Текст книги "От любви до ненависти"
Автор книги: Елена Белкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Глава 6
Страхи оказались обоснованными.
Через несколько дней на Илью напали в помещении редакции. Накануне вышла статья, где он резко и аргументированно прошелся по весьма влиятельному человеку. Боголей это умеет делать замечательно. Подобные публикации были и раньше. После них раздавались угрожающие звонки, приходили письма подметные, анонимные. А тут просто и грубо, в духе времени: ворвались несколько людей и избили, переворошив все в редакции и найдя материалы, которые послужили основой для статьи.
Илья попал в больницу.
Вот там-то я и встретила Ее.
Я была возле Ильи, сидела на краю постели.
И вошла девушка лет двадцати трех. Посмотрела на Илью и сразу же – на меня. На меня смотрела дольше. И я все поняла.
Илья засуетился, бодро закричал, что все с ума сходят, у него ничего особенного нет, подозревали всякие переломы и внутренние кровоизлияния, но подозрения не подтвердились – и т. д. и т. п.
Он говорил так много, что хотелось попросить его замолчать. Но я дала ему время: пусть, пока говорит, что-нибудь придумает об этой девушке.
Но он не сумел. Растерялся, бедный.
– Это Людмила, – сказал он обо мне. – На ней вся наша редакция держится. А это Ольга. Она…
И замолчал.
– Она просто твоя знакомая, – подсказала я, глядя на девушку почти с любовью. Ох, видела я, не по себе ей было от этого взгляда!
Любишь – терпи! – так в народе говорят.
Но девушка оказалась не робкого десятка.
– Да, – спокойно сказала она. – Просто знакомая. И, можно сказать, поклонница Ильи Сергеевича. Читаю его статьи, восхищаюсь. Высказываю ему свое восхищение, когда он в универмаг мимоходом заглядывает. Я в Центральном универмаге работаю, в парфюмерном отделе. Продавщица. В общем, восхищаюсь. Ему, конечно, приятно, а мне приятно, что ему приятно.
Но надолго ее не хватило. Проговорив это, она поднялась с табуретки, на которую присела (слишком торопливо поднялась), и сказала:
– Я, собственно, мимоходом. Не буду вам мешать. Выздоравливайте, Илья Сергеевич. До свидания.
– До свидания, – вежливо откликнулся Илья.
Она вышла – и даже не запнулась о порог от моего провожающего взгляда. Впрочем, в больничных палатах нет порогов. Жаль.
– Это не та девочка, из-за которой ты дрался? – спросила я очень спокойно.
– Да нет! Она действительно в универмаге работает. Поклонница, в самом деле. Но это ничего не значит.
– Зачем ты оправдываешься, я ведь тебе не жена. И зачем врешь?
– Что я вру?
– Ты дрался из-за нее. Ведь так?
– Ну, так! – раздраженно сказал Илья. – Что тебя еще интересует в моей личной жизни? Ведь ты должна обо мне все знать, по минутам! Да?
– Ты меня с кем-то путаешь. А она мне понравилась. Я рада за тебя.
– Что ты хочешь сказать? Вот женщины! Сами говорят, что ценят человеческие отношения, и сами же на деле не признают, что между мужчиной и женщиной могут быть эти человеческие отношения. Дружба, так сказать.
– Могут быть. Но не у тебя с ней. Я же почувствовала.
– Что? Что?
– Сам понимаешь.
– Ничего не понимаю! Ты мне нужна.
Это были важные слова. Он не врал.
Теперь мой черед. Не врать.
– Да, – сказала я. – Пока еще нужна. Пока, я чувствую, у вас еще ничего не было.
Ничего этого я не чувствовала! Это был блеф. Как бы невзначай я заглянула в глаза Ильи. И увидела с мгновенной радостью: да, не было.
Но в этих же глазах увидела какую-то мысль о будущем и поняла: будет. И продолжила:
– Скоро ты ее приручишь, скоро завладеешь ею, и я больше не понадоблюсь. Ты ведь, как ни странно, честный человек, ты не можешь сразу с двумя.
– Перестань говорить глупости.
– Это не глупости. Все произошло очень вовремя. Девочка появилась как нельзя кстати. Понимаешь, все кончилось. Ты это знаешь, и я это знаю.
