Текст книги "От любви до ненависти"

Автор книги: Елена Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 10

– Представляю, с какой неохотой вы шли ко мне! – сказала Ольга вместо приветствия, открыв дверь. – Может, откажемся от этой затеи, пока не поздно?

– У вас у самой вид довольно бледный. Я бы не удивился, если бы не застал вас дома.

– Вы просто мечтали об этом! Но я, увы, дома. Дайте-ка я вас разгляжу. Проходите, проходите! Боже мой, какой джентльмен! Костюм! Галстук! И прическа, прическа! Вас не узнать! Просто герой мексиканского сериала, коварный обольститель! И цветы! Семь штук?

– Семь.

– Сейчас я лучшую вазу для них…

Ольга, казалось, совершенно не была смущена. А ведь Илья действительно допускал вариант, что она, перепугавшись, изведя себя заранее, не вытерпит и уйдет из дому. И, Ольга права, он действительно втайне почти желал этого!

Легкомысленный наряд: короткая маечка и шорты, похоже, нисколько не стеснял ее, а, наоборот, придавал еще больше ощущения свободы. Конечно, это игра, подумал Илья. Просто игра, которую она удивительно хорошо выдерживает. Что ж, и он не ударит лицом в грязь.

И он стал совершенно откровенно смотреть на Ольгу, оценивая стройность ее фигуры и гладкость кожи в обнаженных местах.

Она это заметила.

– Вам меня хорошо видно? Может, отойти к свету, к окну?

– Сделайте одолжение.

Ольга легкой походкой (была босиком) отошла к окну, встала подбоченившись.

– Не придерешься, не так ли? – спросила она. – Матовые плечи, угадываемая упругость груди, ничем, между прочим, кроме маечки, не стесненной, стройность ног, узость щиколоток. Любите узкие щиколотки?

– Обожаю.

– Все ваше, все твое, любимый мой. Давай я тебя буду так называть? Тебе станет легче.

– Хорошо, любимая моя.

– Будем ужинать?

– Вообще-то я…

– Обязательно будем! Разве у вас нет опыта, разве вы не знаете, что момент нужно оттянуть, довести себя до изнеможения. Ведь так?

– Конечно.

– Ужин при свечах! – объявила Ольга, как объявляют цирковой номер, и повела Илью на кухню. Там уже все было накрыто. Она зажгла две свечи.

Он откупорил шампанское.

– А в запой не уйдете? – обеспокоилась Ольга.

– С небольшого количества шампанского – нет.

– Какая же вам доза нужна, чтобы вы уже не удержались? Мне просто любопытно.

– Если я выпью полстакана водки, или стакан крепкого вина, или бутылку сухого, с закуской, естественно, мне ничего не будет. Потому что я просто не почувствую хмеля. Так, некоторое легкое расслабление. Главное, не почувствовать хмеля! – Илья уцепился за хорошо известную ему тему, которую он мог развивать часами. – Если же начинается, как выражаются подобные мне люди, «завод», остановиться практически невозможно.

– А если, к примеру, нечего выпить?

– Всегда можно найти. Появляется жуткая изобретательность. Еще в молодости, я помню, проблема была лишь в том, чтобы раздобыть денег на бутылку портвейна. А потом все получалось само собой: приходил к людям, которых сто лет не видел, был очень убедителен и красноречив. Много есть способов!

– Ну, что ж? Тогда выпьем да закусим!

Она стукнула своим наполненным бокалом о бокал Ильи, махом выпила и стала есть, словно очень проголодалась. Илья тоже занялся едой.

– Вкусно? – спросила Ольга.

– А?

– Вы вообще разбираете, что едите? Это же телятина с шампиньонами! Специально на рынок ходила.

– Очень вкусно.

– Держите себя в руках, контролируйте себя! – подбодрила Ольга.

– Мне нет необходимости контролировать себя, – успокоил Илья.

– Тогда вы молодец! Еще по одной?

