эпилогом.

Пришел после спектакля и рассказал нам, что перед эпилогом Правительство перешло из обычной правительственной ложи в среднюю большую (бывшую царскую) и оттуда уже досматривало оперу. Публика, как только увидела, начала аплодировать, и аплодисмент продолжался во все время музыкального антракта перед эпилогом. Потом с поднятием занавеса, а главное, к концу, к моменту появления Минина, Пожарского – верхами. Это все усиливалось и, наконец, превратилось в грандиозные овации, причем Правительство аплодировало сцене, сцена – по адресу Правительства, а публика – и туда, и сюда.

Сегодня я была днем в дирекции Большого, а потом в одной из мастерских и мне рассказывали, что было что-то необыкновенное в смысле подъема, что какая-то старушка, увидев Сталина, стала креститься и приговаривать: вот увидела все-таки! что люди вставали ногами на кресла!

Говорят, что после спектакля Леонтьев и Самосуд были вызваны в ложу, и Сталин просил передать всему коллективу театра, работавшему над спектаклем, его благодарность, сказал, что этот спектакль войдет в историю театра.

Сегодня в Большом был митинг по этому поводу.

Сегодня – тихий день. Написала и перевела письмо секретарше Лондонского ВОКСа – об адресах театра, режиссера и переводчика.

Телефон испорчен, все время звонки, а говорить нельзя.

4 апреля.

Миша вечером у Мелика. Я зашла на минутку к Оле в Театр. Как у меня много с ним связано.

Отправили письмо Тоду по «Турбиным».

5 апреля.

Днем вдруг охватил прилив энергии – надо что-то делать, куда-то идти… Миша (как он сказал – чтобы разрядить это напряжение) согласился пойти вместе со мной в Репертком – с «Пушкиным». Мерингоф по телефону – когда узнал, что М. А. придет – испуганно: А что с ним случилось?! – Ничего, просто пьесу Вам принесет. – Аа! Очень приятно!

Но эта радость у него мгновенно исчезла, когда он увидел «Пушкина»:

– Что это Вам вздумалось? (замечательный вопрос).

– Да это не мне, это жене моей вздумалось.

Тут Мерингоф устроил такой фортель – оказывается, просто от автора он пьесу принять не может. Нужно или через театр, или через отдел распространения.

Ну, что же, получит через отдел распространения!

Кроме того, для того же «разряда» позвонила к Месхетели и условилась, чтобы он принял М. А. 8-го.

Вечером Миша в Большом, откуда пришел, совершенно измученный, в первом часу ночи.

Сегодня М. А. написал письмо Марилу по поводу «Турбиных».

6 апреля.

Ушла от меня Тина, вернее, пришлось уволить из-за необычайно широкого образа жизни – беспрестанные звонки по телефону, беспрестанные гости и красноармейцы в большом количестве.

Миша вечером пошел играть в винт.

7 апреля.

День начался звонком Долгополова. Первое – просит М. А. сообщить ему содержание «Рашели», так как он дает статью о Дунаевском, и Дунаевский, говоря о «Рашели», посоветовал обратиться к Мише.

Второе – сообщение о заседании Художественного совета при Всесоюзном комитете по делам искусств. Оказывается, Немирович выступал и много говорил о Булгакове: самый талантливый, мастер драматургии и т. п. Сказал – вот почему вы все про него забыли, почему не используете такого талантливого драматурга, какой у нас есть – Булгакова?

Голос из собравшихся (не знаю кто, но постараюсь непременно узнать):

– Он не наш!

Немирович: Откуда вы знаете? Что вы читали из его произведений? Знаете ли вы «Мольера», «Пушкина»? Он написал замечательные пьесы, а они не идут. Над «Мольером» я работал, эта пьеса шла бы и сейчас. Если в ней что-нибудь надо было по мнению критики изменить, это одно. Но почему снять?

В общем, он очень долго говорил и, как сказал Долгополов, все ему в рот смотрели, и он боится, что стенографистка, тоже смотревшая в рот, пропустила что-нибудь из его речи.

