Текст книги "Лета Триглава (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Васса хотела ответить, что Хорс, убитый полуденницами, и не такое бы смог, но вовремя прикусила язык. Не нужно его имя как ни попадя трепать, нехорошо это, не по-людову.

– Может, и трубку ту железную, из котомки-то, не батюшка, а выползень тебе передал, а? – спросил вдруг Корза, и душа у Вассы упала в пятки.

Что отвечать? Правда? Правду, поняла, Корза и так ведает. А врать – себе же хуже сделать. Только вслух тяжело признаваться. Еще тяжелее – вспоминать о Хорсе.

– Поплачь, легче станет, – услышала мягкий голос черного, и только тогда Васса поняла, что против воли смаргивает слезы. Утерлась рукавом.

– Вот еще! Просто ставни раскрыты, дым в глаза и попал. Полынью ужас как несет.

Подумала: а не оттого ли княжич на требищах не появляется, что запах полыни противен нежити? Подумала, что пока полынь отпугивает тех, бродящих в тумане. А если не отпугнет? Купцы и без того за ворота не ходят, а закочнатся припасы в амбарах – что будет ждать Китеж-град?

Глянула на Иву: та, успокоенная лекарством, дремала, перевернувшись на живот. На спину было страшно поглядеть, и Васса, вымочив холстину в отваре, принялась обтирать ее раны.

– Вот бы ту трубку довершить, – вслух произнесла Васса, – и увидеть, какая в люде хворь завелась, а после вычистить без следа.

Корза рассмеялся, но беззлобно.

– Этим не сделаешь, – возразил. – Чтобы хворь выявить, нужно кровь взять и под сильными увеличительными стеклами наблюдать. А вот кости и людову соль разглядеть можно.

Васса вздрогнула, но не обернулась.

– Хочешь проверить?

– На ком же? – тихо спросила.

– Да хоть на Ивице.

Верно, подал кому-то знак. Двери скрипнули, отворяясь, потом затворяясь снова. Васса видела только сапоги, заправленные в них штаны да полы кафтана. И, только скосив глаза, разглядела упругую грудь да рассыпанные по плечам черные волосы. Увидев ее так близко, Васса вскрикнула.

– Мехра!

– Не она, хотя и похожа. Это Мария, моя слуга, моя тень, – представил женщину Корза и принял из ее рук прибор. – А вот и просвечивающая трубка. Весь Хлеборост над ним бился, а все ж довел до ума. Мария! – приказал женщине. – Переверни Ивицу.

– Акуратнее! – поспешно упросила Васса. – Раны еще не зажили…

И подстелила на скамью свернутый в несколько раз рушник. Ива простонала, но глаз не разомкнула. Видно, накачал ее Корза зельем, замешанным на слезах да молоке Гаддаш. Что хочешь теперь с ней делай – не проснется.

– Надень это, – Мария протянула Вассе тяжелый фартук, и та подняла вопросительный взгляд. – Сюда вшита свинцовая пластина, лишнее радиоационное облучение тебе не нужно.

– Мудрено говорите, – ответила Васса, натягивая фартук.

Так говорил и Хорс, когда рассказывал об Ирии и людовой соли. При мысле о Хорсе снова защипало глаза, и вместе с тем в животе зародилось радостное предчувствие – а вдруг получится? Вдруг не напрасно трудился Хорс? И пусть не Васса, пусть этот черный, страшный люден довершил инструмент – все-таки дело Якова продолжит жить. А вместе с ним будет жить и частичка самого Хорса. Это ли не чудо?

– Гляди теперь, – веско произнес Корза.

Едва не вскрикнув, Васса зажала рот ладонями.

На прилаженнном к трубке небольшом блюдце возникли кости – точно видела Васса перед собой истлевший в могиле скелет. Только на тех, истлевших, не оставалось плоти, а здесь лежала живая Ива, но все ее нутро просвечивалось теперь насквозь.

– Вот этот сгусток, – услышала спокойный голос Корзы. – Видишь?

Обвел черным пальцем пятно поверх блюдца. Пятно будто пульсировало, но было не белым, а отчего-то черным, как жабья икра.

– Людова соль, – сказал Корза.

– Бис-фе-нол, – вспомнилось Вассе.

Ее замутило. Отведя взгляд, не удержалась и села на край скамьи. В висках дробно отстукивал пульс. Прав был Хорс, всегда прав. Теперь она видела своими глазами то, что прежде доставала из мертвых тел, а ныне увидела у живого.

