Текст книги "От любви до ненависти"

Автор книги: Елена Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 12

На следующий день в восемь часов вечера Ольга ждала Илью, а тот спал тяжелым пьяным сном, проснувшись среди дня, сходив за вином, выпив и опять заснув.

Десять минут девятого. Опаздывает. Мало ли что, подумала Ольга.

Половина девятого. Ольга была обижена.

Девять.

А вдруг что-то с мотоциклом? Вдруг он в аварию попал? – подумала Ольга.

Она бросилась к телефону.

Долгие гудки. Давно пора положить трубку, но она все чего-то ждет.

И вдруг трубку сняли. Чужой голос, не Ильи, сказал:

– Слушаю.

– Извините, мне Илью Сергеевича.

– Слушаю! – повторил голос. И выругался.

– Что с вами, Илья Сергеевич? – испуганно спросила Ольга. – Это я, вы слышите?

– Слышу… Извини… Который час?

– Уже девять.

– Мы должны были встретиться?

– Час назад! Что с вами?

– Я заболел, Оля. Я буду болеть еще дня три-четыре. Я ушел в запой, Оля.

– Но почему? Почему? Мы же должны были встретиться!

– Я не могу. Я же рассказывал. Это болезнь. Это надо пережить. Мне. Одному.

– Можно я приеду к вам? Я прошу! Скажите адрес.

– Не надо. Вам не надо сейчас меня видеть.

– Почему?

– Я страшен. Мне плохо.

– Давайте я приеду. Почему обязательно запой? Можно обойтись! Вытерпеть!

– Нельзя.

– Пожалуйста, Илья, скажите адрес!

Илья назвал свой адрес и тут же положил трубку.

Она оказалась у него минут через сорок.

И была поражена: Илья открыл ей бодрый, свежий, чисто выбритый, аккуратно одетый, никаких признаков запоя не было видно (правда, она этих признаков и не знала: в ее жизни не встречались еще запойные алкоголики).

– Все-таки приехала! – сказал Илья не очень доброжелательно. – Ну что ж, любуйся, если хочешь!

Он достал из холодильника начатую бутылку водки (успел сходить, купить и поправиться, поэтому и был свеж), налил себе, выпил.

– Тебе не предлагаю: не будешь.

– Да, не буду.

– Хорошо. Пользуйся моментом, садись и слушай. Я сейчас все могу сказать.

– Ты замечательно выглядишь. Ты вполне уже можешь перестать, – сказала Ольга.

– Могу, но не хочу. Ради чего? Вот тебе простой вопрос: ради чего? Ну, не молчи, скажи: ради меня.

После паузы Ольга сказала:

– Ради меня.

– Неужели? – язвительно спросил Илья. – А кто вы есть, собственно говоря, мадам, в моей жизни? Сколько вы в ней? Несколько недель! А этот драгоценный напиток, – он щелкнул по горлышку бутылки, – со мной всю жизнь! Разве можно сравнить! И вообще, – он осмотрел Ольгу с головы до ног, – я чего-то не понимаю, честное слово. Ты красива, спору нет. Даже очень красива. Но ты совершенно не в моем вкусе. Так бывает. Вон актриса… ну, эта… ну, американская… красавица признанная… – Илья щелкал пальцами, пытаясь вспомнить. И, махнув рукой, выпил. – Короче, признанная красавица. А я – равнодушен. Но вот парадокс! Я тоскую без тебя, Оля, я жить без тебя не могу, я тобой болен, понимаешь? То есть, как бы тебе яснее сказать… Ты мне не нравишься, но я тебя люблю! Понимаешь?

– Очень хорошо понимаю, – сказала Ольга. – Ты мне ведь тоже не нравишься. Я всегда любила других мужчин. Высоких. С темными волосами и карими глазами. Я смотрю на тебя и думаю: что мне в тебе нравится? И понимаю: да почти что ничего. Но тоже вот – люблю.

– Ты не любишь меня! Если я пьян, это не значит, что меня можно дурить!

– Ты не пьян, – грустно сказала Ольга. – Ты зачем-то притворяешься. Это ты не любишь меня.

