Текст книги "От любви до ненависти"

Автор книги: Елена Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

На практике оказалось иначе.

Как только он повалил меня, вдруг накатила тошнотворная волна отвращения, и я начала отбиваться. Он опять зарычал (похоже, от предвкушения). Не успела я пустить в ход ни коленки, ни ногти, ни локти, ни зубы. Руки оказались завернуты на спину и придавлены двумя телами – его и моим; беспомощные коленки он с такой силой раздвигал своими лапами, будто хотел разломить меня; жаждущие зубы грызли воздух, потому что мое лицо он своротил набок своей мощной мордой, прижал к подушке.

Говорят, есть женщины, от подобного насилия даже впадающие в экстаз.

Я оказалась не из таких.

Правда, когда он освободил мои руки и колени и я могла начать сопротивляться, смысла в этом уже не было.

Я думала, он выскажет претензии: сама заманила, а потом кочевряжится. Но он, наверное, просто принял все за хитроумную тактику хитроумной гетеры (во, блин, какие слова на ум идут!), которая сопротивлением возбуждает партнера.

Недаром же он, удовлетворенный, одобрительно похлопал меня по щечке:

– У-у-у, тигрица!

И, слава богу, вскоре захрапел.

Я не меньше часа простояла под душем, потом оделась – полностью, скукожилась на краешке и полночи проплакала.

Вот уж теперь я точно стерва, думала я. Окончательная.

Мне даже захотелось посмотреть, что это слово у Даля означает. Дома я достала словарь, нашла, прочитала: «СТЕРВА ж., стерво. Падаль, мертвечина, дохлятина…» Современного значения у слова не было.

Падаль, думала я. Очень точно. Упавшая.

Но мертвечина – нет.

Дохлятина – нет!

Нет, блин, я хочу еще жить, я буду счастливой наперекор всему! – и даже наперекор себе!

Но сказать легче, чем сделать.

На меня напала хандра. Я приняла ее как реакцию на бурные события последнего времени. Можно было бы взять отпуск или просто неделю за свой счет. Отдохнуть.

Но как отдохнуть, где?

Ехать я никуда не хотела.

Сидеть дома (лежать) и читать книги? Не хотела.

Станет только хуже.

Наоборот, надо занять себя работой, работой и работой.

Антон знал о том, что произошло со мной (то есть с моим сыном), и несколько дней не тревожил меня.

Но вскоре начал беспокойно поглядывать. Я его понимала: любящая женщина должна, казалось бы, в нем искать утешения, а она чурается, сторонится. Почему?

Он спросил об этом прямо, зайдя ко мне в кабинет, когда в редакции почти никого не было (главное, не было Фофана, он выбил у Мрелашвили для себя отдельную комнатушечку, поступив умно и предусмотрительно).

– Может, заедем сегодня ко мне? – спросил Антон.

– Нет.

– Почему?

– Плохое настроение.

– Настолько плохое, что и меня не хочешь видеть?

– Я вижу.

– Я не об этом.

– Я понимаю.

– Конечно, – сказал Антон. – У тебя неприятности…

– Это называется не так. Это несчастье.

– Что, так серьезно? Еще что-нибудь?

– Ты о чем?

– О твоем сыне.

– Сын ни при чем.

– А кто?

– Я сама.

Он посидел, вертя авторучку и поглядывая на меня.

– У меня ощущение, что ты стала какой-то чужой.

Я поежилась. В душе холодно и пусто. Нет никакой охоты лукавить, придумывать, врать.

– Не я стала чужой. Для меня все стало чужим. Может, это болезнь. Но почему-то мне кажется, что она никогда уже не пройдет. Вся моя прошлая жизнь для меня стала чужой. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал Антон. – У меня так было.

– И ты стал чужим. Понимаешь?

– Не понимаю. Так не бывает.

– Бывает же, что влюбляешься – сразу? И кажется, что – смертельно. Как никогда. И вдруг – все. Обрывается и… И все. Ты чужой. Прости.

– Что же мне делать?

– Не знаю. Мне все равно. Оставьте меня в покое.

– Кого ты имеешь в виду?

– Всех!

Слово мое, это заклинание, словно злого духа вызвало. Нет, в самом деле, мистика: едва я прошу – через посредство Антона – оставить меня в покое – всех! – и тут же раздается звонок.

