Текст книги "Лета Триглава (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Прежде ко мне приведи, – услышал вкрадчивый голос волхва. – Давний у нас разговор имеется, и еще не закончен.

Глава 22. Скрытова Топь

По следу дошли до деревни. И то – след не след, а черные проплешины, точно промчалась тут охота Тысячеглазого Сварга. Огонь – к нему тоже уважение требуется. Помнила Беса, как в детстве с молитвой зажигали лучины, а то из козьих жил скручивали фитилек, опуская в плошку с топленым жиром – жертвовали богу чужую жизнь и дыхание. В печи плясали огненные языки, и по стенам избы танцевали живые тени. Тогда маменька укрывала Бесу одеялом и рассказывала байки о птице Сирин, об Одноглазом Лихе и Бабе с Костяной Ногой. Жуткая сладость разливалась под ложечкой, и Беса глядела в окно, заметенное снегом. И страшно было, и уютно, и дремотно от огня. Огонь – он силу дает, если к нему с поклоном прийти. А теперь кому кланяться? На погибель идут, не иначе.

Беса в изнеможении опустилась на почерневшее бревнышко, лизнула сухие губы.

– Воды бы…

Хорс, казалось, от жажды не мучился. Ему этот сухой, потрескивающий воздух, обволакивающий сейчас Бесу, как дыхание раскаленной печи, вовсе не приносил неудобства.

– Дойдем – испросим воды. Видишь, уже и крыши виднеются?

За подпалом да хрусткими почерневшими деревцами не только крыши, вся деревня, как на ладони. Лачуги черные, скособоченные, будто также тронутые огнем, по медным скатам гуляло раскаленное Сваржье око. И тишина такая, что в ушах звенит – ни комариного пения, ни лая цепных собак, ни мычания коров. Деревня стояла омертвелой, и так же пугающе мертво было у Бесы на сердце.

– Жив ли Даньша? – спросила.

– На пепелище ни костей, ни одежды, – ответил Хорс, напряженно вглядываясь в колеблющееся марево. – Жить должен, Хват убережет.

– Дурные у меня предчувствия, недаром Сирин беду кликала.

– О том не беспокойся. Я тебя от любых бед защитой буду, веришь?

Беса глянула в его строгое лицо, и сердце снова затрепыхалось птицей. Такому не верить – грех на душу брать.

Спускался Хорс с косогора уверенно, ровно, Беса не хотела – а залюбовалась. Высокий да ладный, умный, на слово бойкий и не страшится ничего, даром, что руки лишился. Неужто все староверы такие? Вздохнула, отгоняя воспоминание о поцелуе, дотронулась пальцами до сухих губ. Беспокойство все не отпускало, но Беса покорно двинулась следом, то и дело оступаясь на хрустком пепле. Уж и губы стали черным-черны, и мокрая рубаха в золе перепачкалась, зато избы все ближе. Живет ли здесь кто? Ставни точно заколочены, да не досками, а железными полотнами крест-накрест, и наличники у изб железные, и вкруг черных бревен – железные обручи. А колодца – ни одного. И хоть бы ветерок дунул, хоть бы остудил гудящую голову. Ни ветра, ни свежести. Одна трескучая сушь.

Хорс стукнул в ближайшую избу.

– Хозяева? Эгей! Есть ли кто?

Прислушался, шаря взглядом по безмолвным окнам.

Из безмолвного избяного нутра донеслось тяжелое шарканье. Скрипнула, отворяясь на ладонь, обитая железом дверь.

– Что надобно?

Голос глухой, недобрый. Кто за дверью? Не разобрать.

– Заплутали мы, – продолжил Хорс, подпуская в голос хрипотцу. – Воды бы.

– Нет воды. Ступайте.

Дверь начала закрываться, но Хорс ловко подставил башмак.

– Сколько ни странствовал, сударь, по городищам да селам, среди полей да лесов, и нигде путнику в чашке воды и в теплой постели не отказывали. Что же вы, милейший, богов прогневить изволите?

За дверью надсадно сопели. После послышались еще шаги, легче и дробнее предыдущих.

– Пусти, Горан! Не видишь, путникам помощь нужна?

Дверь снова приоткрылась, теперь шире, и в темных сенях Беса различила коренастого мужика в простой рубахе навыпуск. Разглядела и едва не охнула: у мужика не было ни волос, ни бороды, ни бровей. Голое лицо, испещренное морщинами и точно измазанное золою, казалось смурным.

