Текст книги "Марш-бросок к алтарю"

Автор книги: Елена Логунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

10

– Что за Лена? Кто такая? Почему не помню? – сам себя пытал рослый рыжий парень – Алексей Гольцов, прыгая по комнате на одной ноге.

Вторая его нога была голой, Алексей как раз натягивал на нее носок.

– Лешенька, что ты делаешь, ты же должен соблюдать строгий постельный режим! – заглянув в комнату взрослого сына на шум, производимый двухметровым попрыгунчиком, запричитала его мать.

– Вот я и хочу постельный, – пробормотал сынок, торопливо ныряя в футболку.

Он поднял руку, испытующе понюхал свою подмышку и щедро опрыскался одеколоном.

– Лешенька, но ведь твой доктор сказал…

– Мама, я помню все, что сказал мой доктор! – досадливо ответил недисциплинированный пациент, направляясь к двери.

Он не обманывал, но сказал только часть правды: все предписания и заключения специалиста из нейрохирургического отделения горбольницы были ему особенно памятны потому, что являлись враньем, за которое Алексей щедро заплатил. А как иначе можно было убедить недоверчивых журналистов в том, что помощник трагически погибшего депутата тоже серьезно пострадал от рук заклятых врагов правдолюбцев из партии «Наше дело»? А убедить их в этом надо было. Алексей не собирался упускать счастливый шанс привлечь к себе внимание и симпатии электората незадолго до выборов. И вообще для репутации российского правдолюбца небольшая черепно-мозговая травма – как медаль «За отвагу на пожаре»!

Алексей Гольцов был юношей активным и предприимчивым. В депутатские помощники его занесло из сетевого маркетинга, в тенетах которого Леша болтался с полгода, но подняться в топ-лигу бизнеса не сумел. Зато он научился беззастенчиво и цепко приставать к незнакомым людям, развил природный дар убеждения, отточил ораторское мастерство и уложил свою совесть в анабиоз без надежды на пробуждение. Политическому деятелю все это было даже нужнее, чем коммерческому агенту. А в роли неленивого депутатского помощника Алексей обзавелся еще и огромным количеством связей во всех слоях общества. Количество его знакомых росло с такой скоростью, что записные книжки с контактами приходилось менять трижды в год! Так что разудалая Лена, назначившая ему многообещающую встречу под грибком песочницы, могла оказаться кем угодно – хоть Еленой Антоновной из налоговой, хоть Ленчиком из отдела кадров пивзавода, хоть Ленкой из турклуба. Разных Лен в одной только дежурной записной книжке Алексея было душ пятьдесят, не меньше!

Сбегая вниз по лестнице, общительный молодой человек бодро насвистывал и вспоминал наиболее эффектных знакомых Лен. Однако перегруженная юношеская память сохранила только самые яркие и выпуклые фрагменты женских образов. Лешу это не смутило. Как начинающий политик, он учился мечтать широко, с размахом, в масштабах целой страны и на столетнюю перспективу. Он запросто слепил воедино выдающийся бюст одной Лены, роскошные ноги другой, упругие ягодицы третьей, ангельское личико четвертой, золотые косы пятой и, заполнив пробелы нейтральным розовым тоном, получил в воображении образ столь притягательный, что последний лестничный марш преодолел одним прыжком. И со свистом выскочил из подъезда, точно поезд из тоннеля метро.

– Здравствуй, Ленечка! – громко и внятно произнесла еще одна знакомая Лена – семидесятилетняя соседка с первого этажа Елена Давыдовна Крупенникова.

Бабка, охраняющая подъезд не хуже пограничной овчарки, мгновенно сопоставила просвистевшую мимо нее мужскую фигуру с известным ей списком жильцов и назвала Алексея Ленечкой не по ошибке, а просто из вредности. Алексей уже не раз объяснял противной старушенции, что Леша и Леня – это два разных имени. Елена Давыдовна продолжала упорствовать. Алексей подозревал, что хитрая бабка таким образом просто провоцирует его остановиться и затеять с ней долгий разговор. Елена Давыдовна, проживающая в однокомнатной квартире с кошкой и собакой, сильно тосковала без человеческого общения и радовалась всем его формам – от мирной беседы о погоде до скандала с рукоприкладством. Леша-Леня Гольцов мог бы остановиться и подискутировать с бабушкой о топонимике.