Я узнала голос вице-губернатора.

Весьма мило осведомившись о моем здоровье и текущих делах, он спросил, не могу ли я зайти завтра в десять утра по деловому вопросу.

Я согласилась.

– Кто это был? – спросил Антон.

– Вице-губернатор наш.

– Ты с ним так запросто?

– Конечно. Я же спала с ним.

– Когда?

– На днях.

– Ну, ты…

– Что? Стерва? Я согласна. Хватит мальчишествовать, Антон. Возвращайся к жене. Лучше женщины ты никогда не найдешь, говорю тебе серьезно.

– Я не могу без тебя.

– Это только кажется. Сможешь.

– Он что, хочет предложить тебе постоянной любовницей стать?

– Весьма вероятно.

– И ты согласишься?

– Весьма вероятно.

– Ты больше чем стерва. Ты…

– Не мучайся. Такого слова еще не придумали.

– Придумали, – сказал он. И напомнил мне это слово.

И я, верьте или нет, рада была его злости, его ненависти. Пусть ненавидит, ему будет легче от этого.

Глава 11

Вице-губернатор встретил меня в своем кабинете приветливо, но официально. Было такое ощущение, что где-то здесь установлен магнитофон или скрытая камера, и он знает это.

Не мешкая, вице-губернатор приступил к делу:

– Губернатор поручил мне переформировать пресс-службу. Мы расстались с несколькими людьми, они не справились с работой. Внимательно рассмотрели много кандидатур. Нужны не просто хорошие журналисты, но люди оперативные, разбирающиеся в политической обстановке, четко представляющие задачи, которые ставит перед собой и другими губернатор. Понимаете?

– Вполне.

– В данный момент рассматривается кандидатура руководителя пресс-службы. Я ознакомился с вашими публикациями, мне дали рекомендации. Я думаю, ваша кандидатура не вызовет возражений губернатора. Он считает, что у нас должны быть люди хоть и с опытом, но достаточно молодые. Не лишенные обаяния. То, что это будет женщина, подчеркнет непредвзятость губернатора, подчеркнет, что он не обращает внимания ни на партийность, ни на возраст, ни на пол. Кстати, в самом деле, а вы член какой-нибудь партии?

– Нет.

Я чувствовала себя странно. Со мной говорил солидный человек, государственный, блин, деятель областного масштаба, говорил ясно, четко, с заботой о деле, государственно говорил! А я видела другое: мокрая красная морда надо мной, закрытые глаза, хрип из горла, жиры тела сотрясаются в конвульсиях… Животное…

Но по инерции продолжала слушать. И отвечать.

– Работа ненормированная, извините. Придется иногда и вечерами задерживаться, и выезжать. Семейные обстоятельства позволяют?

– Да.

– Но поездки разные, – тут же утешил меня вице-губернатор. – Сегодня в глухое село, а завтра, например, во Францию. Я не шучу, через месяц во Францию летим во главе с губернатором. Предполагается, естественно, что и руководитель пресс-службы полетит. Неплохо?

– Да.

– Зарплата, я думаю, вас удовлетворит. Сколько вы сейчас получаете, если не секрет?

Я назвала цифру.

Он гмыкнул.

– Я понимаю, Василий Натанович щедрый человек. Мы официально вам платить столько не сможем, но будем выдавать что-то вроде премий. В размере оклада.

Я очнулась. Хрипящий мокромордый человек и лощеный чиновник совместились в одном лице. Я глянула ему прямо в глаза.

– В размере оклада – в месяц или зараз?

– Не понимаю?

– Ну, как у проституток бывает. Разовый вызов – одна оплата, а если кто-то вдруг захочет на недельку или даже на месяц снять – другая. Почасовая еще есть, за ночь и так далее. Чем больше срок, тем больше скидка. Вот я и интересуюсь: премия – за какой срок?

Он засопел, пошевелился в кресле. Но решил, видимо, пока попридержать свой гнев. Спросил:

– Разве я вас чем-нибудь обидел?