– Согласен, – неожиданно кивнул Илья. – Мы не любим друг друга. Но это же замечательно! Любовь – это мука. Не надо любить друг друга людям, которые друг друга любят.

– Не понимаю.

– Это так просто! – удивился Илья. – Чего тут не понимать? Люди, которые любят друг друга платонически, то есть вне секса, не должны любить друг друга по-настоящему. И с другой стороны. Люди, которые любят друг друга плотски, то есть только сексом, не должны любить друг друга по-настоящему.

– А как мы любим друг друга, на твой взгляд?

– Мы любим друг друга замечательно: двойным способом. Мы любим друг друга и платонически, и плотски. Сам не понимаю, как нам это удается, – развел руками Илья. – Но тем более нам нельзя любить друг друга по-настоящему!

– А что такое – по-настоящему?

Илья задумался.

– Это когда болит, – сказал он. – Нет.

Опять задумался.

– Это когда небо сходится с землей и ты ползешь между землей и небом навстречу той, которая тоже ползет тебе навстречу. И вы встречаетесь, но не можете даже пошевелить душами, потому что небо давит сверху, а земля снизу. Нет.

Он подумал еще.

– По-настоящему – это четвертое измерение. В него можно попасть и быть нестерпимо счастливым. Но в нем нельзя жить. Оттуда обязательно возвращаешься. И чем больше там живешь, тем хуже потом. Это все равно что дышать чистым кислородом. Чем дольше дышишь, тем хуже тебе потом дышать обычным воздухом. Если человеку год подышать кислородом, он не сможет никогда дышать обычным воздухом. Он умрет. А я хочу жить.

Ольга не все понимала в его словах, но чутьем постигала – все. И в результате полностью понимала его. И ей стало одновременно горько и как-то особенно счастливо.

– Я хочу жить! – продолжал Илья. – И если окажется все-таки, что мы любим друг друга по-настоящему, нам нужно как можно быстрее расстаться.

– Почему? – засмеялась Ольга, которая была уверена, что Илья зачем-то нарочно дразнит ее. И не так уж страшен его запой, как он описывал, если это запой. Да, он пьет водку, но глаза ясные, речь тоже, многим трезвым бы так говорить! Когда встает, прохаживаясь и рассуждая, движения его тверды, уверенны.

Она не знала, что в первой («свежей», как называл ее Илья) стадии запоя он мог выпить достаточно много, оставаясь с виду совершенно нормальным. Но разум уже был абсолютно и глубоко пьян. Это сказывалось потом. Это обнаруживалось в полных провалах памяти. У Ильи это было уже неоднократно. Например, однажды вечером, выпив бутылку водки и начав вторую, находясь в состоянии бодрого хмеля (на второй или третий день запоя), он позвонил Канаеву, ведущему журналисту одной из ведущих городских газет, и стал уговаривать его бросить свою газету, а он, Илья, бросит свою, и они организуют совершенно новое издание, которое станет сначала лидером среди региональных, а потом выйдет на всероссийский информационный рынок. Подробно, аргументированнно, блистая формулировками, доказательствами, концепциями, идеями, он убеждал Канаева часа полтора, тот сперва глухо упрямился, потом заинтересовался, потом начал поддакивать, а потом и сам уже подбрасывал идеи и в результате дал согласие. «Созвонимся через неделю, – сказал он. – Не могу же я сразу уйти, на мне, извини, многое. Надо сдать дела и прочее. Хорошо?»

Через неделю Илья был в редакции, маясь первыми послепохмельными недугами, и вдруг звонок Канаева.

– Ну что, – сказал он, – я готов!

– К чему? – спросил Илья.

После нехорошей паузы Канаев спросил:

– Ты раздумал?

– Что именно?

– Минутку! – зловеще сказал Канаев. – Как это понимать? Ты звонишь мне, я уже заявление об уходе написал…

– Постой, – поморщился Илья. – Я тебе звонил? Когда?

И только тут Канаев вспомнил об особенности Ильи, о которой ему рассказывали неоднократно, но вот забыл как-то. Он обиделся. Потом они помирились, и Канаев однажды спросил:

– Слушай, ты ведь гениальные идеи выдавал, неужели не помнишь?