– Его можно достать? – спросила. – Без вреда для Ивы?

И подняла на черного умоляющий взгляд. Корза медленно кивнул.

– Возможно, – ответил. – Только не здесь. Нет здесь подходящих инструментов для того, чтобы извлечь его без вреда для людена. Но я знаю место, где можно.

Васса кивнула, не спрашивая, что это за место. И без того знала ответ: высоко, в хрустальном тереме, в небесном челне, где спали боги.

Глава 32. На Копыловском могильнике

Копылов встретил вонью нечистот, стоялой воды и выхлопов самоходок. Зажиточные хоромины здесь обнесены высокими заборами, а бедные стояли вовсе без них. На разбитых обочинах что-то выклевывали куры, а коровы, привязанные к колышкам, провожали путников тоскливым мычанием. Люд обходил стороной, и то не диво: обряженные в лохмотья, перемазанные грязью и сажей червенский лекарь и вихрастый парнишка походили разве что на захожих бродяг.

Даньша поглядывал на возившихся в грязи куриц с видимым интересом, только что не облизывался.

– Воровством только не промышляй, – толкнул его в бок Хорс.

– Что ж, доктор, не понимаю? – сутулился Даньша. – Только это тебе есть не нужно, а я люден простой, живот так и крутит. И что за радости от того спасения, ежели от голода околеть придется?

– От голода, положим, не околеешь, когда червонцы достанем.

– Лекарствовать станете?

– Не думаю, голубчик. Я ведь до сих пор в розыске, если только в столице не удовольствовались моим сюртуком, в чужой крови испачканном. И все равно, открываться опасно, да и незачем.

– Так я только кожевенное дело знаю! Разве еще могилы копать…

– Значит, будем копать, – уверенно ответил Хорс. – А вернее – раскапывать.

Даньша покосился с опаской.

Не диво, что не удивился, когда Хорс ухитрился подсунуть полуденницам перепачканной кровью их товарок сюртук – своей-то у него не было. Диво, что за время пути он окончательно уверился: с богами лекарь связан крепко-накрепко. Гаддашеву науку познал, мертвых научился поднимать, а теперь еще и через огонь прошел. Обмолвился как-то, что, может, Хорс и есть тот самый Триглав, что пробудился от сна в небесном тереме, да и спустился в мир? На это Хорс только отмахнулся – не шуйцей, а новой, из остаткой Железного Аспида слаженной десницей. Неказистая вышла рука, ржавая да многосуставчатая, точно паук, черными шнурами оплетенный. По ним, ведал Даньша, текла людова соль, но Хорс управлялся ею довольно ловко, будто родился с нею.

Лекарский дом нашли быстро, по наущению Хвата. Да что там за дом – хоромина не чета Червенским. Плохонькая, с латаной крышей, по окна в землю вошедшая. От лекаря брагой разило, едва только дверь открыл. Даньша даже нос заткнул и подбородок в воротник драной тужурки спрятал. Лекарь же оглядел путников мутным взглядом да едва перед носом засовы не запер.

– Постойте, милостивый государь! – Хорс ловко просунул ногу в дверную щель. – Мы не милостыню просить пришли, а работу просить. Не откажите!

– Нет никакой работы! – рыкнул лекарь. – Проваливайте, покудова надзирателя не позвал!

– Работа всегда есть, особенно у такого ученого господина вроде вас, – возразил Хорс. – Шли мы с помощником через Копыловский могильник, да видели, что два холмика совсем свежие, еще и надгробные столбы не поставлены. Городище у вас, гляжу, Мехрой-Костницей благословлен, работа, поди, всегда найдется.

– Так и ступайте к гробовщику! – лекарь предпринял еще одну попытку захлопнуть дверь, а Хорс потянул носом воздух.

– Мы не за этим пришли, – сказал, – а чую сейчас, сударь, как из вашего дома, позвольте заметить, кроме сивухи еще и отчаянной трупной вонью смердит. Не гневайтесь только, Мехры ради! Мы мастера с помощником, все сделаем без шума и лишних пересудов, не первый год в деле. Знаем, как ученым лекарям требуется помощь в столь щепетильном деле, как аутопсия.

– Чего?

