Текст книги "Лета Триглава (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Готовьте эфир, сударыня, – сказал с порога. – Операция сложная и срочная.

На столе кричала женщина. По размалеванному лицу ясно – усладой промышляла.

– Помру, Яков Радиславович! – ревела между схватками. – Ох, недолго мне…

– Почему раньше не обратилась? – вздохнул Хорс. – Молчи уж теперь, не помрешь.

– А ребенок… ребеночек-то мой!

– Сладим, даст Гаддаш.

По лицу роженицы растекались багровые пятна. Тугой живот обнажен, и ниже – ничего. Беса смущенно отвела взгляд и принялась качать насос, наполняя маску эфиром. Дивилась: газ бесцветный, пахнет приятно, а от него спать хочется и не чувствуешь ничего, потому что из дыхания Гаддаш получен и, когда спишь, будто в ее мягкие объятия падаешь. Так Хорс рассказывал.

– Иглы готовьте, – велел тем временем лекарь. – Антибиотик внутривенно.

Беса бросилась исполнять. Знала уже, что готовят зелье из обычной зеленой плесени. Добавлял ее в специально подготовленную питательную среду, разливал по бутылочкам и давал настояться, после чего отжимал жидкость и так получал то, что называл странным словом «пенициллин». Ведала Беса, другие лекари лягушачьей слизью да тиной болящих мазали, а тут – Гаддашева наука.

– Уснула? – спросил Хорс. Держал руки на весу, от них резко пахло брагой – обрабатывал кожу, чтобы не занести грязь. Беса дивилась, в Поворове повитухи только водой споласкивались, вот бы подивились.

– Спит, – уверила Беса, умело замерив частоту дыхания и сердечных сокращений у роженицы. – Не разродится, барин! Может, не мучить? На все воля Мехры!

– Молчите! – прикрикнул Хорс. – Тут воля моя будет.

Беса разинула рот, но смолчала. Крут лекарь, боги не указ – делать будет, что считает надобным, и не Бесе его отговаривать. Хотела посмотреть, но все-таки отвернулась, когда лекарь делал разрез от пупка. Руки ходили слаженно, умело – не резал, а рисовал. Беса только успевала подавать марлю да зажимы, у самой руки тряслись и окровавились, запах въелся в кожу.

– Держите крепче, – велел Хорс, – сейчас плод доставать будем.

Раздвинул мышцы, убрал в сторону мочевой пузырь. Беса дышала через рот, в глазах плавали разноцветные пятна. Слышала она, как при родах помирали, если ребенка не достать, но ни разу не видела, чтобы через живот вытаскивали. Помрет роженица – так на то воля богов, тем более, никто не станет плакать о распутной. А Хорс жалел их, осматривал по женской части, теперь вот – две жизни спасает.

Поняла, что слишком долго глядела в красивое лицо лекаря, зарделась. Не заметит, а все равно стыдно.

Как вскрывает плодный пузырь, все-таки глянула. Поднесла нож, чтобы перерезать пуповину, после приняла ребенка. Мальчик крупный, сморщенный, и носик пуговкой. Беса насухо вытерла его пеленкой, положила под теплый огневой шар.

– Не кричит? – глянул Хорс. Отвлекаться ему некогда, в руках – игла да нить, споро зашивал брюшную стенку. – Нужно проверить, есть ли во рту слизь.

Страшно было размыкать крохотные губы, а надо. Видя ее растерянность, Хорс передал иголку, а сам метнулся к младенцу:

– Заканчивайте шов!

Беса закусила губу – как шить? Девичьему мастерству маменька не шибко учила, но Беса одним глазом подсматривала да пробовала саваны латать, когда прорехи случались. Одно дело прорехи – другое живая плоть.

– Мутит? – послышался далекий голос Хорса. – Воды дать?

Беса тряхнула головой, задышала ртом, стараясь не думать о ране. Это просто прореха в саване, которую нужно зашить. Не велико диво, девчонки с малолетства это умеют, барин и то смог, так нешто Беса не сможет? Всего пара стежков осталось.

– Помоги, Мать Гаддаш! – стиснув зубы, вонзила иглу. В ту же минуту за спиной надрывно запищал младенец.

– Живой! – радостно вскричал Хорс. – Ну, готово?

– Готово! – выдохнула Беса, затягивая узелок.