– Я ничего не знаю!
– Ты, как все мужчины, боишься правды. Ты, как все мужчины, готов годами мучиться, вместо того чтобы сразу отрубить кошке хвост, а не по частям. Знаешь это выражение?
– Знаю.
– Все кончилось. Истаяло. Лучше уже не будет. И как прежде не будет. Будет только хуже. Оба начнем врать друг другу. Зачем? Не лучше ли закончить именно сейчас, когда я устала…
– А ты устала?
– Не перебивай! Когда я устала, а перед тобой замаячил новый этап в жизни. Разойтись с наилучшими пожеланиями друг другу, сохранив дружеские чувства. Не говори ничего, подумай и поймешь, насколько я права. А я, пожалуй, перейду в другую газету. Не потому, что мне больно тебя будет видеть, а чтобы уж сразу, чтобы не было искушения продолжать взаимный обман.
– А с кем я останусь? Где я такую сотрудницу найду? – Илья пытался перевести все в шутку.
– Поправляйся, дорогой!
Я шла из больницы и думала: все правильно. Я все сказала хорошо. Не он меня бросил. И не я его. Мы действительно просто и элементарно надоели друг другу. Вот и все. Теперь главное: сделать то, что я обещала. Найти другую работу. Завтра же.
Пришло завтра, и я нашла, но не работу, а Ольгу. Это оказалось несложно, не понадобилось даже обходить все три этажа Центрального универмага, парфюмерный отдел был на первом этаже. Я увидела ее издали у прилавка с журналом в руках (покупателей было мало, потому что в этом отделе продавалась дорогая импортная парфюмерия). Я остановилась на минуту. Думала.
Зачем я пришла? Что хочу сказать ей?
Я не знала этого до самого последнего момента, до того момента, когда подошла к прилавку и молча остановилась, глядя на нее.
Она оторвалась от журнала, взглянула на меня равнодушно, как на покупательницу, но тут же взгляд ее изменился.
– Здравствуйте…
– Добрый день! – отозвалась я.
– Хотите что-то купить?
– Нет.
– А что?
– Догадайтесь! – предложила я.
– Извините, я загадками не увлекаюсь!
У нее был вид человека, приготовившегося защищаться. Но я и не собиралась нападать. (Бороться за любовь, блин!) Тем не менее геройство ее оценила, сказав:
– Правильно, девочка, так и нужно!
– Я вам не девочка.
– Ну, извините. Итак, без предисловий. Вы, вероятно, подумали, что я – близкий человек для Ильи Сергеевича?
– Я ничего…
– Дослушайте, пожалуйста! Да, я была довольно долго близким человеком. Но все кончилось. Не вчера и даже не позавчера. Но он слишком добрый, он боится обидеть. Я, честно говоря, этим пользовалась. Хотя могла бы пользоваться и дальше. Но вовремя остановилась. У нас тупик, понимаете? И вы поможете ему выйти из тупика. И мне поможете. Поэтому не берите ничего в голову, он свободен. Понимаете?
– Я не собираюсь помогать ему и тем более вам, – сказала Ольга. – Я не связываю с Ильей Сергеевичем никаких планов!
– Да? Ну, пусть вам так кажется.
– Мне не кажется, я уверена!
– Хорошо, пусть так. Но – в порядке допущения. Если, несмотря на ваше нежелание, у вас что-то получится… Если, повторяю в порядке допущения, вы сблизитесь с ним… То я вас прошу иметь в виду одну вещь. Он, с одной стороны, независимый, гордый человек. Ему кажется, что он поступает так, как хочет он. Но это всегда оборачивается его полной подчиненностью другому. Понимаете? Если вы захотите за него замуж…
– Я замужем, между прочим! – сказала она, машинально опуская вниз правую руку, чтобы не видно было, что у нее нет обручального кольца.
Я не стала ее уличать, только сказала:
– Я тоже, ну и что?
Ольга промолчала.