– Вскрытие трупов, говорю, – поправился Хорс. – Гробовщик ведь что? Людову соль изымет, да и закопает покойного во славу Мехры. А живым тоже помощь требуется. Жизнь – она старшими богами дана, а вам, благословенным лекарям, требуется как можно дольше эту жизнь продлить. А как лечить, не зная, из чего люд состоит, какие в нем кости да внутренности наличествуют? А по трупу ведь можно еще узнать, от чего покойный преставился, чтобы в будущем не довести до летального исхода.

– Чего-чего?

– До смерти не довести. Не знал я ни одного лекаря, кто бы не нуждался в новом материале для изучения. Неужели вы своими руками, благословенными Матерью Гаддаш, заступы держать станете? Так и повредиться недолго, а то и в острог загреметь. Верно говорю?

– Допустим, – в блеклых глазах лекаря зажглось что-то похожее на заинтересованность. – А вы, стал быть, похитители трупов. И долго ли промышляете?

– Достаточно, сударь, – с достоинством приосанился Хорс. – На одном месте не задерживаемся, уж не обессудьте. Дело у нас рисковое, примелькаться можем. А в новый городище придешь – там работа всегда найдется. Нам много не нужно: был бы угол холода переждать, да корку хлеба водой запить, вот и вся плата.

Лекарь сопел, размышлял. После приоткрыл дверь шире и приглашающе махнул десницей.

– Что ж, заходите тогда, коли сами пожаловали. Если умыкнете чего – в остроге сгною.

– А если и вправду сгноит? – шепнул Даньша, опасливо входя следом за Хорсом и озираясь по сторонам, подмечая небогатое убранство, топчан, как ни попадя раскиданную одежду и пучки сушеных трав над печью.

– Этот негораздок? – ухмыльнулся в сумраке Хорс. – Да он раньше нас в остроге окажется, когда найдут потрошенные трупы у него в подполе.

Даньша потянул воздух, сморщился и проворчал:

– Все ты ведаешь, барин. И уболтаешь кого угодно. А говорил, что не бог.

– С мое поживи – еще не такому научишься.

У местного лекаря, называемого Некрасом, и вправду в подполе оказалась опытная. От вони Даньшу едва не вывернуло, и он наотрез отказался спускаться туда, а Хорс – что ему, выдержал.

– Хилый малец у тебя, – заметил Некрас. – Точно ли мастера, как сказывали?

– Я мастер, а Даньша – подмастерье, – ответил Хорс, наметанным взглядом выхватывая из сумрака распростертое и выпотрошенное тело. Людову соль заблаговременно вынули, оттого мертвяк казался пустой оболочкой без соли и без души. И то сказать – Некрас работал грубо, точно мясник, но прочих лекарей в Копылове не водилось.

– Тогда, как ночь придет, погрузишь этого в мешок и отнесешь до могильника, – ответил Некрас. – А новое заберешь. Узнаешь по свежему камню, намедни только хоронили. А коли встретится гробовщик Молчан – требуй с него людовой соли. Моя доля – треть. Не забудь и не вздумай прикарманить, понял?

– Как не понять, милостивый сударь, – поклонился Хорс, а про себя подумал, что в Копылове сбыт получше Червена налажен, в доле и гробовщик, и лекарь, и каждому от этого польза.

Копылов – крохотный городище, а могильник – вдвое больше был. Сюда, верно, свозили мертвый люд со всей округи, оттого памятные камни высились, будто хоромины, и улицы меж ними – на самоходке можно проехать. Чем дальше к лесу да болоту – тем гуще становилось нагромождение камней, тем пушистее мох, и ниже земляные холмики. В той части, старой части, уже не хоронили никого, и деревянный идол Мехры, сработанный грубо и подточенный жучками, на глазах рассыпался в труху, лишившись одной из рук и части савана. Хоронили теперь в новой, к западу от Копылова. Туда на разведку и направился Хват, мерцая во тьме, как сошедшая с небесного шатра звездочка. Людова соль и ему пошла на пользу. Раздался Хват, разгорелся, стал юрче и живее. От Скрытовой Топи до городища за полдня туда и обратно успел долететь, потому и Хорсу все, что выведал, рассказал. Не голосом, ясно – морзянкой. Даньша, не первый год работавший у Хорса, мог различать кое-какие простецкие знаки и сам умел, скомбинировав короткие и долгие вспышки, посылать по огневой связи немудреные сообщения.