Руки тряслись, сердце отчаянно подпрыгивало, а переводила взгляд то на роженицу, то на младенчика – и голова от счастья плыла. Вот, значит, каково жизнь дарить! Сладко, будто меда наешься, и по коже мурашки. Потому, должно быть, гаддашевы лекари всегда улыбчивы – не чета поворовским.

– Как пробудится – скажи, пусть лежит да сил набирается, ничего тяжелого не поднимает, и ко мне на осмотр, – велел Хорс, жмурясь, как налакавшийся сметаны кот. Беса послушно кивала, щекоча мальчику подбородок. Вырастет – богатырем будет. Принесет еще Матери Гаддаш хвалу во славу лекаря Якова Радиславовича.

Нянчила младенчика, пока оморочень Хват не подоспел, начал хлопотать над бабой. От гаддашева дыхания-эфира тяжко просыпалась, да это теперь не ее забота. Может, встретятся снова, если придется еще побывать в Усладном Доме, может, и нет.

– Хорошо справились, сударыня, – вывел из раздумий Хорс, стягивая перчатки и бросая на железный лоток, – не зря взял в помощницы. Устали? Вот, испейте отвара, сразу голова прояснится.

Беса с благодарностью приняла кружку из жарких лекарских рук. Холеные пальцы Хорса тронули девичье запястье, на миг задержались. Беса подняла лицо.

Ух, какой у барина обжигающий взгляд! Глаза темные, омутные, в глубине так огневые вихри и кружатся, так и затягивают, задержишь взгляд – пропадешь.

– Гляжу, умело с младенчиком управились, – заметил Хорс, аккуратно складывая фартук.

– Я матушке сызмальства подсобляла, Младку тетешкала, – Беса отпила отвара. – Горячо!

– А вы подуйте.

Беса послушалась, после полюбопытствовала:

– А у вас, Яков Радиславович, детки есть?

– Не обзавелся еще.

– Нешто и невест не было?

– Сватались, – невозмутимо ответил Хорс. – Да разве такого закоренелого холостяка, как я, исправишь? Вот, сколько себя помню, люду помогаю, а своих и не осталось никого.

– Совсем, как у меня, – Беса посмурнела, держа обеими ладонями кружку с отваром. – Страшно одной-то оставаться…

– Страшно, – эхом повторил Хорс. – Чем дальше – тем страшнее, сударыня. Оттого мне радостно, что отныне вы у меня объявились. Видно, для того нас старшие боги и познакомили. Познакомили – а имени вашего до сих пор не знаю. Все-таки расскажете, как батюшка с рождения величал, хм?

– Василисой назвали, – призналась Беса, смущенно улыбаясь и прокручивая в голове теплое «…мне радостно, что вы у меня объявились…».

– Имя-то красивое, – задумчиво сказал Хорс. – И вовсе напрасно его прячете. Ну, полегче вам теперь? Со временем к ранам привыкаешь. Вы ведь сами покойных в Навь собирали.

– То мертвые. А эти – живые.

– Жизнь богом дана, – возразил Хорс. – Каждому люду и каждой твари. По моим силам и разумению надлежит ее беречь и продлевать лета.

– Это кто дал? Сварг? – не поняла Беса.

– Пусть Сварг.

– А если Мехра призовет в Навь? Бывает ведь так.

– Не бывает, чтобы спасти нельзя было, – отрезал Хорс. – Каждый достоин спасения и жизни, сударыня, и более попрошу со мной об этом не спорить. Отдохните лучше, завтра будет новый день и новые заботы.

Беса прикусила язык. Хорошо, ни надзиратели, ни волхвы не слышат, дурные это думки, вредные, не угодные богам. Бесе бы тоже об этом не думать, а все-таки мыслишка поселилась. Отняла бы маменьку и Младку у Нави, коли такая возможность случилась бы? Знала, что отняла. Даже если против божественной воли идти пришлось.

– А все-таки, – медленно сказала она от двери, – я давно хотела вам сказать… мне тоже радостно, Яков Радиславович, что я теперь не одна, а с вами.

Зарделась и бросилась вон. А сердце колотилось, точно пойманная птичка.

Глава 12. Преступные дела

Настал травень с его ревущими грозами, с цветеньем садов и мавкиными песнями. Собирались зеленоволосые в запрудах да под мостками, аукались, качались на серебряных цепях. Месяц-ладья опустился ниже, рожками поддевал червенские купола, щекотал брюшки дремлющим на крышах котам. От речки-Гузицы тянуло сладкой осокой, и Даньша ловил огромных, в локоть длиной, карпов. Их подавали на стол с фасолью и кислым соком. Жаль, Хорс на ужинах не присутствовал вовсе. Ночи пропадал в опытном подвале, оттого у Бесы было тяжко на сердце. Хоть одним глазком, а хотелось поглядеть, как он снова мертвых поднимает, но о запрете помнила.

