Текст книги "Лета Триглава (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Я видел хрустальный терем, – задумчиво проговорил Рогдай, глядя через плечо волхва, на ставни, озаряемые отсветами блиставиц. – И тьму других звезд, которые еще дальше и еще ярче, чем те, что светят с небесного свода. Там так черно и страшно, что захватывает дух. И есть одна, куда ведут нас боги. Вернее, – поправился, – раньше вели, но теперь только спят, и Мехра, и Гаддаш, и Сварг, я видел всех! А их кукольные образы бродят здесь, внизу… Почему они тут совсем другие?

– Потому что такими их видит люд, – ответил черный. – Такими придумали однажды и запомнили, овеществили людовой солью, а теперь только приносят жертвы да молятся, не ведая, насколько на деле хрупка их вера и их мир.

– А тот, четвертый?

Черный встрепенулся, заглянул в глаза:

– Ты видел его? Каков же?

– Обычный, – поджал губы Рогдай. – Чернявый, ладный. Это и есть Триглав, о котором столько бают? Что он больше, чем три Тмутороканских бога, потому что в нем и война, и плодородие, и смерть. Спит в белом свете, а когда проснется – сметет старый мир, как сор. Вот только я понял, что не хочу, чтобы он просыпался…

Настала тишина. Слышны были только вскрики казненного да тяжелое дыхание волхва.

– И я не хочу, отрок, – наконец, сказал черный. – Ведь именно он повинен в Переломе, и должен ответить за это. Лично мне.

Оба замолчали. Наблюдали за голубыми сполохами расколотого неба. Оттуда сочилось что-то неведомое, злое, искрило денно и нощно – не закрыть прореху и не заштопать. Выше нее дремали великие боги, качались на серебряных волнах внутри яичных скорлупок и видели во сне Тмуторокань, и ее люд, и чуда. Над ними помаргивали светлячки, приклеенные к плоским плиткам, что-то мерно попискивало, качало в полые черные нити людову соль, и земное яйцо неспешно плыло сквозь испещренную звездными язвами пустоту к какой-то неведомой, забытой, но все еще желанной цели.

– Почему они вернули меня? – нарушил молчание Рогдай, заглядывая в блестящие глаза черного волхва и надеясь найти ответ на мучивший его вопрос. Ответ оказался прост и туманен одновременно:

– Системная ошибка. Подобная той, что воскресила меня, – погладил княжича по холодной руке, ласково, по-отечески заглянул в лицо и поинтересовался: – Ты все еще голоден, отрок?

– Да, – шепотом ответил Рогдай.

– Тогда вели привести самую нежную девицу из дворни. Тебе – ее кровь, мне – соль. Достойное соглашение для тех, кто собирается править миром.

Рогдай не ответил, только осторожно потрогал пальцем нарост в кончике языка. Полый, как жало, и столь же острый. В конце концов, за время болезни он и так слишком долго отказывался от пищи.

Глава 17. Шкатулка Пандоры

– Коли поймают, не отбрешемся, что не староверы, – на бегу отдувался Даньша. – Уходить надо из Червена.

– И бросить Хорса?

– Втрескалась, что ли?

Беса заалела щеками, точно Даньша поймал ее на непристойных мыслях, ответила споро:

– Жалко его! Он тебе работу давал, а меня приютил!

– Чем ему помочь? Запытают да колесуют на кресу. Мой совет, собрать, что есть, еду и кошель про запас, да и давать деру.

– А ты куда?

– В Китеж, как собирался.

Беса кивнула и, повинуясь порыву, обняла Даньшу. Тот смущенно закряхтел, почесал пегий затылок.

– Так и быть, провожу. Пропадешь без меня, ерохвостка!

Вдвоем дошли до лекарского дома.

– Стой! – сказал Даньша и сощурился. – Видишь? – Указал на дорогу, где, привязанные к кустам сирени, переминались кони. – Давно стоят. Эвон, как копыта землю проели.

Земля, и верно, чернела проплешинами. Нижние ветки кустарника пожухли, опаленные дыханием. Гнедой с остриженной гривой тянулся железными зубами, объедал сиреневый цвет. Жесткие крылышки мелко сподрагивали.

– Сбруя в золоте, седло в парче, – продолжил Даньша. – Непростые это кони, не червенские.

– А чьи?

Будто отвечая на вопрос, от дверей отошло двое. Кафтаны парчовые, портупеей перетянуты, шапки каракулем обшиты, сапоги полязгивали при ходьбе.