– Еще по одной!

Шампанское, хоть и не дало в самом деле хмеля, но появилось некоторое тепло. Илья подумал, что, пожалуй, хватит ему позволять Ольге насмешничать над ним, пора брать инициативу в свои руки.

Но она торопилась, она уже задавала вопрос:

– Итак, любимый мой, инструктор мой, сексопатолог мой, что дальше?

– Главное – не торопиться.

– Господи, что ж я тетрадь-то не взяла, чтобы записать! Ну, ладно, так запомню. Главное – не торопиться?

– Да. Представить, что все уже позади, что все уже было. Или что это не в первый раз. Что сложился уже ритуал, что есть определенное спокойствие, но не холодное, а приятное, предвкушающее наслаждение.

– Запомнила. Дальше.

– Ни в коем случае не начинать объятий где-то за столом или в другом неудобном месте. Потому что они могут длиться долго, и чем дольше, тем труднее перейти к месту любви.

– Логично. Сейчас сразу перейдем к месту любви. И вы начнете с меня одежду стаскивать?

– Не обязательно. То есть кто-то в этом находит удовольствие, но лично я не люблю, когда меня кто-то раздевает.

– Я тоже, представь, любимый мой! Какие у нас родственные души! Но как же тогда?

– Очень просто. Любимая идет и ждет любимого. Чтобы сгладить момент первого смущения, лучше выключить свет и задернуть шторы. Немного света не помешает, но потом.

– Очень разумно! С тобой так легко, любимый, ты все знаешь, все умеешь, ты так чувствуешь, что нужно женщине!

– На том стоим, любимая моя!

– Хорошо. Ты выпей еще немного для храбрости, но чтобы завод не пошел, и смотри на часы. Через пять минут можешь прийти ко мне, любимый мой.

Ольга ушла в спальню. Шторы уже были задернуты и свет выключен, он беспокоился напрасно. Шелкового черного белья нет, но есть темно-синее: простыня, две подушки и два одеяла.

Она быстро разделась, легла под одеяло, сотрясаясь в ознобе. Мурашки покрыли все тело, руки были холодными, ноги тоже. Согревайся, дура! – приказывала себе Ольга. Доводи дело до конца, если уж решилась!

Вошел Илья. В брюках и рубашке, уже без пиджака и галстука.

– Мне отвернуться, любимый мой? Или хотите похвастать атлетичностью телосложения?

– Лучше отвернуться. И не надо ехидничать, любимая моя. Мужчину в такие моменты это обескураживает.

– Действительно, действительно. Это я от волнения, любимый мой. Волноваться ведь можно?

– Конечно. Но не чрезмерно.

– Я постараюсь.

Она отвернулась. Рядом легло, заворочалось, затихло. Глаза Ольги привыкли к темноте, и она уже могла что-то различать. Общие черты лица Ильи, например. Но именно этого она и боялась.

– Это хорошо, что два одеяла, – сказал Илья. – Нужна чрезвычайная постепенность.

– И темнота – кромешная!

– Пожалуй. В кромешной темноте тебе легче было бы представить кого-то другого, кого ты любишь.

– Я никого не люблю. Как и ты.

– Это даже лучше.

– Мы сами себе устроим кромешную темноту. Не будем открывать глаз, вот и все. У вас закрыты глаза?

– Да.

– Отлично. Начинаем целоваться.

Ольга повернулась. Губы Ильи нашли ее лицо, уткнулись в подбородок, потом в губы. Поцелуй был странным, скорее – соприкосновение. В этом соприкосновении они находились долго, и это стало успокаивать Ольгу, начало ей даже нравиться.

– Мне хорошо, любимый мой, – прошептала она.

– Мне тоже. Только без «любимый мой».

– Извини. Мне хорошо.

– И давай закончим эту игру. – Он осторожно погладил ее рукой по щеке.