Обещал достать стенограмму.

Потом позвонила Ольга – с тем же самым.

Потом звонил Яншин с напоминанием о том, что мы обещали придти в Цыганский театр.

Вечером разговор с Мишей о Немировиче и об этом – «он не наш»; я считаю полезной речь Немировича, а Миша говорит, что лучше бы он не произносил этой речи, и что возглас этот дороже обойдется, чем сама речь, которую Немирович произнес через три года после разгрома.

«Да и кому он ее говорит и зачем? Если он считает хорошей пьесу «Пушкин», то почему же он не репетирует ее, выхлопотав, конечно, для этого разрешения наверху».

Сегодня в Большом Самосуд держал речь перед М. А., Мордвиновым, Меликом о том, что предпринимает меры, чтобы Толстой с Шостаковичем написали оперу об Иване Грозном.

Сейчас в МХАТе встреча московских работников искусств с ленинградскими орденоносцами. Нам прислали билеты; мы не пошли.

8 апреля.

Миша написал письмо Кузе – о «Дон-Кихоте» – будут ли ставить.

10 апреля.

Позвонил и пришел Николай Эрдман. Я позвала Вильямсов.

11 апреля.

Звонил Рапопорт – он будет ставить «Дон-Кихота», Симонов болел, теперь очень перегружен, кроме того, хочет играть в «Дон-Кихоте».

Рапопорт просил встретиться – переговорить с М. А. о распределении ролей.

М. А. говорит – все это липа, это в ответ на мое письмо.

12 апреля.

Пришло письмо от Кузы – уверения, что пьеса принята театром с энтузиазмом – и пойдет в правильный срок.

Днем М. А. был у Рапопорта. Впечатление от разговора – кислое, «маломощное», как сказал Миша.

Вечером иду на «Сусанина». А к нам придет Борис Эрдман.

13 апреля.

Смотрела новый финал. Лучше прежнего, уж очень был скучен статический финал. Но и сейчас народу – жидко дано. А декорации, костюмы очень хороши. Видела в театре Хмелева, условились, что придет к нам 19-го.

Была сегодня в Реперткоме. Они вызывали М. А., но он, конечно, не пошел. Говорила с политредактором Евстратовым – по поводу «Мертвых душ». Он считает, что М. А. надо пересмотреть пьесу в связи с изменением отношения к Гоголю – с 30-го года и вставить туда что-то. Я сказала, что ни пересматривать, ни вписывать М. А. не будет. Что это его не интересует. Что я просто оттого подняла вопрос с этой пьесой и буду поднимать о других, чтобы выяснить положение М. А., которого явственно не пускают на периферию и вообще запрещают.

14 апреля.

Зашла к Оле в Театр по делу и посмотрела случайно первый акт «Врагов» – Качалов играл Якова Бардина, заменял Орлова, который внезапно заболел. Сыграл Качалов неплохо. Он был бы вообще блестящим комическим актером. Комические реплики доходили прекрасно.

П. Марков черен, Виленкин сконфужен. Оля напряжена.

15 апреля.

Днем, проходя по Пречистенке, зашла к Ермолинским, сидели тихо втроем, как вдруг за стеной раздался шум голосов, лай собак.

Выяснилось, что там собралась почти вся «Пречистенка». Когда я взглянула в ту комнату – зашаталась! Сидят почему-то в шубах семь женщин… Не люблю я этого круга, да и меня там не любят.

16 апреля.

Днем была в дирекции Большого театра, а Миша в Большом. Видела Якова Л. – у него был сердечный припадок накануне. Разве так можно работать?

Потом поехали в машине Мчедели – Мелик, Мчедели и мы – в Химки (вокзал). Там пообедали, погуляли и вернулись в город.