Однако на сей раз старушке Крупенниковой не повезло. Занятый мыслями о Елене Прекрасной, Алексей без задержки просквозил мимо лавочки, где общительная пенсионерка с ее котом и собакой, спящими под скамейкой, образовали многофигурный монумент вроде памятника баснописцу Крылову с его героями.

– А здороваться тебя мама не научила?! – запальчиво выкрикнула раздосадованная Елена Давыдовна Алексею в спину.

Это была вторая попытка завязать дискуссию, и она тоже не удалась. Леша настолько погрузился в мечты о демонстрации умений и навыков, которые он приобрел без всякой помощи мамы, что в данный момент беспокоился лишь о том, что деревянная лавочка в песочнице под грибком может не выдержать парного показательного выступления.

Мужика, который со словами: «Стой, брат!» заступил ему дорогу, выскочив из темной щели между гаражами, Алексей в первый момент вообще не понял. Он даже оглянулся в поисках упомянутого брата, и не зря: позади него, перекрыв выход из проулка на простор двора, в самом деле возник второй мужик. В наступивших сумерках анатомических подробностей было не разглядеть, но эти два типа вполне могли являться кровной родней: морды у обоих были черные, с приплюснутыми носами. На темных рожах отчетливо выделялись только глаза, ярко прорисованные белым по черному.

– Стоять! – повторил первый черный брат.

Леше показалось, что он говорит с акцентом.

Второй черный брат, возникший в Лешином тылу, вообще ничего не сказал – возможно, вовсе не знал русского. Он молча прыгнул на Алексея, толкнул его на металлическую стену гаража, и она загудела печально, как бухенвальдский набат.

– Пра дэньги что знаешь, гавары! – подскочив к Гольцову, притиснутому вторым братом к содрогающейся гаражной стене, с отчетливым прононсом потребовал брат номер один.

Черная морда с белыми глазами приблизилась, и тут Алексей окончательно уверился, что перед ним никакой не негр. Лица братьев скрывали черные трикотажные маски, составляющие часть экипировки омоновцев и грабителей банков!

– Какие деньги? – прошептал Гольцов, уже вполне понимая – какие.

Не ракушки каури, это точно!

Его охватил страх, превратившийся в ужас, когда из-за спин вплотную подступивших к нему черных братьев донесся истеричный крик, интонационно очень напоминающий визг перегруженной бензиновой пилы:

– Кто тут Гольцов, руки вверх!

Оторопели все!

Обалдело поглядев поверх трикотажных макушек – черные братья были ростом пониже, чем он, – Леша увидел кошмарную асимметричную фигуру, кривобоко, хромой каракатицей, накатывающую со стороны вожделенной песочницы. Невероятно, но это тоже были черные, только не братья, а брат и сестра, разновеликие и сросшиеся головами!

Брат был повыше и поздоровее, а сестрица пошустрее: она проворнее перебирала ногами и активно размахивала руками. Одинаковыми у неправильных сиамских близнецов были только прически – на ветру черными стягами трепетали то ли короткие косицы, то ли длинные казачьи чубы. Сестрица угрожающе размахивала деревянной колотушкой, а братец поигрывал кожаной плетью и бряцал стальными наручниками.

Обыкновенные черные братья – первый и второй – на фоне этого экзотического африканского пугала смотрелись ничуть не страшно. К тому же появление сиамцев отвлекло их внимание от жертвы. Очнувшийся Гольцов с силой оттолкнул от себя первого брата, ловкой футбольной подсечкой свалил второго и метнулся вправо – к выходу из ловушки за гаражами.

Уже выворачивая во двор, он оглянулся.

В лунном свете блеснул лаковый этнический узор на ручке деревянной колотушки. Вдохновенно, весенним соловушкой, засвистала разгулявшаяся плеть.

– Гольцов? Не Гольцов? А где Гольцов? Куда все побежали?! Гольцов, стой! – завизжала сиамская сестра.

Алексей вихрем пронесся по двору и закатился в открытую дверь подъезда, как бильярдный шар в лузу.

– Ленечка, здравствуй! – сделала третью попытку общительная пенсионерка Елена Давыдовна.

Ответом ей стали затихающий в верховьях подъезда резвый топот да хлопок резко закрытой квартирной двери.

– Лешенька! – охнула мама Алексея Гольцова, едва успев отскочить с пути бегущего сына.

Алексей прыгнул в разобранную постель и укрылся с головой.

– Леша?

– Мама! У меня постельный режим!!! – донеслось из-под одеяла.