– Хорошо…

Она почувствовала в губах какое-то странное ощущение, какое-то нетерпение кожи, желание большей близости, и исполнила это желание, а губы его поняли и тут же отозвались. Прошло бог весть сколько времени в нескончаемом поцелуе, когда тела оставались совершенно неподвижны, раздельны, а лица их уже предавались любви и были слитны. Ей хотелось, чтобы так все и было. Потому еще, что боялась продолжения. Но понимала, что оно неминуемо. И вот лицо его отстранилось, она чувствует его губы на шее – и свой страх. Но губы не торопятся, согревают, успокаивают, и страх проходит. Вот они коснулись ключиц, и опять страх. И опять губы успокоили, утешили, приласкали. Вот они коснулись груди, и опять страх, но и предчувствие последующего успокоения. И ее увлекла эта сменяемость ощущений, она вдруг поверила, что так и будет: страх неминуемо всякий раз будет проходить, превращаться в успокоение, и не только успокоение, она стала ощущать нарастающую нетерпеливую радость кожи.

…Ольга потеряла счет времени, вернее, забыла, что время вообще есть, она только слушала всем телом (не заметив даже, когда оно обнажилось полностью), как в разных местах непредвиденными легкими ожогами возникает страх, тут же привычно переходящий в радость. Самого Илью она не видела и не чувствовала, он по-прежнему касался ее лишь губами. И даже когда эти губы его возникли там, где она должна была бы не просто страх ощутить, а ужас совершенно неизведанного и непривычного, ужас не возник, а появлялась благодарность тела искусному обманщику и утешителю, который поцелуями своими все уравнивал и обожествлял. И даже когда, окружив легкими вспышками влажного, теплого, нежного огня все тело, ласковый рот его с упругим языком приник к средоточию женской сути естества ее, она и тут поверила, что так надо, что это хорошо, и оказалось – действительно надо и действительно хорошо, томительно хорошо, мучительно хорошо.

…Илья только теперь понял, насколько желанна для него эта женщина. Но, колдуя над ней, он, казалось ему, не получал ответа. Да, она не вздрагивает уже, руки не поднимаются невольно, чтобы оттолкнуть, но обескураживало ее глубокое молчание, молчание голоса и молчание тела. Она всего лишь позволяет? От бесконечной своей доброты, желая сделать приятное (хоть и прикрыла это флером игры, даже шутовства) человеку, который в нее влюблен? Или еще проще: действительно хочет избавиться от сексобоязни и избрала его не более чем подручным средством?

Он вспомнил слова Беркова: «Раньше я был бабник, теперь любовник. Бабнику важно, чтобы он хотел, любовнику – чтобы его хотели. Если женщина меня не хочет, я ничего не могу!»

Очевидно, в определенном возрасте это становится общим правилом для мужчин. Илья не чувствовал ответного желания (не зная, что Ольга просто находится в обмороке тела, не имея сил шевельнуться) и вдруг понял, что им сделано все возможное и что наступает момент финала, а он – несостоятелен! Такое бывало и раньше, но Илья, человек не чрезмерно мнительный, никогда не терял веры в себя. Главное, не торопиться, не волноваться, все придет само, если об этом не думать, не подгонять себя мысленно. Но тут он как-то сразу и определенно понял: бесполезно. Будет только мука, будет, возможно, глупая суета, вынуждение, принуждение, которое сделает все окончательно бессмысленным.

И он сдался.

Он засмеялся странным смехом, упав и вытянувшись возле нее.

– Что? – спросила Ольга.

– Умереть со смеху, – сказал Илья. – Я так тебя хочу, что – не могу.

– Так бывает? – спросила Ольга. Спросила без всякой иронии, с искренним удивлением совершенно неопытной в этих вопросах девушки. Илья умилился этому и вдруг почувствовал, что безбоязненное возбуждение волной прокатилось по телу и начало ощутимо концентрироваться.

– Бывает, – тихо ответил он, очень тихо, словно боясь спугнуть.