– Ни в коей мере! Но поймите, я кормлю мужа, он мало получает, и сына. Для меня это важно. И вообще, я люблю точность. Берете ли вы меня для личного употребления или, может, решили, что я по своим данным самого губернатора достойна? Придется ли мне работать в бане? Если придется, то, как за труд в горячем цеху, за вредность то есть, прошу выдавать мне бесплатное молоко. Ну и надбавки. За ночные смены – тоже. Я хочу, чтобы все было учтено.

– Ясно, – сказал он. – Разговор не состоялся. Всего доброго.

– И вам того же.

Я встала. Пошла к двери.

– Секундочку!

Он поднялся, подошел ко мне. Навис надо мной, высокий и дородный.

– Послушайте, Людмила Максимовна… Я виноват. Я отнесся к вам, как к… Вы понимаете?

– Понимаю.

– А потом понял, что вы совсем не такая. Я думаю о вас. Если вы не захотите, я не сделаю даже намека, клянусь. Мне просто хочется, чтобы вы работали рядом. Чтобы видеть вас. Тем более что вы действительно подходите.

– Сукин ты сын, – негромко сказала я. – Он отнесся! Он думал! Ты все знал, жирная скотина! Ты знал, что я попала в беду! Ты знал, что я в панике! Ты знал, что меня до смерти напугали! Ты знал, что ради защиты я под любого готова лечь! И воспользовался, сволочь! Он клянется! Знаю я эти клятвы! Стоит только рядом оказаться, и ты все сделаешь, чтобы меня через неделю затащить в постель – шантажом, угрозами, просто силой, тварь, гадина, подлец! Да я…

– Ну ты, сука рваная! – прервал он меня (тоже негромко: за дверьми секретарша сидит!). – Закрой свой зубальник, подлючка! И запомни: если ты кому-нибудь вякнешь про наш разговор и вообще про то, что было, я всю твою семейку вместе с тобой – под корень! Пшла отсюда!

И он резко вернулся на свое хозяйское место.

Я повернулась и побрела к дверям.

И вдруг (даже подумала, что ослышалась!): мягчайший его голос, окликнувший меня по имени-отчеству.

Я обернулась.

– Значит, вы категорически против моего предложения?

– Я хотела бы подумать.

– Вот и славно. Одного дня вам хватит?

– Да.

– Завтра в это же время жду вашего звонка.

– Хорошо…

Я была раздавлена, растоптана – еще хуже и больнее, чем на даче.

Они умеют работать с людьми! Они всю жизнь этим занимаются!

Мне захотелось увидеться с Ильей, рассказать ему. Он ничем не поможет и даже вряд ли что посоветует, но, по крайней мере, поймет.

Я позвонила в редакцию из автомата, мне сказали, что он болеет.

Я поехала к нему домой. Почему-то решила, что у него запой. Оказалось, нет, в самом деле болен, грипп или сильная простуда. Обрадовался, увидев меня.

Желание делиться своими горестями у меня почему-то пропало. Спросила, как его дела.

– Скучно, – ответил Илья. – На работе скучно и вообще.

– На мотоцикле ездишь?

– Надоело. Сломался – и не чиню. И даже постригся.

– Вижу.

– Хватит играть во вторую молодость.

– Еще первая не кончилась, – ободрила я его. – Кстати, как твои отношения с этой женщиной, с Ольгой?

– Вспомнила! Там кончилось все, можно сказать, не начинаясь.

– Почему?

– Да так…

– То есть ты один?

– Как сказать… Влип в дурацкую историю: девчонка одна влюбилась. Провинциалка непуганая. Я с ней по пьяному делу… ну, понимаешь?

– Понимаю. Ты как-то даже рассказывал.

– Ну вот… Ну и потом тоже. И она теперь регулярно навещает меня. Ночует даже. Мать хоть и мудрый человек, а косится, она же в дочери годится мне!

– Скажи ей прямо: извини, не нужна, не люблю.

– Боюсь. Абсолютно сумасшедшая девчонка, мало ли что выкинет.

Он помолчал, потом рассмеялся и сказал с дурашливым пафосом:

– Отравленные любовью!

– Это что, цитата?

– Название книги. Идиотская книга, эта девчонка ее мне принесла, она ее десять раз перечитывала. Я пролистал: туфта. Какая-то американская писательница. Розовые сопли. Мораль в том, что, дескать, ежели кто раз в жизни любил, то он не успокаивается и всю жизнь ищет опять любовь. Без конца. И нет ничего на свете, кроме любви.