Вечером были на «Раймонде». Я, к сожалению, попала только ко второму действию. Говорили, что в первом Семенова танцевала удивительно! Но и то, что я видела, было прелестно. Мы с Мишей долго хлопали ей из ложи Б, и она нам кланялась. В зале стояли после конца балета около получаса, непрерывно вызывая ее.

Потом там же в Большом был показан фильм «Ленин в 1918 году». Звук не был налажен, и потому текст пропал совершенно, я не поняла ни слова, смотрела, как немой фильм. Художественно – это, конечно, невероятно слабо.

Получили ответ от Кельверлей. Оказывается, это не ее постановка, а некоего Branson Albery, к которому она и советует обратиться.

17 апреля.

Миша в Большом, слушает «Руслана». Сережка с Лоли на «Пади серебряной». Я одна дома. По радио – концерт Лемешева. Очень приятно поет – и музыкально и толково.

18 апреля.

Ну, утро!.. Миша меня разбудил словами: вставай, два письма из Лондона! Ты прочти, что пишет Кельверлей!

А Кельверлей прилагает ответ Куртис Брауна, который она получила на свой запрос ему. Оказывается, что К. Брауну была представлена Каганским доверенность, подписанная Булгаковым, по которой 50 % авторских надлежит платить З. Каганскому (его парижский адрес) и 50 % Николаю Булгакову в его парижский адрес, что они и делали, деля деньги таким путем!!!

Мы с Мишей как сломались!.. Не знаем, что и думать!

19 апреля.

Отправили телеграмму в Лондон – Куртис Брауну – задержите платежи.

Кроме того – благодарственное письмо Кельверлей.

Но что это?!

Вечером у нас – Борис Эрдман, Хмелев и Гриша. Пришел еще один приезжий из Киева – знакомый Мишин профессор, но просидев недолго, ушел, взяв, конечно, письмо Феде Михальскому, чтобы устроить ему билеты в МХАТ.

Хмелев рассказывал с чьих-то слов, что было заседание Художественного совета при Комитете искусств, с которого Таиров ушел с гордо поднятой головой, так как там говорилось, что театры должны сохранять свое лицо, что нельзя все театры «под МХАТ» причесывать, что Камерный театр был хорошим театром, Жирофле-Жирофля и так далее.

Потом Хмелев говорил, что он с кем-то из комитетских говорил о «Беге».

Поужинали хорошо, весело. Сидели долго. Но Гриша! Битков форменный!

20 апреля.

Отправили в Лондон Куртис Брауну телеграмму – письмо с заявлением, что никогда такой доверенности М. А. не подписывал, вопрос – какой же документ предъявил Каганский, просьба сохранить авторскую часть поступлений, не высылать никому. Что получится из всего этого?

Письмо от Дунаевского, полное уверений в том, что скоро мы услышим первые картины «Рашели».

Миша вечером у Ермолинских.

22 апреля.

Вчера позвонил и пришел Николай Эрдман. Засиделись, как обычно, до пяти утра.

Миша пришел из театра измученный душевно. Самосуд хочет свалить на него ответственность за балет «Светлана». Миша предупреждал, что в настоящем виде балет нельзя пустить. Балетная группа постановщиков «Светланы» стала бегать от него. А Самосуд не хочет сам запретить, а хочет, чтобы все это легло на Мишу.

Утром звонок руководителя Детского театра – просьба дать «Дон-Кихота». Не дали, конечно. До Вахтанговского никуда Миша не будет давать. Да вряд ли и после. Тем более, что для детского пришлось бы перерабатывать.

23 апреля.

Сегодня Миша перед спектаклем («Князь Игорь») в Большом и перед вторым действием «Онегина» в филиале говорил несколько слов о Шекспире. Говорил минут по 8–10. В филиале и встретили и проводили аплодисментом, слушали внимательно. В Большом – холоднее. Оркестрантам и тут и там очень нравилось, улыбались в смешных местах.

М. А. Булгаков и Я. Л. Леонтьев. Шарж С. С. Топленинова

24 апреля.

Днем – Николай Эрдман, вечером Борис. Мише нездоровилось, он полеживал.