В новой части могильника идолище было обряжено в настоящий саван, а единственный глаз Мехры позолочен. У ног богини мелкие птичьи кости да подношения в виде белых цветов и мелких бусин. Хоть и идол, хоть и страшилище – а все равно женщина, так рассуждал тмутороканский люд. Хорс помнил, как эта женщина едва не раздавила Бесу когда-то давно, может, в прошлой, еще червенской, жизни, и сверялся по звездам, надеясь, что успеют сладить до неурочного мехрова часа.

Сторожку Молчана нашли легко. Гробовщик и вправду оказался немым, вопросительно вскинул кустистые брови, завидев гостей на пороге. Хорс показал вверенный ему Некрасом тайный знак из скрученных бечевок, тогда, кивнув, Молчан вернулся в сторожку, вынес гремящий заступами мешок, и направился вглубь могильника, показывая дорогу.

Даньша также предпочитал молчать, зато Хорс болтал без удержу.

– И много ли помирает у вас люда, милостивый государь? – вопрошал он, перешагивая низко растущие, едва вошедшие в силу заросли ежевики. – Помнится, в Поворове едва ли не за яру тридцать люденов преставилось, так местные гробовщики руки в кровь изранили, пока домовины готовили. Зато проку с них было – с хорошим уловом ушли, знаете ли. Нам ведь тоже не чужды жизненные радости, и вкусно покушать хочется, и мягко поспать, и с девицами в пляс пуститься… да много ли радостей у таких, как мы с помощником! Верно говорю?

Даньша поджимал губы, а Молчан косился на болтливого спутника, но вроде как тоже соглашался.

– Что в нашем деле главное? – продолжал Хорс. – Чтобы околоточные надзиратели не поймали да душегубы не скрутили. Они ведь тоже до чужого добра охочи. Так ведь им добро какое подавай? Золотишко да украшения. А это последнее дело ведь – у мертвеца последнее забирать. Лекари – дело другое. Пусть и идут супротив божей воли, зато на пользу науки!

Молчан кривил рожу, что можно было воспринимать и так, и этак. А Хорс подумал: видно, этот не против и сам лишнее золотишко у мертвяка вытащить.

Копать было легко. Свежая земля сыпалась с заступов, рождая рядом с могильным холмиком еще один. Колода в земле лежала, точно узловатый корень. Работали спустя рукава – ни тебе резной крышки, ни расшитого савана. То ли дело узоры, что из-под рук Василисы выходили.

При мыслях о Василисе стискивал зубы и сильнее налегал на заступ. Вот, выворотили домовину, вытащили заржавевшие гвозди. Даньша, хоть и привычный, а все равно ртом дышал, пока вытаскивали мертвяка. Была то старуха в атласном сарафане, с медным очельем да золотыми височными кольцами, на пальцах – золотые кольца. Хоть и знатная по виду госпожа, а бросили в могильник, как безродную.

Пока Хорс раздумывал да тайком пенял на лень копыловского гробовщика, Молчан оттиснул его плечом и вынул кусачки.

– Что делает, Яков Радиславович? – шепотом осведомился Даньша и вскрикнул, услышав хруст ломаемой кости.

Хорс посмурнел лицом.

– Негоже, сударь, – с достоинством ироизнес он. – Думал, вы честный господин, а вы злодейством промышляете. За это Мехра не похвалит.

Молчан оскалил желтые зубы и оттяпал второй палец, сразу же стаскивая с него кольцо и пряча за пазуху.

– Можете сказать, мы сами своего рода расхитители могил, – продолжил Хорс, – так мы до простого воровства не опускаемся. Наша с помощником задача – труп в целости лекарю доставить, вот он и рассчитается. А привезем беспалую – как отвечать будем?

Не слушая, Молчан сдирал с головы покойной височные кольца да обруч. Даньша облизал пересохшие губы и зашарил взглядом по могильнику.

Тихо было. Нереально тихо и жутко. Месячный серп спрятался за облачко и, высунув кончик рога, жалобно позвякивал цепочками. Ни ветерка, ни шелеста. Даже ночные птицы умолкли, даже шуликуны в норы попрятались. Будто в тот мертвый полдень, когда налетели полуденницы.