– Пусти же, – повторил женский голос, и мужика оттеснила дородная баба в туго повязанном платке и блеклом сарафане. – А вы входите, будьте добры, гости дорогие. Откуда путь держите и что за нужда привела?

Она поклонилась в пояс, отчаянно дергая мужика за рукав.

Тот посторонился.

– Паломники из Стрыганской пустыни, – соврал Хорс, проходя в избу. – В град Китеж следуем на поклон болящему княжичу.

– Помер княжич-то, – буркнул Горан, и тотчас получил от бабы локтем в бок.

– Думай, что болтаешь! – прикрикнула. – Живой княжич! Волхвы весть передали второго дня, а ты проспал! У-у, пьянь! – и обратилась к гостям: – Не слушайте старого! Он как с утра самогонного зелья изопьет, так весь день ему то мертвяки, то лешие мерещатся. Спасу мне нет, наказала Матерь Гаддаш, заступница, так всю жизнь с этим забулдыгой маюсь. Что же вам? Водицы?

– Не отказались бы, – крякнул Хорс, подкручивая ус.

Беса примостилась рядом с ним на грубо сколоченную лавку.

Печь в избе не топилась, лучины не горели, а все равно жаром так и пыхало, и свет, проникающий через щели в ставнях да крыши, был блеклым, муторным, оттого убранство избы виделось Бесе, точно в тумане. Да и убранства как такового не было: в червонном углу пусто, ни фигурок богов, ни личин, только огромный сундук во всю стену, стол да скамья, на полках – глиняные горшки, кувшины да миски, да скрученный лентой обруч от старой бочки, к которому кто-то, точно в насмешку, приладил глазки-бусины – высохшие ягодки рябины на веточках.

Баба плеснула из кувшина водицы, поднесла Бесе.

– Пей, красавица. Ишь, изгваздалась как! На пожаре, что ли, была?

В нос ударила затхлая вонь, но пить хотелось сильнее. Стараясь не дышать, Беса сделала осторожный глоток. На запах мерзко, а пить можно.

– И часто у вас, сударыня, пожары случаются?

– Частенько, коли грозовая креса выдастся. Мы ведь на болотах, что на ладони. Блиставицы в ночи так и прыскали, верно, Сварг гневался, всю ночь на колеснице грохотал, по небесному шатру разгуливал.

Беса смолчала: не было этой ночью ни грозы, ни блиставиц. Не допила, передала плошку Хорсу, но тот к воде не притронулся и на бабье вранье даже бровью не повел.

– Мы на вашу деревню случайно вышли, – сказал, – как раз, когда от грозы спасались. В сторожке заночевали, да нас оттуда блиставицы прогнали. Младший послушник едва волку в зубы не попал, едва выходили, а он все одно в лесу сгинул. Не видели, сударыня?

– Не видывала, – ровно ответила баба. – Волки для нас напасть не хуже блиставиц. В деревне ни птицы, ни скотины не осталось, всех подъели.

Беса поежилась. В тепле да полумраке веки тяжелели, будто гарью присыпали.

– Чем же вы промышляете?

– Да чем Сварг подаст, – вздохнула баба. Горан все так же угрюмо молчал, скособочившись в своем углу и едва посверкивая оттуда мутными глазами из-под голых век. – Мужики на охоту ходят, бабы ягоды собирают, болото на ягоды всегда щедрое. Ничего, живем помаленьку, никто и не знает о нас. Даром, что Скрытовой Топью называемся.

– Помолчала бы, Люта! – рыкнул, наконец, Горан.

Баба замахнулась плошкой, прицыкнула:

– Сам молчи, пьянь! А лучше к соседу Звяге сходи да травяного отвара и солонины принеси! Вишь, гости с дороги оголодали? Скажи, Люта кланяется и долг отдаст, коли сладит! Все понял?

– Понял, – глухо ответил Горан и тяжело поднялся со скамьи.

– Вот и ладно, – Люта кивнула, положила Бесе на лоб сухую ладонь. – Ух, горячая! Никак, в пути зазнобило? – И тут же захлопотала, таща на скамью ворох невесть откуда взявшегося тряпья, одеял да подушек. – Отдохнуть бы вам в дороги, а? Иззяблись, изголодались, а я пока баньку истоплю да стол накрою. Почивайте, гости дорогие, да ни о чем не думайте. Люд у нас мирный, двери да окна железом обиты, волки не сунутся.