– Извини…

– Ты говорил абсолютно трезво, так не бывает!

– Бывает…

– Ты в самом деле даже не помнишь, что звонил мне?

– Не помню, – виновато сказал Илья.

…Ничего этого Ольга не знала и уверена была, что Илья говорит с ней вполне серьезно.

Меж тем он продолжал выпивать и философствовать:

– Любовь – загадка природы! В одном журнале я читал: решающее значение имеет запах! Очень может быть. В другом журнале: если у него и у нее похожий разрез глаз, взаимная любовь обеспечена! И это может быть! Но я-то за что тебя люблю? Повторяю, ты мне не нравишься. Мне нравятся маленькие изящные брюнеточки. Сегодня ночью у меня была такая. У-у! – вулкан! Подобрал, можно сказать, на улице. А ведь это опасно! Надо к венерологу знакомому сходить. У меня приятель венеролог. Правда, это приятельница, между нами говоря! Хочешь, познакомлю? В наше время это хорошее знакомство.

Ольга растерялась. То, что она считала фантазиями легкого хмеля, обернулось чем-то совершенно неожиданным.

– Постой, – сказала она. – Это правда? Сегодня ночью у тебя была женщина?

– А зачем мне врать?

– То есть, постой, не понимаю… Мы были с тобой несколько дней… и ночей… И сразу после этого у тебя была женщина?

– Аппетит приходит во время еды! – сказал Илья, употребив вместо последнего слово другое, которое услышал от Бориса Беркова, который, целомудренный по-своему, произносит его лишь в мужской компании или в присутствии близких, все понимающих женщин.

– Ты провел с ней всю ночь и поэтому проспал и не смог прийти ко мне? – никак не могла поверить Ольга.

– Провел не всю ночь. Но значительную часть. А проспал, потому что был пьян. В чем дело? Я говорю чистую правду. Ты боишься правды? Значит, ты не любишь меня. Любовь не боится правды!

Ольга смотрела на него с ужасом.

И хотела уже подняться и уйти, но тут раздался звонок в дверь.

Илья открыл.

Вошла Людмила.

– Здравствуйте, – сказала она Ольге. И с беспокойством оглядела Илью. – Как ты? Пойми, у тебя был долгий перерыв. После этого особенно опасно, я звонила одному специалисту, он сказал, что чем раньше прекратить, тем лучше. Давай пригласим его, он недорого берет. Если у тебя нет денег, могу одолжить. Я же вижу, ты скоро упадешь. Потом встанешь, и все заново. А сам ты уже не остановишься!

В словах ее была забота не любовницы (бывшей), а скорее сестры, родственницы, подруги.

– Я упаду, да! – сказал Илья. – Но только вместе с вами. В чем дело? Вы меня любите? Так сделайте мне приятно! Устроим групповой секс! Это умные люди придумали – групповой секс! После него говорить о любви просто смешно! После него мы будем наконец относиться друг к другу без напряжения, нормально! Без всяких там люблю, флю-флю! Будем настоящими друзьями. Они дружили втроем: он и две женщины, они давали друг другу радость и ничего не требовали взамен. А то приглашу друга Бориса, он с великой охотой. Ты его знаешь, – обратился он к Людмиле.

– Я его знаю, – сказала Людмила. – И тебя. Но вот она тебя не знает. Не пугал бы девочку, кретин.

– А что это вы так обо мне заботитесь? – встала Ольга. – И почему упорно называете меня девочкой? Конечно, это довольно мужественно с вашей стороны: подчеркивать, что я молода, не скрывать своих сорока с лишним лет! Но считайте, что я вашего мужества не оценила! А вас, Илья Сергеевич, я попрошу никогда больше не звонить мне. И когда придете в универмаг, к моему отделу, пожалуйста, не подходите!

Она вышла.

– Зачем ты это сделал? – спросила Людмила.

– Ради тебя, – сказал Илья.

Она заглянула пристально в его глаза.

– Да ты, брат, в полном ступоре! Надейся, что она это поймет.

– Сходи, пожалуйста, за винцом, – мирно попросил Илья. – Тут ларечек неподалеку. И там брюнеточка есть, как ее звать… То ли Вера, то ли Надежда, то ли Любовь. Не важно. Брюнеточка такая маленькая. Скажи, что я ее люблю, и приведи. Если будет упираться, заплати. Она недорого возьмет.