– Так вот, если вы захотите, чтобы он на вас женился, он женится. Захотите уехать с ним в Москву – он добьется этого. Захотите на Запад – он и этого добьется. Он сделает все, что вы захотите. Но имейте в виду, не пройдет и двух лет, как он начнет тосковать. У него была любовь и, насколько я понимаю, больше не будет. Он – из таких. Я могла бы женить его на себе, я все могла бы и еще могу. Но не хочу.
– И мне советуете?..
– Я вам ничего не советую. Просто он мне пока дорог. У нас больше ничего не будет, я это знаю абсолютно точно. Но он останется дорогим для меня человеком. Я буду беспокоиться за него. И пришла, всего лишь чтобы немного о нем рассказать. А уж как поступать, это ваше дело.
– Я тоже так считаю.
– Вот и славно.
Господи, зачем я все это говорила? Зачем наплела про Илью столько глупостей, выставив его козлом на веревочке?! Обидеть заочно его хотела, показать в дурном свете?
Хотя, с другой стороны, я благородно сообщила ей о его свободе.
Сомнительное, однако, благородство. Я будто торопила события, чтобы подтолкнуть ее к Илье, а Илью к ней, спешила доказать и показать, что от меня что-то зависит, что я – могу!
И все это, как я понимаю теперь, лишь для одного: чтобы не чувствовать, что меня все-таки бросили.
Как ненужную вещь. Ветошь.
И тут кончается эта сказка, а на самом деле присказка, потому что еще одна сказка впереди.
Нет, было еще что-то вроде последней агонии. Илья время от времени подвержен запоям, по сравнению со многими другими – редко и ненадолго. Когда их отношения с Ольгой были в полном разгаре (а я еще работала в этой редакции, чтобы не убегать куда попало второпях), Илья ушел в такой запой.
Позвонил мне ночью, признался в любви. Я не слышала его, не слушала. Мало ли что спьяну наболтает. Но когда узнала, что мать его уехала к сестре в Волгоград, встревожилась. Это уже опасно.
И решила приехать к нему.
Я захотела проверить себя.
Мне хотелось убедиться, что я в кратчайшие сроки все в себе выжгла, остались лишь чувства – родственные. (Да и как им не появиться, за восемь-то лет?!)
Я приехала и застала у него Ольгу. Они ссорились. Они ссорились так, как ссорятся близкие люди. Я хотела уйти, но Ольга опередила меня и ушла первой.
– Ничего, – сказала я Илье. – Милые бранятся – только тешатся.
Запой оказался тяжелым, мне пришлось провести около Ильи несколько суток, регулярно совершая походы за пивом. Я сокращала порции, несмотря на его требования и крики.
Наконец он начал успокаиваться, все больше спал, все меньше пил. И когда очередной день прошел совершенно «сухим», я решила, что его можно оставить одного.
И оставила, а в редакции меня ждала записка: позвонить директору ликероводочного завода «Лидер» господину Мрелашвили В.Н.
Глава 7
Я позвонила и попала, конечно, на секретаршу. Назвала себя.
– Василий Натанович ждет вас, – проворковала секретарша.
– Очень приятно. Но во сколько? И, надеюсь, он предоставит мне машину?
Мне показалось, что секретарша икнула.
– Извините, – сказала она.
Потом слышалась музычка, секретарша опять возникла, голос ее на этот раз стал крайне уважительным.
– Василий Натанович высылает за вами машину, скажите, пожалуйста, куда.
Я назвала адрес редакции.
Через полчаса я сидела в кабинете Василия Натановича Мрелашвили (что ж, бывают сочетания и чуднее) в черном кожаном кресле. Василий Натанович был темноволос, жгучеглаз, довольно молод, сорока еще нет, и на лице его блуждала совершенно невероятная, какая-то почти детская, наивная улыбка, будто он не серьезным бизнесом занимается, а сидит мальчиком на собственном дне рождения и радуется подаркам, которые приносят ему богатые родственники. Жизнелюб, блин! – подумала я.