После помощи роженице прониклась к лекарю почтением. Сложная работа, нужная, куда нужнее, нежели мертвяков Мехре скармливать. Ходила по пятам за Хорсом, в рот заглядывала, каждому слову внимала, а слова он говорил странные.

Ишь, удумал! Одно дело ходячих мертвяков делать, мало ли их из Нави лезет? Другое – у живого соль забирать. Это уже не баламошные придумки, а преступное зломыслие. Услышат волхвы – колесуют.

Пару раз ездила в Усладный Дом вместе с лекарем, лечили безносых, болящих стыдной болезнью – в том снова помогла зеленая плесень, столь любимая Хорсом. Встретила прежнюю роженицу с младенчиком. Порозовел он, выправился, сосал титьку с удовольствием, а увидев Бесу – залопотал что-то, засучил ручонками.

– Яковом назову, – с придыханием поделилась баба, утирая сыну молочные слюнки. – В честь светлого нашего барина!

Хорс только ухмылялся в усы:

– Не думал, что ребенка оставит. Распутницы часто детей бросают, а тут – погляди. Не пропали даром, значит, мои уроки.

После ездили в ночлежку вырезать бездомному воспаленный пузырь. Хорс велел Бесе ждать на улице.

– Не ровен час, лепру подхватишь.

– А вы как же? – всполошилась Беса. – У вас и рана, поди, волколдлаком оставленная, не зажила еще.

Лепра – болячка приставучая, Мехрой благословленная. После нее только гнить заживо, да еще живым в Навь отправляться. С такими не каждый лекарь согласится работать.

– Меня Гаддаш защитит, – уверенно отвечал Хорс. – Взгляните сами, сударыня, уже и нет ничего.

И показывал десницу. Беса дивилась, насколько кожа у лекаря гладкая, ни морщинки на ней нет, ногти аккуратные, в руках будто силы и нет, а тронешь – под камзолом мускулы точно литые.

Беса изнывала от любопытства и, улучив момент, однажды решилась спросить у Даньши.

– Хорс-то? – парень почесал пегий затылок и сызнова закинул удочку в Гузицу. – Да что рассказывать. Приехал откуда-то, поговаривают, чуть ли не из самого Китежа, а может быть, из-за Беловодья. Имя у него похоже на наше, а вроде и чужое. По первости куролесил, много своевольничал, тогда и разругался с Аптекарским приказом. Потом притих. Платит хорошо, не обижает – и ладно. Многие его в Червене знают, и кто знает, тот с ним не ссорится, хотя Аптекарские по сию пору на него зуб точат.

– За что же? – заинтересовалась Беса.

– Так он лекарством занимается, а в Аптекарскую казну десятину не платит! – засмеялся Даньша. – А приезжают к Хорсу, бывало, из разных концов Тмуторокани, от Стрыгани до Ордынска. Иные и к себе зазывают. Только не всегда соглашается.

Беса подумала: а по каким делам он был в Поворове? И не из-за него ли подручные Сыпа поквитались с ее семьей? Но следом за страшными мыслями приходили страшные воспоминания, и она принялась выстругивать из деревяшки птицу.

– Красивые же у тебя игрушки выходят, – сказал Даньша, а Беса зарделась от похвалы.

– Тятка научил, – призналась. – Когда не пил, то всяко со мной занимался, сам игрушки стругал, и меня выучил. Знаешь, какие я домовины в Поворове делала? У! Сама Мехра любовалась!

– Не боишься, что зло на тебя затаила? – полюбопытствовал Даньша.

Беса мотнула головой.

– Не, я ведь ей ленты да пуговицы подарила, а в последний раз, помнишь, яблоньку у ворот посадила. Будет теперь тропинка белым цветом устлана, белый да черный Мехра любит. А что Гаддаш жертвуете?

– По-разному случается. Когда чарку медовухи подносим, когда обрезки ногтей.

– Ногтей?!

– Угу, – щербато улыбнулся Даньша. – Гнездо у Гаддаш из ногтей, человечьих зубов и слюны. Каждую яру обновляет, чтобы отложить яйца.