– На свете есть все, кроме любви! – сказала я глубокомысленно.

На этот раз мы рассмеялись оба. Что ни говори, а мы с ним всегда понимали друг друга.

– Ладно, выздоравливай, – сказала я.

– Спасибо, что навестила… Мне твой вид не нравится.

– Может, тоже заболеваю.

– Да нет, выглядишь прекрасно. Глаза только… И говоришь так, будто уезжаешь куда-то, будто прощаешься.

– Куда я денусь! Пока, дружочек.

– Пока, дружочек! – улыбнулся он, вспомнив, как мы с ним иногда называли друг друга.

Мокрый снег под ногами… Полдень, похожий на вечер…

«Будто прощаешься…»

А что? Не проститься ли, в самом деле, со всеми? И с собой. И с этим белым светом, который стал черным.

Почему бы и нет?

Сергей – переживет.

Сын тоже. Ему шестнадцать лет, в таком возрасте все остро, но – свое. А это – переживет. Он крепко стоит на ногах, я уверена в нем, я хорошо его знаю.

Таблеток выпить?

Под поезд? Как Анна Каренина. Об этом думает тот, кто сомневается.

Я сама не заметила, как оказалась на вокзале. Вышла на перрон.

Приходят поезда, уходят поезда. Медленно, набирая скорость или останавливаясь. Но тут дело не в скорости, а в смертельной тяжести разрезающих колес. Некрасиво, конечно. Но мужу и сыну покажут только лицо, остальное будет закрыто.

Главное – насмерть, чтобы не покалечиться. Чтобы не отравлять жизнь другим и дальше. Потому что я достаточно и без того отравила чужих жизней. И никому счастья не принесла. И мне никто, но – за что?

Я натолкнулась на человека (или он на меня), хотела обойти, подняла голову.

Сергей стоял передо мной.

– Ты как здесь?

– Тебя на работе нет.

– Как будто я все время там бываю. Ты что, искал меня по всему городу?

– Вроде того.

– Вот так ходил и искал? В таком городе – наугад?

– Но нашел же.

– Почему на вокзале?

– Не знаю. А ты здесь почему?

– Не знаю.

– Пойдем домой?

– Да. Только погуляем немного.

– Хорошо.

Мы долго гуляли в этот день, и я рассказала мужу все. Все – до капли.

И с каждым словом, с каждым шагом, с каждой минутой он становился все ближе и ближе – и настал момент, когда я остановилась, повернулась к нему, внимательно посмотрела в глаза. Привычные – и совершенно незнакомые. И было такое чувство, что я впервые вижу этого человека, с которым столько уже лет прожила рядом. То есть не впервые, а – заново. Понимая совершенно ясно, что любила и люблю только его. Без всяких «дозу получить» или «жить без тебя не могу». Но если ехать куда-то – с ним. Идти куда-то – с ним. Жить куда-то – с ним.

Я очень хотела все это ему сказать, но стеснялась. Я просто прижалась к нему.

– Ничего, – сказал он. – Все нормально.

– Они от меня не отстанут.

– Отстанут. Если кто-то попытается, я тогда…

– Что?

– Убью. Просто убью.

Я не стала оценивать, насколько серьезны его слова. Но вдруг почувствовала себя необыкновенно спокойной.

Когда мы вернулись, сын спросил:

– Где это вы шатались?

– Гуляли, – сказала я. – О любви говорили.

– О чьей?

– О своей.

Сын гмыкнул.

…Ночью я заплакала (в который уж раз за последнее время).

– Ты что? – спросил он.

– За тебя обидно стало.

– Не понял.

– Ты столько лет любил такую стерву!

– А обида при чем? Лично я сам себе завидую.

Я вытерла слезы, уткнувшись лицом в его грудь, и долго думала о его словах, в которых мне виделась какая-то простая высшая математика по сравнению с запутанной арифметикой моей жизни…

Месяц и одна ночь

Глава 1

Девушки в многочисленных парфюмерных отделах огромного универмага все, как на подбор, миловидны, юны и стройны. И это неспроста, это, как выражается менеджер Руфатов, ТОРГОВАЯ ПОЛИТИКА!

