Текст книги "Лета Триглава (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Что ж, поторопимся, – услышал тихое. – Одно только мучает.

Мучает…

Точит.

Болит, как у обычного человека.

Оттого на душе у Корзы было так горько, так тяжело, что не находилось сил, чтобы освободиться из-под этой тяжести, и не было слов, чтобы залечить душевную рану.

– Когда ты вернешься туда, – продолжила Мария, – к своим. Когда пробудишь настоящую Марию… Что станет тогда со мной?

Глава 27. Пленница

Когда очнулась – месяц-ладья приникла к земле, и ласково звенела цепочками, как колокольцами. Отдаленный голос тянул что-то тихое, нежное, будто маменька напевала колыбельную.

– … У кота ли, у кота

Одеяльце шелково.

У дитяти моего

Есть получше его.

Да покраше его,

Да помягче его…

Ту же колыбельную напевал Яков Хорс, гладил по волосам горячей рукой. Заботливый, смелый. Желанный…

– Я… ков, – имя кололо горло, точно песчинками, язык не слушался, но она попробовала снова. – Дай… пить…

Голоса не смолкали. Кто-то переругивался, кто-то продолжал тянуть и тянуть песню, только слова были другими:

– … очищает души наши

Царь-Огонь, утеха наша.

Поднимайся до небес,

Озаряй ты все окрест.

Гори ясно, гори ясно,

Дабы пламя не погасло…

У костра мельтешили чужие силуэты, в отдалении фыркали привязанные кони.

Пахло хлебом и жареным на огне мясом.

Желудок свело.

Беса попробовала подняться – ноги не слушались, руки уперлись в железо. Застонала, вспоминая.

Было железо и был огонь. Налетели богатырши-полуденницы, как буря, смяли прошлую жизнь в бумажный ком, и остались только пепел да горечь несбывшейся надежды.

– Пить!

– Эй, девка! Умолкни! – прикрикнули от костра.

Беса уронила голову на руки.

Слезы душили, да не находили выхода – веки точно припорошило землей, в ноздри, помимо одуряющего запаха пищи, точно засела медная вонь. Пахло кровью.

– Пожа… леете, – прошептала Беса. – Я Мехрова волхвовица!

Полуденницы расхохотались.

– Может, и правда ведьма? – сказал кто-то. – Не зря ведь Гаддаш явилась. А с Гаддаш да Мехрой и вовсе не совладать.

– Трусишь? – подначила вторая.

– Мы Сварга призовем! – присвистнула третья. – Сварг-то как-нибудь с двумя бабами да управится!

Снова раздался хохот. Беса до крови закусила губу. Мысли ворочались тяжелые, злые.

– За все… ответите! – просипела она. – О, Мехра Пустоглазая! К тебе из навьей тьмы взываю! Явись на жатву! На кровь да кости! На людову соль!

От костра отделилась фигура, быстрым шагом приблизилась к клети, пнула по прутьям.

– Умолкни, говорю! Поганый язык вырежу!

Перед лицом блеснуло железо. Беса отпрянула, вздрагивая всем телом. Ночная стынь пробиралась под изрезанную рубаху, ожоги саднили.

– На Мехру надеешься? – повторила полуденница. – Так мы ее, Белую Госпожу, умилостивили. Двоих сестер отдали, да еще твоих, ведьма, подельников.

– Неправда!

Беса вскинула голову. Лицо полуденницы, подсвеченное огнем, кривилось в усмешке, и выкрашенный в алый чуб дрожал, будто огненный сполох, под дуновением ветерка.

– Гляди сама!

На землю полетел тряпичный куль. Беса сжалась, ощутив знакомый медный запах и различая блестящие пуговицы на манжетах. Не Хорс, только его сюртук. Грязный да вымаранный кровью. Под сердцем заворочалась тяжелая тоска.

– Калечного насквозь пронзили, – продолжила полуденница, – только дух вон. Может, за то княжич не похвалит, но и мертвяка с собой брать не велел, одного сюртука довольно будет. А отрока Матерь Гаддаш раздавила, о нем вовсе никто плакать не станет. Верно, сестры?

– Верно! – поддержали от костра.

– С калечного бы еще кожу содрать! Уж очень княжич просил.

– Сдерешь, когда от Гаддаш едва ноги унесли.

– Ведьму привезем и будет!

– Пусть ее кожей довольствуется!

– Или чем послаще!