25 апреля.

Миша отвез в Союз писателей, по их заявке, автобиографию и фотокарточку. Автобиография – сплошное кладбище пьес.

Вечером М. А. у Федоровых – винт. Я воспользовалась и устроила дома чистку, полотера. Сейчас все блестит.

Звонила Ануся – позвала к ним 30-го.

Сегодня у М. А. был в Большом разговор по поводу «Светланы». Яков Л. – на стороне Миши. «Нельзя же из меня делать какую-то карету скорой помощи», – сказал Миша.

Мордвинов выражал восхищение по поводу шекспировского доклада. Черняков просит, чтобы Миша сделал доклад для актеров. Для этого доклада в 8 минут Миша неделю просидел над материалами.

27 апреля.

Вчера у нас Файко – оба, Марков и Виленкин. Миша читал «Мастера и Маргариту» – с начала. Впечатление громадное. Тут же настойчиво попросили назначить день продолжения. Миша спросил после чтения – а кто такой Воланд? Виленкин сказал, что догадался, но ни за что не скажет. Я предложила ему написать, я тоже напишу, и мы обменяемся записками. Сделали. Он написал: сатана, я – дьявол. После этого Файко захотел также сыграть. И написал на своей записке: я не знаю. Но я попалась на удочку и написала ему – сатана.

Утром звонила Лидия Александровна – взволнованная, говорит: мы не спали почти, все время говорим только о романе. Я ночью догадалась и сказала Алеше. Не можем дождаться продолжения!

29 апреля.

Вчера была премьера «Щелкунчика», я была с Женей в партере, а Миша – в ложе Б.

Знакомых, мхатовцев было тьма! Был, между прочим, Виленкин, который сказал, что ночь после романа не спал.

После балета Вильямсы, Марика, Женюшка и мы поехали в Клуб писателей, где весело поужинали, немного потанцевали – одни в большой комнате с камином.

«Щелкунчик» – чистенький балетный спектакль, лишенный хоть какого-нибудь яркого захватывающего момента – конечно, полное несоответствие с Гофманом и с Чайковским.

Когда мы приехали в Клуб, к Мише подошли три ужинавших там художника: Иогансон, Восьмеркин и еще один и произнесли что-то очень приятное в смысле их необычайного уважения к творчеству М. А., к его честности. Потом перед уходом они опять подошли и я слышала, как Иогансон опять говорил о своем бесконечном восхищении и уважении и попросил поцеловать М. А.

30 апреля.

У Вильямсов перенесено на 2-е. Сегодня они придут вечером к нам.

2 мая.

Вчера у нас было назначенное продолжение чтения: к той компании присоединились еще Вильямсы, которые, услышав про чтение, заявили, что они придут.

Было опять очень хорошо. Аудитория замечательная, М. А. читал очень хорошо. Интерес колоссальный к роману.

Миша за ужином говорил: вот скоро сдам, пойдет в печать. Все стыдливо хихикали.

3 мая.

Вчера было чтение у Вильямсов «Записок покойника». Давно уже Самосуд просил об этом, и вот наконец вчера это состоялось. Были, кроме нас и Вильямсов, Самосуды, Мордвиновы, Захаровы, Лена Понсова, еще одна подруга Ануси.

Миша прочитал несколько отрывков, причем глава «Репетиция с Иваном Васильевичем» имела совершенно бешеный успех. Самосуд тут же выдумал, что Миша должен прочитать эту главу для всего Большого театра, а объявить можно, что это описана репетиция в периферийном театре.

Ему так понравилась мысль, что он может всенародно опорочить систему Станиславского, что он все готов отдать, чтобы это чтение состоялось. Но Миша, конечно, сказал, что читать не будет.

4 мая.

Вчера был день рождения Миши. Подарила ему словарь Александрова – русско-английский, и кроме того, по рассеянности купила Павловского – русско-немецкий, который у нас уже есть. Отнесла обратно, поменяю на что-нибудь другое.

