Текст книги "Лета Триглава (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Тоннель внезапно окончился тупиком.

По герметично сомнкутым дверям прошла световая рябь.

– Внимание! Отсек с особым кодом доступа! Предъявите доступ, пожалуйста! – сказал динамик красивым голосом Марии.

Открылся и замигал белесый глаз сканера.

Не мешкая, Хорс вступил в мерцающий круг. Световая сеть оплела лицо, затем сузилась до луча, сканируя сетчатку.

– Доступ открыт, – разрешила Мария. – Время работы – тридцать минут. Прошу соблюдать регламент, доктор Хорс.

Белый свет сменился голубым.

Двери разомкнулись, и Хорс, вступая в отсек, отразился во множестве экранов, дробясь на собственных двойников. Высокий сводчатый потолок мерцал, точно повторял карту звездного неба. По вогнутым поверхностям то тут, то там вспыхивали и исчезали цифровые и буквенные символы, изредка складывающиеся во фразы:

«…небесный огонь…»

«…змей подколодный…»

«…ноги козлиные, косы змеиные…»

«…соль рассыпать к беде…»

«…следы невиданных зверей, избушка там…»

«…на море-океане…»

Во фразах не было смысла, не было логики. Мешанина образов, выхватываемых из этих строк, сдавливала голову медным обручем. Чтобы избежать информационной перегрузки, Хорс на миг прикрыл глаза, но слова не хотели пропадать: вместо них он видел то многорукую богиню-Мехру, то железного аспида, то вспыхивающие кристаллы людовой соли.

Все то, чем дышала Тмуторокань, что видели боги и передавали через верных слуг в реальный мир.

Соль была и тут.

Приоткрыв веки, Хорс видел проросшие из обшивки сталагмиты – гораздо крупнее и тверже, чем прятались в людовых телах. В углу, подле соляного пучка, сидел на корточках волхв и, высунув лопатообразный язык, лизал сверкающие наросты.

– Доселе людова духа видом не видано, слыхом не слыхано, – утробно проворчал волхв, отрываясь от дела и поводя на пришлого затянутыми дымной пленкой очами. У Хорса заныло в груди: лицом волхв как две капли воды походил на капитана Сварцова. – А ныне в очью пожаловал!

Подобравшись, по-собачьи скакнул навстречу. Натянулись, удерживая, входящие в спину провода, и волхв закачался на них, точно паук в паутине. За ним на экране замерцали и задвигались неясные пока образы, формируясь во что-то новое, цветное, дышащее. Забегали и потекли куда-то вверх белесые искры.

– Служишь кому? – холодно осведомился Хорс.

– Костнице Белой, Пустоглазой, – прогудел волхв. – Ныне хорошую жатву соберет!

Глаза у него были невидящие, пустые. В них, точно в зеркале, отразился могильник. И могильник возник на экране: разрывая истлевшими костями землю, там поднимался мертвяк. Кружились вороны, беззвучно разевая черные клювы. Мехра вскинула каждую из четырех рук, и в каждой руке сверкало по лунному серпу, и с каждого острия сыпалась людова соль.

– Отныне я стану жать, что вами посеяно, – проигнорировав морок, ответил Хорс.

Подавшись вперед, ударил наотмашь волхва. Тот лязгнул фарфоровыми зубами, ловя железные пальцы Хорса, да отскочил, обиженно заскулив и приоткрыв рот, лишенный теперь двух крайних зубов.

– Ше… леш… ник, – простонал он, сплевывая белесую слюну и осколки фарфора. – Выполшень…

Договорить не успел.

Хорс, изловчившись, дернул из спины волхва черный пучок, и брызнула на железную руку текучая людова соль. Волхв закрутился юлой, завизжал – не голосом, ультразвуком. Мигнул и погас за его спиною экран, и глаза волхва заволокла молочная пена.

Одним мертвяком в Тмуторокани меньше, подумалось Хорсу.

Не видел, а знал: на могильнике остался торчать наполовину вывернутый из земли покойник. Не видел, а знал: вороны упали обугленными комьями. Не видел, а знал: Мехра выронила серпы и беззвучно завыла, подняв к небесному разлому лишенное людовых черт лицо.

Склонившись над телом волхва, он перевил остатки проводов, замкнул контакты, подкрутил заглушки – и волхв, дернувшись, оттер ладонями незрячие глаза.