Загоготали снова.

Скорчившись, Беса рыдала, сжав ладонью рот.

Не будет больше сладких поцелуев, ни крепких объятий, ни тихих вечеров у Гузицы. Не будет Ирия и пустоты, наполненной пылающими звездами.

Пусто было в груди, пусто в душе.

Плакала Беса долго, впивалась ногтями в ладони, чтобы не завыть в голос, не обрадовать черствые души богатырш.

Прощай, Яков!

Даньша, прощай!

Пусть будет в Нави покой да забвение, пусть не вернутся упырами, пусть людова соль напитает землю, а на земле взойдут новые травы. Могла бы Беса – отомстила. Только как против княжьего слова пойти, как богатырш одолеть? Одна осталась теперь, а один разве воин?

Свернувшись клубком, подставила лицо ночи. Ветер ласково перебирал кудри, звезды рассыпались по небу, мигали с недосягаемой вышины и будто смеялись над глупыми мечтами. Разве можно до такой выси добраться? Это только Хорс бы и смог, а нет его теперь. А то, что привиделось в дыму – может, того и не было вовсе.

Смежив глаза, Беса вновь провалилась в небытие, и снов никаких не видела.

Проснулась от тряски и звона прутьев.

– Эй, девка! Жива ли?

В предрассветных сумерках едва различила склоненное над клетью лицо. Не та полуденница, что насмехалась над Бесой, другая. Лицо скуластое, некрасивое, на шее косой шрам, точно, и вправду, Мехра серпом прошлась. Присев на корточки, протянула плошку.

– Есть хочешь?

Беса глядела волком и молчала.

– Ешь! – сказала полуденница. – Не то до Китежа не довезем.

– Так уж… награду получить охота? – сквозь зубы процедила Беса.

– Мне награда ни к чему, – ответила полуденница. – Мне наказ княжича важнее. А княжич не любит полудохлых да хлипких, ему те, кто поершистее, любы. Ну? Есть будешь?

Беса молча приняла плошку. Варево было еле теплым, а все равно, глотая, Беса давилась от жадности, с наслаждением жевала мясо, ощущая, как в желудке разливается благодать. Войти бы в силу – так и побороться можно. Сбежать, когда улучит момент, или хитростью взять.

– Сбежать думаешь? – полуденница точно прочитала ее мысли, и Беса подавилась последним глотком. – Думаешь, знаю. Напрасно. Клеть заговоренная. Даже такая ведьма, как ты, заговор не снимет и прутья не выломает.

– А если… попробую?

Будто невзначай, Беса выронила глиняную плошку. Та хрупнула, распавшись на осколки. Подхватив один, Беса метнулась к прутьям, ударила наотмашь – полуденница едва успела отпрянуть.

– Так-то за обед благодаришь?! – вскричала, хмурясь.

– Подойди снова! – прошипела Беса, тяжело дыша и продолжая сжимать осколок плошки. – Будет и другой шрам! Может, и кровь пустить удастся!

– Кровь пустишь – тебя мои сестрицы по частям разорвут!

– И лишатся награды, а то и княжьей милости?

Какое-то время они буравили друг друга злыми взглядами. Сердце у Бесы колотилось, готовое выскочить. О том, что будет после гибели одной из полуденниц, не подумалось сразу. А ведь, и верно, не поздоровится. К княжичу ведь можно и калечную доставить, в приказе не сказано – в добром или худом здравии.

Полуденница вдруг запрокинула голову и расхохоталась. Села, скрестив ноги, локтем уперлась в колени и положила подбородок на сжатый кулак.

– С характером ты, девка. Думала, раскиснешь, а ты что арысь дикая! Как зовут-то?

– Не твоя печаль.

– Меня Ивой, – точно не слушая, продолжила богатырша. – Я сестрам своим – старшая. Лишила бы меня жизни, никто не вспомнил бы, что княжичу обещались. Пусть лучше плетьми исполосует или на колесо отправит, а оставлять без отмщения мою смерть не станут. Ты, верно, тоже мстить задумала?

Беса молчала, глядя на полуденницу сквозь спутанные кудри. Та сидела, будто ничего не случилось, в глазах поблескивало любопытство.

– Любила калечного, что ли?

Бесу будто водой окатило. Затрясло, заныло в подреберье.