– А кто из яиц получается?

– Жабы да пчелы. Жабы дождь созывают, пчелы Сваржье око несут. Видела, как по золотым лучам из-за края земного светило встает? То пчелы тропинки прокладывают, чтобы Сваржьему оку легче было на небесный шатер забираться. А из жабьей желчи и из красных грибов у нас знаешь, какую брагу варят? Кто пробовал, говорил, сразу трех богов видел.

Оба покатились со смеху. Из-под мостков на веселье вынырнула любопытная зеленая голова, повела выпуклыми бельмами, плеснула перепончатыми ладошками и скрылась.

– В прошлый травень Бранко, сосед мой, мавку за хвост поймал, – поделился Даньша.

– Они ведь юркие! Как сумел?

– Да Гаддаш знает! Может, и сбрехнул. Но говорил, что не скользкая вовсе, а будто даже теплая и гладкая. Продержал ее в сарае ночь, а как Сваржье око взошло, стала она пищать да проситься обратно в Гузицу. Печет, мол, оком, высохнет да расползется жижей. Бранко ее пожалел да обратно в речку бросил. С тех пор плавает точно ерш, любую речку переплывет, даже самую буйную. Заговоренный. Я бы тоже заговор хотел. Только не на воду, а на огонь.

– Зачем это? – полюбопытствовала Беса.

– А никому не расскажешь?

– Не.

Даньша придвинулся, заглядывая в глаза, и тихо проговорил:

– Хочу в дружину податься. Лучше к князю, а там, как повезет.

– Как в дружину? – удивилась Беса. – А кожевенное дело?

– Брошу, – уверенно ответил Даньша. – Я уже со страдницы решил Сваргу жертвовать.

– А разве волхвы разрешат?

– Я и спрашивать не стану. В следующую кресу сбегу в Китеж-град, и будь, что будет.

Замолчали. Беса продолжила вырезать птице хвост, а Даньша, кажется, пожалел, что открылся. Пыхтел, дергал удилище, поругивался под нос.

– Зацепилось, что ли. А ну-ка!

Привстал, потянул леску, и та – дзень! – да и оборвалась посередине. Даньша повалился на пятки, а по воде только круги пошли. Беса расхохоталась.

– Мавки шалят, будь не ладны! – с досадой плюнул Даньша, погрозил воде кулаком. – Ух, я тебе! Тоже за хвост поймаю, в сарай посажу и не выпущу!

– Подохнет ведь, – пожалела Беса.

– Расплодились, шагу ни ступить, – досадовал Даньша. Поднялся, потирая ушибленный зад. – Хорс говорил, раньше такой пакости не было. Мол, случилось что-то, в люде червоточина завелась, а от той червоточины полезли чуда да навьи.

– Он-то откуда знает?

– Он много чего знает. Про богов, про небесный шатер, про хрустальный терем, где спит бог над богами, и если его разбудить – мир покачнется и треснет.

– Смотри, как бы у тебя от этаких россказней голова не треснула, – усмехнулась Беса. – Хорс, поди, жабьей браги в Усладном Дому напьется, а потом сочиняет.

– Кто напьется?! – рассердился Даньша. – Не было такого!

– А то он перед тобой отчитывается!

– Ну, погоди! – Даньша толкнул Бесу в спину, и та с хохотом кувыркнулась в теплую, подогретую за день воду.

– Давай сюда! – крикнула. – Водичка – ух! Или мавок боишься?

– Да ну тебя! Плавай, зубоскала! – расстроенно махнул рукой Даньша, подхватил обломок удилища и побрел прочь.

– Эх, вы, Гаддашевы баламошки, – вздохнула Беса, упала на спину, раскинув руки, и долго смотрела в темнеющее небо, усыпанное еще тусклыми звездными оспинами и окаймленное по краю полупрозрачной закатной лентой. Думала: напрасно Даньша с Хорсом знается, нахватался от него своеволия, родовое призвание собрался ломать, а это опасно и богам не надобно. Если каждый будет судьбу, записанную в Сваржьих чертогах, на какую захочет менять – разве порядок в Тмуторокани будет?

Перевернулась на живот, хлопнула по темечку подплывшей слишком близко любопытной мавки.

– Брысь! Навье семя.

Мавка булькнула и ушла на дно. Не опасные они, только надоедливые.

Широкими взмахами рассекая воду, Беса проплыла вдоль берега.