– А лучше, голубчик, – сказал снова Хорс, – вы дайте нам нашу долю людовой соли, мы ее Некрасу передадим вместе с телом. А вы уже, Мехра с вами, забирайте, что взяли, и на том оставим наше недолгое сотрудничество. Сами станем покойных отслеживать, дело не хитрое. А вы…

Выпрямившись, Молчан замахнулся заступом – Хорс только успел присесть. Даньша с визгом отпрыгнул в ежевику и взвыл, наколовшись о колючки. Нового удара Хорс не допустил. Перехватил заступ железной десницей, рванул на себя – Молчан грузно обрушился на лекаря, и оба покатились по земле, кряхтя и отдуваясь, пытаясь сбросить один другого.

– Заступ хватай! – крикнул Хорс. – Заступом его!

– По тебе боюсь попасть, барин! – плаксиво отзывался Даньша, прягая подле, да никак не успевая за борющимися телами. Только замахивался – как Хорс подминал Молчана под себя. Только Молчан одолевал Хорса и наваливался сверху – лекарь опять топил его в грязи.

– Попадешь – так и что? – рычал Хорс. – Сам видел… кто я таков! Не бойся! Ну?!

Свистнул, рассекая воздух, заступ. Волосы на лбу лекаря отнесло ветром. Заступ чавкнул и увяз в земле подле его плеча.

– Другой бери!

Даньша, точно не слыша, пыхтел, пытаясь вытащить заступ.

Умудрившись увести плечо в замах, Хорс ударил Молчана в челюсть снизу. Тот громко клацнул зубами. на губах запузырилась кровь. Вывернувшись, Хорс пнул гробовщика в грудь, и тот повалился навзничь, суча ногами, точно опрокинутый жук.

– Вот теперь! – с торжествующим криком Даньша выдернул заступ и, подскочив, замахнулся.

– Стой!

Парень замер с заступом в поднятых руках. Железная десница Хорса держала цепко, брови сошлись к переносице.

– Сам же велел! – пропыхтел Даньша.

– Раньше велел, а теперь – видишь? Безоружный он, а такого и убить недолго. Нельзя.

– Да как же… – начал было Даньша.

Молчан с утробным рыком подскочил с земли, потянулся скрюченными пальцами к горлу лекаря.

И тут же, всхлипнув, обмяк. Отступив, Хорс видел, как из горла гробовщика вышло острое лезвие. Набежала тень, надломилась посередине, приблизив к лицу огромный лунообразный глаз.

– Мехра! – завопил Даньша. – Помилуй!

И повалился на карачки, роняя заступ и упираясь лбом в раскиданную землю.

Подле единственного глаза богини засверкал второй – поменьше.

«Не. Люблю. Когда. Добычу. Чужие. Забирают», – морзянкой Хвата ответила богиня. Раскрыла рот – оттуда не вышло ни звука. Только повеяло могильным холодом, да выпал под ноги скользкий червивый ком.

Выдернув серп, Мехра выпрямилась во весь исполинский рост, нависнув над Хорсом, точно сухая сосна. И руки у нее были сухие, и козлиные ноги, и высушенное ветрами лицо. Хорс глядел в него без страха – не ведал, что такое страх. В груди было колко и холодно. И досадно, что не смог выполнить задание и что теперь не спасет Василису и не увидит ее живой.

«Тело. Бери», – замигал Хват, крутясь на прежнем месте. – «Кольца. Мои».

Подцепив окровавленным серпом украшения, подбросила вверх, протянула сквозь них звездную нить – те зазвенели, насаживаясь и падая на острые ключицы богини новым ожерельем поверх бус и почерневших от времени пуговиц.

«Помнишь. Что?» – она поддела одну из них, и Хорс узнал пуговку со своего сюртука и нанесенный на нее узор в виде пятилучевой звезды.

– Помню, Мария Евгеньевна, – произнес он тихо. – То я на червенском могильнике оставил.

«Не. Ты».

– Не я, – согласился Хорс. – Василиса. Только не знаю теперь, жива ли она.

«Живая», – последовал ответ. – «Княжича. Дружине. Служит».

В груди точно потеплело. Будто порцию людовой соли пустил по жилам, и стало хорошо-хорошо, светло да спокойно. Вздохнув, Хорс обтер лицо – в том не было надобности, да за круголетье нахватался от люда привычек, все подмечал, копировал, чтобы за своего сойти. Вот и доигрался. Влюбил в себя ничего не подозревающую девчонку, еще и едва под смерть не подвел.