Ему видней, он этой политике в Америке три месяца обучался. Продавщица дорогой парфюмерии не может быть уродиной, говорит он. Иначе никто не взглянет на нее, не остановится. А раз не взглянет и не остановится, то он, как покупатель, потерян. Но она и не должна быть слишком красивой. Потому что тогда будут глазеть только на нее, а на товар не обратят внимания. Она должна быть милой, симпатичной, обаятельной, уютной. Она должна быть в своем отделе прелестной хозяйкой, а покупатель должен почувствовать себя гостем. Почему я говорю «покупатель», а не «покупательница»? Потому что исследования показали, что в России женщина редко покупает сама себе дорогие духи, туалетную воду. Дезодорант, помаду, всякие кремы, туши, краску для волос и прочую косметику – еще да, это и дешевле, и только женщина всегда сама знает, что ей нужно. Дорогой же парфюм женщине покупает в большинстве случаев мужчина. Или он уже знает, что нужно женщине, или действует наугад. Или приходит вместе с женщиной, но покупает опять-таки он. Поэтому я говорю: ПОКУПАТЕЛЬ. О нем вы должны помнить и заботиться. Ни в коем случае не навязывать товар! Наш покупатель этого не любит. Главная задача: чтобы в вашем присутствии, то есть в присутствии очаровательной милой девушки, ему стало стыдно думать о деньгах. Надо, чтобы он почувствовал себя хотя бы на минуту богатым. Пусть он отдаст последние деньги, пусть он потом будет жалеть и ужасаться, что отдал за духи или одеколон (если себе) половину своего месячного заработка, но это будет потом. Итак, обаяние, приветливость, никакой навязчивости. Конечно, начнут поступать предложения о знакомстве. Принимать или не принимать – это ваше дело. Заставьте его сперва купить что-нибудь, а потом уж поступайте по усмотрению. Но упаси вас бог говорить с кем-то на личные темы больше двух минут! Потому что никакой покупатель не подойдет к продавщице, занятой разговором с мужчиной. Он обидится, он пройдет мимо, он – потерян. Ясно?

Такие лекции Руфатов читает всем девушкам, поступающим на работу. Не избежала ее и Ольга.

Потом он попросил ее встать, пройтись по кабинету. Потом сказал:

– Будьте добры, достаньте из шкафчика вон ту бутылку.

Ольга достала, подала ему.

– Хотите?

– Я не пью.

– Это сухое вино.

– Я ничего не пью.

– Похвально. Что ж, движетесь вы хорошо. Изящно, гибко. На вас будет приятно смотреть. Пожалуй, вы подходите, сейчас как раз вакансия освободилась.

И Руфатов еще раз внимательно осмотрел ее, и Ольге это не понравилось.

Перспектива стоять целый день под взглядами мужчин ее тоже не прельщала.

Но она уже не первый день ищет работу, и эта хороша тем, что в тепле, в чистоте. Как временный вариант сойдет.

– Что ж, – сказал Руфатов, – можете приступать прямо завтра.

И, выйдя из-за стола, пожал ей руку. Не кисть руки, как пожимают равному человеку, а руку возле локтя, как пожимают со значением, с намеком.

Ольга вырвала руку и отпрянула от Руфатова.

Он округлил глаза:

– Что с вами?

– Нет, ничего. Я тут, в этом месте, руку ушибла недавно.

– Ох, извините, ради бога! – расшаркался Руфатов. – Какая неприятность! Ну что ж, до завтра?

Ольга не могла сказать Руфатову, этому на первый взгляд достаточно деликатному человеку, что дело не в ушибе руки. Дело в том, что она с недавних пор НЕ ПЕРЕНОСИТ МУЖСКИХ ПРИКОСНОВЕНИЙ. Никаких. Из-за этого она даже старается как можно реже ездить в троллейбусах или трамваях. Ее потому еще устраивает работа в универмаге, что близко от дома, пешком – пять минут. И то, что отделы здесь не открытые, а по старинке с прилавками. То есть ты отделена барьером. Глазеть пусть глазеют, хотя тоже неприятно, но дотронуться не сможет никто.

Но отчего у нее эта странная непереносимость, что случилось с ней в предыдущей жизни?