– Китежские.

Один из пришлых подошел к гнедому, принялся отвязывать повод. Второй замешкался.

– Ну, как увидит? – обмер Даньша, отступая в тень.

– Если Гаддаш обвиняет, так, может Сварг спасет? Была, не была! – ответила Беса и, напротив, пожалась вперед, окликнула: – Нужно кого?

Люден сверкнул синими очами. Борода у него заплетена в мелкие косицы, голос грудной, приятный:

– А вы кто такие? Кто спрашивает?

– Василиса Стриж, подручная лекаря Хорса, – назвалась Беса. – Его ищите?

– Допустим, – усмехнулся китежский. – Скоро ли будет?

– Не дождетесь, – отрезала Беса. – Забрали лекаря по навету недругов. Только что на лобном месте во славу Матери Гаддаш руку отняли.

Китежский переменился в лице.

– Где он теперь?

– Обратно в острог повезли, пытать да допрашивать станут. Коли помощь нужна – не мешкайте, я все одно сделать больше ничего не могу.

– Слышу, красавица! – одним махом китежский запрыгнул на коня, пришпорил. Гнедой расправил крылья, из ноздрей повалил дым. – Жди в доме, вызволю лекаря!

Присвистнув, взметнулся над кустами. Второй – за ним, только нагайка по воздуху полоснула. Даньша следил, разинув рот.

– Крута, Беса! А ну, как схватили бы?

– Что нам терять? – отозвалась та. – Раз бежать задумали, толку медлить?

Прежде, чем войти в дом, бережно положила под сиреневый куст уголек Хвата.

В горницах теперь – ни огонька, ни дыхания. Ступеньки постанывали, лебезили перед Бесой.

– Помогай! – велела, хватаясь за засов. Даньша навалился, засопел, толкая. Первый, второй…

– Так, так! Все! – с ликованием откинули третий и распахнули дверь.

Даньша запалил лампу и поднял повыше, обводя взглядом выбеленный подвал с покатыми стенами. Невелика опытная: у двери кушетка, стол да стул, чуть далее – железный стол, укрытый покрывалом. За ним – ширма из черного льна, расшитая лекарскими символами, змеями да кубками. Без Хорса пахло резким, чужим.

– И что ты здесь собираешься найти? – осведомился Даньша, зажимая пальцами ноздри.

– А ты знал, что Хорс в старого бога верует? – вместо ответа спросила Беса. В задумчивости тронула инструменты в железном тазу, пилы да ножи, кривые иглы да «козьи ножки».

– Откуда? – с досадой ответил Даньша. – На требища ходил, богам жертвовал. Как узнаешь?

– Тятка говорил, староверы детей живыми едят.

– Откуда их брать?

– Я ведь сама ему помогала роды принимать. Вот и…

– Упаси Гаддаш! – сплюнул Даньша. – Чур на тебя, балаболка! Если бы детей ел, так по всему дому гнилым мясом бы воняло! А тут… боги знают, чем пахнет.

– Людовой солью, – ответила Беса и заглянула за ширму.

Там, в железных шкапчиках, за мутным стеклом жались друг к другу бутыли да склянки, в каких-то плескалась жижа – пенициллин, вспомнилось Бесе, – в каких-то пересыпался порошок, а в тех, что одесную грудились особняком…

– Тьфу, пропасть! – Даньша поспешно вернул банку на место, обтер о штаны ладони. – Неужто и вправду…

Беса глянула. В банке плавал людов зародыш.

– Коли ел бы, так в жижу не сажал, – рассудительно сказала она. – Для лекарских опытов это.

Даньша недоверчиво покосился на прочие банки, в которых плавали части тел. Спросил:

– Думаешь, китежцы и вправду Хорса вызволят?

– Не знаю, – призналась Беса. – Самим бы не сплоховать. Жаль, Хвата нет, показал бы, где лекарь тайну хранит.

Закусив губу, оглядела помещение. Блики лампы окрашивали стены в шафран, в углу подле печки осыпалась побелка. Беса колупнула ногтем – пласт отошел, явив под собой железо.

– Даньша! – окликнула. – Подойди!

Под кладкой простукивалась полость, звук получался гулкий и отдавался эхом где-то за стеной. Беса отодвинула заслонку, осторожно заглянула в печной зев – темно, пусто, ни золы, ни нагара.

– Дай огня! – попросила.