– Виноват я, – сказал. – Перед ней и перед тобой. Погубишь теперь?

«Хотела. Бы. Давно. Сгубила», – ответила Мехра. – «Время. Пришло».

– Люд уничтожить? – Хват мигнул один раз, соглашаясь. Хорс мотнул головой. – Не могу я! Не для того меня создавали.

Напрасно думать, что, пробудившись от мертвого сна, старшие боги помилуют Тмуторокань. Опасность заражения все еще витала над ними и над всеми другими, кто ни заражению, ни огню не подвергся, но ждал своего часа, чтобы проснуться в Ирии. Сколько их осталось? Тысяча? Чуть меньше? Что видели они, подключенные к системам жизнеобеспечения с момента, когда покинули прежний свой мир и жаждали проснуться в новом, чтобы заселить его и сделать пригодным для жизни? Их сон затянулся на целое круголетье, а может, и более. И нет той силы, что помогла бы им, и нет технологий, чтобы справить челнок и продолжить полет.

«Мешать. Вздумал. Куда. Тебе.»

Рот богини растянулся в жуткой усмешке, явив частокол зубов.

Далеко-далеко, за могильником, из копыловского сердца прозвучал вой созывающей на требище трубы. Почва задрожала, пошла волнами.

«Дети. Голодны», – сказала Мехра. – «Грядет. Великая. Жатва. Не. Успеешь».

– Успею! – выкрикнул Хорс в пустой зев, а Мехра, протянув костистую руку, дотронулась до Хорса – точно до самого сердца достала, будто горячей головней ткнула под ребра, в самую суть. Огнем обнесло голову, полоснуло по глазам светом. Подломив колени, Хорс опустился рядом с Даньшей и словно бы на миг умер.

Очнулся, только когда почувствовал, как парень трясет его за плечо.

– Яков Радиславович! Слышишь, барин? Ушла богиня! И мы должны идти! Что же ты?

Он моргнул, возвращая себе зрение и чувствительность. Разогнувшись, сел. В голове гулко щелкало. Губы были отчего-то мокрые, и мокро лицу, но Хорс не попробовал утереться.

– Надо добраться до Китежа, – произнес он. – Жива Василиса. Успеть бы…

– Обязательно успеем! Только надо убираться отсюда, да поживее! Видишь, что делается?

Проследив за взглядом Даньши, Хорс запрокинул лицо.

Из небесной трещины сыпалась серебристая крупа и, оседая на щеки, таяла, превращаясь в эликсир, в котором были и яд, и жизнь, и воля богов, и погибель для люда.

Глава 33. Сила Триглава

– …горе люду! Горе! – вой волхва разносился над требищем.

Лицо его блестело от подтаявшей соли, в бороде засели серебряные кристаллы.

Железный столб гудел, вторя мерному гулу, доносящемуся из небесного разлома: за несколько ден темная рана расширилась от самой столицы до Корских пещер. Скопления звезд время от времени выпускали голубоватые нити блиставиц, оттого лица собравшихся казались неживыми, навьими.

– …огневалась Мехра Пустоглазая, наслав на Тмуторокань своих детищ! А потому каждую седмицу велю резать черную козу и черную курицу, и окропить жертвенной кровью Мехрово идолище, дабы умилостивить богиню!

Жалобно кричал скот.

Люд осенял себя охранными знаками, перешептываясь, бормоча молитвы и пряча по подвалам малых детей.

Сперва то здесь, то там в избы к копыловским родичам приходили почившие. Стучались по окнам, скреблись в ставни да двери. В подвале Некраса визжал и бесновался потрошенный мертвяк: крышку забили железом, поставили по бокам бочки, а визги все не умолкали.

– Огневали мы Мехру, – ругался Некрас, припадая к бутылке. – Сколько времени дела правили без лишнего шума, а ныне пожинаем плоды! А все после вашего появления! У-у!

Прятаться у пьяницы-лекаря Хорсу становилось опасно. Даньшу он определил на постоялый двор, оплатив полученными от Некраса червонцами, а сам обустроился в оставленной гробовщиком кладбищенской сторожке.

– Осмотрительнее будь, Яков Радиславович, – шмыгал носом Даньша. – Руки лишился, в остроге побывал, и вновь за старое. Зачем это?