– Не ви-ш-шу, – пожаловался он. – Не… ви… ш-ш-ш…

На губах выступила пузырчатая пена.

– Другие где? – строго осведомился Хорс.

– Шпят в люльках…

– Веди!

Всхлипнув, волхв припал к земле и быстро-быстро перебирая конечностями, метнулся в коридор.

Лабиринт петлял.

Моргали алые лампы.

Сновали механические жуки.

Спали волхвы – все, как один, похожие на Сварга, – и видели сны, транслируемые богами. О дивных существах, наводнивших Тмуторокань, о городищах, выстроенных на костях и пепле, об ожившем люде, превратившимся в чудищ. На миг, показалось Хорсу, увидел он в отражении экрана и Василису.

Остриженная, облаченная в кольчугу, неслась она сквоь космические пустоты на черном скакуне. Из-под копыт летели звезды, из очей били блиставицы. И ярче всех других звезд горела одна, имя которой – Ирий.

«…а ты правда на небе был?»

Разинув пылающую пасть, Сварг поглотил светило и обрушился на землю огненным ливнем.

«…уйдем на Ирий!»

Гаддаш вытошнила бурлящий поток, и реки вышли из желобов, снося на своем пути избы, топили люд и скот, заливали поля.

«…люблю тебя, Яков…»

Отломив солевой кристалл, Хорс метнул его, как копье, в ближайший экран. Зеркальная гладь лопнула, обдав его осколками и искрами. Заворочались, застонали грезящие волхвы, по отсекам пошел шепоток:

– …горе люду… горе!..

Ломая один передатчик за другим, Хорс гасил экраны, рвал проводку, обесточивал системы, соединявшие богов с их верными слугами. Недвижные и пустые лежали теперь волхвы, распахнув немые рты, вперя в купол отсека остекленелые взгляды. И Хорс не видел, а чувствовал, как истекают бессильной яростью оставленные без пищи боги.

Настала долгожданная жатва: время перемен, время обратить запущенные некогда процессы вспять. Залатать прорехи, переподключить системы, перепрограммировать волхвов, а там и на Китеж можно.

Не зная устали и не нуждаясь в еде и сне, Хорс работал, и хотел успеть, страшась, что все-таки не успеет.

–

Дорогие читатели!

Начинаются новогодние праздники, а значит и автору пришло время оставить героев и погрузиться в праздничную суматоху. Мы обязательно вернемся после каникул!

А вам желаю здоровья, успехов и исполнения заветных желаний в наступающем году! Пусть он приносит только радость и, конечно, хорошие книги!

С Новым Годом, друзья! И до скорой встречи в две тысячи двадцать четвертом!

Глава 34. Лекарство

– Живее ставь!

– Да не туда!

– Помалу поднимай!

– Еще смолы несите!

– К ночи бы управиться!

Китеж гудел, готовясь к обороне. Горожане укрепляли жилища, везли к частоколу кровлю с домов, камни из мостовых, вилы и бочки, печные заслонки и топоры. Лебедки жалобно стонали: на башни поднимали чаны с кипящей смолой. Снаружи копали ров: сухая почва поддавалась с трудом, Васса то и дело чихала от набившихся в ноздри песка да пыли, ладони саднило.

– Рукавицы перемени! – наказала Ива, швыряя девушке сменную пару.

– Не привыкать, – буркнула та. – Я сызмальства с заступом управляюсь.

– Молчала бы лучше, – устало вздохнула Ива, возвращаясь к работе. – Мехровых детей ныне не шибко жалуют.

Васса послушно умолкала.

Молчала она и о просвечивающей трубке, и не перечила Иве, когда та рассказывала об этом, точно о привидевшимся в горячке кошмаре. «Большие знания – большие печали», – так иногда говаривал тятка. Теперь Васса знала многое из того, что знать бы вовсе не следовало. Может, и приснилось ей все при перепекании? Может, забыть лучше? Иногда Вассе казалось, что забывала. Была ли любовь? Была. Сердце жгло, да ныла пробитая в душе дыра. Был ли полет сквозь тьму и путошь? Верно, был и он. Нет-нет, да поглядывала на небесный разлом, где вспыхивали голубоватые искры, да со скрипом вращались огненные колеса, видимые уже невооруженным глазом. Там спали-придремывали злые боги, наславшие град из людовой соли. Мечтали стереть люд с лица Тмуторокани. Только нет больше Хорса, и кто всех спасет?