Тем вечером Алексей больше не вылезал из постели, а бдительная пенсионерка Крупенникова оставалась на лавочке у подъезда почти до десяти часов вечера. Покинуть свой пост раньше Елена Давыдовна не могла, потому что опасалась оставить без присмотра пару подозрительных молодчиков.

Парни были незнакомые, никогда ранее памятливой бабушкой не виденные, и необщительные – это настораживало! Они подошли через несколько минут после возвращения домой неразговорчивого Лешеньки Гольцова и долго топтались в совокупной тени виноградной беседки и балкона, искательно поглядывая в темный провал подъезда и замусоривая угол клумбы сигаретными окурками и обгоревшими спичками. Бабушка Крупенникова, в свою очередь, поблескивала очками на молодчиков. Те неискусно притворялись, будто стоят во дворе просто так – дышат вечерней прохладой и общаются между собой.

– Чего стоим, касатики, кого ждем? – добродушным голосом Бабы Яги, охмуряющей глупого Иванушку, спросила истомленная любопытством Елена Давыдовна на десятой минуте безмолвной игры в гляделки.

Парни зыркнули на нее с неприязнью и ничего не ответили. Тогда общительная старушка обиделась и из вредности отказалась от ранее имевшегося у нее намерения уйти домой к началу программы «Время».

Видимо, поняв, что упрямую бабку им не перестоять, около десяти часов вечера подозрительные молодчики ушли со двора. Тогда Елена Давыдовна с кряхтеньем встала с лавочки, добрела под балкон, поправила очки и внимательно осмотрела место длительной стоянки незнакомцев.

Темную тряпочку; накрывшую травяную кочку, она подняла сразу же. Тряпочка могла оказаться упавшими с балкона мужскими трусами или одиноким носком. Тогда Едена Давыдовна могла бы применить свои дедуктивные способности для вычисления владельца данной вещицы, а еще лучше в поисках такового последовательно обойти все квартиры подъезда, попутно вовсю наслаждаясь роскошью человеческого общения. Однако темная тряпочка оказалась плотной трикотажной шапочкой с окошками для глаз.

– Кажись, никто из наших такое не носит? – задумчиво пробормотала старушка.

На всякий случай, она постучалась в квартиру номер семь, к Литвинниковым, сынок которых поутру бегал во дворе в карнавальном костюме Человека-Паука, неприцельно плюясь налево и направо жевательной резинкой. Но Литвинниковы не признали находку Елены Давыдовны своей собственностью, и пенсионерка резонно предположила, что шапочку потеряли подозрительные молодчики. Видимо, выронили из кармана, откуда тягали то сигареты, то зажигалки.

– Ну, придут еще – вот и поговорим, – усмехаясь, решила Елена Давыдовна.

Шапочку, как непосредственный повод для предстоящего общения, она сберегла в кармане кофты.

11

Мальчик был хорошенький, как ангелочек. Голубоглазый, розовощекий, с блестящими золотыми волосами, подстриженными в кружок, как у сказочного Иванушки. Эта фольклорная прическа умиляла обслуживающий персонал ВИП-зала тем более, что мальчик-то был не наш, а заграничный, из самой Америки!

– Какой смелый малыш! – едва не прослезилась буфетчица Светлана Петровна, приняв ребенка у сопровождающей бортпроводницы. – Сам, без папы и мамы, прилетел так далеко!

– Головы бы поотрывать этим папе и маме! – сердито пробурчал дежурный милиционер сержант Никитин. – Отправили малолетнего пацана за десять тысяч километров одного в чужую страну и не обеспечили встречу на месте! А время – десятый час, ребенку уже спать пора!

Малолетний ребенок Майкл Томсон сидел в мягком кожаном кресле, за обе щеки уписывал бутерброды, которыми его угостила сердобольная буфетчица, и не выглядел ни напуганным, ни несчастным. И спать ему тоже не хотелось: на заокеанской родине Майкла еще не наступил полдень. На местное время биологические часы юного путешественника пока не перестроились.

Майкл доел последний бутерброд, залпом выпил газировку, отряхнул с футболки крошки, с живым вниманием огляделся по сторонам и понял, что в ВИП-зале ему занять себя совершенно нечем.

– Хочешь туда? – перехватив заинтересованный взгляд, брошенный Майклом на уютный палисадник за большим французским окном, спросила добрая буфетчица.

Майкл кивнул.