– Приведешь сам, – сказала Людмила.

– А зачем она мне? – удивился Илья. – Я винца хочу. Принесешь винца?

– Что с тобой делать, принесу. Ты все равно не успокоишься. Подохнешь ведь когда-нибудь.

– Вот бы славно! – мечтательно заулыбался Илья.

Он пил еще несколько дней. Людмила регулярно навещала его, уговаривала вызвать врача, но кончалось тем, что ходила за вином или водкой. Пыталась сидеть с ним, контролируя дозы питья, но он начинал кричать, скандалить.

В один из моментов просветления он вспомнил, что скоро должна приехать мать.

– Ну вот. Ты убить ее хочешь?

– Нет. Все. Буду выползать, – сказал Илья. – Поможешь?

И стал «выползать», и выползал четверо суток. Все это время Людмила находилась рядом с ним. Ничего, кроме пива, она не позволяла ему, не обращая внимания на его крики, жалобы, просьбы, стенания… В первые сутки была дюжина бутылок (порции выдавались регулярно и только из рук Людмилы), на вторые сутки – полдюжины, утром третьего дня – бутылка, после которой Людмила дала ему тройную дозу снотворного, он проспал до обеда и, проснувшись, уже не просил выпить. Есть отказался, просто лежал уставясь в потолок, не имея сил разговаривать и шевелиться. К вечеру Людмила дала ему чашку бульона и опять снотворное. Утром она помогла ему, ослабевшему, бледному, принять душ (намыливала его, покорно сидящего в ванне, поливала водой), опять дала бульона и снотворного, он опять заснул. И к вечеру четвертого дня Илья был почти здоров. На всякий случай Людмила и эту ночь переночевала с ним, а утром, убедившись, что запой не возобновится, ушла: днем Илья должен был встретить мать.

Через два дня после этого, окончательно оклемавшись, он прервал отпуск и вышел на работу. Людмилы уже не было там, она днем раньше ушла в новую газету, перспективную, богатую (спонсором был ликероводочный завод), где сразу же стала главным действующим лицом.

А Ольга все эти дни жила в каком-то оцепенении. Все слова, сказанные Ильей, которые она воспринимала сначала спокойно или почти спокойно, теперь, после того как она узнала о какой-то ночной брюнеточке (уличной девке, проститутке, может быть!), приобрели другой смысл, каждое слово было – как пощечина.

И вдруг он позвонил.

– Я же сказала… – начала Ольга.

– Постой, – сказал Илья. – Я тут узнал, что ты была у меня (ему запоздало сообщила об этом Людмила, когда они о чем-то говорили по телефону).

– Только не надо притворяться, что ты не помнишь!

– Я не притворяюсь. Тебе любой специалист скажет… Главное: что я делал, что говорил, что врал? Ничего не помню.

– Ты говорил чистую правду. Про брюнеточек большей частью.

– Каких брюнеточек?

Ольга бросила трубку.

Он дурит ее, как девчонку!

А потом она увидела в газете объявление-рекламу наркологического центра. Лечение пьянства, алкоголизма, табакокурения, вывод из запоев. Позвонила, сказала, что хочет проконсультироваться относительно мужа. Ее любезно пригласили, назначив время.

Она пришла и сразу же задала наркологу-консультанту вопрос, возможны ли такие состояния, когда человек выглядит абсолютно нормальным, а потом ничего не помнит? Нарколог ответил, что не только возможны, но сплошь и рядом характерны, особенно для запойных алкоголиков. У них из памяти не только часы, у них дни и недели выпадают. Один пациент недавно оказался в аэропорту и вдруг купил билет в Архангельск, слетал туда, пробыл два дня и вернулся. Его никто нигде не задержал, но сам он, пивший после Архангельска еще несколько дней, ничего об этом полете не помнил. Остались на память билеты, и все. Почему Архангельск? Сам не знает. Говорит: может, потому что с детства мне Михайло Ломоносов симпатичен был, который из-под Архангельска в русскую историю вышел. Я, говорит, тоже мечтал в историю попасть…

После разговора с наркологом Ольга не знала, как быть. Существовала ли брюнеточка, она теперь никогда не узнает, поскольку он и сам не знает этого! Но ведь не просто так все говорилось, пусть даже он и не помнит!