– Говорят, в Копылове одно из таких с обода соскочило да людей передавило, – поделилась негромко одна из полуденниц.

– А ты слушай больше, какую ерунду торговки на рынке болтают! – фыркнула вторая.

– И вовсе не на рынке слышала! – возмутилась первая. – Гонцы принесли, а тем…

– Рынок с прошлой седмицы не открывается, – буркнула Ива. – Время придет, не с кем торговать станет. Навьи все ближе подбираются, от болот испарения, реки из берегов выходят, дороги размывает.

Васса подумала: а Светлояра-река лежит в берегах, как меч в ножнах, надежно и ладно, так что не подрыть берега и не отвести воду в подготовленный ров. Сколько бьются – а дело с места не сдвигается. Тут не заступами, чем-то иным работать надобно.

Передав работу смене, наскоро отобедали. Затем латали прохудившиеся шатры. Кормили да чистили коней.

Ночью выходили в дозор.

Навьи стекались бесшумно. Изломанные тела грудились под частоколом, нашептывали дурное, скулили и просились внутрь, искали хоть какой лаз, дабы проникнуть в Китеж. Казалось Вассе, будто среди мертвых видела и своего тятку, только это был морок – помнилось, будто в бреду, что самолично отняла тяткину голову да нацедила людовой соли. С того все и началось.

Троих она подстрелила огневыми стрелами. Занимались высохшие тела, точно факелы, и горели смрадно, да только чудовищ не убавлялось. Что ни ночь – приходили на смену убитым новые, и становилось их все больше.

Иву все реже отправляли на ночные бдения, все больше ходила она смурная да бледная. Видела Васса новые раны на ее груди, утешала, когда та молча плакала на ее плече.

– Не ходи к нему, – просила.

– Не могу, – стонала Ива сквозь искусанные в кровь губы. – И рада бы уже, а как позовет – так серде и колотится! Жизни нет без него, да и с ним не жизнь. Мы ведь в смерти повенчаны, и люблю его…

– Разве это любовь? – хмурилась Васса. – Любовь – она, как птицу, тебя поднимает, крылья дает, радость и свободу. А тебе крылья до крови режут. Эх, ты! Полуденница-огневица…

Целовала в холодный лоб и напевала колыбельную, засевшую в памяти от давней, оставленной жизни.

На ночь закрыла двери на три засова, опустила ставни.

В гриднице никого.

Только потрескивали лучины да сновали по углам тени.

Васса не спала. Прислушивалась к шорохам, к далекому стуку топоров у башен, к резким выстрелам из пищалей. Скольких навиев удастся отбить сегодня? И сколько придет потом?

Показалось, или заскреблась в подполе мышь?

Ива тотчас проснулась, уставив в пустоту немигающий взгляд.

– Почудилось, – успокоила Васса. – Спи.

Сама прокралась к дверям, прислушалась.

– Впус-сти… – проник в щели змеиный шепоток.

Васса отпрянула с колотящимся сердцем, перехватила огневую плеть.

– Люба зовет, – бесцветным голосом произнесла Ива. – Идти надо.

Застонав, опустила на пол босые ноги.

– Коли зовут, так не тебя! – шикнула на нее Васса. – Лежи уж!

Звякнули засовы, точно кто-то снаружи проверял их на прочность.

– Княжьим соизволением! – донеслось из-за двери. – Не откроете – хуже будет!

Выхватив из походного мешочка горсть соли, Васса бросила ее под дверь.

Снаружи визгливо вскрикнули, вскрик перетек в злое шипение.

Сзади прилетел удар.

Мир закрутился и распался на фрагменты. Охнув, Васса осела на пол, точно в тумане наблюдая, как Ива негнущимися пальцами открывает засов.

– Сейчас, – повторяла, будто заведенная кукла. – Сейчас-сейчас…

Лязгнул, открываясь, первый.

Подобравшись, Васса дернула полуденницу за подол сорочки.

Ива развернулась – глаза как плошки, зубы отстукивали дробь. Пнула, что есть мочи, Вассу в плечо. Та увернулась и выхватила огневую плеть. На миг ожгло пальцы. Ожгло – и прошло. Хлыст развернулся, щелкнул по воздуху над Ивиной головой. Та перехватила плеть голой ладонью, и по гриднице поплыл запах паленого мяса.

Вскрикнув от испуга за сестру, Васса выдернула плеть.

Ива точно не чувствовала боли. Вернувшись к двери, открыла второй засов.