– Вижу, любила, – задумчиво сказала Ива. – Любовь – она как Сваргов огонь. Нутро выжигает так, что не вздохнуть. И больно, и сладко. И все сделаешь ради любви. Я вот тебя по лесам искала. А ты что сделала бы с сестрами, коли могла? Убила?

– Убить бы не смогла, – призналась Беса. – А кровь пустила, да и отдала во славу Мехре. Пусть навьи сами разберутся, как с вами поступить.

– И то верно, богам виднее, – кивнула Ива и поднялась. В два шага приблизилась к клети. Беса сжала осколок, подобравшись и следя за каждым шагом полуденницы, но не успела заметить, как выхлестнула огненная плеть. Осветились сумерки, точно блиставицами, стегнули болью по деснице. Взвыв, Беса забилась в дальний угол, баюкая обожженные руки. Вторым взмахом Ива вымела из клети оставшиеся осколки, отпихнула сапогом подальше в траву.

– Понравилась ты мне, – призналась. – Не будь отступницей, взяла бы в сестры. Может, и попрошу за тебя перед княжичем. Хочешь?

Беса сплюнула под ноги и оскалилась, чем вызвала новый взрыв хохота.

– Отдохни, девка, – сказала Ива. – До Китежа хоть и близко, а все равно раньше завтрашнего рассвета не прибудем.

Свернув плеть, привесила на пояс, да и пошла прочь. Беса провожала ее злым взглядом, а грудь все равно пекло – куда до такой боли ожогам да ранам! Разбитое сердце – оно всегда больнее прочего будет.

Глава 28. Люди и боги

Оморочень дотлевал в грязи. В грязи и крови лежали изломанные тела полуденниц. Даньша постанывал в бреду, дышал еще – надолго ли? Подтягиваясь на локтях, Хорс подполз к носилкам, протянул здоровую шуйцу, дотрагиваясь до горячечного лба.

– Не тронь! – над парнем склонилась исполинская тень. – Пусть Мехра забирает!

– Не отдам! – выцедил Хорс, прикрывая Даньшу от Матери-Плодородницы.

Гаддаш зашлась квакающим смехом, да так, что затряслись складчатые бока. Высунув язык, слизнула с когтей людову кровь, заурчала.

– Из-за своего упрямства уже девчонки лишился. Неужели и теперь собираешься против нашей воли идти?

– Спаси хотя бы Даньшу, а я спасу вас, как договаривались.

– Долго обещался.

– Обещание сдержу, только дай до купола добраться. Туда, сама знаешь, даже Сваргу хода нет.

– Твоими стараниями.

– Так было приказано. Распространился бы огонь и яд, и кого тогда спасать?

Гаддаш выдохнула болотный смрад, прикрывая складчатые веки.

Прав был Хорс, и боги знали, что прав. Оттого и приказали отделить участок «Беловодья».

Сперва отрава проникла в воду, затем – в растения и животных. По анализам выходило – дело дрянь, и Сварцов, скрепя сердце, велел часть животных из заповедника усыпить, а часть перевести в зону, свободную от примесей бисфенола-А. Туда же планировали переправить спящих людей. Другие, пострадавшие, лежали в карантине. Жужжали беспрерывно системы жизнеобеспечения, механоиды качали кислород через очистные фильтры, а Хорс денно и нощно ухаживал за больными, обходил заповедник и латал щели.

– Бисфенол обладает высокой генотоксичностью, – говорила Мария, щелкая кнопкой презентера. Точка лазерной указки ползла по выведенным на экране схемам. – Это показано на различных клеточных линиях и животного, и человека. Может вызывать нарушения клеточного цикла и, как следствие, приводит к генным, хромосомным и геномным мутациям. Наиболее критичным видится воздействие бисфенола-А для организма в младенчестве, раннем детском и подростковом возрасте. И во время развития плода, разумеется, поскольку механизм детоксикации у развивающегося плода и новорожденного окончательно не сформирован, – при этом смотрела на побелевших Олега и Веру Стрижей. Первых людей, давших потомство еще на пути к Ирию. – В пренатальный и неонатальный периоды мишенями для воздействия становятся первичные половые клетки, что может приводить не только к нарушению гаметогенеза у детей, матери которых подверглись непосредственному воздействию соединения, но и передаче различных фенотипических аномалий в ряду поколений.

– Это значит, у пострадавших людей родятся дети с мутациями, – подытожила Галина Даниловна.