Возле плеча услужливо вспыхнул огонек, моргнул, да и влетел в пустоту, заметался внутри печи, то отдаляясь, то приближаясь снова.

– Хват! – обрадованно закричала Беса. – Это правда ты?

Огонек радостно подмигнул, затрепыхался во тьме. В груди у Бесы стало легко, точно от возвращения давнего, давно оплаканного друга.

– Что оморочню сделается? – заворчал за спиной Даньша. – Ни водой, ни железом не извести.

– Я так растроилась! Сначала Хорс, потом Хват…

Оморочень подлетел ближе, дохнул теплом, будто провел по щеке кошачьей лапкой. Беса заулыбалась, тронула пальцами пустоту, надеясь, что оморочень почувствует ее нежное прикосновение.

– Нашла-то что? – нетерпеливо прошептал Даньша. Его голова маячила позади, пытаясь высмотреть что-то впереди Бесы.

– Еще камора будто, – ответила она, приняла из рук парня лампу и сунула в лаз – помещение мигом осветилось. Оказалось оно чуть меньше опытной, но не было ни столов, ни шкапов с банками – всю дальнюю стену занимали блестящие яйца.

Беса вскрикнула и выронила лампу. Та, мигнув, погасла.

– Свет выронила? – в нетерпении спросил Даньша. – Вот мешкотная!

– Ага, – удрученно отозвалась Беса. – Погоди, достану.

Лаз оказался довольно широким для ее худого тела. Огонек Хвата подбадривающе мерцал впереди, звал за собой. Протиснув сперва голову и плечи, затем руки, Беса ухватилась за скобы по бокам кирпичной кладки и спрыгнула на той стороне. Следом, пыхтя, пролез Даньша.

– Вроде печь, а ни дров, ни горшка… – заметил он, и умолк – то Беса снова запалила лампу.

Яиц было не менее дюжины. Были они в людов рост, поблескивали железом, и в каждом под выпуклой крышкой, в пленке из жидкого серебра, спал люден. Спал – и не дышал во сне.

– Что это? – прошептал Даньша, пуча глаза.

– Дружина мертвяков, – ответила Беса. – Знать бы, как оживить.

Жутко было подходить к скорлупкам, шаги гулким эхом отдавались от стен. Никто, кроме лекаря, никогда не бывал здесь, разве что оморочень, бестелесный да юркий, облетал тайник, бережно хранил то, что Хорс предпочел прятать от посторонних глаз. Только Беса из упрямства и страха за лекаря открыла тайну. А коли открыла – глупо отступать.

Лампа осветила мужское тело, плавающее в ближайшем яйце. Его грудная клетка не поднималась, веки не двигались, от ноздрей тянулись черные кишки и ввинчивались в железные бока его колыбели.

– Для чего это? – нахмурился Даньша.

Беса покачала головой:

– Не знаю.

На стеклянных крышках – ни щелки, даже лезвие ножа не вогнать. Кишки мелко подрагивали, качая в недвижное тело неведомую серебристую жидкость. Беса подивилась в который раз железу, из которого сделано яйцо – гладкому, без единого ржавого пятнышка, теплого на ощупь. От него исходил уже знакомый запах опытной – запах, отчасти напоминавший людову соль.

Беса хотела вознести молитву Мехре, но передумала – не доставало ее саму призвать.

– Значит, вот зачем Хорс тела забирал, – дрожащим голосом проговорил, близко не подходил. – Я думал, резать…

– Думаю, их можно оживить, – пробормотала Беса, вспоминая, как впервые встретилась с мертвой старухой в доме Хорса, и как лекарь собирал людову соль. Не просто в склянках держал, а давал застыть, и после на огне нагревал. Становилась соль будто серебряная жижа. Если ее определенную меру отмерить, да по полым кишкам пустить – может, и станут мертвяки управляемыми?

– Как-то мне Хорс книгу давал, – медленно произнес Даньша. – Чудную, про чужих богов да героев. Я еще не знал тогда, что он старовер, думал – из Беловодья привез аль из Китежа. Была там байка про девицу одну. Дали ей на хранение шкатулку, наказали строго-настрого не открывать. А она ослушалась и открыла…

– И что? – рассеянно спросила Беса.

– И выскочили оттуда горести да болезни, лиха всякие, злыдни да навии. Нельзя было ее открывать, понимаешь?

– То байки, – отмахнулась Беса. – А нам лекаря спасать надобно.