– Он ведь убьет тебя, дура! Выпьет до донышка…

Отбросив плеть, Васса бросилась на полуденницу.

Обе покатились по полу, пыхтя и давя друг дружку. Ива рычала, выворачиваясь из захвата, молотила по полу босыми ногами. Васса оседлала сверху.

Дверь дернули – на этот раз с большей силой.

– Впус-сти-и! – пронзил тишину усиленный эхом вой.

– Входи, люба! – успела выкрикнуть Ива.

Васса зажала ей рот ладонью и выдохнула сквозь зубы, почувствовав, как в кожу впились острые зубы.

Поздно.

Последний засов сорвался с грохотом.

Дверь отлетела. Из тьмы дохнуло холодом кладбища, тленом, высохшими цветами.

Что-то темное, высохшее сбило Вассу одним ударом и нависло над Ивой, хрипя и пуская на полуденницу вязкую нить слюны.

– Я ждала тебя, люба! – простонала Ива, протягивая руки.

Васса шарила и не находила отброшенной плети.

Княжич обернулся.

Глаза сверкнули угольями.

Раздув ноздри, принюхался, с наслаждением выдохнул, поводя по алым губам острым языком. Затем ударил Иву наотмашь и в один прыжок оказался подле Вассы.

– Твоя… слаще… будет, – прохрипел, горбясь над девушкой.

Холодная слюна потекла по плечу, на Вассу дохнуло могильным смрадом, в глазах потемнело.

Застонав, нащупала рукоять плети, но не упела поднять.

Гридницу озарило блиставицей.

Тонкий белый луч протянулся от порога до плеча княжича. От кафтана повалил дым.

Страшно вскричав, чудовище отпрянуло и завертелось на месте, точно обваренный пес.

Вошедший пнул его под ребра сафьяновым сапогом.

– Прочь! – прогремело вверху. – Хуже будет!

– По… жалееш-шь! – прошипел княжич, отползая обратно во тьму.

Черный волхв убрал за пояс что-то, похожее на пищаль, подхватил на руки Вассу, и та, ткнувшись лбом в его плечо, застонала-заплакала, сквозь слезы повторяя:

– Я ведь уберечь хотела… уберечь…

– Навьи, когда прицепятся – не отстанут, – спокойно проговорил Хлуд Корза. – Силу надо иметь, чтобы противиться зову. Живая?

– Да… А Ива?

Привалившись к стене, смотрела, как Хлуд относит обеспамятившую полуденницу на постель. Через лицо Ивы тянулись кровавые борозды, оставленные когтями чудища.

– Мазь приложить – быстро заживут.

– Он ведь ее звал. Почему тогда… меня? – Васса утерла слезы, на миг устыдившись, что расплакалась, как малая девчонка, на глазах у волхва.

Хлуд молча взял ее ладонь в свою, заглянул в лицо, а показалось – в самую душу. Ух, как горели его очи! Далекие, точно огневые шары в небе. Холодные, как небесный огонь. Кафтана на волхве нет – только странная роба с нашивками: звезды да полосы.

– Сама не поняла еще?

Васса сглотнула, покосившись на Иву. В голове клубился туман. В горле щипало, там толкались не нашедшие выхода слова.

Черный волхв мягко потянул ее за собой.

– Куда?

– Не бойся, не обижу, – вместо ответа произнес Хлуд. – За подругу тоже не беспокойся, в ближайшее время княжич сюда не вернется. Угрожать может, а как до дела дойдет – против меня у него кишка тонка будет. Знаешь, что это?

На вытянутой ладони лежала пуговка. На пуговке – звезда с пятью лучами.

Грудь сдавило от боли, и Васса хотела бы зажмуриться, чтобы не думать, не вспоминать, но все равно помнила.

Яков Хорс.

Несбывшаяся любовь.

– Значит, ты тоже – бог? – тихо спросила Васса. Хлуд улыбнулся, показав белые зубы. – Не бог, – поправилась Васса. – Чело-век?

– Многое знаешь, милая, – отозвался волхв. – Большие знания – большие печали.

– Знаю. Но хотела бы знать больше. Про богов и огневые шары, про огромный летучий челн, про Ирий…

Запнувшись, умолкла. Хлуд тоже ничего не сказал.

В молчании они заперли двери. В молчании шли через горницы в полумраке и тишине.

Продолжали стучать топоры.

Продолжали визжать пищали.