– По крайней мере, высока вероятность предрасположенности к патологиям, связанным с гормональными нарушениями, к онкологическим заболеваниям, изменениям в репродукривной системе, а также когнитивным и поведенческим расстройствам. Данные факты говорят об острой необходимости искать альтернативу, которая будет менее опасна и станет лучшей по всем параметрам и качеству.

– Таких альтернатив нет, – возражал Сварцов, на время совещания передавший управление старшему помощнику Коджо. Пальцы были сведены в замок до побелевших костяшек, свет от проектора вычерчивал алые полосы на его лице. – На примесях бисфенола работают системы, механоиды, в конце концов. Вы предлагаете отключить всех механоидов? И зона заражения слишком обширна, чтобы быстро снизить распространение яда.

– Зону необходимо закрыть, – соглашалась Мария. – Уже сейчас мы сильно снизили поголовье скота, осталось выяснить, есть ли примеси бисфенола у молодняка и тех, кто визуально еще не подвергся мутациям.

– А люди?

– О них необходимо позаботиться в первую очередь, переустановить очистные воздушные фильтры, особенно тщательно следить за тем, что мы пьем и едим. При необходимости придется перейти на синтетик.

– В котором также вероятно содержание бисфенола. И мы не сможем проводить анализ мясной и растительной продукции перед каждым приемом пищи.

– Тогда что же? Консервы?

– Возможно, – Сварцов глянул на Олега Стрижа, за время совещания не проронившего ни слова. – Вам также придется пройти карантин. Поймите, мера эта вынужденная, нам меньше всего нужно, чтобы пострадали дети, так что рассчитываю на ваше благоразумие.

Стрижи уходили в молчании. Вера прижимала дочку к груди, напевая знакомую Хорсу колыбельную. Двойные двери расходились и смыкались за их спинами, и каждый раз Хорс проверял, насколько герметично закрыты замки. На ярусе В-7, как нарочно, заело грузовой лифт. Мигнула и погасла потолочная лампа.

– Снова неполадки, – пробормотал Олег. – Системы работают в аварийном режиме, мощностей не хватает.

– Я проверял сегодня, – сказал Хорс. – Неполадок не выявлено.

Вера тихонько заплакала – все-таки сдали нервы.

– Уходим через запасной, – Олег забрал вправо.

– Там выход к «Беловодью», – возразил Хорс. – Может представлять опасность для ребенка.

– Тогда свяжись по рации, – раздраженно ответил Олег. – И жди, пока механоиды починят лифт, мы доберемся сами.

– Такой вариант противоречит инструкции.

Олег махнул рукой. Мягко подхватив жену под локоть, забрал вправо, к запасным дверям. Хорс зашагал следом.

Дальнейшее случилось слишком быстро.

Сирена надрывно взвыла. Варенька проснулся и заплакал, и Вера подняла голову, вглядываясь в мерцание алых и синих аварийных огней.

– Система фильтрации отключена, – одними губами сказала она. – Утечка…

– Утечка! – повторил усиленный громкоговорителем голос Марии. – Повторяю! Утечка! Всем срочно покинуть заповедник! Повторяю…

Хорс бросился назад – двери заклинило. Зато погасший огонек у моста, соединяющий основной ярус с «Беловодьем», оповестил об отключении механизма защиты. С шипением разъехались разгерметизированные двери, по полу заструился туман.

– Укроемся в карантинной зоне! – Хорс локтем разбил стекло, доставая запасные респираторы и передавая один Олегу, второй – Вере. – Там есть несколько свободных криокамер.

– Варя не перенесет процедуру! – кричали ему в ответ. – Она еще слишком мала!

– Это единственный логичный выход!

Добраться не успели.

Над головами брызнули искры. Вспыхнула и оплавилась проводка, по молодым побегам побежали первые огненные языки.

– Ты говорил, что проверял системы! – крикнул Олег и грязно выругался.

– Я проверял, – подтвердил Хорс. – Вероятность короткого замыкания один и одна десятая процента.

Сбросив халат и прикрывая Стрижей, точно защитным куполом, Хорс повлек их вглубь заповедника. Кричали животные. Кричали люди. За дымной завесой осветительные лампы казались глазами диковинного зверя. Скорлупки капсул матово поблескивали, распахивая пустые пасти.