И вдруг она поняла, что ей, в сущности, все равно, была брюнеточка или нет. Она поняла, что просто ищет повода, чтобы рассердиться на Илью и, как говорят в таких случаях, бросить его, бросить человека, который ей сейчас нужен больше всех других.

Глава 13

Илья появился без звонка.

Не дожидаясь приглашения, прошел на кухню, сел там, тяжело оперевшись локтями на стол, долго молчал. Ольга тоже молчала.

– Я заболел тобой окончательно, – сказал он наконец. – Я думаю о тебе каждый день с утра до вечера.

Илья говорил об этом так, как действительно говорят о болезни: мрачно, уныло, безнадежно.

– Нет, в самом деле. Это какое-то навязчивое состояние. Маниакально-депрессивный психоз. Что молчишь?

– Думаю, – сказала Ольга.

– О чем?

– Не знаю. – Ольга рассмеялась. – Чувствую, что думаю, а о чем, не знаю. Знаю, что я тебе не верила. Думала: ну, решил опытный мужчина для игры, для развлечения роман закрутить. Сам себе игрок, сам себе зритель.

– Это было бы замечательно! – сказал Илья. – Я, может, как раз и хотел роман закрутить! А вместо этого – хоть топись. Взрослый дядя, а ни черта не разберется, смешно! Чего я хочу? – спрашивал он, словно не Ольгу, а только себя. – Жениться на тебе? Нет. Третий раз я в эту воду не войду. Чего тогда?

– Постоянной любовницей меня сделать, – подсказала Ольга.

– Это хорошо бы, – рассудил Илья. – Но в любовницы надо брать женщину с характером легким, простым.

– А у меня нелегкий и непростой?

– Конечно. И даже не в этом дело. Идеальная любовница: пришел к ней, отвел душу, облегчил, извини, тело, ушел, и пока не зачесалось в душе или, извини, в теле, занят своей жизнью. С тобой так не получится. Уйдешь, а облегчения не будет. Ревновать буду: с кем ты, что ты, где ты… Вот, например, эти дни и ночи, когда мы были вместе. Близко. Ближе невозможно. И я должен был быть, коряво говорю! – должен был быть счастлив безоговорочно!

– А ты не был счастлив?

– Быть-то был, но все равно как-то больно было. То есть ныло что-то… То есть… Не знаю. То есть знаю. Все, что я до этого говорил, это ерунда. Главное: ты-то не полюбишь меня, хотя стараешься, я вижу. Спасибо за старание.

– Не стоит благодарности, – сказала Ольга.

Да, совсем недавно она считала, что для Ильи это – игра, придумка, фантазия.

А сейчас поняла и поверила: не игра, не фантазия. Серьезно, и даже очень. Видно, что растерян он более всего от собственной растерянности, потому что, столько лет прожив, впервые встречается с чем-то совершенно в себе незнакомым. Она вспомнила советы Людмилы: что, дескать, с Ильей, если он влюбится, можно делать что угодно. И женить на себе, и так далее. А что – и так далее?

И зачем вообще учить его? Не приняла ли она душевное притяжение к этому человеку и телесную радость, полученную от него, за то, что он в запое своем называл «любить по-настоящему»? Она ведь, возможно, и не знает, что это такое – по-настоящему. Он догадался о том, в чем она сама себе боялась признаться: ее чувства более поверхностны, они возникли на фоне ее разрыва с мужем, на фоне неверия в себя, и ведь недаром она мысленно так долго сопротивлялась своему влечению! Значит, предчувствовала! Вот человек, которому больно, и она повинна в этой боли. Отношения можно продолжать, ей не составит труда изобразить взаимность (потому что все-таки некоторая взаимность есть). Но чем дальше зайдут эти отношения, тем сильней будет его притяжение к ней и, наоборот, глубже будет ее разочарование, ее усталость. И кончится это еще большей болью для него, чем сейчас.