– Чем ты княжича обжег? – первой нарушила молчание Васса. Жутко было – да любопытство брало верх. – Будто блиставицей, а без огня.

– Портативный лазер, – ответил Хлуд.

В полумраке его фигура казалась лишенной головы, только страшно поблескивали глазные белки. Достав из-за пояса пищаль – была она вдвое короче обычной, покрутил перед лицом Вассы.

– Тут кнопка, тут регулятор мощности, отсюда блиставица бьет. Нравится?

– Нравится, – согласилась Васса. – Машинка тоже из прошлого круголетья?

– Оттуда.

– И Мария?

Вспомнила бесстрастное лицо женщины, так похожей на Мехру. Вспомнила шнуры на стеклянном оке Лиха, в утробе шатунов, на культе Хорса…

– И она, верно поняла.

– А ты?

Хлуд рассмеялся, потрепал Вассу по волосам. Прикосновение мягкое, точно отеческое. Девушка дернула головой, сжала в ниточку губы.

– Я живой, только плоть да кровь. И людовой соли нету.

– Откуда же такой взялся?

– Издалека, – ответствовал Хлуд. – С Земли. Так нашу родину называли. Замарали мы ее, не отмыть, с экологической катастрофой и конец света пришел. Ни жизни не стало, ни будущего. Новый дом искали, да так и не добрались. На орбите круголетье кружимся.

– И Тмуторокань мараете, – Васса опустила голову. – Бис-фе-нол в мир выпустили, а с ним беда пришла.

Хлуд не ответил, толкнул дверь.

Горница просторная, потолок высокий, по углам – огневые шары, и свет такой, точно несколько сваржьих очей одномоментно светят. В половину горницы до самого потолка что-то накрыто широкими полотнищами.

– Знал я твоих прадедов, – продолжил Хлуд, останавливаясь и погружаясь в раздумья. – И прабабку твою видел, когда она еще младенцем была. Вот уберечь не сумел. Когда отрава начала распространяться, собирались грязную зону закрыть, а пострадавших в карантин вывести. Кто же знал, что Хорс на такое злодеяние пойдет.

– Хорс? – грудь снова обожгло болью. Васса подняла на волхва глаза, и тот нахмурился, будто воспоминания давались ему с трудом.

– Замкнет системы, чтобы отрезать Тмуторокань от остального корабля. Люди не успели выбраться, когда короткое замыкание спровоцировало пожар. Многие пострадали, многие умерли, а кто выжил…

Он обвел горницу стеклянным взглядом, задержался на высоких, под потолком, окнах – оттуда все еще доносились выстрелы.

– Я тоже остался, – продолжил Хлуд. – И Хорс остался тоже. И семья Стрижей. Надолго потерялся ваш след, а когда нашел – уже поздно стало.

– Зачем? – прошептала Васса. – Зачем моя семья?

– Потому что ваша кровь самая сладкая для навиев, – донесся ответ. – И потому что кто-то из вас мог родиться без людовой соли.

Она прижала ладони к горячим щекам. Слезы текли против воли, дышать было тяжело.

Будто во сне, она потянулась вслед за поманившем ее волхвом. Будто во сне, видела, как настраивают просвечивающую трубку. И будто во сне, глядела на пустоту на экране – в своем нутре, в том месте, где у прочих вспухали сгустки бисфенола.

– Ты – живое лекарство, милая, – слышался тягучий, с придыханием, голос Хлуда. – Надежда для всех зараженных. Теперь понимаешь, почему я приказал привезти тебя в Китеж и почему не могу отпустить?

Она даже не вскрикнула, когда шею кольнуло чем-то острым.

Не ощутила, как ее вскидывают на плечо, как куда-то несут – мимо холщовых полотнищ, мимо огневых шаров, мимо окон, в которых под светом блиставиц мельтешили неясные тени. Только показалось Вассе, что к воротам Китежа проскользнули двое. Отперли ворота, да и затерялись в дождливой ночи. Потерялась во тьме и она. И тьма та была беззвездна и бесконечна.

Глава 35. Мертвое к мертвому

За стенами Китежа не светили огневые шары. Ладья-месяц лязгал на провисших цепях, едва не касаясь рогом верхушек елей, и горел вполсилы. Но Рогдаю больше не нужно освещение. Обострившимся зрением он видел небесный разлом, походивший на рану, в котором стежок за стежком ткалась паутина блиставиц. И оставленный за спиною город – опоясанный цепью костров, увенчанный дозорными на башнях, укрытый холщовыми полотнищами, – походил на игрушечный механизм. Точно по его жилам тоже текла людова соль. Точно он тоже был мертвым.