– Обещай, что спасешь! – Вера заглянула в лицо Хорса, а показалось – в самое нутро, в сплетение проводов и микросхем. Передав плачущего ребенка мужу, дрожащими руками сняла с шеи нательный крестик – память о давно покинутом мире. – Обещай! И передай это дочери, если мы…

Не договорив, отвела взгляд.

Хорс зажал крестик в кулаке, чувствуя человеческое тепло и отчего-то испытывая прежде неведомое смятение.

В том кошмаре не было место надежде, не было жизни и будущего. Бредя мимо камер со спящими Стрижами, мимо раненых, мимо трупов Хорс глядел, как потолок где-то высоко-высоко заволакивает огнеупорным стеклом – видно, Сварцов или помощник Коджо, или кто-то еще распорядился накрыть зону поражения защитным куполом.

Пришло небытие. А из небытия родилась Гаддаш.

– Им не помочь, – повторила она, вращая плошками-глазами. – Будет новая земля и новая жизнь.

Распахнув усаженную зубами-иглами пасть, вытошнила серебристую комковатую слизь, и та потекла, точно поток, по желобам, по корням и камню. Почва впитывала ее, вспухая пузырями, листва закручивалась в бурые свитки.

Потом зашевелились мертвые.

Дальнейшие годы Хорс хотел бы вычистить из разума, но не мог.

Рождались чудовища и твари. Росли города, давая кров новому люду – тем, выжившим в карантине, и их детям, и детям их детей. По куполу скользили искусственные светила, то разгораясь слепящим огнем, то мерцая холодным лунным сиянием.

Потерялся и след Стрижей.

Хорс наблюдал, учил новый люд и учился сам. В нем запустились какие-то новые, доселе неведомые механизмы самообучения, а иногда ему казалось, будто он тоже человек. Хорс верил и ждал, что однажды все вернется, но минуло круголетье – а избавления не наступало.

Сейчас же, лежа подле Даньши и согревая его остатками своего тепла, глядел в золотые глаза Гаддаш, а в угасающем сознании видел Василису. Ее лицо, ее мягкие губы, ее руки, обвивающие плечи. Сколько нужно было искать ее, чтобы вновь так глупо потерять?

– Ты тоже обещала новую жизнь, – повторил он богине прежде услышанное. – Так верни ее теперь.

Она не ответила, только склонилась над Даньшей. Из взбухших сосков потекло молоко. Даньша, точно поняв, приоткрыл губы и пил, захлебываясь. Пил, пока Гаддаш не решила, что с парня довольно. Тогда, хлестнув по земле хвостом, ухнула в земной разлом, и ничего не стало.

– Еще, – слабо попросил Даньша.

– Довольно с тебя, – устало отозвался Хорс. Он попытался сесть, но тело уже не слушалось, зато Даньша привстал. Растер ладонью шею и, будто впервые, с ужасом окинул взглядом развороченную землю и трупы в корнях елей.

– Что здесь случилось?

– Полуденницы, – ответил Хорс. – Налетели, как коршуны, забрали Василису с собой, а нас оставили. Думали, видно, что ни ты, ни я не жилец.

– Надо догнать!

Даньша вскочил на ноги, бросился было в ельник. Затем, подумал, растерянно обернулся.

– А ты, Яков Радиславович? Нешто, ранен?

Обмер, увидев голую культю и дыру в грудине.

– Помоги, голубчик, окажи милость, – попросил Хорс. – Руками придется работать, а сам не смогу. Вон ту, видишь? – указал на ближайшее тело. – Сам знаешь, где искать.

– А поможет? – Даньша сглотнул, не отводя от лекаря взгляда.

– Поможет. И Хвату плесни. Видишь, загибается оморочень. Тебя Матерь Гаддаш спасла, меня не захотела. Обиделась женщина. Да мы и сами с усами, верно?

– Верно говоришь, – серьезно кивнул Даньша и присел над трупом.

Хорс следил, как с усилием, перебарывая отвращение, орудует Даньша. Цедил людову соль аккуратно в ладонь, стараясь не проронить ни капли. Набрав с горсть, щепоть бросил на тлеющий уголек Хвата, а остальное поднес Хорсу.

– Не гляди, – попросил лекарь и окончательно сдернул оставшиеся от рубахи лохмотья.

Даньша кивнул, но все равно глядел, как людова соль течет по полым трубочкам, как искрят на культе голые проводки, как механически дергаются и расправляются ноги Хорса.