– Призвание у меня такое, – Хорс трепал парня по голове. – На свет таким появился, таким и уйду. Но не страшись, в Копылове мы долго не задержимся. Да и мертвяки меня не тронут. Я для них не одушевленнее табуретки.

– …и княжьим велением, – гремел трубный голос волхва, – требую каждой семье выдать по серебряному червонцу в Китежскую казну, и по медному – в Копыловскую, дабы отлить из серебра дробь и пули!

Шли по улицам надзиратели, собирая с жителей дань.

Докрасна раскалились плавильные печи, из кузнечных мастерских доносился непрерывный лязг.

По всему городищу запылали костры, и загустел, потянулся прогорклый дым.

Хорс исправно посещал требища. Там оттирался средь напуганного копыловского люда, здесь подсматривал, подслушивал. Боялся, и вправду, не успеть.

Боги вошли в силу: воплотились, окрепли, несли волю через волхвов, и чем громче трубили волхвы – тем всесильнее становились боги, тем чаще будут насылать болезни, будут рождать чудовищ, подтачивая Тмуторокань изнутри. Подобраться бы к волхвам близко – да как подберешься? Вокруг – кольцо огнеборцев, в разломах под столбами ходили-скрежетали шестерни, и сотрясалась земля, рождая и пряча волхвов в ненасытной утробе.

– … а кто пойдет супротив воли княжеской, того колесовать немедля! Так говорим!

Над головами горели огненные шестерни: то Сварг несся по небесному шатру, высматривая смутьянов, и сваржьи псы лизали горячими языками потемневший, опаленный по краям атлас.

– …какой-какой, говоришь? – донеслись сквозь гул да дрожь далекие голоса.

– Вон тот, чернявый! С его приходом-то…

– А малец?

– Поди, рядом оттирается.

Хорс сфокусировал взгляд, различая, как, раздвигая толпу, к нему направляются два дюжих огнеборца с символами черного тмутороканского колеса на панцирях. За их спинами мелькнуло и скрылось опухшее лицо Некраса.

– Не упустите ведьмака! – рявкнул какой-то мужик.

Люд заворочал головами, и Хорс понял: дело дрянь!

Надвинув покрепче шляпу, заторопился прочь – да где там!

Огнеборцы ускорили шаг, отталкивая люд прикладами пищалей да кулаками. На плече сомкнулась чья-то десница.

– Стой! Выползень! – в лицо дохнуло табаком.

Не глядя, Хорс ударил на отмашь, и мужик спиною влетел в толпу. Завизжали бабы, подхватывая отроков.

– Княжьим велением! Стой!

Распихивая люд локтями, Хорс понесся сквозь толпу.

Небесный купол задрожал от грохота пищалей. Толпу накрыла исполинская тень. Задрав голову, Хорс видел, как огненный коготь Сварга поддел шестеренку, и с жутким скрежетом гигантский обод соскользнул с рельс и повис над требищем, и тень его, как маятник, мерно закачалась туда-сюда.

– Горе люду! Горе! – стенали волхвы, вздымая ладони к бушующему небу.

С криками люд бросился врассыпную. Кто-то упал на колени, осеняя себя охранным знаком и его тотчас вдавила в земляную кашицу обезумевшая толпа.

Лавируя между бегущим людом, Хорс забирал то вправо, то влево.

– Горе!

Выкатившие голубые звезды горели ярко, как Василисины глаза. И были в них надежда, и любовь, и укор.

Помочь Василисе.

Помочь люду.

Добраться бы до волхвов…

– Горе!

Замедлившись, Хорс оглянулся через плечо. Его тотчас же толкнули в грудь – он удержался. В тени колеса и свете блиставиц фигуры бегущих казались ненастоящими, будто кукольными. Будто чья-то исполинская рука дергала за невидимые нити, верша одним богам известную игру.

– Горе всем! И смерть каждому!

Затянутая в железную рукавицу десница ударила наотмашь. Хорс обернулся и руку перехватил. Сжал до костяного хруста. Выстрел грянул совсем рядом, но не причинил вреда. Да и может ли навредить железнику – железо?

Перехватив пищаль за ствол, рванул на себя. Воздух наполнился дымом и порохом, снаряд пронесся над головой и там, достигнув колеса, выбил из обода огненный сноп. Качнувшись в последний раз, колесо-шестеренка окончательно вышло из пазов и ухнуло вниз, с лязгом и грохотом раскроив огнеборцу голову.