Веки слипались. Беса приникла головой к подушке, набитой чем-то хрустким, травяным.

«А как же Даньша?» – хотела спросить, и не спросила. Дрема сморила ее, и в той дремоте чудилась ей тоскливая песня Сирин-птицы, и шорох умирающего леса, и чей-то назойливый шепот.

– … сюда клади…

– … ежели искать станут…

– … кто станет?

– … руку отдавил!

– … не суй, куда не след…

– … к этому, что ли?

– Туда.

– А с третьим что?

– Пусть Люта разбирается. Уболтал ее, шельма.

– Не туго ли?

– Не, пусть отдыхает. Ровно недолго осталось.

Беса расклеила веки. Виски ломило, будто под череп насыпали толченого стекла, к горлу подступала желчь, а вокруг – хоть глаз коли. Только сквозь крыша в прореху тянулась блеклая нить, нанизанная на пылинки, точно на крохотные бусины.

– Я-ков… – простонала Беса, икнула, давясь горечью, попробовала подняться – да куда там. Ни руки, ни ноги не слушались. Ворочаясь, точно колода, кое-как села, привыкая к сумраку. Ни печи, ни стола со скамьей – одни голые стены.

– Яков Радиславович! – позвала снова.

Слова ухнули в тишину.

Беса лизнула губы, вновь ощутив противную горечь и травяной вкус.

Чем ее потчевали в избе? Откуда достали воду, если ни реки, ни колодца поблизости не имелось? Застонала, и тотчас замерла, услышав ответный стон.

– Кто здесь?

Стон повторился – болезненный, человеческий. Беса напрягла зрение, выхватывая из полумрака опутанную по рукам и ногам тщедушную фигурку.

– Бе… са… ты?

Услышав имя, едва не взвыла сперва от радостного узнавания, потом от горя.

– Даньша?

Парень вновь простонал, силясь подняться, но так и не преуспел. Червем извивался, шипя от боли, всклокоченные волосы завесили лицо, да разве лица в такой тьме разглядишь?

– Живой?!

– Живая!

Сказали одновременно и вместе же зашлись хриплым смехом.

– Хват хотел… предупредить, – прохрипел Даньша. – Вижу, не успел.

– О чем предупредить?

Беса напрягла мышцы, и сразу поняла, что спутана веревками не меньше Даньши.

– Я очнулся… уже тут, – заговорил парень. – Ничего не помню… воды бы!

Беса не отказалась бы тоже, но, памятуя о выпитом в избе, отчаянно мотнула головой.

– Не нужно пить, потерпи. Кто эти людены? Что слышал?

Даньша промолчал, притих. Кажется, и без того ослабленный организм истратил последние силы на попытку освободиться, и парнишка снова забылся тяжелым обмороком.

Прикусив губу, Беса медленно поползла вдоль стены. Судя по размерам, держали ее в старом амбаре, в каком держат обычно прелое сено, косы да вилы. Найти бы хоть какое-то орудие, можно было бы разрезать веревки, но душегубы предусмотрительно лишили пленников такой возможности, оставив их в полной пустоте и тишине. А как же Хорс? Где он теперь?

Беса вспомнила, как лекарь отставил предложенную воду. Неужто, знал? А если знал, то отчего позволил Бесе выпить?

Она сощурилась, следя, как серый луч ползет по бревнам, по голому полу, по заколоченным снаружи окнам, прорубленным под самым потолком. Связанной Бесе не добраться до них, как ни пытайся, а значит, спасения не будет.

– Эй! – крикнула она и, изловчившись, обеими ногами пнула в стену. – Эй, кто-нибудь!

Снаружи лязгнул засов.

Свет окатил ее уже привыкшие к темноте глаза, и Беса часто заморгала, различая возникший в дверном проеме люд.

– Чего баламутишь? – грубовато прикрикнул кто-то.

В вошедшем узнала безволосого Горана. С ним было двое таких же – полностью лысых, одетых одинаково неброско, в рубахи, штаны да высокие болотные сапоги. В руках одного из вошедших поблескивали вилы.

– Освободите!

– Ишь, чего удумала! – ухмыльнулся Горан.

– Я волховица Мехры Костницы! – задрала Беса подбородок, стараясь не выдавать за дерзостью внутреннюю дрожь. – Погубите меня – век будут лихоманки да навьи терзать!

– Что нам навьи, – мужик с вилами поскреб под рубахой впалую грудь. – Своих хватает. – И обратился к люденам: – Заткнуть ее, что ли?