Сегодня капустник в ВТО – балета Большого театра.

Вызвала парикмахера на дом и портниху – немного поправить платье надо и пришить живые цветы хочу. Женьку отправила за розовыми и лиловыми тюльпанами.

В «Правде» на первой странице о назначении на пост наркоминдела тов. Молотова, а на последней в хронике – об уходе, по его просьбе, Литвинова с поста наркоминдела.

5 мая.

Капустник прошел оживленно, программа понравилась. Хотя собственно, непонятно, почему они так кроют «Щелкунчика» – он ничем не хуже других балетов. Говорят, что программу балетные приготовили в то время, когда «Щелкунчик» был снят с генеральной и сдан в поправку.

Сегодня днем обменяла Мише словарь на словарь Дьяченко – церковно-славянский. Миша был очень доволен.

Вечером – продолжение чтения. Оля напросилась, что она непременно хочет слушать. Вильямсы придти не могут, Ануся нездорова. Петя рассказывал, что про роман Самосуд все время кричит: гениально!!

6 мая.

Чтение было, как всегда, очень приятное по атмосфере внимания.

Вчера перед чтением Оля мне сказала, что арестована Венкстерн.

7 мая.

Миша продиктовал письмо Куртис Брауну по поводу лондонской постановки, потом его переводила.

8 мая.

Письмо Куртис Брауну отправила.

Вечером позвонил и пришел Гриша, принес два ананаса почему-то. Ведь вот обида – человек умный, остроумный, понимающий – а битковщина все портит!

Умолял Мишу прочитать хоть немного из романа, обижался, что его не звали на чтение. Миша прочитал «Казнь».

Тогда стал просить, чтобы разрешили придти к нам – на несколько часов – прочитать весь роман. Миша ответил – когда перепечатаю.

Просится, чтобы взяли его вместе жить летом.

Разговоры: что у вас в жизни сейчас нового? Как относитесь к Фадееву? Что будете делать с романом?

9 мая.

Миша утром продиктовал два письма – Каганскому и брату Николаю в Париж – «что это значит?» Отправила их.

Вечером он пошел в Большой по «Волочаевским дням».

Во время обеда сегодня позвонил Раниенсон – из миманса Большого театра (очень талантливый артист, первоклассно показывал на последнем капустнике Мордвинова, а на предыдущем – Небольсина) – сказал, что хочет только поблагодарить Мих. Аф. за его отношение к себе. «Никогда в жизни не думал, что такой большой человек может быть так прост. Никогда в жизни не забуду его отношения!» А Миша мне вчера рассказывал, что на следующий день после капустника Раниенсон подошел к нему и сказал: «Если Вам когда-нибудь понадобится друг, располагайте мной».

Миша пришел вечером из театра рассерженный – Самосуд не явился на совещание совершенно! Был сначала у Дзержинского Ивана, а потом в редакции «Правды». И даже сам знать не дал! Немыслимо с ним работать.

10 мая.

Днем звонок – Вольф! Я закричала – какой Вольф?! Вениамин Евгеньевич?!

Пришел через час, похудел, поседел, стал заикаться. Оказывается, просидел полгода, был врагом народа объявлен, потом через шесть месяцев был выпущен без всякого обвинения, восстановлен в партии и опять назначен на свой прежний пост – директора Ленинградского Красного театра (теперь – имени Ленинского комсомола).

Просит М. А. приехать в Ленинград прочитать труппе «Дон-Кихота», если подойдет, театр хотел бы ставить. Мише ехать не хочется, думает просто послать пьесу.

Вечером Миша в Большом на «Щелкунчике», я на «Норе». Приятно было посмотреть пьесу с простыми человеческими словами и чувствами.

Миша рассказывал: в кабинете в театре сидит Яков Л. – один – и читает журналы. Ждет Самосуда. А тот, ясно, неизвестно где.

12 мая.

Вчера была с Женей на «Половчанских садах» – второй спектакль, называется на пригласительном билете – «первое представление».