Хорса обдало горячим, красным.

Выставив железные пальцы, он ухватил колесо за острую грань. Тяжесть навалилась такая, что ноги Хорса по щиколотки ушли в землю. Из-под ладони били искры: обод все еще продолжал вращение. Занялась огнем сухая трава, и пламя зазмеилось, поползло к охваченному страхом люду.

Кто-то сразу вспыхнул, как факел.

Кто-то выл на одной ноте, силясь встать – и не имея сил встать.

Чужие головы с жутким чавканьем и хрустом давили каблуки.

Охнув, плашмя погрузилась в землю молодая баба: ее косы облепили крупицы людовой соли, ноги смазматически подергивались, точно в посмертии она продолжала свой мучительный бег.

Поднатужившись, Хорс толкнул колесо от себя.

Спешащий к нему огнеборец едва успел отскочить в сторону, и колесо, грохоча, помчалось к железным столбам, на которых восседали волхвы. За ним, по оставленной борозде, едва выдирая ноги из грязевой каши, помчался сам Хорс.

Чем ближе к провалу – тем почва становилась тверже.

Чем ближе к провалу – тем жарче разгорался огонь, поглощая край неба и высушенную траву.

Столбы уже ввинчивались под землю.

Хорс поднажал.

Сбив волхва, уцепился за расшитую золотом рубаху. Тот разинул черный зев рта, откуда не вышло ни звука, только воздух точно взрезали ножом. И будто ножом полоснуло где-то внутри Хорсовой головы. Уши заложило, людова соль вскипела в полых трубках, и, превозмогая слабость, Хорс ударил волхва в лоб. Тот соскользнул в провал и закувыркался по медным ступеням, уходящих глубоко-глубоко, в подземные хляби.

Балансируя на столбе, Хорс ухватился за пучок проводов и следил, как вырастают над головой земные своды.

Не стало ни звенящего гула, ни неба, ни дыма, ни огня.

Сотрясаясь на ржавых тросах, столб падал вниз. Проморгавшись, Хорс видел вокруг себя витые кишки проводов и труб, то тут, то там проглядывающие из-под изоляционной обшивки. По ним сновали белесые крысы, и прыскали в стороны переполошенные грохотом шликуны.

Чем ниже – тем суше становился воздух.

Чем глубже – тем становилось светлее, разбавляя кромешный мрак подземным подрагивающим светом бесперебойно горящих отопительных ламп. Время от времени гасла то одна, то другая, и тогда к ним, точно скопище мурашей, устремлялись многоногие механоиды, и лампы загорались вновь, даруя Тмуторокани тепло и жизнь.

Столб, наконец, замер, тряско входя в заржавленные пазы. Неподалеку искрила проводка, взрезанная небесным колесом – там уже сновали жуки-механоиды, латая щеши и меняя разрушенные детали. Придавленный ободом, подергивался упавший волхв. Под ним натекла серебрянка, пальцы еще слепо шарили по стенам, а поверх лица механоиды уже соткали паутину тончайших проводов, вплетая и руки, и ноги, и волосы, и тулово волхва в железную кожу корабля.

Спрыгнув на мягкий, пружинящий пол, Хорс смахнул с брючин и рукавов надоедливых механоидов и двинулся вдоль подземных тоннелей.

Они расходились лучами боги знают, на какие расстояния, пронизывая всю Тмуторокань под его пашнями, лесами да руслами рек. Иной раз Хорсу казалось, будто он слышит далекое бурление воды. Иной раз чудилось, что из обшивки тянутся проросшие насквозь корни, высохшие до той степени, что они казались очередными пучками проводов. Тишина стояла такая, что он ощущал комариное жужжание собственных механизмов, скрытых глубоко под синтетической кожей. Ощущал – а хотел бы не чувствовать. Память о том, кем он являлся на самом деле, отравляла мысли не хуже смертельного бисфенола.

Он старался не думать об этом, не думать об оставленном Даньше и Василисе. А думал о волхвах: прежде до них ему дела не было. Исправно посещал требища, принося в жертвы лекарские дары. Не думал о том, что прячется под Тмутороканью: в конце концов, боги ждали наверху, подключенные к системам жизнеобеспечения, а их безумные сны – сначала разрозненные, вызывающие лишь слабые помехи, сейчас – яркие и все более жуткие, – текли через головы волхвов, тем самым обретая силу и плоть.