– Не, – ответил Горан. – Батюшка Аспид любит, кто поершистее.

– Вы что задумали? – голос сорвался на жалобный сип. – О ком вы?

– Узнаешь ввечеру, – зевнул третий безволосый. – Лежи пока, сил набирайся. Малец, вон, поумнее тебя будет.

– Ему помощь нужна!

– Никому уже не нужна, – отрезал Горан и загремел засовом.

Беса всхлипнула, тщетно вертясь в своих путах, как двери открылись снова.

Почесывая лысую макушку, Горан пробормотал:

– Впрочем, повезло тебе, девка. Ишь, везучая. Может, и вправду, Мехрова волховица.

Оттеснив его в сторону, вошла дородная Люта, сунула Бесе под нос измятый листок.

– Грамоте обучена?

Беса непонимающе кивнула.

– Читай!

Вглядываясь слезящимися глазами в бумагу, Беса узнала и собственный портрет, и прыгающие буквы под ним:

– …награда за живую… двести серебряных… откуда у вас?

Это была та самая розыскная бумага, что видела Беса в Червене. Прочла и умолкла, холодея. Люта выдернула из-под носа девушки листок.

– Слыхали? – обратилась к мужикам. – Тащите девку обратно.

– А кого Аспиду скармливать? – огрызнулся Горан. – Того, дохлого, что ли?

– А хоть и дохлого, нам велика ли забота?

– Откуда это у вас?! – громче повторила Беса.

Люта повернулась, сощурилась, смерив пленницу взглядом. Беса поняла, что у бабы также нет ни ресниц, ни бровей, а под тугим платком, натянутым на голову, будто вторая кожа, видно, также не было волос.

– Скажи спасибо своему чернявому, – баба хищно ощерилась. – Как бы не он, не узнали бы, какая птичка в наши силки угодила.

– Это Хорс? – шепнула Беса и повысила голос. – Хорс! Он рассказал! Предатель!

Щеки обожгло слезами, в груди заворочался распирающий горький комок.

Вел ее Хорс на спасение, в любви клялся, а привел на погибель. И какая разница, отдадут ли Бесу неведомому Аспиду или в руки Мехра знает отчего ищущих ее не то соколов-огнеборцев, не то душегубов. Обида душила, медными обручами сдавливала горло, и Беса горько плакала, и когда ее грубо взвалили на жилистую спину одного из люденов, и когда несли под палящим Сваржьим оком вглубь деревни, где среди изб, точно веретено, раскручивались дымные клубы и резко пахло нагретым железом, огнем, смертью.

Глава 23. Змея и жаба

Скрытова Топь стала жаровней. Костры горели, завивался удушливый дым, и что-то гулко, тряско ворочалось под землей. Хорс видел, как безволосые людены, один за другим, стягивались к разверзшейся воронке, откуда время от времени вырывались огненные языки. Все были безмолвны и угрюмы, по безволосым головам стекал пот, оттого жители Топи походили друг на друга, как близкие родственники. Может, и были таковыми, Хорс не стал узнавать. Видел только, что не было в деревне ни молодых, ни детей – одни старики да старухи.

Верные слуги Железного Аспида.

Помнил, как заподозрил неладное, едва Василиса в полусне упала на скамью, а в избу шагнул вернувшийся Горан и Звяга с вилами да мотком веревки. Бежать бы – да поздно. Тогда и взмолился перед Лютой:

– Не губите, сударыня! К чему девку опоили?

Баба замахнулась на него ухватом. Хорс перехватил за рукоять, а в спину ему прилетел удар. Качнувшись, упал на одно колено, но даже не вздохнул, когда ему принялись вязать руки.

– Калечный, а туда же! – донесся злобный голос Звяги. – Тьху!

– Что вы делать задумали, господа? Скажите на милость, не обессудьте за излишнее любопытство!

– Узнаешь!

Горан ловко опутывал тем временем Василису, а та, обморочная, и веком не дрогнула.

– Я откуплюсь, – пообещал Хорс. – Матерью Гаддаш клянусь! Только пустите.

– Чем откупиться собрался, босота? – загоготал Звяга и ударил лекаря по затылку. Звон наполнил голову, заложило уши. Будто в дурном сне, видел, как взваливают на плечо бесчувственную Василису и волокут прочь. Люта, в свою очередь, споро завязывала на путах узлы, а после, пнув Хорса под ребра, отстранилась.