Немирович на днях заявил, что после «Горя от ума» театр больше генеральных устраивать не будет, так как публика приходит невозможно злая, ничего не нравится, по городу распускаются слухи о неудаче театра. Значит, сразу – премьера. Не знаю, что было вчера на первом представлении, но сегодня публика была точно такая же злая, как, вероятно, бывала на генеральных «Горя от ума» и была бы на генеральной «Половчанских». Все ругались. Правда, пьеса не просто слаба, но и очень претенциозна и скучна. А театр делает многозначительное лицо – обратите внимание, какие мысли! Какая философия!

А философия копеечная, «военные болеть не могут», отец называется Макковей, дочь – Воробей, один сын – безногий и в продолжение всей пьесы перед зрителем – клиника. Семья изображена – образцовая будто бы, а все персонажи – отталкивающие.

Сегодня сообщение, что вчера разбились летчики Серов и Осипенко. Но как произошла катастрофа – неизвестно.

15 мая.

Вчера у нас было чтение – окончание романа. Файко – оба, Марков, Виленкин, Ольга, Ануся, мой Женя. К ужину подошли Петя и Женя.

Последние главы слушали почему-то закоченев. Все их испугало. Паша в коридоре меня испуганно уверял, что ни в коем случае подавать нельзя – ужасные последствия могут быть.

Сегодня пришла от Вольфа телеграмма – внезапно заболел, встречу откладывает. По-видимому, вся телеграмма – вранье. Но почему тогда начал разговор? Зачем?

Звонил и заходил Файко – говорит, что роман пленителен и тревожащ. Что хочет много спрашивать, говорить о нем.

16 мая.

Вчера были у Лены Понсовой. Кроме нас – Вильямсы и Цецилия Мансурова и родственники Понсовой. Мансурова – интересно рассказывала о халтурных выступлениях, нравах их.

В этот вечер в Театре Вахтангова шли «Без вины виноватые» – и часов в десять или одиннадцать вечера по радио – передававшему спектакль, послышались какие-то невнятные слова, звуки разные. Оказалось, все три диктора вдребезги напились и черт знает что говорили.

17 мая.

Вчера у нас были Мелик с Минной и Ермолинские.

Сегодня днем без звонка зашел приехавший из Киева Загорский. Видимо, сидел. Теперь – завлит в Театре Красной Армии.

Сидел, обедал, рассказывал без конца, какие пьесы будет ставить их театр, какие хорошие пьесы у Афиногенова и Вирты.

Я не выдержала и сказала, что пьесы эти плохие и что из театра все уходят пустые и злые поэтому.

18 мая.

Вчера вечером позвонил и пришел Николай Эрдман.

Звонила Ольга – умер в Горьком бывший администратор филиала Б. М. Чацкий. Как грустно!

Такой очаровательный, культурный человек был.

Из-за каких-то больных артистов, перемена в репертуаре в Горьком – прибавляются «Турбины».

Миша задумал пьесу («Ричард Первый»). Рассказал – удивительно интересно, чисто «булгаковская пьеса» задумана.

19 мая.

Вчера вечером Борис Эрдман. Сказал, что к нему звонили и сказали, что умер Виталий Лазаренко.

А вчера же утром в газетах было о том, что он получал орден и читал при этом Калинину свои стихи.

Потом выяснилось (так говорят), что Лазаренко вручали орден в больнице и стихи он читал там.

20 мая.

Вчера вечером был Николай Эрдман.

Сегодня утром заходил Дмитриев с известием о Вете. По-видимому, ее уже нет в живых.

В городе слух, что арестован Бабель.

21 мая.

Мои имянины. Миша принес чудесный ананас.

Братья Эрдманы прислали колоссальную корзину роз. Вильямсы – тоже – очень красивую корзину роз.

Женька принес сирень.

За обедом ребята так наелись пломбиром и ананасом, что еле дышали.