Червен уже зажег огневые шары.

Где-то бренчали гусли.

Где-то раздавались веселые голоса.

Червен гулял-веселился, чем ближе к полуночи – тем более распаляясь.

Беса выбралась на камни, выжимая мокрую рубаху.

– Красавица, пошто одна гуляешь? Может, помощь какая требуется?

Компания веселых студентов зубоскалила, оглядывая девушку бесстыдными взглядами.

– Не требуется, благодарю покорно.

Беса юркнула в сарафан, краснея от стыда и коря себя за легкомыслие. И как только додумалась при честном народе почти голышом в речку лезть? Видела бы маменька – давно бы за косу оттаскала.

– Ежели пожелаете, можем и медовухой угостить! – не унимался самый рослый.

Видом походил на Утеша – те же завитые кудри, тот же наглый взгляд.

Подобрав подол сарафана, Беса спешно зашагала прочь. Студенты не отставали.

– Хороша птица!

– Жаль, не наша.

– А я бы поймал в силок. Может, и посватался бы.

– У тебя таких сосватанных уже с дюжину наберется!

Парни загоготали, и сердце Бесы тревожно заколотилось.

Да где же лекарский терем? Или свернула не туда?

Зазевалась – и влетела в чьи-то подставленные руки.

– Пусти! – заверещала, ткнула кулачком в обтянутую атласом грудь.

– Да что же вы, сударыня, не признали?

Беса заморгала, щурясь на возникший перед ней силуэт. Черный сюртук сливался с тенями, оттого белая рубаха и алый шейный платок отчетливо выделялись в огневом дрожащем свете.

– А это кто с вами, извольте полюбопытствовать? – Хорс сощурил глаза, и идущие по пятам студенты замялись.

– Мы только проводить хотели. Не серчай, дядя.

– Не стану, – пообещал Хорс, – если уберетесь прямо сейчас. Счет начинать или сами догадаетесь?

Из-под полы холодно сверкнуло дуло самострела. Студентов как ветром сдуло.

– Обидели вас?

Беса мотнула головой.

– Испугали только.

– А вы чем думали, сударыня, когда в подобном виде посреди Червена расхаживали?

Хорс смерил Бесу оценивающим взглядом, и та раскраснелась. Мокрая рубаха облепила девичьи прелести, сарафан не спасал – все на виду, как есть усладница.

– Привыкайте, – бросил Хорс, пряча самострел, – это не ваша захудалая деревня, где на версту один петух, на две – коровьи кучи, а расхаживать можно, в чем мать родила, никому и дела до того не будет. Тут я за вас в ответе.

– Следили, значит, – буркнула Беса, стыдясь поднимать взгляд, чтобы не встретиться снова с осуждающим взглядом лекаря.

– Хоть бы и следил. Вам еще многое стоит узнать и многому научиться…

Окончание фразы поглотил грохот. Беса от неожиданности взвилась, вскинула голову – над крышами распускались огневые бутоны.

– Что это?

– Шутихи, – ответил Хорс. – Ни разу не видели?

Вместо ответа Беса, остолбенев, следила, как радужно переливаются небесные цветы. Звездная роса осыпалась брызгами, где-то восторженно кричал люд. Колени Беса подкосились, и она опустилась на каменный парапет.

– Не остудитесь, – сказал лекарь и, сбросив сюртук, накинул Бесе на плечи. Накинул – а руку не убрал.

Она помотала головой, выбивая зубами дробь.

– Сами-то не захворайте, – проворчала. – У, жаром так и пышет! Все вы, гаддашевы баре, такие? – И тут же ответила сама: – Все, да не все. Чудной вы, барин. Мед не испиваете, сладкими коврижками не лакомитесь, на требища не ходите, и не женаты вовсе. Только лекарствуете да читаете книги про чужих героев и чужих богов, а живете затворником – если б не богатая одежда да витиеватая речь, и не скажешь, что гаддашев барин.

Хорс рассмеялся, и Беса прикусила язык. Снова сболтнула лишку, теперь красней. Ну, что за баламошная девица? Одним словом – беса.

– Что на ужинах с вами не присутствую, в том зла на меня не держите, – беспечно ответил лекарь. – Обещаю, что следующую трапезу с вами разделю. Да хоть сегодня! Вы, сударыня, мне провидением посланы. Оттого я теперь вас, не надейтесь, от себя не отпущу.

Беса подняла удивленный взгляд. Не смеется ли снова? Хорс не смеялся.