Удаляющаяся к лесу Мария шага не сбавляла. Рогдай едва поспевал за ней. В последние дни его одолевала пилящая кости боль. Рогдай все реже выходил к люду, все чаще оставался один на один в собственных покоях, где сидел, омертвелый, в каком-то чудном отупении, и видел сквозь шатер, как далеко-далеко вверху качаются в скорлупках-люльках спящие боги, и слышал, как глубоко внизу шепчут волхвы, облекая сновидения в плоть, и чуял, как за стенами терема снует и копошится горячая плоть, наполненная желанным эликсиром.

Больно быть мертвым, знал Рогдай.

Тоскливо быть мертвым среди живых.

Оттого его внутренняя злоба становилась еще нестерпимее, а голод острее.

Припав на четыре конечности – ходить на двух ногах становилось все тяжелее, – Рогдай догнал Марию и дернул за кафтан.

– Почему… помогаешь? – прохрипел, почти привыкнув к изменившемуся голосу.

Слова тоже едва выходили из мертвых легких, костенели на языке, обращались в пыль.

Он выхаркнул кровавый погадок вместе с непереваренными костями и шерстью какого-то мелкого животного, которого поймал нынешней ночью – кошка или крыса? Разницы не было. Конечно, куда слаще людова кровь, да только верной полуденницей насытиться не успел, прельстившись чужим запахом – манящим, чистым, но все-таки недоступным. А маменька-княгиня давно не заходила в его покои с тех пор, как он прокусил ее шуйцу – Рогдай не брезговал ничем.

– Ты ведь не хотел, чтобы боги проснулись, – бросила через плечо Мария. – Я тоже этого не хочу.

– Как же… Хлуд?

Она остановилась, будто наткнулась на невидимую преграду.

– Боишься? – спросила, не оборачиваясь.

Рогдай боялся.

Не признался бы самому себе, но черный волхв вызывал в нем потаенный страх – такой, что, при виде высокой фигуры в халате, пересекающей горницы, старался спрятаться в тень. И гадко было от того страха, и зло разбирало. Рогдай мог бы приказать колесовать волхва – да что-то подсказывало, супротив него и огнеборцы не выстоят. Черный волхв повелевал блиставицами и умел оживлять мертвых, а потому имел власть и над самим Рогдаем.

– Он не узнает, – успокоила Мария. – А когда узнает – поздно будет. Об одном только попрошу, – она вперила в княжича огненные очи, и тот прикрылся костистой рукой, не в силах выдержать горящий в ее очах огонь, – оставить его в живых. Тогда мы уйдем из Китежа.

– Клянись! – прохрипел княжич.

– Даю слово, – холодно отозвалась Мария. – Но и ты исполни обещанное.

– Клянусь… Сваргом, – вытолкнул Рогдай.

Мария дернула уголоком рта, наклонилась – показалось или скрипнуло, точно железом по железу? – провела по щеке горячей ладонью. Лицо ее, так похожее на лик Мехры, казалось неподвижным, неживым, и оттого еще страшнее сверкали очи.

– Обманешь – пожалеешь, – сказала она. – И на мертвого найду управу.

Не дождавшись ответа, распрямилась да топнула сапогом.

Закачались обступившие со всех сторон могильные камни, покатилась сухая земля.

Рогдай прикрыл голову, вздрагивая всем телом и наблюдая, как из-под земли, точно ростки, пробиваются костяные руки.

Со стоном и воем покидали мертвые свои домовины. Обвитые саваном, высохшие, истлевшие скидывали с себя комья да червей. С мерзким писком бежали пирующие в норах крысы. Врассыпную прыснули игоши, да и заревели на разные голоса, и лес наполнился звоном, скрежетом, хрустом.

Вот кто-то ухватил Рогдая за щиколотку.

Он прянул, сбрасывая костяную руку.

Мертвец, вывалив распухший язык, ворочался под ногами, но нападать не спешил.

– Не бойся, – проговорила Мария. – Не тронут.

Дрожа, Рогдай стоял в оцеплении, поводя то влево, то вправо безумным взглядом. А ну, как бросятся? А ну, как разорвут – пусть не его? Марию?