– Вадик, открой ему! – попросила Светлана Петровна. – Пусть немножко погуляет на свежем воздухе. Бедный ребенок, столько времени взаперти, в самолетах! Конечно, ему хочется размять ножки.

– Иди, малец! Разминайся! – разрешил милиционер, отпирая дверь в палисадник, обычно выполняющий роль курилки для привилегированных пассажиров. – Сейчас тут фонари зажгут, будет светло, ты не бойся!

– Йес, сэр! – сказал очаровательный ребенок и отважно переступил порог.

– «Йес, сэр!» – умилился старший сержант Никитин, которого сэром еще никто и никогда не называл. Вот это парень! Ну, как, как америкашки воспитывают таких бравых пацанов!?

Бравый пятилетний пацан по крови был на четверть русским, более того – он был Кузнецовым. А если бы сержант знал, как и в каких условиях воспитывался Миша Томпсон, по бабушке Кузнецов, то смелость и хладнокровие юного путешественника тем более не показались бы ему удивительными.

Юный Майкл вырос в обстановке, которая могла свести с ума закаленного жизнью взрослого. Его мама трудилась в банке, строгие правила которого запрещали служащим приводить в офис детей, любящий папа мог брать ребенка к себе на работу беспрепятственно. Папа Майкла был сам по себе начальник – в одном лице и владелец, и персонал небольшой, но приличной конторы.

Еще не научившись ходить, любознательный ребенок на четвереньках странствовал по просторному помещению с демонстрационными образцами продукции, предлагаемой вниманию родственников усопших. И не раз случалось, что траурный зал оглашался не сдавленными рыданиями, а нервным смехом, когда в тени еловых венков клиенты неожиданно замечали младенца, весело играющего с ленточками черного крепа. Кроватку утомленному Майклу, случалось, заменял один из образцовых гробов, и папа Томпсон быстро понял, очаровательный младенец на мягкой обивке домовины, для придирчивых покупателей является наилучшим доказательством высокого качества товара. Тогда предприимчивый папа сделал сына лицом компании и даже переименовал ее в его честь.

Это оказалось хорошим коммерческим ходом. Клиенты в «Литтл Майк» пошли гуще, и крошка Томпсон, наряженный в специально сшитые для него черные ползунки и распашонку с траурным галстучком, встречал их, размахивая карманной библией, выданной ему вместо игрушки, чтению маленький Майкл научился по надписям на мраморных плитах, арифметику постигал, вычитая одно четырехзначное число из другого. Однако природной «кузнецовской» жизнерадостности это в нем не убило. В обстановке похоронного бюро Майкл развлекал себя, как мог. Последней шалостью, за которую он успел отведать папиного ремня непосредственно перед отлетом, была бахрома гроба, по всей длине заплетенная в косички, перевязанные прелестными бантиками.

Безнадзорно выпуская очаровательного золотоволосого ангелочка в палисадник, сержант Никитин воистину не ведал, что он творит.

В палисаднике росли садовые ромашки, три невысокие голубые ели и одна белоствольная березка. Березе повезло, она не привлекла деятельного внимания маленького Майкла. Первым делом он придирчиво пощупал пушистые лапы хвойных и осмотрел цветы на аккуратной клумбе. Из нее, кроме ромашек, вырастал также трехметровый флагшток, на котором в случае прибытия высоких иностранных гостей поднимался соответствующий национальный флаг.

В настоящее время на флагштоке трепетал красно-бело-зеленый стяг Белорусской Республики, торговый министр которой вместе с официальной делегацией прилетал ночным рейсом из Москвы. Для того чтобы флаг был отчетливо виден в ночи, к бетонному основанию флагштока был пристроен вертикально направленный прожектор. К сожалению, в нем перегорела лампа. Бдительные сотрудники ВИП-зала это своевременно обнаружили и вызвали электрика, который быстро устранил неисправность и ушел по более серьезным делам. А того, казалось бы, незначительного обстоятельства, что из его рабочего чемоданчика вывалилось кольцо изоляционной ленты, электрик не заметил.

Черную изоленту нашел Майкл. Эта находка позволила изобретательному ребенку организовать себе развивающую игру минут на сорок.

В начале одиннадцатого в ВИП-зал, болезненным тычком в ребра оттолкнув от двери сержанта Никитина, ворвалась растрепанная молодая блондинка. Обиженный сержант против воли отметил, что внешность у нее, в отличие от манер, весьма приятная. Высокая, стройная и загорелая, блондинка была похожа на участницу турнира Большого Шлема, опоздавшую к началу матча.