Он ждал меня не один, присутствовал еще человек, развалившийся напротив меня: некто Фофанов, по кличке, естественно, Фофан. Когда я появилась, он вскочил и насильно облобызал мне руку. Я поморщилась: от него пахло потом, табаком и вином (дешевым). Человек он одиозный. Большой, громогласный, наглый, сменил несколько жен, профессий, решил наконец продвинуться на стезе журналистики, но скоро выяснилось, что он не умеет правильно расставить запятые. Тогда Фофан занялся административным обеспечением газетного бизнеса, выныривая то в одном, то в другом издании (их в нашем городе по пять штук в год открывается и столько же закрывается), упорно при этом именуя себя «свободным журналистом». У него действительно стали появляться статьи. По слухам (непроверенным, но достоверным), статьи за него пишут по очереди молодые способные ребята, которым он чем-то помог в свое время. Это он умеет: устраивать, пристраивать. Но не организовывать. Разные слова и разные понятия.
Василий Натанович, поулыбавшись и откровенно полюбовавшись мною (но опять-таки наивно, простодушно), приступил к делу.
– Евгений Павлович предложил мне интересный проект, – сказал он.
Я невольно стала глазами искать третьего: настолько дико было для меня, что Фофана назвали по имени-отчеству.
– Проект – издавать газету. То есть завод будет издавать. Он узнал, что через некоторое время мне предстоит баллотироваться в депутаты, – Мрелашвили застенчиво и скромно улыбнулся, как бы извиняясь за то, что он такой хороший и перспективный человек, – и говорит, что лучше всего предвыборную кампанию вести через собственный орган. Если сделать его, конечно, интересным. Он берет на себя административные функции, а вас порекомендовал в качестве редактора. Как вы на это смотрите?
Я оценила откровенность и краткость Василия Натановича. И решила отплатить той же монетой.
– Завод не будет издавать газету. Вам нужно платить лишние налоги? Завод будет спонсором, а учредителем станет коллектив редакции. Далее. Кончится избирательная кампания, и мы окажемся ненужными. Поэтому вы предоставляете мне право набрать такой штат сотрудников, который сделает не просто предвыборный орган, а хорошую крепкую газету, чтобы она стала популярной. С легким скандальным демократическим душком, с желтизной. То есть вам придется поиграть в демократа. Вы не против?
– Я и так демократ! – улыбнулся Василий Натанович.
– Далее. Мы сделаем все возможное, чтобы газета если не приносила прибыль, то хоть окупала бы себя. Это и для вас хорошо, и для нас: я хочу, чтобы у сотрудников были высокие зарплаты.
Я назвала несколько цифр, имея в виду себя и еще нескольких людей, которых мысленно уже видела костяком редакции.
Василий Натанович слегка приподнял брови.
– Да, много, – согласилась я. – Но надо отдавать себе отчет в том, что без вашего спонсорства мы рухнем. А вы в любой момент можете или разлюбить газету, или взять да и уехать куда-нибудь в Москву или Америку, чтобы стать долларовым миллионером. Нужно же нам копить на черный день!
– Логично, – сказал Василий Натанович.
– Если вы согласны с этим, то редакция уже через две недели выдаст первый номер.
– Я согласен, – кивнул Мрелашвили.
Фофан было зашевелился, желая встрять, чтобы без него не обошлось. Но я не дала ему слова вымолвить.
– В таком случае еще одно условие: я прошу вас поблагодарить Евгения…
– Павловича! – подсказал зардевшийся Фофан. Бедняга, уж не знаю, чего он ждал.
– Да, Евгения Павловича. Поблагодарить его и отпустить на все четыре стороны. Все газетные проекты, в которых он участвовал, благополучно проваливались. Он болтун и бездельник. У него бывают идеи, но он не может их реализовать. Журналист никакой. И вообще, полагаю, его цель – не газету создать, а стать вашим помощником, когда вас выберут депутатом, в чем я не сомневаюсь.
– Он намекал, – задумчиво произнес Василий Натанович, – что мне нужен будет грамотный помощник.
– Да, но это не он. И не я. Нужно будет – я вам найду.
Фофан, мне показалось, раздувался, как лягушка, та самая, из басни Крылова, которая решила сравниться в толщине с быком. И лопнула.
– Да она сама-то!.. – начал он было, но Василий Натанович поднял руку. Его лицо осталось детским, но на этот раз это был сердитый мальчик. Молча он встал, открыл маленький сейф, достал стодолларовую купюру, подал ее Фофану и сказал:
– Всего доброго, Евгений Павлович. До свидания.