Она обернулась, озадаченно наблюдая, как огонек Хвата танцует над жаровней. Зола в ней была совсем свежей, рассыпчатой – совсем недавно тут жгли огонь.

– Здесь, Хват? – переспросила Беса, занося лампу над жаровней.

Оморочень описал круг и застыл, пульсируя алым. Черные кишки крепились к пузатому брюху жаровни и пускались далее, обвивая камору, точно паутиной.

– Ну, держись, Даньша, – сказала Беса и поднесла к жаровне лампу. Огонь перекинулся на золу, сейчас же загудело, завибрировало под ногами, точно под полом заработали мельничные жернова. Черные кишки между яйцами и жаровней вспучились, задрожали. С громким хлопком открылись люки в полу, и уровень жижи в ближайшем яйце стал быстро понижаться – вот открылось лицо мертвяка, его грудь и плечи, потом живот…

Веки задергались, сжались и разжались пальцы. Вскинув руки, мертвяк с силой выдернул шнуры из ноздрей – они закрутились в водовороте у самых ног. Изо рта потекла серебряная кровь. Невидимая рука Хвата толкнула Бесу в плечо, и она едва успела загородиться печной заслонкой, как скорлупа лопнула. Осколки забарабанили по железу. Подвывая, Даньша повалился на пол.

– Отползай! – прокричала ему Беса. Сама круглыми глазами глядела, как мертвяк дергается, будто насаженный на булавку жук. Босые ноги перебирали по доскам, месили серебристую грязь, локти сгибались и разгибались, губы дергались, обнажая железные клыки. Вот раскрыл глаза страшно завращал ими и уставился на Бесу. Страшно – а делать нечего, она его пробудила, ей и приказывать.

– Я твоя хозяйка! – вскинула подбородок Беса. – Вот мой приказ! Живее к острогу, надо спасать…

Договорить не успела: мертвяк по-лягушачьи прыгнул вперед. Железные зубы клацали, точно капкан, летели серебряные искры. Беса взвизгнула и отпрыгнула к печи. Хват устремился к мертвяку и замельтешил перед его лицом, разбрызгивая пламя. Лицо мертвяка кривилось и подергивалось, кожу жгли угольки, но чудовищу не было до того никакого дела, смахнул Хвата, будто комара.

– Я вас оживила! – прокричала Беса. – Должны слушаться меня! Хват, почему он не слушается меня?!

– Уходим, лихо мое! – подбежал со спины Даньша и потащил ее за сарафан к лазу.

Вспучивались и лопались прочие скорлупки.

Беса то и дело пригибалась под осколками, стряхивала с кос золу и сор. Запах стал совершенно резким, дурманящим до рези в глазах. Ресницы склеились, мир заволокло белесой мглой.

– Я ничего не вижу! – захныкала она. Выставив ладони, шарила в воздухе, и слышала хруст стекла и лязг челюстей. Даньша помог нащупать лаз, подсадил. Она хлюпала носом.

Почему мертвяки не послушались, как слушались Хорса? Что видели, очнувшись от мертвого сна? Что руководило ими, кроме жуткого голода?

Вывалившись в опытную, Беса наспех оттерла лицо смоченной в воде ветошью. За стенкой гудело и громыхало. Даньша вздрагивал, повторяя:

– Живей… ох, живей, Беса! Бежать надобно!

– А Хват…

– Тут уже Хват. Видишь? – указал на лестницу, где пульсировала огненная точка.

– Что теперь будет с домом? – всхлипнула Беса, оглядываясь через плечо.

Даньша промолчал.

Ливень окончательно поглотил Червен. В водяной взвеси потонули огневые шары, кусты сирени поникли, роняя последние лепестки, жестяные флюгеры вовсю крутил ветер.

Беса бежала, не чуя ног. За спиной с треском и шорохом по кирпичику распадался лекарский дом. Порождения Нави, оживленные легкомысленной рукой, выбирались на волю – их влажные шлепки и лязганье челюстей вплетались в шорохи дождя и завыванье ветра.

– Стой! Кто идет? – из-за угла показался надзиратель и двинулся наперерез.

– Уходите! – задыхаясь, прокричала Беса. – Прочь, дяденька!

Надзиратель поймал ее за рукав.