– Как же это так, Яков Радиславович, – прошептал парень. – Видел я и раньше, как шатунов поднимаешь, а не думал… А то и верно ведь! Ведаешь много, с богами знаешься, не ешь, не пьешь, девок не портишь, бриться тебе не надо и волосы не растут. Ах, ты, Мать Плодородная, Белая Костница да Псоглавый! – он осенил себя охранным знаком и, глядя на Хорса сияющими глазами, спросил с придыханием: – Ты, верно, и сам бог?

– Если бы бог, – невесело усмехнулся Хорс. – Но я только смотритель заповедника.

Закрутил заглушки, поднимаясь. Жар знакомо разливался по телу, даруя новые силы и новую жизнь.

– Ну-с, молодой человек. Вижу, и ты в себя пришел, а раз так, надобно в деревню вернуться и поискать еще, что осталось от Железного Аспида.

– Это зачем?

– Себя подлатаю. Не с распоротым брюхом ведь Василису выручать.

Глава 29. Лихо Одноглазое

Летели над лесом, миновали овраги и реки. Остались позади Копылов, Корск и Скрутень – из клети Беса видела лишь крыши да заборы, а люд казался мелким, что мураши. После полудня небо заволокло тучами, и где-то в отдалении засверкали блиставицы. Китежские кони как один спикировали в степь. Здесь и остановились, недовольно встряхивая гривами и припадая мордами к сухой траве.

– Ишь, батюшка Сварг гневается, – проговорила одна из полуденниц, поглядывая на небо и прикрывая лицо рукавицей. – Не иначе, гроза будет.

Небо, и вправду, быстро смурнело. В облачной утробе ворчал гром.

– Разбить шатры, – скомандовала Ива. – Пленницу ко мне. Ты, Варна, готовь обед. А Збара с Лозой пусть встанут дозором.

Полуденницы беспрекословно подчинились.

Беса уже не плакала: слезы высушил встречный ветер, только в груди осталась саднящая боль. Лежала в клети, невидяще глядя на отдаленные сполохи блиставиц, слушая свист ветра – тонкий, на грани слышимости, и не реагировала на окрики и насмешки, а потому не сразу разобрала, о чем говорят вернувшиеся полуденницы.

– …совсем рядом. Наградой обидят – так золотом разживемся.

– Не врешь?

– Чтоб мне Сварговой плетью глаз выбило!

– А ну, поглядим!

– Самим-то боязно спускаться.

– Так для того у нас ведьма есть!

– За ведьму головой перед княжичем отвечаем.

– Отобьем, разве мы не богатырши?

Бряцая шпорами, подошла Ива, пнула по прутьям.

– Эй, девка! Спишь? Или снова худое замышляешь?

Не ответив, Беса подняла измученный взгляд. Лицо Ивы кривилось в усмешке, но глаза были серьезны.

– Пойдешь с нами – получишь плошку ухи.

– А не пойдешь – получишь плетью! – вторила ей другая полуденница, что назвали Лозой. – Да тебя и спрашивать не будем.

Отперев клеть, вытолкали наружу, стянули за спиной обожженные руки, и Беса от боли прикусила губу, но не заплакала. Не хватало еще перед этими, китежскими, слабость показывать. Пусть знают, на что способна Мехрова дочь, которая сызмальства к смерти приучена.

Шли гуськом, тащили Бесу в поводу, как стреноженную лошадь. Сухая трава колола босые ступни, от ветра было зябко, на сердце – студено. Остановились недалеко, у края развороченной ямы, и Беса вздрогнула – яма напомнила ей о Железном Аспиде и разломе, из которого выбралась Гаддаш…

– Может, все же звериные? – предположила та, которую называли Варной.

– Не видишь, что людовы? – прикрикнула Збара. – Давай, ведьма, спускайся!

И ткнула в спину.

Вскрикнув, Беса не удержалась на склизких комьях и соскользнула вниз. Ахнула, уколовшись об острое. Не ветки – кости.

Яма была до краев полна людовыми костями. Беса различила берцовые, лучевые, ключицы, кисти, ребра. У самых ног, раззявив пустой рот, пялился обглоданный череп.

– Жива? – послышался сверху Ивин голос.

– Что ей будет, – отозвалась Збара.

Беса не ответила. Тяжело дыша, разглядывала останки. Некоторые кости были старыми, пожелтевшими. С других будто бы недавно срезали мясо, и срезали начисто – не зубами, так звери не срежут, для того нож надобен. Вон, даже характерные зарубки различимы. Неужто, попали на могильник степных душегубов?