И Фофан взял, конечно же взял деньги! Он хоть и придурок, но не дурак, он понял, что шансов тут у него нет, лучше уж взять то, что дают, а то и этого не получишь!
– Премного благодарен, – сказал Фофан с язвительностью, на которую ни я, ни Мрелашвили не обратили внимания.
И гордо удалился.
Будет теперь искать возможность мстить и гадить мне, подлюка.
Хрен с ним, не страшно.
– С чего начнем? – спросил Василий Натанович.
– С составления бизнес-плана.
– Сколько это займет времени?
– Послезавтра в десять утра он будет у вас на столе.
– Хорошо.
Я встала.
Он тоже встал – воспитанный!
И сказал:
– Вы мне чрезвычайно понравились. И как женщина. Я могу надеяться? В принципе?
– Нет, извините.
– Почему? Вы заняты?
О, эти восточные мужчины, да и мужчины этого типа вообще! Он даже не спрашивает, замужем ли я. Это несущественно. В слово «занята» он вкладывает другой смысл: принадлежу ли я кому-нибудь? Не любовнику, естественно. Василий Натанович и представить себе не может, что если женщина не «занята», то она откажет в любезности попри надлежать ему. Он ведь молод, симпатичен, богат. Он пуп земли!
Во избежание лишних расспросов я сказала:
– Да, занята.
– Жаль, – сказал Мрелашвили. – Но ведь это не навечно?
– Ничто вечным не бывает!
И мы оба рассмеялись, чувствуя свою приятную и здоровую, откровенную подловатинку, без которой и жизнь, блин, не в жизнь!
Через день на столе у него был бизнес-план.
Еще через два дня были обустроены всем необходимым редакционным оборудованием две просторные комнаты в помещении заводской администрации, и в них сидели сотрудники. Половину я умыкнула бессовестно у Ильи, зная их квалификацию, других переманила из самых авторитетных городских газет.
Не через две недели, а через десять дней вышел первый номер (благодаря отчасти тому, что зарегистрировали мы издание с помощью всесильного Мрелашвили буквально в одночасье).
Называется она, извините, «Блин» (я прекрасно знаю, что в провинции существует еще десятка два газет с таким названием, но у нас добавка: «Блин, Лтд»). Подписки, само собой, пока нет, но розница идет хорошо – и прирастает с каждым номером.
Мои ребятки таких окладов никогда не получали и молятся на меня, хотя стервой при этом считать не перестают.
Василий. Натанович роняет при виде меня детские слюни и, кажется, изо всех сил пытается узнать, кем же я занята. Наверное, для того, чтобы сравнить и оценить свои шансы.
В общем, все хорошо. Кроме того, что меня бросили. Или я бросила. Или взаимно. Тоска…
И это еще одна присказка, а сказка впереди.
Глава 8
Но и тут без присказки не обойтись.
Еще когда не было Ольги, эксперимента с Штыро, когда ничего еще не было, а было вроде бы сплошное счастье, но мое шестое чувство уже что-то подсказывало, я попыталась слегка подразнить Илью.
Одним из самых шустрых парней у нас был Антон Дрожжин. Двадцати восьми лет (к моменту нашего расставания с Ильей), с мягким характером (но иногда обидчивый), невысоконький, худенький, умненький и до недавних пор холостой.
Скорее всего, он был вообще неудачлив в отношениях с женщинами. Закомплексован, робок. Чтобы подавить комплексы, перед свиданиями выпивал (так рассказывали), но вместе с подавленным комплексом подавлялось почему-то и желание идти на свидание, и он напивался. Для этого ему хватало всего полбутылки водки (Илья всегда завидовал этому – и тому, что Антон, выспавшись, вставал совершенно здоровый и никогда не продолжал питье).
И вот Антон стал светиться и сиять. Причина выяснилась скоро: нашлась добрая девушка, согласившаяся выйти за него замуж.
Само собой, на свадьбу он пригласил всех, кого только знал: чтобы все ему завидовали.
Свадьба была многолюдной, хоть и бедной, но журналистской братии лишь бы водки побольше, а уж ее то хватало. Через час в помещении рабочей столовки стоял непереносимый гам.