– Погоди, я тебе уйду! – поднес к носу кулачище. – Будешь знать, как среди почтенных людей бучу наводить! А ну, повернись! – грубо развернул за плечи, разглядывая в свете огневого шара лицо. Затем сунул руку в карман, вытащил бумагу, вгляделся. – Уж не тебя ли по всему Червену…

Тень, отделившаяся от сумерек, перемахнула забор. Железные зубы впились в горло надзирателя, и тот, нелепо взмахнув руками, повалился в грязь.

– Упаси, Мехра! – всхлипнула Беса, попятившись.

Тварь подняла перепачканную кровью морду, засипела. Ноздри подрагивали, под кожей текло серебро.

– Идем к станции! – прокричал Даньша.

– А Хорс?

– Тут не Хорса, тебя саму спасать надо! Гляди!

Встряхнул перед ее лицом бумагой. На ней был портрет самой Бесы – улыбчивой, с ямочками на щеках. Такой портрет хранился в обереге у маменьки. Теперь же под ним, увеличенным вчетверо, чернели слова:

«Разыскивается. Награда за живую – двести серебряных червонцев».

Беса оттерла ладонью лицо.

– И все-таки, – тихо сказала она, – без Хорса я не пойду.

Парень только махнул рукой.

Тени прыгали по крышам, текли через улицы, исчезали в дожде. То здесь, то там слышались сдавленные крики. Подобно грому, грохотали выстрелы.

Беса упрямо неслась к Гузице, не сводя взгляда с обломанных зубцов острога.

Даньша следовал за ней.

Глава 18. Смута да смутьяны

Кошмар обрушился на городище неотвратимо, как ливень. И вместе с ливнем шли железнозубые шатуны – ползли по крышам, скребли когтями по заборам, оставляя на досках глубокие борозды, глодали каменную кладку. Горе тому, кто выглянет в неурочный час из дома и попадется чудовищам на глаза – вопьются клыками в мясо, будут рвать, высасывая кровь и костный мозг в вечной жажде насыщения, которой не было конца. Бродячие собаки разбегались, пожимая хвосты, прятались под мостами, а цепные мигом становились добычей чудищ. Мавки дрожали в запрудах, порой самые смелые показывали зеленые макушки, поводили бельмами взад-вперед и снова опускались под ряску. Хухрики прыскали из-под ног. Даньша наступил одному на хвост и полетел кувырком, едва не вспахав носом землю.

– Осторожно! – запоздало крикнула Беса.

Мертвяк-шатун вывернул из-под моста. Голая кожа обильно блестела от грязи и серебрянки, по безбровному черепу текла вода.

Даньша успел схватить первое, что попалось под руку, взмахнул над головой. С громким хрустом ветка обломилась о череп шатуна, и тот присел, мелко-мелко постукивая зубами.

– Что найдешь – твое! Во славу Мехры! – Беса сорвала с рубахи мелкие пуговки и швырнула в грязь. Мертвяк есть мертвяк, даже умышленно оживленный, ума у него меньше желудя, а природа едина, и коли дать ему счет – будет считать до первых петухов. Хорошо, если растает гнилью с первыми лучами Сваржьего ока. А ну, как нет?

– Вот падаль! – отдуваясь, просипел Даньша, отбегая подальше от ползающего по грязи мертвяка. – Ожили – так сидели бы дома! Куда их Мехра гонит?

– Туда же, куда и нас, – ответила Беса и указала на каменный хребет острога.

Ворота там – в два людовых роста высотой, железом обиты, засовами заперты. Перед воротами – мост о железных штырях, на штырях – черепа собачьи да птичьи.

– Гляди! – указал Даньша.

Беса обернулась, увидела привязанных за ограду китежских коней. Оба прядали ушами, выпускали из круглых ноздрей пар – чуяли надвигающихся навий.

– Не обманули китежцы, – сказала Беса, потянула язык медного колокола, и переливчатый гул раскатился над Гузицей. Завизжала лебедка, опуская полотнище моста, стесанные бревна с коротким хрустом встали в пазы.

– Нельзя тебе туда! – Даньша уцепился за рукав подруги. – Ищут! Двести серебром обещают!

– За живую ведь, – горько улыбнулась Беса. – Стало быть, не тронут.

Башмаки скользили по мокрым бревнам, внизу бурлил речной поток, нес ветки и мусор, мелкие камешки да чьи-то лохмотья. В мелких водоворотах тонули анчутки, их тут же подхватывали мавки, хрустели косточками, жмурились. Беса глянула – и закружилась голова. Она ухватилась за Даньшу, и тот ободряюще сжал ее ладонь.