– Наверное, – задумчиво сказала Ольга.

И легким, неожиданным для себя движением повернулась, привстала, не боясь показывать себя, долго смотрела в лицо Ильи, а потом начала целовать его, аккуратно следуя тем прихотливым пунктирам, которые недавно проделал он – на ней. Страхи ее окончательно исчезли, но и нетерпение свое она не обнаруживала, боясь, что это нетерпение ему не поможет, а заставит зациклиться на необходимости соответствовать нетерпению, это лишь повредит. Она была ласкова и утешающа – как он. Кружила, окружала, обволакивала, приникала, вбирала… Илья слегка застонал.

Он ощутил себя готовым и чуть торопливее, чем следовало бы, припал к Ольге, и настолько неистовым оказалось его нетерпение, его желание, что первое движение стало последним.

Со стоном досады он обнял ее, упав головой на плечо. Она гладила рукой его голову:

– Все хорошо! Все хорошо!

Илья не верил ей. Он, как и многие мужчины, не понимал одной элементарной вещи: для женщины любимый человек и искусный любовник – не обязательно одно и то же. Женщина может любить годами любовника плохонького по всем параметрам и вообще почти импотента, спокойно при этом забывая мимолетную бурную ночь с умельцем, который ни на минуту не давал успокоиться ее страсти, пока не усмирил ее на месяц вперед (как ему кажется).

Ему было плохо. Он думал о том, как бы теперь уйти. Одеться и уйти. Навсегда. Он не нужен ей.

А Ольга думала о том, что, видимо, тело умнее человека. Да, Илья все сделал, как надо, но у него нет любви к ней, что бы он там ни говорил. И тело это знает лучше, чем Илья, поэтому и осталось равнодушным и отозвалось лишь тогда, когда Ольга вызвала его к жизни (так, быть может, проститутки умеют! – неожиданно подумала Ольга).

А потом эти мысли куда-то ушли, потому что и Ольга, и Илья слегка задремали, продолжая в полудреме обнимать друг друга.

И вдруг она очнулась, подняла голову, посмотрела на Илью. Тот сразу же открыл глаза:

– Что?

– Ничего, – сказала Ольга. – Кажется, я в вас влюбилась.

И на глазах ее появились слезы.

Илья, человек вовсе не сентиментальный, вдруг тоже почувствовал легкое жжение в глазах. С огромной нежностью обнял он девически стройное тело Ольги, как спрятал в себе, в своих руках, защитил, и, разгораясь, распаляясь, началась борьба любви двух тел, уже не помнящих себя, чувствующих другое тело больше, чем себя, теряя себя и находя в ощущениях самых неожиданных, и был момент, когда Ольга вдруг, задыхаясь, сказала, почти выкрикнула: «Боже мой, неужели так бывает?!» – и Илья тоже задохнулся – от этих ее слов, и доказывал ей всю ночь, что бывает не только так, бывает лучше (хоть и чем-то страшнее! – они оба почувствовали это и молча сказали друг другу – глазами, потому что подолгу в эту ночь замирали и глядели друг на друга молча и серьезно, не понимая, что они хотят сказать, не понимая, что происходит…).

Ни о чем они не думали после этой ночи, боясь даже в мыслях коснуться того, что было, они оба носили в себе что-то, чему названия не было, хрупкое, прозрачное, почти невидимое…

Глава 11

Три дня и три ночи провел Илья у Ольги. Телефон она отключила, предварительно позвонив на работу и попросив отпуск за свой счет.

О чем они только не говорили в эти три дня и три ночи, не боясь выставить себя в смешном или глупом свете. Илья, в частности, вспомнил свои полные молодой глупой похвальбы слова о том, что ему, дескать, для победы нужен месяц – или одна ночь. «Но ведь так и вышло, – сказала она. – И месяц был, и ночь. Длиной в четыре ночи. А для меня, может, в четыре года. Я совсем другой человек теперь».