Невеста оказалась похожей на Антона, как родная сестра. И глаз с него не сводила.
А он настолько был переполнен счастьем, что не выдержал и напился. Но уже через час (мне рассказывали, потому что я ушла) появился за столом опять совершенно трезвый и совершенно счастливый.
Прошло несколько дней, он вышел на работу, и я от скуки или от того, что в тот день родимая моя дистония разыгралась, стала подшучивать над ним:
– Это кошмар, Антоша! Ты знаешь, подлец, что мне сердце разбил? Неужели ты ничего не видел?
– А чего? – растерялся, не поняв юмора, Антон.
– А того! Я на него смотрю, смотрю, все глаза просмотрела. Я готовлюсь. Я оставляю его, можно сказать, на десерт, как лакомое блюдо, чтобы закончить с ним жизнь рука об руку, а он берет, подлец, и женится!
Тут он понял, стал самодовольно хихикать. Самодовольство молодожена.
Илья тоже посмеивался, но ему мои шутки не очень по вкусу пришлись, я это видела.
Поэтому, будто черт меня дергал, я изо дня в день твердила о разбитом сердце и т. п. Все относились к этому с должным пониманием: в каждом тесном коллективчике складываются подобные юмористические отношения. Между мужчиной и женщиной или двумя мужчинами. Бом и Бим, Черный клоун и Белый клоун. Это скрашивает будни. Но меня раздражало то, что Антон не желал становиться ни Бимом, ни Белым, к примеру, клоуном, не подыгрывал мне. Тебе умная красивая женщина оказывает честь, так будь же любезен соответствовать, орясина! Нет, не хотел.
И Илью эти шутки никоим образом не дразнили.
И я оставила их.
Потом у Антона родился ребенок, сын, он стал счастливым вообще до неприличия.
А потом я взяла его в свой «Блин, Лтд» чем-то вроде ответственного секретаря (в штатном расписании не было такой должности, в маленьких редакциях вообще все иначе), полагаясь на его аккуратность и ответственность.
И он справлялся со своими обязанностями превосходно.
Ну, теперь, господи благослови, сказка.
Жуткая.
И смешная.
Однажды, заканчивая работу, мы остались вдвоем. Я спросила его о семейной жизни. Он расцвел и начал рассказывать, уснащая повествование нудными подробностями.
А я…
«Позавидовала баба чужому коромыслу, да свое – хрясь!»
Велик могучий русский язык!
Но мое-то коромысло давно уж хряснулось, без всякой зависти.
А в чужом я никакой красивости не видела. Завидовать нечему.
Однако стервозность моя не дремала. Я глядела на Антона (очень похорошевшего, между прочим) и думала: бедняга, тебя, наверно, и не целовали по-настоящему, ты не знаешь, что такое настоящая женщина, вот и тешишься своей женушкой, своей костлявенькой прелестью…
В редакции пить было категорически запрещено (мною), но в запертом шкафу у меня стояло не меньше десяти бутылок новых видов продукции, которые выпускал «Лидер» и образцы которых Василий Натанович всякий раз считал должным преподнести мне. (Естественно, спрашивая при этом: «Все еще заняты?» – «Пока!» – отвечала я.)
Я достала бутылку и предложила Антону хлебнуть с устатку. Он замялся.
– Жена заругает?
– При чем тут жена… Просто… Ты же меня знаешь.
– Знаю. Поэтому больше рюмки не дам. Учись пить.
– Да я в общем-то умею, – сказал он.
И храбро выпил.
Долго ли, коротко, стали мы целоваться. И кто знает, до чего дошло бы при соответствующих условиях. Но в помещении редакции напрочь отсутствовала мягкая мебель (я сама же, кстати, об этом позаботилась). А вариант молодежный – как попало и где попало – это уже было не для меня. Да и порыва такого не ощущалось, чтобы забыть время и место.
Целовались мы с ним довольно крепко и довольно долго. Он на радостях еще рюмочку выпил, и еще, и стал неуклюже по мне руками шарить, одежду с меня тянуть.