– Не гляди, голову обнесет, да и сковырнешься вниз.

– Высоко! – переводя дух, сказала Беса.

– Это еще ерунда! Небесные чертоги куда выше! Хорс говорил, глядишь – и Тмуторокань будто на ладони, со всеми городищами, реками, да морями. Мол, домишки будто спичечные коробки, леса – зеленые проплешины, а реки ленточками вьются, и люда не видно вовсе, такие мелкие.

– А он, поди, и на небе был? Болтает, а ты и рад верить.

– Не хочешь – не верь, – пожал плечами Даньша. – Но я так думаю: раз уж мертвяков умеет оживить, то и на небе побывать ему раз плюнуть!

Ржание пронзило дождевой шелест. Оглянувшись, Беса разглядела выскочивших из ливня мертвяков, и сердце сжалось. Один, костистый, запрыгнул на спину гнедого, и конь хрипел, стрекоча крыльями и вертясь на месте, пытаясь сбросить чудище. Второй грыз зубами повод.

– Теперь назад дорога отрезана, – сказал Даньша и заколотил в ворота. – Открывайте! Беда в Червене!

Стражники скрестили алебарды, из-под касок виднелись только усы щеткой да тонкие губы.

– Прочь, ребятня! Тут не место играм!

– Какие игры! – закричала Беса. – Смотрите сами!

Указала за спину, а сама зажмурилась – слишком истошно кричали китежские кони.

Мост трясся. Лязгали цепи, и что-то с грохотом прокатилось по кровле, осыпав вниз каменную крошку, сразу смываемую ливнем.

– Что такое? – один из стражников поднял лицо. Мертвяк навалился на него всей тушей, вгрызся в мягкие ткани, обгладывая нос и щеки. Из-под каски брызнула кровь. Второй махнул алебардой, разрубая чудище надвое, и Беса разинула рот – мертвяков она повидала немало, вместе с тяткой охраняла могильник, рубила головы шатунам, видела и гниль, и черную кровь, неохотно вытекающую из мертвого тела. У Хорсовых шатунов не было ни крови, ни гнили – одна густая серебрянка. Разделившись надвое, тело еще дергалось, жило, скребло когтями по дереву. Волокна разрубленных мышц искрили.

– Давай вниз! – крикнул Даньша. – Хорса в морознике держат!

Перепрыгнув через мертвяка, понеслись далее мимо стражи, вдоль каменной стены с узкими бойницами, забранными решеткой. Впереди, точно показывая дорогу, летел огонек Хвата.

– Откуда взялся? – запыхавшись, осведомилась Беса.

Оморочень отчаянно замигал и припустил живее. Порой он застывал перед решетками, невидимыми руками ломал замок, и, пропуская Бесу с Даньшей, летел далее. Над головами катились камни, слышались крики и ругань. Пищали и самострелы палили, не переставая.

– Напрасно палят, – отдувая, заметил Даньша. – Этих шатунов просто так не убить.

– Откуда знаешь?

– Видела того, изрубленного? Ни крови, ни костей – сплошная белизна да искры. Разве это мертвяк? Он и людом-то никогда не был.

– А кем был? – Беса сбилась с шага, останавливаясь перед очередной дверью, пока над замком колдовал оморочень. Голова гудела, не давала покоя свербящая мысль: кого держал взаперти лекарь? Кого Беса пробудила от мертвого сна?

– О том не худо бы Хорса спросить, – сказал Даньша.

Они вступили в полумрак каменной кишки. Пахло сыростью и кровью. В стенах зияли пробоины.

– И сюда добрались, – Даньша сощурился, привыкая к темноте. Хват разжег огонек ярче, отделив от теней истерзанные тела стражников. Над одним все еще трудился шатун, выцарапывал из глазницы скользкое глазное яблоко.

Громыхнуло сбоку. В пыли и каменной крошке выбрался новый мертвяк, присел на корячках, оскалив зубы. Следом от удара соскочила с ржавых петель одна из дверей. Заросший черной бородой душегуб глянул в прореху и ухмыльнулся, увидев Бесу.

– С прошлого студна девичьей плоти не видывал, а теперь она сама пришла, – прохрипел и, подволакивая ногу, заковылял к Бесе.