Признаний в любви не было ни с его, ни с ее стороны. То ли это само собой подразумевалось, то ли каждый из них боялся, что, признавшись, не услышит: «Я тоже», – или услышит, но сказано будет формально…

И оба понимали, что им, пожалуй, необходимо отдохнуть друг от друга.

И утром четвертого дня они расстались.

Весь этот день Илья отсыпался.

Мать ни о чем не спрашивала: сын был здоров и счастлив, видно по его лицу, это главное. Она даже решила, пока не наступили холода, съездить на недельку к сестре в Волгоград, за безалкогольный год поверив, что сын окончательно выздоровел. Илья, не откладывая, купил ей билет на теплоход, отходящий завтра в полдень, проводил ее, расцеловал, вернулся домой. Ходил вокруг телефона, не выдержал, позвонил.

– Да? – ответила она.

– Как дела?

– Скучаю.

– Я тоже. Увидимся?

– Можно завтра. В восемь вечера. Тебя устроит?

– Меня устроит все.

– До завтра?

– До завтра.

И опять он ходил возле телефона, насвистывая и глупо улыбаясь. А потом позвонил Борису и пригласил в гости. Посидеть, поболтать. Борис, не удивившись, согласился.

Илья купил для него бутылку водки. Сам же будет чай пить.

Борис явился, и сразу же:

– Ну, хвастай!

– Перестань! – сказал Илья.

– Хвастай, хвастай!

– Выпей лучше водки.

– Увы. Натрудил организм за неделю, печень что-то…

– Это с твоим железным здоровьем?

– Не сглазь! Не такое уж и железное оказалось. Нет, в самом деле, расскажи. Люблю завидовать чужому счастью по доброте своей!

Что ж, Илья рассказал. Борису рассказывать – все равно что в тайник прятать, в нем умирает, кодексы мужской чести для него – святое.

– От души поздравляю, – сказал Борис. – Об одном прошу: обговори сразу, что о создании семьи речи быть не может. Чтобы не морочить ей голову. Я всегда предупреждаю сразу.

– Уж как-нибудь соображу.

– Вот и молодец. А теперь извини, у меня свидание еще.

– Валяй, бабник.

Оставшись один, Илья чувствовал себя неудовлетворенным. Вроде все рассказал, но чувство переполненности осталось. Он вдруг поймал себя на мысли, что хочет позвонить Людмиле. Вот кто поймет его до конца, до донышка. Но это слишком жестоко. Она пока осталась в газете на время его отпуска, но твердо сказала, что будет искать себе другое место.

Илья сидел у окна за столом, глядел на дерево за окном, на вечернее небо сквозь листья. Он был счастлив и печален. Бутылка водки стояла перед ним. И он подумал: почему я так лелею в себе боязнь перед этой жидкостью? Я привык, что каждая выпивка превращается в запой, но кто сказал, что это неизбежно? Я сильный человек с сильной волей. Я просто разбаловал себя, вот и все. Если другие, тот же Борис Берков, могут остановиться, почему не могу я? Я все могу, особенно теперь, после…

После чего?

После Ольги.

С твердой уверенностью в себе, он достал из буфета стародавнюю стопку – граненый стаканчик, наполнил его и без боязни выпил. Взял книгу и стал читать, время от времени поглядывая на бутылку и похваливая себя: вот она стоит, а я – ничего. Хочу – выпью, не хочу – не буду. Значит, можно и выпить.

И он выпил еще стопку.

Ему стало хорошо, радужно. Он отложил книгу и смотрел в окно.

Стемнело. Илья достал свечу, зажег ее (как перед первой ночью с Ольгой). Мысли возникали удивительные, легкие, светлые, и тем они еще были хороши, что, свободно приходя, свободно и уходили, и Илья приятно удивлялся неисчерпаемости своих мыслительных запасов. А главное, он по-прежнему не чувствует зависимости! Он стал свободен! Захочет – выпьет, а захочет – остановится в любой момент. Значит, можно еще выпить.