– Уходить… нужно, – проговорила она.

– А ты, нешто, испугалась?

– Место дурное, – ответила Беса. – Не зверьем тут пахнет и даже не людом.

Пахло, и вправду, скверно. Не то людовой солью, не то нагретым железом. Что-то подобное она чуяла, падая в болотную хлябь. А еще в Скрытовой Топи, где их едва не принесли в жертву Аспиду.

– Сперва браслет достань, – велела Лоза. – Вишь? Одесную блестит.

Повернувшись, и впрямь различила золотой сполох.

– Как брошу, коли руки связаны?

– Вот неумная! – с раздражением отозвалась Лоза. – Ноги на что? Подцепи да кидай сюда! Потом уж вытянем. Ну?

Беса поддела браслет пальцем. Тот никак не хотел сползать с кости, зацепился за ребра, но старая кость вскоре поддалась и хрустнула. Изловчившись, Беса подкинула браслет в воздух, и Варна поймала его на копье.

– Видать, какая-то заморская барыня оставила! – присвистнул кто-то из полуденниц.

Ей вторил другой свист – куда выше и тоньше прочих. От этого свиста отчего-то затрещала голова, и Беса хотела бы закрыть уши ладонями, да не могла, потому просто сцепила зубы и прикрыла глаза, пережидая приступ боли. Полуденницы, однако, и ухом не повели.

– Может, и барыня, а может, даже княжна, – сказала Лоза, любуясь браслетом. – А ну, дай глянуть!

– Еще чего! – Варна опустила копье, и браслет скользнул прямо в подставленную рукавицу. – Я поймала – стало быть, браслет мой. Ищи себе другое.

– Слышь, ведьма? – крикнула Збара. – Погляди получше, чай, другое золото есть!

– Довольно! – Ива потянула веревку. – Возвращаемся в лагерь, пока гроза не началась.

Поднатужившись, втащила Бесу обратно, и та повалилась в степную траву, дрожа всем телом и все еще слыша отголосок свиста.

– Не отдашь – я на честный бой вызову! – крикнула Лоза. – Я первая увидела!

– Не тот владеет, кто увидел, а кто достать смог, – Варна потянулась за плетью. – Попробуй, отними!

Разбрызгивая искры, взметнулся огневой хвост. Лоза закричала, прикрыв лицо рукавицей. Збара вскинула копье.

– Посмотрим, чья возьмет! – ощерясь, бросилась вперед – Варна увернулась. Ей тотчас же бросилась под ноги Лоза и повалила, целясь скрюченными пальцами в лицо.

– Мое! Мое! Отдай, брыда!

Всхлипнув, застыла вдруг, округлив глаза. Из приоткрытых губ закапала кровь.

Ива закричала истошно, страшно. Бросилась вперед, подхватывая оседающую на руки Лозу. Копье выскользнуло из раны, и кровь потекла, орошая рубаху и покрывая траву. Тяжело дыша, Варна глядела на окровавленный наконечник, точно не веря, что сделала подобное своими руками.

– За это… ответишь перед княжичем! – выцедила Ива.

Положив Лозу в траву, прикрыла ей веки. Беса не видела лица старшей полуденницы, зато различила, как несколько раз вздрогнули ее плечи.

Отбросив копье, Варна повалилась в ноги.

– Не казни, сестра! – пролепетала. задыхаясь. – Не знаю, что на меня нашло! Будто морок какой!

В ярости отшвырнула браслет, а после завыла, подняв к темнеющему небу лицо. Блиставицы исчеркали его мертвенным светом, в отдалении натужно громыхнуло, и полуденницы обвели лица охранными знаками.

– Все эта ведьма, – услышала Беса голос Збары. – Напрасно ее помиловали. Нужно было голову отрубить и княжичу привезти.

– Приказано ведь, живой доставить! – огрызнулась Ива.

– Ее – живой, а Лозу кто воскресит?! Уж не она ли?

Уперла палец в Бесу, и та сжалась, кусая губы.

Она и верно, не сможет. Хорс бы смог, да возвращал только тела, а душу вложить – того и он не умел.

От мыслей о Хорсе внутренности сжались, точно пожухлые листья. Вернуться бы – хоть похоронить по-людову, сцедить соль, а коли не сможет – упокоить восставшего упыра осиновым колом или топором. Может, этим и воздать последнюю дань несостоявшейся любви.