– Пошто я вам? – вздохнула Беса, а сердце так и заходилось, и слова с трудом срывались с онемевших губ. – Захотите, так других помощников найдете, получше меня.

– Помощников-то найти не сложно, – ответил Хорс, и под ребрами закрутился ледяной узелок. – Только такой, как вы, сударыня, в целом свете не сыскать, как ни старайся. А я уж вас по всей Тмуторокани искал.

Узелок истаял, вместо холода снова пришло тепло.

– Искали? – повторила Беса растерянно.

Хорс будто смутился. Улыбнулся, да так, что на душе райские алконосты запели.

– Искал, – подтвердил он. – Только нашел поздно, другие опередили. Я ведь…

Умолк, и Беса приблизила свое лицо к лицу лекаря, чувствуя лекарственный запах, жар тела, нежное касание ладони на своем плече. Она прикрыла веки, раздвинула губы, пытаясь поймать горячее дыхание. Замерла.

Хорс отчего-то медлил.

Меж полуприкрытых век замаячила искра.

– Хват? – услышала возглас Хорса.

Разочарованная, открыла глаза.

Огонек качался и мигал, то приближаясь, то удаляясь снова.

– Случилось что?

Оморочень-невидимка не умел отвечать, только бестолково метался в воздухе. Хорс поднялся.

– Беда пришла? Да, да, уже собираюсь. Идемте, сударыня!

Потянул Бесу с парапета, и та подчинилась, глотая обиду и ругаясь на саму себя за порыв и слабоволие. Ишь, удумала! Мехрова кость да к гаддашеву барину – где ж такое видывали? Подобрав сарафан, пошагала следом.

Огонек неясно моргал и скачками несся по улицам. Вот арка с гипсовыми жабами, вот отцветающая сирень, а там и лекарский дом. У дверей – незнакомая самоходка с коробом-клетью, в такой люден уместится.

Двери оказались распахнуты. Хорс вошел первым и сразу же до Бесы донеслись взволнованные голоса:

– …я в который раз говорю, что не веду никакой подпольной практики, вы напрасно пришли.

Другой, незнакомый и низкий, отвечал:

– Ведете или нет, в том в остроге разберутся. Пока довольно фляги с людовой солью, коею вы преступно и без надлежащего разрешения храните у себя дома.

Из дальней горницы вышагал околоточный надзиратель, недобро глянул на Бесу.

– Кто такая?

– Племянница моя, – нашелся Хорс, выступая следом. От прежней теплоты и следа не осталось: холодный, собранный, посмурневший.

Беса в тревоге переводила взгляд с надзирателя на Хорса, и дрогнула, когда на плечо легла тяжелая ладонь.

– Там увидим, какая племянница. Может, сообщница? Лицо у тебя что-то больно знакомое. Отвечай, скрываешь людову соль?

– Нет у меня соли! – в испуге ответила Беса.

– Не мучайте девочку, не из Червена она. К тому же, Мехрова дочь, – заступился Хорс.

Рука на плече Бесы разжалась.

– Слава Мехре Пустоглазой, – проворчал надзиратель. – Что дядька лекарствует без верительной грамоты, проводит лекарские процедуры и держит запрещенные зелья – о том ведаешь?

– Как? – ошарашенно воскликнула Беса. – Дядя Яков?! Не может он!

– Грамота пришла из Аптекарского приказа, – ответил надзиратель. – А в ней указано, что бумаги твой дядька подделывает, все подписи и вензеля ученого общества, и бумага та – серьезное вещественное доказательство его вины.

Подделка… Уж не та ли, что придвернику Аптекарского приказа так необдуманно передала?

Сердце оледенело, и Беса очнулась, только когда ее погладили по волосам.

– Не беспокойся, я все решу и вернусь, – лекарь улыбнулся одним ртом, глаза оставались тревожными и темными. – Будь дома и отвечай просителям. Вот прямо завтра и жди. А пока, позвольте, сударь, – обратился к надзирателю, – переодеться во что-то более приличное? Не в одной же рубахе ехать!

– Поедешь в рубахе, тоже выискался, барин, – оскалился надзиратель. – Пшел теперь!

Бросив на Бесу прощальный взгляд, Хорс распрямил плечи и зашагал к выходу. Беса прижалась лопатками к стене и закусила губу. Вот тебе и дурные помыслы, вот и преступные дела. Своими руками принесла Беса погибель лекарю, и кто их теперь спасет?