Часов около восьми вечера стало темнеть, а в восемь – первые удары грома, молния, началась гроза. Была очень короткой. А потом было необыкновенно освещенное красное небо.

Миша сидит сейчас (десять часов вечера) над пьесой о Сталине.

22 мая.

Вчера поздно вечером пришли Вильямсы, Борис и Николай Эрдман с женой. А позже, когда мы уже ели пирог – позвонил и пришел Дмитриев.

Миша пишет пьесу о Сталине.

Сегодня днем дозвонилась (звонила два дня), наконец, до валютного отдела НКФ и узнала от юрисконсульта, что им была дана положительная резолюция на Мишином заявлении (о выписывании из Америки пишущей машинки на деньги от «Мертвых душ» через Литературное агентство), но что потом это было изменено и решено отказать. Но кто это сделал, он не знает, что он советует приехать лично и говорить об этом.

Это не жизнь! Это мука! Что ни начнем, все не выходит! Будь то пьеса, квартира, машинка, все равно.

23 мая.

Ездила за деньгами во Всероскомдрам. Город в красных флагах. Обратно шла пешком. Устала. Сообщение с центром прервано – встреча Коккинаки и Гордиенко.

Сегодня прочла вечером одну картину из новой пьесы. Очень сильно сделано.

Сегодня пошло Мишино заявление об уходе из дачного кооператива. Конечно, разве мы можем строиться?!

24 мая.

Утром или, вернее, днем (мы поздно встали) пришел Дмитриев, а потом Сергей Ермолинский. Последний – прощаться, уезжает в Одессу, а потом в Синоп.

Потом мы поехали с Мишей до Новодевичьего, там немного погуляли по старым местам.

Сегодня письмо из Лондона от Куртис Брауна с двумя копиями писем Николая Булгакова. Совершенно ясно, что он, представив Мишину доверенность на «Зойкину» или какие-нибудь письма (по-видимому, так) – получал там деньги по «Турбиным». Представить себе это трудно, но приходится так думать.

25 мая.

Звонил Горюнов, просил дать молодому актеру куски роли Лариосика – будет показывать на экзамене. Пришел этот актер – по-моему, очень хорошо подходит к роли.

26 мая.

Утром письмо от Николая из Парижа – он пишет, что он очень рад, что пришло, наконец, от Миши письмо, что он несколько раз писал Мише, но письма не доходили. Сообщает о том, что почел за лучшее с Каганским покончить дело по «Зойкиной» полюбовно, заключил с ним договор, по которому все платежи – пополам получают. Просит доверенность, та уже кончилась. Пишет, что у него для Миши 1600 с чем-то франков от «Зойкиной» и 42 фунта с чем-то от «Дней Турбиных».

Вечером позвонил и пришел Гриша К. – проститься перед Киевом.

Пришла, сговорившись по телефону, из Тифлиса приехавшая некая Гурула – хочет перевести «Дон-Кихота» на грузинский и устроить пьесу в Тифлисе. Произвела удивительно приятное впечатление. И спутник ее тоже. Какие-то солнечные люди! Улыбаются, приветливы, радушны! Дали ей экземпляр. Она взяла адрес, обещала извещать о ходе работы.

27 мая.

Ездили с Мишей утром в Наркомфин в валютный отдел. Миша говорил сначала с юрисконсультом – тот сообщил об отрицательном ответе. Миша сказал, что обжалует его. Потом юрисконсульт ушел, поговорил с начальником отдела и, придя, пригласил туда нас. Миша сказал – я ведь не бриллианты из-за границы выписываю. Для меня машинка – необходимость, орудие производства.

Начальник отдела обещал еще раз поговорить с замнаркома, думает, что ответ дадут положительный.

Оттуда пошли во Внешторгбанк, Миша хотел справиться насчет открытия счета – для перевода денег от Коли сюда. Оказывается, счет будет – закрытый, то есть для выписывания чего-нибудь опять надо брать разрешение, и получить его очень трудно.

По дороге купила Сергею две пары обуви, а то он в таких обдерганных ходит, ужас!