– Все твое, Мехра! – взвизгнула та, швырнув остатки пуговиц в узника. Те отскочили от грязной груди, позвякивая, покатились в темноту. Мертвяк скакнул следом, лязгнул зубами подле его лица и выдрал клок кожи с мясом. Душегуб взвыл, выругался грязно, заваливаясь спиной на камень. Между скрюченных пальцев, зажимающих рану, толчками вытекала кровь.

Над головами страшно загромыхало. Стены сотряслись, точно от великанского удара, на головы посыпалась побелка. Беса не удержалась и растянулась плашмя. Даньша повалился следом и, падая, выставил над собой обломок двери – по ней тотчас чиркнула костистая лапа шатуна.

– Есть еще пуговицы? – пропыхтел Даньша, из последних сил сдерживая напор мертвяка, но он оказалась тяжелее, крепче, придавил – не вздохнуть.

– Нету! – в отчаянии отозвалась Беса. Закрутила головой – хоть бы железный прут под рукой оказался, хоть бы какая доска – только обломки камней да пыль. Подобрала поувесистее, швырнула – мимо.

– Беда… – прохрипел Даньша.

Хват плюнул искрами в оскаленную морду чудища, но мертвяк только отмахнулся. Пригнул голову, ласково, будто мимоходом, касаясь плеча Даньши. Парень заорал, заколотил затылком о пол, сквозь рубаху проступили багряные кляксы. Мертвяк запрокинул голову, по-птичьи глотая окровавленные куски, и вдруг поперхнулся, булькнул горлом. Из груди, пробив кости насквозь, вышло лезвие алебарды. С хрустом разрубив шейные позвонки, она описала дугу и вонзилась в дощатый пол. Вместе с тем с глухим стуком повалилась голова мертвяка – зубы еще выбивали дробь, следом тянулась мешанина из крови и белесой жижи. Выпрямившись во весь рост, Хорс пинком спихнул обезглавленное тело с Даньши и озабоченно осведомился:

– Жив?

Осторожно подхватил шуйцей подмышки, помог встать. Беса запоздало кинулась под другую руку, но Даньша вскрикнул от боли и закатил глаза – на месиво плеча было страшно глядеть.

– Идем живее, пока не сбежалась вся стража! – Хорс взвалил Даньшу на спину, а Беса заметила, что орудует он только одной рукой, вторая висела плетью, и вместо кисти оканчивалась замотанной в тряпицу культей.

– Моя вина, Яков Радиславович! – всхлипнула она. – Сперва вас подвела, потом ослушалась и чудищ выпустила! Но я ведь не со зла! Я ради вас! Потому что я вас…

– О том после переговорим, – оборвал ее Хорс. Усталый, измученный, белый, как Мехра, но все-таки живой. – Регуляторы, вижу, не догадалась завести?

– А? – Беса открыла рот.

– Ясно. Бери алебарду и идем.

Они поспешили обратно, пригибаясь под градом камней и пыли. Острог сотрясался все сильнее и чаще. Дождь стоял стеной – Беса давно не обращала внимания на отяжелевшую, постыдно облепившую тело одежду. Повторяющиеся громовые раскаты походили теперь на животный рык. Беса вскинула лицо, щурясь во тьму и непогоду, но за ливневой завесой ничего не разглядеть.

– Не смотри так пристально, накличешь, – бросил через плечо Хорс.

– Мехру?

– Гаддаш! Вон, как бушует!

Камни под башмаками ходили ходуном, земля вспучивалась, прорывалась грязевыми гнойниками. Неумелого взмаха алебардой – Беса едва удерживала ее обеими руками, – хватило, чтобы отпугнуть напавшего было мертвяка. Лезвие вошло ему под ребро, и хотя шатун явно не чувствовал боли, он потерял равновесие и сорвался с края моста в кипящую пену Гузицы.

– Здесь стояли китежские кони, – вспомнила Беса, указывая на покореженную ограду, с которой свисали только обмочаленные поводья. – Тебя, лекарь, спрашивали пришлые из столицы, обещали из острога вытащить.

– Если пришли сюда, то уже не выйдут, – ответил Хорс. – Гляди, гляди!

Беса обернулась, куда указывали, и увидела сотканную из ливня, тумана и туч грузную фигуру, занявшую собой весь горизонт. Протянув исполинскую лапу, всю в речной пене и тине, богиня опустила ее на острог – брызнуло каменное крошево, мост хрустнул, обрушился вниз, таща за собой опору, обломки ограды и башен.