Глава 13. Истинные боги

– Помилуйте, боярин! Виноват! Не казните!

Городничий валялся в ногах, целовал разбитыми губами сапоги из пунцового сафьяна. Корза терпел, кривил губы. Явился в чужой дом – как снег на голову, нежданно-негаданно, привел за собой беду, а еще пятерых душегубов. Один обыскивал подпол, один чердак, двое шарили в хлеву да бане, и последний, ростом ниже прочих, в надвинутом на глаза капюшоне, дежурил подле дочери городничего. Та хлюпала носом, сжимала разорванный ворот сорочки. С постели подняли еще тепленьких. На дворе – тьма, хоть глаз коли, в доме едва теплится лампадка, и Корза в той тьме – черен и оттого безлик, только глаза страшно сверкали белками.

– Велено было первое число каждого месяца четверть людовой соли мне отдавать, – голос Корзы звучал чеканно, ровно. Так учитель говорит с нерадивым гимназистом, досадуя, что приходится отправлять на пересдачу. – Сегодня шестое травня, а до сих пор доля не получена.

– Откуда ей взяться, боярин? – взмолился городничий. – Беда у нас! Сперва гробовщик помер, а за ним и вся его семья пропала! Кому соль доставать?

– С тебя спрашивается. Ты и доставай.

– Ремеслом не владею!

– А гуся-то, поди, за обедом ловко разделываешь, – усмехнулся Корза.

– То гусь, а то люден!

– Невелика разница. Горло проткнешь – только пикнет, и дух вон. И то сказать, с живого не спрашиваю.

Двери скрипнули. Вернулся Сып, под мышкой – берестяной туес.

– Упрятал! – отдуваясь, кивнул на городничего. – Так и знал, что скроет! У! Облуд!

Поддал сапогом в живот, и городничий, повалившись лбом в пол, закашлялся кровью.

Корза аккуратно принял туес, отбросил крышку. Людова соль блеснула в желтом свете лампадки. Крупная, отборная. На совесть подбирал – не четверть, но все-таки половина.

– Я многое простить могу, – задумчиво проговорил Корза. – Когда про меня сплетни пускают, когда о делах бахвалятся, даже когда подворовывают помаленьку. Скажи, Сып, много ли золота взял?

– Жменю, боярин, – заулыбался душегуб гнилым ртом.

– Золото – пыль, – продолжил Корза, не глядя на городничего, а только в окно. Там, за тюлевыми занавесками, мутно белел месячный серп. Качались на ветру цепи, и на них, будто в люльке, качались мохноногие анчутки. – Думаете, что золотом все можно решить, от всего откупиться, и у кого больше золота – тот и сильнее, и всегда прав. Да только от смерти не откупишься. Не спасет золото от отравы, от лиха и гибели. Мир переломится – и бедных, и богатых в порошок сотрет.

– Не губи! – прохрипел городничий. – Истинными богами клянусь, все исправлю!

Корза покачал головой, ответил ласково:

– Глупый люден. Не знаешь, что нет и не было здесь никаких богов, кроме меня одного. Я и есть – истинный. Мария! – позвал, и люден в капюшоне повернулся. – Кончай девчонку.

Девица завизжала в страхе.

– Будь проклят, душегуб! – вскинулся городиничий.

Целясь скрюченными пальцами в горло, бросился на Корзу. Тот выставил ладонь. С пальцев сорвались тонкие белые нити, коснулись лица городничего, и он страшно закричал, завертелся юлой, дергаясь, как в припадке падучей.

– Таков гнев божий, – сказал Корза, отпихивая скрюченное, все еще подрагивающее тело. – И суд, и наказание виновному. Маша, исполняй.

Мария ударила ножом. Лезвие мягко вошла в грудь, и девица испустила тяжкий вздох и осела кулем. Изо рта у нее потекла кровь.

– Сып, бери девчонку, – распорядился Корза. – Живей к могильнику.

– Пошто? – заворчал тот. – Соль забрали, золотишком разжились, что еще надо?

– Делай, как Хлуд приказал! – прикрикнула Мария, пряча нож за голенищем сапога. – И этого облуда тоже забирай!

Она походя пнула беспамятного городничего под ребра, тот шевельнулся, простонал, но не очнулся.