Это простая бытовая история.

Ее родители были идеальной парой. Ольга не помнит, чтобы они за всю жизнь хоть раз всерьез поссорились. Может, оттого, что отец, отставной военный, женился на матери, будучи уже взрослым серьезным человеком, много испытавшим и желавшим тихого семейного уюта. И мать сумела создать этот уют, чувствуя отца всегда старшим, мудрым, во всем полагаясь на него. Так они и сейчас живут, и Ольга по-хорошему (а как иначе?) завидует им, сокрушаясь, что у нее получилось все по-другому.

Правда, сначала казалось, что она повторит судьбу матери. Ольга еще училась в школе, когда однажды на школьный вечер пришел бывший выпускник Георгий Скобов, удачливый предприниматель тридцати лет. Он говорил с учителями – импозантный, высокий, в отлично сидящем костюме. Девчонки, одноклассницы Ольги, глаз с него, конечно, не сводили. А Георгий вдруг взял и пригласил Ольгу на танец. А потом предложил отвезти ее домой. Она почему-то почувствовала доверие к нему и согласилась.

Когда ехали в его «БМВ», он вежливо расспрашивал ее о школьных делах, о ее увлечениях и интересах. Немного рассказал о себе. С ним было интересно.

А потом были цветы, приглашения в театр, на концерты. Георгий имел хороший вкус, разбирался в книгах, музыке, сам прилично играл на гитаре. С его стороны было мягкое ухаживание, впервые он поцеловал ее только через полгода.

Ольга влюбилась.

Георгий познакомился с ее родителями и очень понравился им.

И когда она окончила школу и ей было почти восемнадцать (Ольга пошла в школу на год позже из-за болезни), Георгий явился делать ей предложение в присутствии родителей. Те чуть не прослезились от такого уважения к старинным обычаям. Ольга согласилась.

Позже она думала: как у него хватило смелости делать предложение, не спросив ее, любит ли она его. Неужели ее любовь была так заметна?

Но потом поняла: дело в его безграничной самоуверенности, он просто не мог представить, что ему могут отказать!

Началась семейная жизнь. И тут Георгий показал себя с другой стороны. Однажды, выпив лишнего (чего до свадьбы себе не позволял), он вдруг разоткровенничался. Он сказал, что первая жена у него оказалась мелкой потаскушкой. Да и большинство прочих женщин не отличались строгими правилами. Но он по натуре человек семейный, как же найти жену, чтобы не ошибиться? И Георгий придумал: ее надо чуть ли не «с горшка снять» (так он выразился), то есть присмотреть еще в школе хрустально-невинную скромную девочку, приручить к себе, проконтролировать, чтобы до свадьбы ее никто не испоганил.

– Я ведь все справочки о тебе навел, – сказал Георгий.

Он выполнил свой план: нашел Ольгу, понял, что это то, что нужно. К моменту свадьбы достроил огромную пятикомнатную квартиру, в которой они и провели медовый месяц, и там, приручив до этого ее морально, приучал (и обучал) во всех других смыслах, с тем чтобы она стала не только женой, но и любовницей. Надо отдать ему должное, он сумел это сделать.

Его откровения несколько покоробили Ольгу, особенно это его выражение «снять с горшка» и признание, что он «справочки навел».

Но она подумала, что это всего лишь хвастовство хмельного самолюбивого мужчины.

Оказалось, не хвастовство. Считая себя благодетелем, обеспечившим юной жене комфортную беззаботную жизнь, Георгий стал диктовать условия. Ольга собиралась поступить в университет на факультет иностранных языков, он сказал, что это подождет, он мечтает о ребенке.

Однако время шло, а надежды его не сбывались. Георгий обвинял ее, хотя у него и в первом браке не было детей. Обиженная, она проконсультировалась у врача. Тот сказал, что у нее все в порядке, и предложил проверить мужа. Георгий нехотя согласился, но и у него не нашли аномалий. Врач объяснил, что такое бывает: или следствие каких-то скрытых отклонений, или своего рода несовместимость. В любом случае надежды терять не следует.