И он выпил еще стопку.

…Через час, ничуть не пьяный, ровной и бодрой походкой Илья вышел на улицу и отправился к круглосуточному коммерческому ларьку. Водки там не оказалось, но зато он увидел портвейн своей юности – «777», «три семерки». И решил взять сразу три бутылки. В ларьке сидели две девушки, обе весьма миловидные, одна – продавщица, а вторая, тоненькая, маленькая и совсем молоденькая брюнеточка, наверное, ее подруга. Они пили пиво, курили и разговаривали о своих делах.

– Такой представительный мужчина, а такую гадость покупаете! – жеманно осудила брюнеточка.

– Это не гадость! – возразил Илья. – Конечно, обычно я пью мартини или виски, но сегодня я вспоминаю свою юность и решил пить то, что пил в юности.

– И с кем вы ее вспоминаете?

– Один! Юность – вещь неделимая. Воспоминания о ней – тоже.

Илья чувствовал интерес к себе, а ведь не скажешь, что он к такому интересу привык: не писаный красавец, не атлет, не богатей, на иностранной машине подъехавший. Видимо, после Ольги с ним что-то произошло, сыграла роль и его прическа, которая ему очень шла и очень его молодила, и то, что он, выходя из дому, почему-то надел тот костюм, в котором был у Ольги, хоть и без галстука, но с белой рубашкой.

– Впрочем, – обратился он к брюнеточке, – можем вспомнить вашу юность. Тем вином, каким вы пожелаете.

– А чего ее вспоминать, она не прошла еще! – засмеялась брюнеточка.

– Тогда мы ее отпразднуем!

– Между прочим, – сказала продавщица, – у нее в самом деле именины сегодня. Вера, Надежда, Любовь – на тридцатое сентября приходится.

– Замечательно! Так вы кто – Вера, Надежда или Любовь?

– Я Нина вообще-то. Но меня Верой крестили. Крестить-то крестили, а отец заупрямился, Ниной назвал. Ничего, мне нравится.

– Мне тоже. Итак?

– Вы про мартини говорили? Годится!

Продавщица отодвинула в сторону портвейн и шустро поставила перед ним две литровых бутылки.

Илья мысленно гмыкнул, но, делать нечего, расплатился.

– Приглашаю обеих к себе, это в двух шагах! Дом двадцать три, квартира три, – уточнил он, чтобы девушки не боялись.

– Составь человеку компанию! – посоветовала подруга брюнеточке. – А я, может, потом загляну. Сейчас нельзя, хозяева проверяют, собаки. И покупатели идут еще.

Брюнеточка пожала плечами и сказала:

– Ладно уж!

Илья нисколько не суетился, балагурил, смешил брюнеточку. Привел домой, стал угощать тем, чем намеревался угостить Бориса. Налил ей полный стакан и поднял свой:

– За тебя, Вера, Надежда, Любовь!

– Годится! – сказала брюнеточка, выплюнула на ладонь жвачку, которую до этого жевала, прилепила ее к краю стола и, чокнувшись с Ильей, выпила.

– А второй на брудершафт! – воскликнул Илья.

– Годится, – согласилась брюнеточка.

Илья подошел к ней с полными стаканами, вручил ей, они переплели руки (брюнеточке, судя по всему, не впервой было на брудершафт пить), они выпили, Илья поставил стаканы и поцеловал брюнеточку. Не прерывая поцелуя, он подхватил ее, необыкновенно легкую, и понес на свой диван-кровать, который, будучи куплен и разложен лет десять назад, с тех пор ни разу не складывался, потому что в нем при первом же раскладывании что-то навсегда намертво заело. Брюнеточка, гибкая, как змейка, выползла из одежды – именно как змея из кожи выползает, Илья (все целуя ее) срывал с себя рубашку и прочее. Он хотел обласкать брюнеточку повсеместно, но она, почуяв его готовность, заерзала и зашептала горячо:

– Ну! Ну! Ну!