– Не терпит Мать суеты и неразберихи, – прохрипел Хорс и вытер пересохший рот. – Пройдет теперь валом по городищу, пока всех смутьянов не передавит. К тому времени хорошо бы оказаться как можно дальше от Червена.

Глава 19. Невзаимное

Даньшу пекло, будто на сковороде. Горячка растекалась от рваной раны, и Беса то и дело смачивала губы парня родниковой водой. Заброшенная сторожка – не лучшее место для хворого. От крохотной печки тепла немного, из провизии – каша-толокно да кипяченая вода, и до Червена – путевая верста. Успели уйти до того, как обозленная богиня взялась рушить городище со всеми его мостками, башенками, усладными домами да Хорсовыми мертвяками впридачу.

– Спасайтесь… сами… а меня оставьте, – повторял Даньша.

– Еще не хватало! – сердилась Беса. – Зря тебя на закорках тащили?

– Тебя ведь… ищут… и лекаря тоже…

– Пусть ищут, не скоро найдут, – Хорс вошел, подвинул трехногий табурет, потрогал горячий лоб Даньши. – Терпеть можешь?

– Нешто… не мужик? – ответил тот.

Хорс кивнул, сказал Бесе:

– Я одной рукой не справлюсь, придется помогать. Неси воду, Василиса.

Она послушалась, смущаясь от того, как произносит лекарь ее полное имя. Получалось у него по-особенному певуче, с пришепетыванием, будто змея заклинал, и прежде ненавистное, сейчас оно нравилось Бесе.

Смочив тряпицу водой, принялась осторожно обмывать рану. Даньша выгнулся дугой, но твердая ладонь Хорса вернула на место.

– Как же терпеть будешь, когда шить начнем? – строго сказал он. – Назвался груздем – в кузовок полезай, друг сердечный.

Насторожился, обернулся на окно. Снаружи дождь зарядил мелкой моросью, и не столько сильно, сколько нудно. Ели кланялись друг другу макушками.

– Подумалось, Хват вернулся, – сказал Хорс. – Долго же нет.

С рассветом послал оморочня в Червен за своим лекарским скарбом. Если цел дом – принесет, что положено, а если нет – придется в Аптекарском приказе шороху навести.

– Тогда поквитаюсь, – усмехался в усы и обращался к Даньше: – По-хорошему, дождаться бы Хвата, но откладывать далее нельзя, шить сейчас надо. Добрый людень тут жил, заядлый рыбак. Вот его добро нам и послужит.

Гнутая костяная игла – не игла даже, изогнутый рыболовный крючок, – вызвала у Бесы оторопь. Даньша и вовсе заскулил, засучил пятками по топчану.

– Рано дергаться, не насажен еще, – Хорс настойчиво придержал парня за плечи.

Культя была накрепко обвита кожаной обмоткой, держал ее навесу, бережно, но без лишнего усердия, и наотрез отказался показывать Бесе. Уже все обработал, мол, жить можно, только лекарствовать неудобно. Уцелевшую шуйцу протянул к шкапчику, вытащил мутную бутыль с плескающейся на самом донышке жижей.

– Отвинти-ка пробку! – попросил, и, когда Беса исполнила, понюхал горлышко и сморщился: – Брага. Пить не советую, а как антисептик подойдет. Держи иглу, Василиса, не вырони.

Окропил сперва иглу, потом руки. Остатками браги обмакнул края раны, отчего Даньша завыл. Хорс порылся и вытащил самую чистую тряпицу, которую только нашел.

– Во рту держи, – велел, – когда совсем невмоготу будет.

В ушко иглы Беса продела леску, подумала, что ей самой бы не мешало хлебнуть браги для храбрости: тятка всегда так делал, когда выходил на обход могильника. Хлебнуть-то одно – а поди во рту удержи. Пробовала как-то по-малолетству, насилу продышалась и с той поры поклялась больше браги не пробовать.

– Первый стежок делай по центру, – подсказал Хорс. – Потом узлом закрепи.

Легко сказать – сделай, труднее вонзить иглу в плоть извивающегося Даньши. Хорс держал его крепко за плечи, не давал вырываться, а ноги все-равно ходуном ходили. У Бесы руки затряслись, когда поднесла к ране иглу: мертвяк на славу постарался, рвал, не жалея. Проглядывали теперь и мясо, и жилы. Стиснув зубы, кольнула кожу. Даньша завыл, вскидывая ноги, запрокинул голову, упираясь макушкой в грудь лекаря.