Георгий стал угрюмым и раздражительным. Он слишком зримо выстроил свою будущую жизнь: юная жена-любовница сидит дома и занимается детьми, а он работает, зная, что у него есть комфортная семейная гавань, где можно отдохнуть душой. Время от времени красавицу жену можно с гордостью вывести в люди: на презентацию, премьеру в театре, короче говоря – в местный бомонд. И вот вместо этого – пустая квартира, жена, приготовив обед или ужин, явно мается бездельем, часами читает, смотрит телевизор или видео. Изредка и почти тайно навещает подруг: он не любит, когда она уходит.

Изнывая, Ольга решила записаться на курсы интенсивного изучения немецкого языка (английский она и так знала неплохо).

Георгий устроил скандал и начал говорить нелепые вещи: что она хочет изучать языки, чтобы уехать за границу и стать там валютной проституткой. У него не было никакого основания так говорить, зная характер Ольги, и она была глубоко оскорблена.

Он все больше работал, все чаще не ночевал дома, ссылаясь на какие-то срочные поездки. Ольга чувствовала, как растет меж ними отчуждение.

Так они прожили около трех лет. И неизвестно, сколько длилось бы все это, если бы не летний эпизод, положивший всему конец. Большой компанией с друзьями Георгия, с женами и неизвестно кому принадлежащей девицей они отправились отдыхать на большой парусной яхте на остров. Ольга не любит вспоминать подробности. Главное, она своими глазами видела в каюте яхты (Георгий думал, что все на острове) мужа с этой самой девицей. Ее стошнило и нравственно, и буквально – физически.

Но, как ни странно, их бесперспективный брак длился еще несколько месяцев. Потом произошло то (о чем речь пойдет позже), после чего Ольга не могла оставаться с Георгием. В один вечер она собралась и ушла к родителям.

Он не мог поверить, что это всерьез.

Он выжидал.

Потом приходил просить прощения. Она слушала окаменев. Но когда Георгий попытался обнять ее, она испытала жуткий приступ отвращения, гадливости, который, как она потом поняла, распространился на всех мужчин.

Ольга стала жить с родителями. И обнаружила то, чего раньше никогда в себе не чувствовала: что родители раздражают ее своими привычками, советами и тем, что до сих пор считают ее девочкой. Родители, надо отдать им должное, в конце концов поняли ее, поняли, что она уже взрослая женщина и привыкла жить самостоятельно. Поэтому отец решился разменять трехкомнатную квартиру на две однокомнатные. «Нам с матерью и в одной не тесно, – весело говорил он. – А тебе надо жизнь устраивать. Кто же знал, что он такой подлец! Ничего, все еще впереди!»

Они готовы были помогать ей материально, с тем чтобы она поступила учиться, но экзамены она уже пропустила, до следующих почти год, поэтому Ольга решила поработать.

Прошла неделя.

Она стоит за прилавком. Она уже освоилась здесь, привыкла к постоянному шуму шагов и голосов. И даже ноги почти перестали болеть, а в первые дни ныли ужасно.

Перед прилавком – мужчина. Весьма колоритный: лет сорока, но одетый молодежно: в кожаную куртку-косуху со всякими заклепками, волосы длинные. Ольга смотрит на него и вспоминает, где она его видела. И вдруг вспомнила: в газете была его фотография, именно в этой куртке. А сам он – журналист, его статьи часто в этой газете появляются, она знает его фамилию и вообще с интересом следит за его материалами. То есть, получается, они давно уже знакомы!

И ей почему-то стало приятно, что у него хороший вкус, что он не обходится ширпотребом, а любит хорошие дорогие одеколоны (именно их сейчас он перебирает, взыскательно поднося к носу крышечки от пузырьков).

Илья Боголей считается в городе одним из лучших журналистов. Он работал в крупнейших газетах и наконец заимел свою или почти свою – местное приложение миллионнотиражной именитой центральной газеты. У него офис в виде трехкомнатной квартиры в жилом доме, несколько сотрудников-подчиненных, из которых лучшая помощница – Людмила. Она, собственно, и делает газету, она всем руководит, предоставляя возможность Илье быть, как он и привык за последние годы, свободным журналистом, регулярно выдавая аналитические обзоры, блестящие по стилю и по содержанию. Когда поспевает такой обзор, Людмила беспощадно выкидывает из номера остальные материалы, в самом обзоре никогда не убирая ни строчки.