– Во мне нет жизни, – будто прочитав мысли, обронила она. – Одна людова соль. Видишь, как напитала почву? Неспокойно им теперь. И тяжко, и холодно. Хотят о чем-то сказать – а язык не слушается. Хотят вспомнить – да голову проели крысы. Разладилось в них что-то. Разладилось и в нас…

Умолкла, хмуря темные брови.

Рогдай тяжело дышал, но все-таки нашел силы спросить:

– Сколько их… здесь?

– Весь китежский могильник, – ответила Мария. – Может, и более. Те, кто не пережил это круголетье.

– Как мне… отыскать?

Справившись с первым оцепенением, Рогдай вглядывался в лица – едва обтянутые плотью, костистые, лишенные эмоций. Сгорбившись, побрел меж рядами. Сюртуки да сарафаны, кафтаны да платья, саваны да исподнее. Безволосые, безносые, с вытянутыми кишками. В смерти похожие друг на друга, и все-таки разные.

Княжича стала бить дрожь.

Мария осталась где-то позади – он забыл о ней.

Кружил по сухой земле, топтал доски да чьи-то кости, вынюхивал, пробовал на вкус.

У неподвижного, истлевшего менее прочих мертвеца в бороде цвел мох, зеленил некогда русые косицы. По висящему мешком кафтану тянулись золоченые ленты да мелкие самоцветы.

– Батюшка!

Взвыв, Рогдай повалился в ноги.

Хотел зарыдать – а слезы не текли из высохших глаз. Хотел высказать заготовленные слова – а они оседали на языке солью.

Мертвый князь коснулся пальцами его затылка.

Рогдай вздрогнул, поднял глаза.

Разве таким он помнил отца? Всегда румяного, дородного, с искринкой в очах. Где сейчас та искринка? Один из очей князя вытек, в глазнице поблескивали черными панцирями жучки. Другой, подернутый мутью, глядел вперед, мимо княжича.

– За тобой… пришел, – сбивчиво заговорил Рогдай. – Больно быть… мертвым… страшно… голодно…

Костяные пальцы огладили его подбородок, опустились. Зубы заскрежетали и раскрыли черный зев рта, но ни слова не вышло из мертвых уст. Зато голос раздался позади:

– Мне тоже, сын.

Голос был батюшкин – и все-таки не его. Искаженный, точно пропущенный через железную трубу. Рогдай знал, но все равно удивился, услышав: мертвый отец говорил с ним через Марию.

– Я давно… хотел узнать, – снова заговорил Рогдай, – а сам… не успел… на что похожа… смерть?

– На долгий сон, – прогудело за спиной. – На сон без сновидений. От него хочется проснуться, но не можется проснуться. А когда просыпаешься – то забываешь себя прежнего.

– А меня… помнишь?

Изуродованное лицо князя покривилось, точно ему тяжело давались воспоминания.

– Помню болезнь, – ответила за спиной Мария. – Деервянного коня-качалку, что подарил тебе когда-то. Игрушечную пищаль. Расписные пряники. Помню, как сажал тебя на своего скакуна. Лихорадку да горечь. Как искал тебе лекаря по всему княжеству, не зная, что этот путь окажется для меня последним.

Рогдай уронил голову, скрежеща зубами. В груди пекло – не продохнуть.

– Кто… убил тебя? – спросил и поспешил вытолкнуть имя, прежде чем оно сожжет ему гортань. – Хорс?

– Не своими руками, – послышался незамедлительный ответ. – Но по его наущению. Огневали мы богов, сын. Не милостью своей, а гневом отплатят теперь люду.

– Что же… делать теперь? Убийце твоему… отомстил… А люд… я ведь княжич… им.

– Что до них? Люд – скот. Убери одного – появится новый. А придут новые лета – придет и новый люд.

Рогдай молчал, в кровь кусая губы и не чувствуя боли. Дрожал – но не от холода, от кипящей в груди злобы.

– Ни богов не будет, мой мальчик. Ни горя, ни смерти не будет. Сметешь старый мир, как сор, вычистишь белым светом, и будешь сам по себе новый властитель и новый бог. Так сделай, что должен! Смети старый люд и старых богов! На то благословение мое отеческое!

Протянув шуйцу, неумело, дергано обвел Рогдая охранным знаком. Припав к отцовской руке, княжич поцеловал истлевшую плоть и, обернувшись к Марии, прикрикнул:

– До… вольно! Решил! Исполняй обещанное!