– Гаддаш, значит? – сказала. – Я и гляжу, что не путник ты, варнак, а самый что ни на есть гаддашев выродок! Что? Угадала?

– Угадала, – не стал спорить Хорс. – Я, сударыня, купец из Червена. Деньги имею, только дайте срок – откуплюсь.

– Деньги, конечно, дело не худое, – рассудительно произнесла Люта. – Да только жизнь дороже. Не будет Батюшке Железному Аспиду пищи – нас сожрет. А нам разве такое надобно?

И глянула мельком в угол, где покачивались от сквозняка на веточках, заплетенных вокруг обруча, сушеные рябиновые ягоды. Хорс проследил за ее взглядом. Было что-то в ржавом обруче искусственное, злое. Будто не просто хлам это, сваленный в избе за ненадобностью, а идолище, созданное людовыми руками.

– И кто таков Аспид ваш, позвольте полюбопытствовать? Разных чуд ныне расплодилось много, всех в глаза не упомнишь.

– Скоро встретишь его, так и узнаешь.

– И давно он вам докучает? Я люден ученый, не с последними людьми в философии и медицине знаюсь, помочь бы смог, если позволите и жизнь мне сбережете. Жизнь – она ведь старшими богами дана, и не нам, простому люду, этот дар забирать. А ну, как разгневается Гаддаш, а то и Сварг Псоглавый? Не отказывайте в помощи, когда помощь сама к вам в руки идет.

– Вот и поможешь, когда он твои косточки обгложет и в снова на десяток годин уснет, – Люта ощерила сгнившие пеньки зубов. Поняв, впрочем, что сболтнула лишку, замахнулась ухватом: – У! Языкастый больно! Так голову и закружил трепотней! Тебе бы не только руку, а и язык отхватить!

– Как же мне без языка торговать? Да и посудите сами, умеючи можно не только с люденами, а и с богами договориться. Вот намедни встретил беглую фальшивомонетчицу, да так хитростью взял, что теперь она сама по доброй воле прямо в руки княжьим огнеборцам идет.

– Это девка твоя, что ли, фальшивомонетчица? – расхохоталась Люта.

– А вы, сударыня, потрудитесь глянуть в левом кармане. Вот тут у меня бумажка припрятана. Да вы не бойтесь, разве я зверь? Не укушу.

Хорс ждал, пока Люта с пыхтеньем обшаривала его карманы. Наконец, достала сложенный вчетверо листок.

– Что это? – вертела в руках, разглядывала Василисин портрет.

– Розыскная грамота. За голову этой пташки двести серебряных червонцев обещано, а вы ее Аспиду жертвовать вздумали. Эх, вы! Деревенщины!

Бабе эти слова не понравились, замахнулась было ухватом, но в задумчивости опустила его к ногам.

– Допустим, за ее голову награду получим. А ты нам на что?

– А я, сударыня, не только купец, а и лекарь. Снадобий великое множество знаю, могу вам не только волосы, а молодость вернуть, коли захотите.

Люта расхохоталась, да так, что прыгали, как студень, двойные подбородки.

– Ну, уморил! – отсмеявшись, проговорила она. – Волосы нам на что? Вырастут – так Батюшка Аспид снова попалит. А молодость… Отжили свое, век бы довековать, и будет. Девку возьмем, а тебя с мальцом Аспиду отдадим, пусть пирует.

Хорс понял: не подвело чутье. Эти, из Скрытовой Топи, Даньшу унесли и в неведомом месте держали, чтобы принести в жертву чудищу, верно, созданному из огня и железа.

– Как пожелаете, сударыня, – смиренно сказал Хорс. – Только не выйдет ничего. Да что рассказывать? Сами, поди, знаете силу гаддашевой слюны.

– Что еще за силу? – проворчала баба.

– Как? – изумился Хорс. – Среди огня живете, Железному Аспиду кланяетесь, крыши медью кроете, а гаддашеву слюну ни разу не пользовали? – он покрутил головой, точно сокрушаясь. – Оно и вижу, деревня у вас глухая, никто не научил.

– Ты толком говори!

– Я и говорю. Гаддашева слюна, замешанная на золе да людовой соли, от огня спасает, так что можно в горящую избу войти и выйти целым и невредимым. У меня в доме, помнится, пожар случился, так я все вещи гаддашевой слюной измазал и вынес все, целехонькое – и ковры, и сундуки, и шелка, и грамоты. Сам тоже цел, как видите, до самого кончика волоса.