И самым правильным будет не разубеждать его, а помочь. Даже пусть за счет некоторой лжи.

– Знаешь, – сказала она, – я тебе очень благодарна. Что-то во мне изменилось. Правда, результат неожиданный.

– Какой же?

– Мы, кажется, помирились с мужем.

– Кажется – или помирились?

– Помирились.

– Я поздравляю. Трудно только первые семь-восемь лет. А потом еще труднее. Когда вы будете расходиться после пятнадцати или двадцати лет семейной жизни, вы уже будете ясно и просто друг друга ненавидеть. И никаких примирений уже не нужно будет. Так что десяток лет подождать, и все определится.

– Ты очень зло говоришь.

– Я злюсь на себя. Я твой муж по сути. И – не могу. Если твой бывший мог жить с женщиной, которая его не любит, то я не могу.

– Ты странно говоришь. Ты говоришь за двоих, не заметил?

– Чтобы тебе не отвечать, не мучиться. Ты ведь добрая женщина. Я же вижу, тебе хочется меня пожалеть, приласкать, утешить. Удивляюсь, как ты сдерживаешься. Правильно делаешь. Пожалеешь по доброте своей, а я ведь какой? – я за пальчик ухвачу, а потом всю ладонь, а потом всю тебя… Глупости я какие-то говорю. Знаешь, когда ничего не было, когда мы с тобой просто говорили о пустяках, когда ездили на мотоцикле, просто ездили, как друзья, тогда было по-настоящему хорошо. Короче: я без тебя жить не могу, я без тебя болею, но самое правильное для тебя – послать меня к черту. Или обоим будет хуже. Но я тебя прошу этого не делать. Но одновременно прошу не слушать, что я там прошу, а поступить по-своему. То есть все-таки послать к черту.

– Ты сам понимаешь, о чем говоришь?

– Я не хочу тебя больше видеть! Это понятно? Все, кончено, готовь для мужа примирительный ужин!

Говорят в народе: «помяни черта, а он тут как тут». Никогда в жизни у Ольги не бывало таких совпадений, а когда рассказывали другие, она думала: выдумки. Но вот Илья произнес эти слова о муже – и раздался звонок в дверь.

Почти машинально Ольга пошла открывать и обомлела: в двери стоял Георгий. Он, как и Илья недавно, не стал ждать приглашения, вошел сам, но гораздо более напористо, стремительно.

Ольга поспешила за ним.

– Так! – увесисто сказал Георгий, увидев Илью.

Илья ничуть не испугался. Ведь он видел в Георгии мужа, с которым она помирилась, она ведь только что сказала об этом!

– Вот и муж пришел! – сказал он. – Приятно посмотреть на воссоединение близких душ! Милые бранятся – только тешатся!

Для Георгия это было настолько неожиданно, что он удивленно обернулся и посмотрел на Ольгу. Она опустила глаза.

– Что ж, совет вам да любовь! – пожелал Илья. – Надеюсь, больше никогда не встретимся!

И, с подчеркнутой вежливостью распрощавшись, ушел.

– Не понял! – сказал Георгий.

– Что тут понимать… – обронила Ольга. – Ты хотел сделать мне больно? Радуйся, сделал. Больнее не бывает. А теперь уходи. И если ты хоть когда-нибудь появишься, я ударю тебя утюгом, ножом, топором вот этим, – она взяла кухонный топорик, – и убью тебя до смерти, потому что я ненавижу тебя!

Ольга лежала в сгущающихся сумерках, не зажигая света.

Она вспомнила вдруг рассказ Ильи в одну из ночей (он много интересного рассказывал вообще). Это был рассказ о западных байкерах, о забавах некоторых из них, молодых и безрассудных. Они собираются большими компаниями: тридцать, пятьдесят, сто мотоциклов. Безлунной и беззвездной ночью они выезжают на трассу с выключенными фарами. Мало того, они завязывают глаза или наглухо закрывают прорези шлемов. Трасса не как у нас, а широкая, до двадцати полос. И они едут по ней, заняв всю ширину, едут сплошным потоком. Мотоциклы у них тоже получше наших, издали не расслышишь, моторы тихо работают. И они мчатся почти бесшумно, с огромной скоростью. И никто не имеет права свернуть. Хоть и вслепую, они чувствуют друг друга рядом, и это помогает им ориентироваться. По таким трассам ночью ездят лишь случайные автомобили и большегрузные грузовики, тягачи с контейнерами. Они едут навстречу, не зная, какое из этих многотонных чудовищ встретится, какое, где и когда. И вот грузовик светом фар выхватывает летящую на него армаду, возникшую, кажется, прямо из-под земли. Он успевает только просигналить, свернуть не успевает, да и не может. А они не имеют права свернуть. И разбиваются – те, кому этот грузовик выпал на судьбу этой ночью.