– Нет уж, нет уж, ты уже пьян, голубчик, иди-ка домой, а то жена тебя запилит, а я тебе выговор объявлю за пьянство на рабочем месте, – сказала я. И он послушно отправился домой, к любимой жене.
Я же подумала: а не хватит ли беситься?
Не вернуться ли, как говорят, в семью? (Откуда, впрочем, я никогда и не уходила.)
Кстати, мне пришла в голову мысль: используя, так сказать, семейное положение, написать очерк о собственном муже. Ну, конечно, не только о нем, а о цехах оперного театра вообще. И название заранее придумала: «Закулисье». Ведь, в самом деле, о премьерах, певцах и певицах, о режиссерах пишем то и дело, но страшно же интересно узнать, кто делает для обрамления блистательных певцов и певиц все эти колонны, башни, облака, деревья, царские троны и т. п.
Сергей был моим гидом. Он сначала слегка стеснялся своей роли, но потом увлекся и показывал мне все так, как директор музея, например, показывает экспонаты, которые собрал и нашел сам, – с гордостью и любовью. Мы блуждали в дебрях полотнищ, металлических конструкций, деревянных брусьев и щитов. Он безошибочно указывал, из какого спектакля вот эта фиговина или вот эта хреновина, рассказывал, как долго они ломали голову, чтобы соорудить для «Екатерины Измайловой» («Леди Макбет Мценского уезда») хитроумный помост, который служил бы и террасой дома, и мостом, и паромом, с которого злая баба сбросила свою соперницу, сама заодно утопившись. Сергей подробно описывал, сколько хлопот было с креслом старухи из «Пиковой дамы». Режиссер требовал, чтобы кресло ускользало от подлого убийцы Германна – такова была его придумка, – чтобы оно просто носилось по сцене, а он бегал бы за ним и за несчастной старухой. И колесики пробовали и систему веревок, и даже рельсы хотели по сцене незаметно пустить, и вдруг Сергей, думая об этом и дома, увидел старую настольную игру «Хоккей» (он с Сашей еще в нее играл), где фигурки движутся по прорезям. Эврика! На сцену помост, в помосте прорези в самых разных направлениях, вот и все! Сложно, конечно, но эффектно! Режиссер расцеловал его и тут же решил, что не только кресло будет мотаться по сцене, но и карточные столы, и зеркала, и все прочее. Наверное, было занятно, но я этот спектакль не видела, не успела: несмотря на гениальные находки, он почему-то быстро сошел со сцены.
– Он не оперный режиссер был, – объяснил Сергей. – Не за свое дело взялся. Его бы воля, он бы вообще всю музыку убрал, мешала она ему. Ему бы сценографией заниматься, а в голосах он не понимает ничего. Что голоса! Он мизансцену элементарно выстроить не может.
– Ты мне не рассказывал. О том, как ты эти прорези придумал. Почему? Это же интересно!
– Да как-то… Обычная работа, – сказал Сергей.
Обычная работа… Да, он ничего не говорил. Боялся, что мне будет скучно. Но ведь и я ему о своей работе не рассказывала. Знала только, что все мои статьи он читает от строчки до строчки. И наверное, свое мнение имеет. Которым я никогда не интересовалась.
Мы посетили столярный цех, пошивочный, забитый множеством костюмов. Странно было видеть эти костюмы вблизи: роскошное платье королевы выглядело замызганным капотом, на котором грубо масляными красками, елочной канителью и прочей мишурой наляпаны узоры. Изящный фрак оказывался сшитым из крашеной мешковины… Посетили и художников. Там было почему-то пусто, только девчушечка в желтой маечке и шортах (натоплено жарко) рисовала непонятные полосы на большом фанерном щите: синие полосы по черному фону.
– Что это? – спросила я.
– Да фигня, – ответила девчушка. – Просто часть задника. Цветовое пятно с полосками. Пива бы, – сказала она Сергею.
Тот смущенно глянул на меня и торопливо сказал:
– Познакомься, Ксюша, это моя жена. По совместительству, – он хихикнул, – редактор газеты. Хочет о наших цехах статью написать.
– Очень приятно, – сказала девчушка, осмотрев меня с головы до ног.
Я видела, что у них приятельские отношения. Странно приятельские, учитывая, что девчушка моему мужу в дочери годится.