– С тобой это зелье, что ли? – Люта явно заинтересовалась, тянула воздух носом, точно собака. Чует, понял Хорс, химический запах людовой соли, который ни болоту, ни огню не вытравить.

– Намазался им еще до похода, – ловко соврал Хорс. – Ничего не осталось, а вам сделать могу.

Люта поскребла ногтями щеку, призадумалась. Думала недолго. Вздохнув, взяла нож и в пару взмахов взрезала путы на руках и ногах Хорса.

– Сколько соли надобно?

Он поднялся, хрустнув суставами.

– А сколько есть?

– Плошки хватит?

– Довольно будет, – милостиво согласился Хорс.

Теперь, расположившись на пригорке под неусыпным взглядом Люты, толок деревянной ступкой кристаллики, смешивая с золой и мутной водицей. Часть незаметно припрятал – туда же, где ранее лежала розыскная грамота.

Мелькнул и пропал на краю зрения огонек, и точно теплом дохнуло в висок.

Хорс скосил глаза на Люту – та вглядывалась в провал, осеняя себя охранным знаком. Подземный гул нарастал. Вторя ему, людены тянули низкое «…охмм!», и кто-то падал на колени, а кто-то, напротив, суетился у края бездны, уходящей на неизмеримую глубину, где что-то стучало и скрежетало. Нечто похожее Хорс видел на болотах, когда вытягивал из трясины Василису. Знал: там ворочаются гигантские механизмы, дающие миру тепло и кислород. Утихнет вращение шестерней – и Тмуторокань накроет лютая зима, и даже светила, висящие под небесным шатром, не смогут развеять вселенский холод.

Огонек меж тем прильнул к культе, запульсировал радостно.

– Хват! – прошептал Хорс. – Давно ли тут?

«Следил. Не мог помочь», – поморгал оморочень азбукой Морзе. – «Железу приносят кровь. Не нужна. Только соль».

– Просыпается, просыпается! – загомонили людены.

Из-под земли наступала смерть. Порожденный богами и вскормленный людовой солью, выбирался Железный Аспид. Горели медью сочленения змеиного тулова, ходили поршни, качая по полым трубкам белесую людову соль.

– Доставь соль, – негромко проговорил Хорс, вынимая из-за пазухи холщовый мешочек. – Остальное моя забота.

Хват перехватил подношение и повлек по воздуху, выписывая в дыму круги и петли.

Воздух взрезал истошный девичий крик.

Василиса?

Хорс вгляделся в сгустившийся горячий туман. В нем метались темные фигурки люденов. Кого-то обеспамятевшего тащили к воронке – Даньшу?

– Скоро ли? – прикрикнула Люта.

– Почти, – сквозь зубы процедил Хорс.

Держа плошку на сгибе культи, целой рукой перемешал жижу. Успеет ли до жертвоприношения? Надо успеть.

Аспид лязгал железными зубами, выворачиваясь из провала – воплощение железа и пара. Ни лап, ни ноздрей у него не было, пар – знал Хорс, – выходил из тысяч горловин, усеивающих металлические сегменты. Вот ударил пластинчатый хвост, и людены с визгом бросились прочь, прикрывая ладонями головы и кашляя от удушливого дыма.

– Помолимся теперь, – глухо проговорил Хорс.

– Кому?! – взвизгнула Люта. – Не видишь, ирод, что сейчас всю деревню попалит? Эй, там! – махнула Горану. – Тащите мальца, да поживее!

– Стойте! – Хорс двинулся наперерез. – Без молитвы Матери и силы не будет!

Его не слушали. Даньшу кулем волочили по земле, он не сопротивлялся, только стонал в забытьи, оставляя за собой кровавую дорожку. Василиса обмякла в руках закрывающегося платком Звяги. Не задохнулась бы!

Аспид раззявил пасть, дохнув парными клубами. Хорс прикрылся, Горан не успел. Волчком закрутился на месте, обваренный, попятился назад.

Хорс вырвал у него платок, не обращая внимания на гневные окрики Люты, уклонился от вил и толкнул в грудь Звягу. Тот Василису не отпустил, хищно оскалился, перехватывая вилы другой рукой. Поднырнув под его плечо, Хорс пронесся по краю воронки.

– Хват, давай!