– Убить ведьму надо, – сказала Варна. – Она заморочила нас, наслала раздор и лихо.

– Убьем! – подхватила Збара, нацеливая копье. – А княжичу скажем…

– Довольно смертей! – Ива взмахнула хлыстом. Обе полуденницы укрылись, отбивая искры, обе отступили. – Приказано – живой! На том и порешим!

Гром повторился. И вслед за ним повторился чудовищный свист – гораздо громче и страшнее, чем ранее. Беса застонала, мотая головой.

– Лихо! – повторила она сказанное Варной. – Я вспомнила, что однажды сказывал тятка… Уходить нужно! Дурное место! Лихово гнездо здесь, вот что! Оттого и раздор случился, и смерть пришла!

– Что говоришь? – повернулась к ней Ива.

В яме зашевелились кости.

Беса отказывалась верить собственным глазам, но все же видела, как рассыпаются трухой ребра да черепа. Что-то громадное ворочалось под ними. Что-то выбиралось, сопровождая свое появление свистом, точно Мехра дула сквозь полую кость.

– К лагерю! – скомандовала Ива. – Возвращаемся, живее!

Полуденницы припустили по степи, Беса едва успевала за ними. Колкая трава ранила ноги, в спину несся свист – голова отзывалась на него болезненным звоном. Сзади вскрикнула Збара. Обернувшись, Беса увидела, как полуденница корчится на земле, обнимая колено.

– Бегите! – крикнула та. – Я задержу!

И застонала сквозь сжатые зубы – видно, повредила ногу. Но не сдалась. Выдернув из-за пояса хлыст, описала над головой огненную дугу. Оранжевый сполох выхватил из темноты сгорбленную фигуру, поднявшуюся из ямы – тощий остов, будто собранный из останков Железного Аспида впопыхах и небрежно, щетинился иглами. Сумрачно поблескивал единственный глаз в центре лба.

Одноглазое Лихо.

Плеть высекла искры, звонко щелкнув концом по медной груди – Лихо мотнуло головой и издало тот высокий, сводящий с ума свист, что слышала Беса еще в яме.

– Рвите рубахи на тряпицы! – крикнула она.

– Что? – Ива не повернула головы и не сбавила шага. Впереди маячила пестрая маковка шатра, а дождь все не начинался, и воздух был плотен и стыл.

– Рвите рубахи и вставляйте тряпицы в уши! Чудище беду свистом насылает! Услышите снова – погибнете!

Ругнувшись, полуденницы принялись на ходу выпрастывать подолы из-под кольчуг. Материя поддавалась неохотно, тесьма цеплялась за пальцы.

– Ножом надо!

Выругавшись снова, Ива вспорола ножом край рубахи и принялась споро комкать тряпицу. Сзади закричала Збара – в том крике смешалась жалоба и злость.

Споткнувшись, Беса покатилась по траве. Веревка натянулась.

– Ах ты, стервь проклятая! – подтащив пленницу к ногам, Ива в несколько взмахов разрезала стягивающую руки веревки. – Что еще ведаешь? Говори!

– Пуговицы бросьте! – задыхаясь, проговорила Беса. – Бросайте, пока Лихо вашу сестру не пожрало!

Лопнув, брызнули пуговицы рубах. Взлетели, поблескивая, в воздух и крупным горохом усеяли степную траву. Единственный глаз Лиха зажегся желтушным светом. На миг отклонившись в сторону, чудище бросилось подбирать блестяшки. Ходили ходуном медные пластины на спине, шестипалая лапа рвала вместе с пуговицами траву и просеивала комья земли.

Ива первой добралась до пищали. Нацелившись, выстрелила в вытянутую морду чудища, от нее отслоились хлопья застарелой ржавчины, а Лихо даже не качнулось.

– Что же, его и пули не берут? – застонала Варна.

Беса промолчала, судорожно закручивая в уши мятую ткань. Она показала Иве три пальца, ткнула по разным сторонам. Полуденница затрясла головой – не понимала. Беса указала на Варну, махнула одесную. Указала на Иву – махнула ошую. Себя ткнула в грудь и побежала к шатру, не обращая внимания на ноющие, исколотые ступни и саднящую боль в руках.

Поняв, полуденницы рассыпались в разные стороны.