Илья живет с мамой в двухкомнатной квартирке старого дома. Как во многих таких домах, здесь есть черный ход: деревянная лестница во двор. Во дворе среди прочего – сарайчик из досок, обитый жестью. В нем пылился старый мотоцикл умершего десять лет назад отца – «Паннония» с коляской. Отец ездил на нем на рыбалку: любил это дело. Два года назад в соседнем дворе появилась мастерская, на воротах по бокам крупно: «МОТО – МОТО». А при ней образовался и байк-клуб. Часто вечерами Илья наблюдал из окна, как вереницы кожаных лохматых байкеров выезжают на звероподобных, черных с никелевыми или хромированными блестящими деталями мотоциклах, выезжают не спеша, чуть пригазовывая, держась друг за другом, и вдруг общий вой и треск и газ: помчались.

Вскоре к Илье пришли оттуда: не продаст ли мотоцикл на запчасти? Откуда-то узнали про него. Он спросил: а нельзя ли из него сделать нечто похожее на настоящий мотоцикл? Само собой, без коляски. Он заплатит. Они ответили: надо все менять, останется только рама, которую, в сущности, тоже надо менять. «Меняйте», – сказал Илья. Через три месяца его с гордостью подвели к очаровательному монстру: широкий руль, в хром и никель оправленные приборы на муравьиной фаре-голове, огромный черный бензобак, низкое сиденье – стильное, треугольное, умопомрачительные переплетения трубочек, шлангов, каких-то коробочек и прочих хитростей там, где мотор.

Восхищению Ильи байкеры были рады не меньше, чем его деньгам. Он не влился в их ряды полноправно: времени для этого нет. Но волосы отпустил желтовато-седоватыми патлами, купил кожаную куртку-косуху – не всерьез, для игры – и повсюду ездил теперь только на мотоцикле, вызывая зависть своего выросшего восемнадцатилетнего сына, раздражение бывшей жены, тревогу матери, недоумение Людмилы и кривые ухмылки благопристойных обывателей. На удивление самому себе Илья довольно быстро овладел навыками виртуозной езды по пересеченной местности, обучился всяческим фокусам мото-вольтижировки, с азартом гонял на предельной скорости по ночному шоссе за городом. Но к байкерам примыкал изредка. Во-первых, не любил быть в массе. Во-вторых, первая же ночная проездка с ними – когда рычит, воет и несется справа, слева, сзади, спереди, и ты не имеешь права отстать, но зато имеешь право лавировать, вырываясь вперед, – распалила его слишком. Он ощутил упоение почти наркотическое – и решил остеречься этого, ибо и так уж в жизни довольно много претерпел из-за своих безудержностей.

Илья в очередной раз бросил пить. Это занятие давно ему перестало нравиться, но слишком велика оказалась физиологическая зависимость от алкоголя. Он и раньше бросал, не пил месяц, два, три, потом срывался в запой, неделю пил, неделю отлеживался… Этот раз был рекордным: почти год с октября прошлого года. Надо заметить, что в пьяном виде он никогда не садился за руль мотоцикла. Боялся себя. Илья даже замки навесил на гараж-сарайчик такие хитроумные, что открыть их можно было только с определенным напряжением ума и ловкостью рук. Однажды, не помня себя, он пытался все-таки открыть – не вышло. Илья схватил лом и стал крушить замки, дверь. На шум пришли байкеры. Уважая его, успокоили, под руки отвели домой. Но это – в прошлом, говорит он себе, этого больше никогда не будет.

Илья оказался первым мужчиной, с которым Ольга сама заговорила за долгое время – не потому, что испытала вдруг интерес к нему, а просто… Просто так!

Но с этого все и началось.

– Мне кажется, – сказала она, – вам вот этот подойдет.

И подала ему флакон.

Он озадаченно взглянул на нее. Отвинтил колпачок.

Удивился:

– Точно! Именно такой я искал. Как вы угадали?

– Не знаю. Чутье. Вы ведь тоже, когда расставляете слова, чувствуете: именно это нужно, а не другое. Ведь так?

– Расставляю слова? – не понимал он. – В каком смысле?

– Я читаю газеты. А вашу – очень часто. И ваши материалы. Там портрет печатают ваш.