Оморочень заплясал у раззявленной пасти. Аспид выхлестнул язык – широкий, похожий на желоб, на лету подхватил мешочек с кристаллами, втянул обратно. Звяга только рот разинул. Хорс ударил его по руке, выбивая вилы, перехватил здоровой рукою Василису.

– Теперь к Гаддаш лети! – приказал Хвату. – Передай: код два-ноль-семь!

Хват мигнул: «Принял!», и ввинтился в затянутое дымом небо.

Прижимая к лицу девушки платок, Хорс увильнул от колотящегося о землю хвоста, взвалил на плечо Даньшу и потащил обоих прочь. Скоро здесь станет жарко, так жарко, что прежние нападения Аспида покажутся детской шалостью!

Хорс чувствовал, как вибрирует под его ногами земля. Слышал людовы крики – то гневные, то полные боли. Ощущал затылком, спиной не проходящий жар, и бежал в дыму, будто в тумане, обратно к спасительному лесу, надеясь, что Гаддаш придет своевременно. Закашлялась приходящая в сознание Василиса.

– Пус… ти… – простонала, упирая в грудь Хорса кулак. – Предатель!

Взвыв, ящеркой вывернулись из его рук, упала на колени, кашляя и смаргивая крупные слезы.

– Уходить надо! – попытался образумить лекарь. – Дыма не наглотаешься, так Аспид сожрет!

– Пусть сожрет! – Василиса откатилась, поднялась на дрожащие ноги. Коса растрепалась, а зрачках полыхали гневные искры. – Ты Даньшу отдал… этим! И меня продал! А я ведь тебе в любви признавалась!

– Так нужно было! – огрызнулся Хорс. – Иначе они бы и меня, и тебя…

Земля поплыла, сбивая обоих с ног. Чудовищной силы пламя взревело, окрашивая алым горизонт. Обернувшись, Хорс видел, как над деревней выхлестывает сегментированный змеев хвост. Взвился – и грохнул оземь, придавленный бородавчатой лапой.

– Матушка! – с благоговением выдохнул Хорс. – Пришла!

Давя избы и люденов без разбора, из леса выступала Гаддаш. Ее груди тряслись, сочась темным молоком. Там, где падали капли, почва шла пузырями и трескалась.

Василиса простонала в прижатый к носу платок. Круглыми от ужаса глазами следила, как исполинская жаба сдавливает лапами змеиную голову. Из пасти Аспида рвался пар вперемешку с пузырящейся пеной. Пытаясь обвить тулово богини хвостом, змей бился в ее хвате – тщетно. Подняв Аспида над головой, Гаддаш перекрутила его и рванула на части. Треснули медные пластины. Пар повалил гуще, растекся над почвой ядовитым белесым туманом. Отбросив располовиненного змея, Гаддаш смела хвостом останки в воронкообразную яму и, приоткрыв усаженную иглами пасть, издала тоскливый трубный рев. Хорс склонил голову.

– Благодарю, Галина Даниловна, – пробормотал под нос. – Второй раз на помощь приходишь, должником буду.

Крякнув, поудобнее расположил на плече Даньшу, подал здоровую шуйцу Василисе.

– Идем! Живее! После объясню!

Дрожа, она подчинилась.

Уходили, не оглядываясь, но спиной Хорс хорошо ощущал, как горела и плавилась деревня. В спину доносился рев победившей богини и предсмертные крики обожженного люда.

Глава 24. Дела давно минувших дней

Испив густого брусничного отвара Василиса успокоилась и уснула. Хорс понимал, что на такой диете девушка долго не продержится. И без того – бледная и худая, в чем душа держится, а все туда же, гоношится. Долго не могла поверить, что Хорс обманом выкупил ее жизнь за плошку людовой соли и обещания награды. Поверив, снова плакала, просила помочь Даньше, и Хорс обещал, что поможет. Пока Василиса спала, обработал парню раны, перевязал, как мог, подолом да рукавами собственной рубахи. До городища надобно добраться, и как можно скорее – будет там и кров, и пища. Хват помог натаскать лапника, соорудив какой-никакой шатер. И то ладно – шла креса, не задерживаясь, ладья-месяц исправно плыла по небесным рельсам, невидимым простому глазу, только позванивали цепочки, да наливался теплым хмелем воздух. Одно худо: по следу могли идти соколы-огнеборцы, а то и богатырши-полуденницы, чьи плети да серпы в умелых руках были страшнее пищалей. А еще разгневанная Гаддаш то и дело сотрясала землю, ворочаясь в болотных хлябях и насылая дурные сны.