– Где он?! – вылетев на середину зала, завертелась она.

Сержант Никитин с трудом удержался от язвительного ответа: «Где, где – в Уимблдоне!»

– Девушка, вы, наверное, за мальчиком из Америки? – обрадовалась буфетчица Светлана Петров на. – Он…

– Документики попрошу! – вмешался строгий сержант.

– Паспорта с собой нет, только служебное удостоверение, – блондинка проворно выкопала из сумки красную книжечку. – Вот! Я его двоюродная тетя. Другие родственники приехать не смогли: Мишина бабушка сломала ногу, а ее брат, мой папа, застрял на даче, и моя мама с ним.

– Драматично, – все-таки съязвил обиженный сержант, с редкой въедливостью изучая удостоверение. – Значит, тетя Индия? Приехала за племянником из Америки…

– Где Майкл? – набычилась блондинка.

– Он в садике гуляет, я его сейчас позову! – подхватилась добрая буфетчица. – Миша! Мишенька! Мишутка!

– Майкл Томпсон! – гаркнул сержант, внимательно изучивший не только блондинкины документы.

– Йес, сэр!

Голубоглазый ангел впорхнул в зал, своим появлением вызвав растроганные улыбки на лицах буфетчицы и милиционера. Только тетя Индия почему-то не улыбнулась. Она смотрела на ребенка недоверчиво и нервно притопывала ножкой.

– Мишенька, это твоя тетя! – громко и по слогам, как глуховатому и тупому, сказала Светлана Петровна. – Тетя Индия! Она забирает тебя домой!

– Янки, янки, гоу хоум, – пробормотала странноватая тетя Индия и, помедлив, протянула мальчику руку.

– До свиданья, Мишенька! – ласково попрощалась с ребенком буфетчица.

– Гуд бай, Майкл! – с чувством сказал сержант Никитин.

Юный Томпсон коротко, по-военному кивнул:

– Сенк ю! Бай!

Свободной ладошкой он помахал добрым людям из ВИП-зала и вместе с тетей вышел за дверь.

– Какой милый мальчик! – растроганно вздохнула буфетчица. – Спокойный, воспитанный… Не то, что мои внуки!

– Отличный парень, – подтвердил сержант Никитин.

– Может, чаю, а, Вадик? – предложила Светлана Петровна.

– Можно, – согласился сержант, посмотрев на наручный хронометр.

До прибытия московского борта с белорусским министром оставалось полтора часа. Но едва буфетчица разлила по чашкам ароматный горячий напиток, французское окно задребезжало и затряслось. Из темноты в него обезумевшим нетопырем билось какое-то крупное тело. Сержант Никитин поторопился открыть замок, и в помещение ворвался потный, красный и злой начальник службы охраны аэропорта подполковник Федорцов.

– Чаи гоняете?! – с ходу накинулся он на Никитина. – Дурака валяете?! А на вверенной территории черт-те что творится! Совсем с ума посходили?! Как иностранного министра встречаете?! Международного скандала захотели?!

– Никак нет! – вытянулся во фрунт сержант.

– А что случилось, Иван Сергеевич? – боязливо спросила буфетчица.

Федорцов без спросу цапнул чашку, залпом выпил горячий чай, задохнулся и молча махнул рукой в сторону палисадника. Сержант Никитин в три гигантских шага выскочил на порог и замер, глядя ввысь с открытым ртом. Подоспевшая Светлана Петровна мягко толкнула его в спину, продавила наружу и тоже застыла в глубоком изумлении.

На флагштоке, подсвеченный прожектором, развевался государственный флаг Беларуси, дополненный неожиданным и неприятным аксессуаром в виде небольшого траурного венка из еловых веток и ромашек, перевитых черной лентой.

– Господи, воля твоя! – перекрестилась буфетчица. – Это что же такое? Это откуда?

– Ладно еще – Белоруссия, там нас простят, а если бы это кто-то из дальнего зарубежья прилетал?! – страшно хрипя ошпаренным горлом, подал голос из зала политически грамотный подполковник Федорцов. – Одним таким намеком испортили бы едва налаживающиеся отношения с Евросоюзом за здорово живешь!

Сержант Никитин, ничего не говоря, с угрюмым сопением дергал веревку флагштока, спуская иностранный флаг вместе с траурным убранством.