Видимо, ей прелюдии не требовалось.

Через некоторое время она сидела за столом с видом сытой кошки, попивала вино и слушала рассказ Ильи о том, как он любит одну женщину, рассказ горячий, но сбивчивый.

Потом вдруг умолк, долго вприщур смотрел на брюнеточку и сказал:

– Нинон, ты остаешься здесь! Я тебя удочерю. Иначе ты пропадешь. Станешь алкоголичкой, наркоманкой и проституткой. Я тебя спасу.

– Э, дядя, ты уже совсем пьяный! – зевнула брюнеточка. – Будь здоров!

И пошла к двери.

– Куда? Стоять! – повелительно гаркнул Илья, удивляясь, как это от него женщина может уйти без его разрешения. Рванулся за ней, но зацепился о край стола, упал, неудачно ударившись головой о стул. От этого или от хмеля он впал в забытье.

Проснулся во втором часу ночи с гудящей головой.

Сел к столу.

Прислушался к себе.

Все нормально! Нет, в самом деле, он ясно чувствует, что вполне спокойно может остановиться. Возьмет и ляжет сейчас спать. Потому что завтра надо быть свежим, завтра встреча с Ольгой. Во сколько? Не помнит. Надо позвонить ей и спросить. Он провел языком по губам. Губы сухие, язык тоже.

– Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз! – на пробу выкрикнул Илья. Слова выговаривались с трудом, Ольга может его заподозрить. Надо смягчить язык и горло: выпить. Он выпил. Потом еще. Стал думать о том, что его измена с этой брюнеточкой вовсе не измена. Он просто испытывал силу, которую ему дала Ольга! Именно так! Он трахнул эту брюнеточку в ее честь! Она должна гордиться тем, что дала ему эту силу, и он поэтому непременно расскажет ей об этой брюнеточке. Ах, хороша девчонка! От радости за себя, что он такой любвеобильный, добрый и честный, Илья выпил еще…

…В три часа ночи он позвонил Людмиле и сказал, что любит ее.

– Ты пьян? – спросила Людмила.

– Отчасти.

– Что случилось?

– Я люблю тебя.

– Это неправда. Ты знаешь, который час?

– Счастливые часов…

– Ты здорово пьян. Ты в запое!

– Я никогда не буду в запое. Я выпил, да, но завтра я буду трезв как стекло. У меня свидание. Кстати, надо позвонить. Но я люблю тебя, учти.

– Учту, – со спокойной горечью сказала Людмила. – Мама дома?

– В Волгограде у сестры.

– Можно к тебе заглянуть дня через два? Тебе не надо пить больше трех дней.

– Заглядывай хоть сейчас. Я хочу тебя, – интимно и сладострастно прошептал Илья.

– Спасибо за остроумие, – сказала Людмила. – Лучше всего тебе лечь спать.

– Я не могу спать тогда, когда мир прекрасен! Это бывает очень редко. И это время – спать? – возмутился Илья.

– Ладно. Я через пару дней загляну. Может, сразу с доктором?

– Никаких докторов, потому что я здоров! – вскричал Илья и захихикал. – Так ты приедешь или нет? Ты понимаешь, что я тебя хочу? – вразумлял он Людмилу.

– Понимаю. Ложись спать.

– Опять за свое!

– И ты собирался кому-то звонить. Ты уже охмурил эту девочку?

– Она охмурила меня.

– Роман в разгаре?

– В полном.

– Зачем же я тебе нужна?

– Потому что я тебя люблю.

– А ее?

– И ее. И еще одну брюнеточку тут. Очаровательная малышка. У нее потрясающая грудь в том смысле, что груди вообще нет. Два пупырышка, представляешь? Я чувствовал себя растлителем малолетней!