Василису у костра разморило, коса растрепалась – в нее набилась хвоя да трава. Хорс всю ночь просидел рядом, вслушиваясь в ауканья навок и тонкий плач игошей. Думал. Думки бродили странные, болезненные. Не ведал раньше, что может душа болеть, а теперь только глянешь на Василису – внутри так все и обмирает, но нет-нет, а приходили на ум слова Гаддаш: «Зачем обнадежил?»

Надежда – она ведь тоже бедой может обернуться. Видно, и впрямь прожил он среди люда достаточно долго, что и сам почти человеком сделался. Почти…

Сцепив зубы, возвращался к работе, вымарывая дурные помыслы.

Под утро сдал пост Хвату, а сам спустился к сожженной деревне, от которой сейчас остался котлован да обугленные стены. На кости старался не глядеть – смертей повидал довольно. Другое искал. В сюртук, связанный рукавами на манер мешка, собирал уцелевшие железные детали, трубки да сегменты – остатки Железного Аспида. Вот, чего не хватало ему в прежнем доме. Этого, да еще людовой соли. Из каждого найденного трупа попытался выцедить хоть щепоть, а что добыл – ссыпал в искореженную железную плошку. На первое время хватит.

Вернувшись, Хорс то так, то этак прилаживал железки одну к другой, скручивал проволочкой, гибким ивняком, оттирал копченые стеклышки. Работа шла медленно, и Хорс, помогая себе, как делали прежде люди, напевал старинную колыбельную.

– Откуда знаешь ее? – донесся сонный Василисин голос.

Она привстала с лапника, с опасением вглядываясь в сооружение из железа и стекла.

– Песню, моя люба? – отозвался Хорс. – Слыхал когда-то, очень давно, а когда и не упомню уже, да вот – на память пришла.

– Мне ее напевала матушка, – прошептала Василиса. – А той – ее матушка. И моя прабабка, и пра-, пра…

Свесила голову, оттирая щеки – верно, от слез. Хорс придвинулся ближе, поднес остатки отвара. Приняв плошку, Василиса приникла к его плечу и какое-то время сидела, вздрагивая. После вернула отвар Хорсу.

– Не нужно, – улыбнулся тот. – Сыт я.

– Как же сыт, когда и вчера не ел ничего! – буркнула Василиса. – Что Даньша?

– Спит пока, сердечный.

Она подползла к парню, погладила по щеке и по-сестрински поцеловала во взмокший лоб. Хорс улыбался в усы, поглядывая на Василису.

– Озябла, птичка? Иди, согрею.

– Как озябнуть, когда вокруг так и полыхало! – Василиса поежилась и вернулась на лапник. – Но с тобой и верно, уютнее. Вот бы, как Даньша поправится, уйти далеко-далеко. За реку Смородину, за тридевятые земли, где никто нас не ищет и не знает. Уйдем, Яков?

– Уйти, – в задумчивости повторил Хорс. – Пытался я, только от взора богов не укроешься, как ни старайся и сколько по свету не бегай. Да и обещался я.

– Что обещал? Кому?

– Люду. А больше себе самому. Уйду – и кто им поможет, несчастным?

– Чем же ты поможешь? Второй руки хочешь лишиться?

– Лишусь – так новую слажу. Вот вернется Хват с новыми деталями от Аспида, будет у меня железная десница, на людовой соли работающая. Ударю железной десницей – а из нее блиставицы и огонь разойдутся, ух! Хоть с самим Сваргом на честный бой выходи!

Василиса приоткрыла рот, потом пихнула Хорса в грудь кулаком.

– Шутишь все! А я и уши развесила. Одним словом – выползень!

Оба рассмеялись. Василиса скосила взгляд, с интересом из-под полуопущенных ресниц разглядывая механизм.

– А эта штука, поди, тоже на людовой соли работает?

– Тут другая система. Коли закончу – будет людову соль находить без вреда для людена. Наведу трубку, а она просветит насквозь, и будут видны и кости, и внутренности.

– Брешешь! – ахнула Василиса. – А зачем тебе знать про людову соль? Помрет люден, так и забирай себе, если гнева Мехры не боишься.

Хорс рассмеялся, и Василиса зарделась, отвернувшись.

– Понадобится соль, сударыня, так я возьму, верно понимаешь, – отсмеявшись, сказал лекарь. – Ну, а если не у всех она имеется?