В ней не было ничего особенного – для тех, кто не понимает. Я же понимаю. И увидела в ней ту особенную изюминку, которая для некоторых мужчин привлекательней явной красоты. У нее была короткая стрижка, волосы каштановые, легкие, чистые. Кожа, чуть смуглая от природы, необычайно гладкая. Никакой косметики на лице. Карие глаза, небольшой аккуратный носик, маленькие и чуть припухлые губы темного оттенка и как бы слегка запекшиеся. Фигура не идеальная, но талия тонка и обнажена короткой маечкой. Грудь под маечкой свободна, и два крохотных бугорка сосков четко обозначены. Я-то знаю, как мужчины из-за таких непритязательных с виду девочек могут с ума сходить!
– Что ж ты, в самом деле? – сказала я Сергею. – Сходи за пивом. И мне бутылочку принеси.
– А же две, – сказала Ксюша. – Мне до вечера тут горбатиться.
Сергей ушел.
– Это ваша основная работа? – спросила я.
– Прирабатываю. Вообще-то я в художественном училище учусь.
– И хорошо платят?
– Копейки платят, суки. Но у них тут столовая дешевая, директор молодец, устроил. Это большое дело! Потом я живу черт знает где, с двумя пересадками полтора часа. А тут можно поспать, тепло, особенно когда батареи включили, и утречком не спеша – на занятия.
– А родители не беспокоятся?
– Мамаша-то? Она беспокоится, только чтобы я ей денег подбрасывала.
Я хотела еще кое-что спросить.
Вспомнила, что Сергей не раз задерживался по вечерам (как и я, впрочем). Интересно, только ли работа его задерживала, или он угощал пивом эту девчушку? И только ли пивом угощал?
Тут явилось и пиво вместе с Сергеем.
Мы с Ксюшей стали наслаждаться, а Сергей, непьющий человек, смотрел на нас с истинной радостью, довольный, что доставил нам удовольствие.
И казалось мне, что он еще одному обстоятельству рад: возможности показать Ксюше, какая у него красивая жена, а мне продемонстрировать, как хороша Ксюша.
О чем я?
Кто понимает, тот поймет. Илья рассказывал мне однажды, что, изменяя второй жене, он испытывал странное желание познакомить жену с любовницей. Чтобы любовница увидела, насколько красива его жена, а жена порадовалась, насколько красива любовница. Это довольно типично для мужской психологии, сказал Илья. Откуда что берется – неизвестно. Но типично, он знает. (Может, тут атавистичная полигамность мужчин? Желание держать всех своих женщин при себе одновременно?)
Пиво выручило: хоть легкий, но алкоголь согрел и чуть расслабил, потому что меня, несмотря на жару в помещении, что-то стало знобить.
Вскоре мы ушли.
И дома я вдруг начала ластиться к Сергею. Напрашиваться.
– Может Саша прийти, – с улыбкой сказал он.
– Раньше одиннадцати он не придет.
И у нас произошло то, что происходило обычно не чаще, чем раз в две недели (мне казалось, что Сергею этого вполне достаточно).
Наверное, я удивила его.
То есть точно удивила, хотя он не подал вида.
Главное не это. Не знаю уж, что почувствовал он, но я – впервые с мужем – почувствовала себя женщиной на все пятьсот процентов (потому что сто для меня мало, мне надо не меньше двухсот. До тысячи. Кто понимает – поймет).
Что же, подумала я потом, теперь я мужа буду к этой девчушке ревновать?
Не психоз ли это: к Илье ревную, хоть и задним числом, хоть и знаю, что все кончено (памятью ревную!), к мужу ревную, а теперь еще и по поводу Антона с ума схожу?!
При чем Антон?
Сейчас расскажу.
На другой день после наших жарких поцелуев он вел себя так, будто ничего не случилось. Причем не то чтобы делал вид, что ничего не случилось. Для него в самом деле ничего не произошло! Он принял все как должное!
Теперь я понимаю, что у Антона был просто период перманентной эйфории. Его любит жена. У него родился сын. У него все ладится на работе. И если красивая женщина на него с поцелуями набросилась, что ж поделаешь, перед ним никто устоять не может!