– Да… Ты, я смотрю, вовсю разошелся. Это называется мужским климаксом.

– Это называется второй молодостью! Когда нет совести, а есть только радость и сила жизни! Потому что совесть выдумали импотенты!

– Господи, зачем я с тобой говорю, с пьяным? Сто раз зарекалась. Все. Иди спать.

– А ты меня любишь?

– Нет.

– Почему?

– Ты мне надоел.

– Почему?

– По кочану. Иди спать. Я кладу трубку. Звони своей этой насчет свидания. Хотя лучше бы подождать до утра.

– Спасибо, что напомнила. Ты верный друг.

Нажав на рычаг, Илья стал набирать номер Ольги, но вдруг забыл две последние цифры. Они в записной книжке. А где она?

Долго он искал записную книжку и не нашел ее.

– Но я ведь наизусть помнил!

Илья напрягся, стал вспоминать. Для освежения памяти выпил еще.

Кажется, вспомнил.

Набрал номер.

Не сразу – ответил незнакомый женский голос.

Кто это у нее? – подумал Илья. И вежливо сказал:

– Извините за поздний звонок, позовите, пожалуйста, Ольгу.

– Вы ошиблись, – сказал женский голос – сухо, но без того раздражения, какое можно было бы ожидать от человека, которого разбудили в четвертом часу ночи.

– Я ошибся? – удивился Илья.

– Да.

– Извините. А вас как зовут?

– Нина.

– Нина уже была, вы что-то путаете.

– До свидания, набирайте правильно номер.

– Минуточку! Может, я уже набрал? Может, это судьба? Сколько вам лет?

– Вы пьяны.

– Я пью очень редко. Крайне редко. Просто у меня огромное горе, я остался один, понимаете? Одинокий симпатичный сорокалетний мужчина ищет одинокую симпатичную женщину не старше тридцати пяти.

– Я старше тридцати пяти. Мне тридцать шесть.

– А вы симпатичная?

– Да. Просто красавица.

– Скажите, как мне повезло! Приезжайте ко мне в гости!

– Прямо сейчас?

– А почему бы и нет?

– Хорошо, приеду.

И женщина положила трубку.

Илья пьяно заметался, наводя наскоро порядок в комнате и приводя в порядок себя. Потом остановился и сказал вслух:

– Как же она приедет, если не знает адреса? Вот дура!

Закручинившись по поводу женской глупости, он захотел выпить, но все кончилось. Он побрел к ларьку. Там было темно. Надпись «Работаем круглосуточно» приободрила Илью, он стал стучать в окошко. Не сразу зажегся свет, окошко открылось, показалось сонное лицо продавщицы.

– Мартини и Веру-Надежду-Любовь! – приказал Илья.

Мартини ему дали, насчет Веры-Надежды-Любви сказано было, что ее здесь нет.

– Да вон же она! – закричал Илья, засовывая голову внутрь и углядев в углу на раскладушке спящую брюнеточку. Та от его крика проснулась.

– Чего надо этому козлу? – пробормотала она.

– Тебя! – сказала продавщица.

– Дай ему по балде бутылкой. Идиот нашелся. Кто он такой вообще?

– Слыхал? – спросила продавщица Илью. – Забирай бутылку и уходи. А будешь стучать, позову милицию, понял?

Илья понял. Он шел домой и сокрушался:

– Какой ужас! Защищаться от любви с помощью милиции! Вот до чего дошло! Регресс личных, а также общественных отношений. Но чего мы еще хотим в наше жестокое время?

Эту беседу с самим собой он продолжил дома, усердно подогревая ее вином, пока не упал головой на стол. Но он не позволил себе заснуть в такой алкоголической позе, он человек приличный! – поэтому Илья, брезгливо сняв с глаза прилипший кусочек сыра, с трудом поднялся, оттолкнулся от стола и косыми шагами побежал, побежал – и добежал как раз до постели и рухнул на нее.