– Страшно, – сказала тогда Ольга. – Зачем это им?

– Кому – им? После аварии они сразу разделяются на две части: погибшие – и оставшиеся в живых. Для погибших этого вопроса нет. А для оставшихся в живых есть счастье, заключающееся в том, что они остались в живых.

– Не понимаю. Пока они еще не разделились, зачем рисковать?

– Я же говорю: нет этого вопроса! Это на каком-то другом уровне. Я когда прочел про это, тоже подумал: зачем? Но, знаешь, с той поры мне часто снится сон: я еду по шоссе с выключенными фарами, правда, один, а не в толпе. Еду в темноте, еду наугад. И вот возникает грузовик. Его шум. Еще немного – и в лоб. Но – мимо. Только вой мотора и гудок. И еще один – мимо. И еще один. И – ощущение невероятного счастья.

– И так всегда – мимо?

– Нет. Иногда разбиваюсь. Но это же сон, поэтому я разбиваюсь, а сон продолжается – и то же ощущение страшного счастья. Еще страшней и еще счастливей. Откуда эти сны? Зачем они мне?

– Подсознательная тяга к самоуничтожению. Фрейд, – сказала Ольга.

– Может быть. Но это не простая тяга. Это желание самому распорядиться своей смертью. Где-то я читал и об этом, чья-то фраза, не помню: «Если я не могу распорядиться своей жизнью, то хочу распорядиться своей смертью».

– Но почему – «не могу распорядиться своей жизнью»? Кому-то это удается.

– Никому. Уже потому, что моя жизнь не принадлежит мне одному. А смерть – только моя. В моей жизни огромное количество соучастников. Сожителей, – усмехнулся Илья. – А в смерти соучастников нет.

– Ты не прав. Как бы ты, например, ни слился со мной, я все равно останусь – я. Хотя ты знаешь?

– Что?

– Смешно сказать. И глупо.

– Что, что?

– Вчера – или сегодня? – я уже запуталась!.. В общем, я вдруг подумала, что хотела бы на минуту стать тобой. Чтобы узнать, что ты чувствуешь. Чтобы увидеть себя со стороны.

– Повесь на потолок зеркало.

– Ты пошляк.

– А ты не знала?

– Ты хочешь таким казаться.

– Нарочно. А то еще влюбишься, вот морока-то будет.

– Не надейся!

…Ольга вспомнила этот разговор.

И подумала, что, возможно, после сегодняшней встречи он поехал за город. Он едет по ночной трассе с выключенными фарами. С завязанными глазами.

Ей стало тревожно, а потом так плохо, что ноги ослабели, и она встала, подошла к окну, вглядываясь зачем-то в темень.

Потом позвонила ему домой.

– Его еще нет, – ответила мать.

– А когда он будет?

– Не знаю. Хотел у приятеля заночевать.

– Извините.

Ольга положила трубку и сказала то ли мысленно, то ли вслух: «Если он останется жив, я никуда его не отпущу от себя. Господи, дай ему услышать мои слова: я люблю тебя! Я люблю тебя, открой глаза, остановись, я люблю тебя больше всего на свете!»

Она не спала всю ночь, а потом все утро звонила в редакцию. Сначала никто не подходил, потом стали отвечать сотрудники. Ильи не было.

Наконец кто-то сказал:

– Сейчас позову.

– С ним все в порядке? – торопливо спросила Ольга.

– А что вы имеете в виду?

– Алло? Слушаю! – возник голос Ильи.

Ольга зажала трубку рукой, по лицу ее текли слезы…