Сговорилась с Евгением Александровичем, что он устроит Сергея на лето в пионерский лагерь, верст 80 от Москвы.

Я довольна, Анапа меня пугала, он бы, конечно, не слушался Екатерину Ивановну.

28 мая.

Сегодня днем раздобыла нужные бумаги для Сергея. Потом – на телеграф – отправила телеграмму-письмо Куртис Брауну, чтобы продолжали платить, как раньше.

Мише пришла в голову мысль сделать балетное либретто «Калоши счастья» по Андерсену.

Из театра пришел поздно, обедал в кафе. Вечером пошел играть в винт к Федоровым.

29 мая.

Утром звонил Дмитриев – какой-то ленинградский композитор, кажется Щербаков, предлагает Мише сделать для него Ивана Грозного, другого либреттиста никак не хочет, прислал Дмитриеву письмо с просьбой узнать Мишин ответ.

Письмо от К. Марила с предложением заняться этим проклятым делом (из Лондона).

5 июня.

За эти дни: появление по телефону Судакова с желаниями навестить Мишу по поводу того, будет ли он работать для Малого театра. Условились. Вдруг он звонит опять, что приехать не может, просит разрешить приехать завтра. Миша обозлился, передал, что ни завтра не может, ни послезавтра, а потом уезжает в Ленинград.

Потом всякие звонки вроде поэта Д'Актиля, который, конечно, хлопочет о своем либретто в Большом театре. Миша сказал, сдайте его секретарю художественной части и так далее.

Всякая хозяйственная кутерьма, хлопоты, связанные с отправлением Сергея в лагерь (15-го будет), надоедание мелочей, желание скорей сплавить наших куда-нибудь, чтобы была возможность работать, отсылка письма Николаю Булгакову в Париж с копией письма-телеграммы Куртису.

Позавчера, 3-го, пришла Ольга – знаменитый разговор о Мишином положении и о пьесе о Сталине. Театр, ясно, встревожен этим вопросом и жадно заинтересован пьесой о Сталине, которую Миша уже набрасывает. В разговоре, конечно, едва не дошло до столкновения (Миша сказал о том, что Театр, в особенности Станиславский, совершил преступление), но как-то рассосалось.

Вчера (4-го) звонок Виленкина, и вечером он сам у Миши, а я в это время была на «Пути к победе» – вахтанговцы прислали приглашение.

О пьесе говорить не хочу, настолько это нехудожественно и лживо. В коллекцию входит после леоновских пьес, поразивших Москву и вызвавших, по-видимому, единодушное отвращение. Прибавляется еще одна.

За ужином – конец разговора Виленкина с Мишей. Виленкин сказал, что Калишьян говорит, что М. А. совершенно прав, требуя условий для работы, и говорит, что примет меры к тому, чтобы наше жилье можно было обменять на другое; настойчиво предлагают писать договор. Миша рассказал и частично прочитал написанные картины. Никогда не забуду, как Виленкин, закоченев, слушал, стараясь разобраться в этом.

Сегодня днем звонил и приезжал режиссер Тифлисского театра им. Грибоедова – Абрам Исаакович Рубин, взял экземпляр «Дон-Кихота» для ознакомления.

7 июня.

Вчера был приятный вечер, были Файко, Петя и Ануся, Миша прочел им черновик пролога из пьесы о Сталине (исключение из семинарии). Им чрезвычайно понравилось, это было искренно. Понравилось за то, что оригинально, за то, что непохоже на все пьесы, которые пишутся на эти темы, за то, что замечательная роль героя.

Сегодня поздно к вечеру звонок от Якова – объявился след старого знакомца, Тимофея Бережного! Просит (через Якова, а не непосредственно!!), чтобы Миша ехал в Ленинград срочно читать «Дон-Кихота».

В сегодняшней «Вечерке» – интервью с Дунаевским. Там – его слова о том, что он с увлечением продолжает работу над «Рашелью».