Шли гуськом. Впереди двое, сзади двое, в середине – Корза с Марией. Держал ее за руку, ощущая прохладу кожи, ощупывал взглядом спину, где под платьем, знал, чернели заглушки. Не кровь текла по жилам Марии – людова соль, и не свободная воля двигала ею, а воля самого Корзы.

Об этом он старался вовсе не думать.

– Вы двое – стеречь, – негромко велел у ограды. – Сып и Вигарь – со мной.

Пошли далее. Сып нес на плече мертвую девицу, Вигарь тащил городничего. Месяц висел над ельником, едва не цепляя его рогами. Анчутки прыгали по цепям, игоши аукали в ямах, из-под ног прыскали хухлики.

– Кладите у подножья, – Корза указал на идол Мехры, пнув подкатившегося под ноги хухлика. Тот лопнул, истек черной жижей.

– Соль не будем доставать? – деловито осведомился Сып, стряхивая жуткую ношу, будто куль с мукой.

– Обойдемся. Дай нож, – протянул ладонь, и Мария вложила в нее окровавленное лезвие.

Корза стянул с кисти невидимую перчатку-сетку, бьющую электрическими нитями, сунул в карман кафтана, потом полоснул по собственному запястью. Кровь потекла, обагрила жухлую траву. Очертив вокруг идола круг, Корза воткнул нож лезвием вверх на самой границе круга.

– Вигарь, – позвал подручного. – Тащи облуда сюда, да перешагни дважды.

Сам споро замотал тряпицей руку и внимательно следил, как выполняется поручение. Городничий зашевелился, приходя в себя. На всякий случай, Корза отошел к идолу, потянув Марию за собой. Сып, видя движение хозяина, придвинулся к нему ближе. Один Вигарь ничего не понял. Обернувшись, осведомился добродушно:

– Что далее, боярин?

Более спросить ничего не успел. Месячный серп над ельником лег плашмя, придвинулся, свистнув по воздуху ржавым лезвием, и в один взмах отсек Вигарю голову.

– О, Мехра Белая! Помилуй! – захрипел Сып, обводя лоб охранным кругом. Невдомек ему, дураку, что уже стоял в кругу, и кровь чистого людена, людена прежнего круголетья надежно охраняла от Мехрова гнева.

– Здравствуй, Маша, – хрипло проговорил Корза, запрокидывая к небу лицо. Широкие ноздри подрагивали, ловили запах гниения и земли. А еще чего-то химического, неуловимо сходного с запахом людовой соли.

Мехра склонилась над собственным идолом, в глазу-плошке пылало пламя пожара. Открыв черный рот, вытошнила ком червей и глины, а вместе с червями пришли слова:

– Когда оставил меня в огне, что говорил, сбегая?

Слова шли не из исполинского рта богини – их произнесла Мария, стоящая за плечом Корзы, но он не обернулся, ответил:

– Что вернусь за тобой. И не могу вернуться, пока не готов корабль. Высоко придется взлететь, Маша. Очень высоко.

– Заберись, – сказала из-за спины Мария. – Тяжко мне ворочаться в скорлупе, душно, страшно.

Вздохнула, взметнув дыханием ледяной вихрь. Вскрикнул городничий, очухавшись, принялся отползать по траве да глине. Мехра скосила единственный глаз, подняла костяное копыто и опустила снова. С хрустом лопнули ребра, люден задергался, забирая пальцами сырую землю.

Иная вера сильнее материи, ведал Корза. Придумал дремучий люд, что пробудившихся богов надо задабривать кровавыми жертвами – и стало так, теперь ничего не изменить и ничего не сделать. О них и плакать не пристало: правильно сказал, новое племя – что гуси, одним пожертвуешь – новые народятся, от соли кто в чудо перекинется, кого болезнь заберет, так стоит ли их жалеть?

– Дочь Стрижа я упустил, – вслух сказал Корза. – Ведаешь, где?

– В Гаддашевом логове, – ответила за спиной Мария. – Бусы мне подарила. Слушай, как звенят.

Мехра поддела на шее нить, унизанную птичьими костями да мелкими пуговицами с мужского кафтана. Глухо стукались пуговицы о кости, и, вторя им, копыта в кашу перетирали останки городничего. Корза хотел бы не слышать, а слушал.

– Приведи ее, – попросил.

Мехра рассмеялась, будто ветер задул меж голых ребер мертвеца.

– Ищи сам, – сказала голосом Марии.

– А Хорс?

– Забрали по навету. Не о них сейчас волноваться. Другое есть.