Мария не ответила. Умолк и отец.

А мертвецы, сорвавшись с места в едином порыве, хлынули через разрытые могильники, через лесную чащобу туда, где горели костры и ждала своего часа слабая людова плоть.

Навстречу навиям неслись огневые стрелы и пули. Лилась с башен горячая смола. Гудели пищали. Да только что сделается мертвым? Где падал один – вставали еще десять.

Так, в окружении сонма чудовищ, Рогдай добрался до Китежа. А, добравшись, открыл ворота. И в город пришла смерть.

Глава 36. Лицом к лицу

От огня по стенам алые сполохи, от блиставиц – синие. Затворить бы ставни – да в горнице душно, зыбко. Скользили во взмокших ладонях кишки капельниц, а игла никак не хотела входить в безвольную руку спящей.

Василиса спала сном без сновидений, а ее кровь – эликсир надежды и жизни, – текла по полым трубочкам и собиралась в ретортах.

Немного требовалось на вакцину: довольно было и четырех пузырьков. Три – умирающим богам, и один – самому Корзе.

Заоконная синева почернела, тени зазмеились, вытянулись, потянуло сквозняком.

Оторвавшись от занятия, Корза обернулся к окнам. Ладья-месяц приблизилась плотную и мигала, блеклая и холодная, будто чужое око.

– Недолго осталось ждать, Маша, – пробормотал Корза, точно успокаивая самого себя. – Челнок построил, лекарство нашел. Скоро в гости жди.

«…жду-у-у…», – выдохнул за оконцем ветер.

Месяц прикрылся облачком-веком. Веко моргнуло, являя козий зрачок. От неожиданности Корза едва не выронил реторту, но удержал и закрепил на треноге. Пальцы дрожали, и губы дрожали, и пот лился градом.

– Мария? – позвал.

Тишина обволакивала коконом, точно сам Корза вместе со всеми спал в санитарной капсуле и видел странные сны о городах там, внизу, о страшных богах и людовой соли в утробах.

– Маша…

Слово поглотили далекие, сиротливые выстрелы пищалей. Один, два… Больше не стреляли, и вновь – тишина.

– На кровь пришла, значит, – прохрипел Корза. – Сама?

Ветер сызнова дунул в дымоход, застонал, завыл, заметался, жадно облизывая огненными языками каменную глотку печи. Корза отодвинулся и оттер лоб рукавом.

– Не зря, выходит, затеял все это, – продолжил вслух. – Не зря искал, надеялся, мучился. Вот мукам и конец пришел. Исцелю и вас, и себя, и весь мир исцелю, дай только до неба добраться. Будет на Ирии новая жизнь, Маша, лучше прежней! Веришь?

«…ве-рю-у…» – провыл ветер.

Вспыхнуло и погасло пламя, погрузив горницу во тьму. Вскрикнув, Корза отпрянул, толкнув стол с лежащей на нем девкой. Жалобно звякнули склянки.

– Мария! – взвыл. – Огня!

Никто не пришел, никто не подал требуемое.

Чертыхаясь, нашарил спички, запалил лучину. В подрагивающем тусклом свете вырос у стены силуэт – черные кудри, пухлые губы, покатые плечи.

Стояла Маша, как живая, как была когда-то до Перелома: ни козлиных копыт, ни савана. Стояла, сложив на груди руки и смежив веки – спала. По бледной коже стекала серебристая роса.

– Верю, Хамизи, – шевельнулись губы, и от имени – настоящего, но забытого за давностью имени, – по спине Корзы рассыпались мураши. – Долго мы ждали. Сны снились жуткие, яркие. И теперь снятся. Пробудиться бы, да мочи нет.

– Все знаю, – прохрипел Корза. – Все помню, что обещал. И выполню. Видишь? – Поднял повыше реторту. Кровь окрасила раствор в бурый. – Спасение наше. Сделаю вакцину – и проснетесь здоровыми. Довольно на орбите, как щенок на привязи, крутиться.

– А люди как? – шепнула Мария.

Не пробудилась, только заворочались под сомкнутыми веками глазные яблоки.

– Этих? – выплюнул Корза зло, ощерился, точно пес. – Разве в новом мире есть место уродам? Сбросим, как балласт! Довольно с поганой Тмуторокани! Наступят новые лета, страшные лета, долгие лета на Ирии!

– Наступят, – повторила Мария.

– Будешь ли там любить меня по-прежнему? – спросил Корза.