Текст книги "От любви до ненависти"

Автор книги: Елена Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Ах я, падла! – закричала Катя, дурачась. – Без шоколада шампанского не пью! Ждите меня!

И, быстро одевшись, выбежала, сказав, что пойдет в круглосуточный мини-маркет, находившийся на первом этаже этого же дома.

– Ну что, доволен? – спросила Нинка.

– Смотря что иметь в виду.

– Я все имею в виду.

– А что это тебя так заботит?

– Она моя подруга.

Нинка машинально вертела в руке пробку от выпитого шампанского, и это привлекло внимание Бориса – как часто нас привлекают именно бесцельные действия и движения.

– Слушай, – сказал он вдруг с каким-то удивлением, будто увидел то, что никак не ожидал увидеть, – у тебя потрясающе красивые пальцы. И руки вообще.

– Я знаю, – сказала Нинка.

– Ты не думай, я не пытаюсь, это самое…

– Я не думаю.

– Просто, в самом деле. Дай руку.

Нинке, что ли, жалко? Дала руку, гибкую, гладкую, теплую.

И странное ощущение возникло у Бориса.

Ему нравилась Катя, и руки ее тоже, Да и все остальное. Но когда он прикасался к ней, возникало чувство любознательного любования, чувство мужской приятной жажды, сейчас же – совершенно иное. Сейчас – чувство родственности, близости. Если можно так сказать, эта рука сделана по его размеру, и дело не в величине ее или форме, а в чем-то неназываемом. По размеру – ее теплота, ее мягкая легкая тяжесть, ее упругая мягкость, и эта жилочка на запястье…

Бывает любовь с первого взгляда, а бывает с первого прикосновения, подумал Борис и заглянул в глаза Нинки, и ему почудилось, что она испытывает то же самое, что и он.

Нинка же ничего подобного не испытывала. Для нее это было: мужик слегка выпил, рядом бабешечка симпатичная, хочется полапать, вот и все дела.

Вдруг глаза ее удивленно округлились, направленные куда-то через плечо Бориса.

Борис обернулся.

В двери комнаты стояла Катя.

– Как я вас! – сказала она. – Шоколад-то есть, вот он! А я никуда не уходила, только дверью хлопнула. На вшивость проверила тебя, подружка, – сообщила она Нинке, которая забыла от неожиданности свою руку в руке Бориса.

– Я же знала, – сказала Нинка, – что этой дуре пить нельзя. Она же психовеет сразу.

– Уже опсиховела, – подтвердила Катя и бросила в Нинку шоколадом, разломанным на дольки. Эти дольки, рассыпавшись, попали и в Бориса. – Я тебя убью, сучка! – закричала после этого Катя диким голосом и бросилась на Нинку, вцепилась в волосы, сдернула со стула на пол и стала возить по полу, стараясь при этом еще и ногами ударить.

Борис с трудом оттащил ее, отцепил ее руки от волос Нинки, но Нинка, освободившись, тут же отвесила Кате затрещину. Борис бросился держать ее за руки, и тут же Катя из-за его плеча ткнула Нинку в нос, после чего отскочила и стала орать диким голосом:

– Я так и знала! Позавидовала, подруга, да? Позавидовала? Учти, Борис, у нее планы на тебя, я все знаю! Она хочет тебя у меня отбить и на тебе в Израиль въехать, потому что ты еврей! Это такая прохиндейка, клейма негде ставить! Она убийца, она человека убила!

– И тебя убью, – пообещала Нинка, утирая рукой сочащуюся из носа кровь.

– Это мы еще посмотрим!

– Посмотрим! – сказала Нинка.

И, взяв вещи в охапку, вышла. Одевалась на лестнице.

А Катя разрыдалась, повторяя одно и то же:

– Какая же я дура, а? Какая я дура!

Борис гладил ее и успокаивал.

Вскоре она заснула, всхлипывая, а Борис долго не мог заснуть, размышлял.

Он увидел сегодня эту застенчивую провинциалку во всей красе. Нет, тут не один алкоголь виноват, тут не – ревность. Это характер ее дал себя знать. Пообвыкнет, она и ему может такой же скандал устроить – и кинет уж не шоколадом, а чем потяжелее. И такую делать женой? И тем более матерью своих детей?

Он вдруг посмотрел на спящее лицо Кати с приоткрытым ртом так изумленно, будто открытие для себя сделал.

И это открытие заключалось в слове – МАТЬ. Эта неотесанная и умственно и морально женщина – мать? Мать МОИХ детей?

Дичь! Нелепость!

Значит, рассудил он, вышло то, о чем ему Нинка рассказывала: он не будущую жену во владение приобрел, а секс-домработницу?

Расставаться с ней нужно. Завтра же утром.

Но…

Всем женщинам, с которыми он расставался до этого, было куда вернуться. Кате – некуда.

Но почему некуда? Ведь жила где-то до него. Пусть на квартире, ну и что? Многие так живут. Где-то работала. Он ей заплатит и расстанется с ней. Пока есть повод. Если же пожалеет, то с каждым днем, с каждой неделей будет сложнее. И кончится хуже – для нее же.

Так он лежал в темноте с открытыми глазами и придумывал множество оправданий для себя, множество причин, объясняющих, почему он не сможет жить с Катей. И почему-то одна-единственная причина не пришла ему в голову, хотя именно она-то и была основной: мягкая и теплая тяжесть Нинкиной руки…

Он проснулся поздно, с тяжелой головой.

Поплелся в туалет, потом умылся и опять лег.

И тут явилась Катя: свежая, виновато улыбающаяся. С подносом в руках.

– Кофэ в постель! – объявила она.

– Кофе, – вяло поправил Борис.

– Я и говорю – кофэ. Не чай же.

Она не только кофе приготовила, но и гренки с яйцом и сыром, и апельсин очистила, разрезав его на несколько частей.

Настроение Бориса несколько улучшилось, хотя внешне он оставался хмур.

Катя сидела подле него, заглядывая в глаза.

И вдруг по лицу ее потекли слезы.

– Мне уйти, да? – тихо спросила она.

– Я этого не сказал, – ответил он.

Она еще сильнее заплакала и, убрав поднос, упала на Бориса, обнимая и говоря сквозь слезы:

– Какой ты! Какой ты! Ты только не прогоняй меня! И платить мне ничего не надо! И женой делать не надо. Ничего не надо, только не прогоняй!

– Ну, перестань, перестань, – говорил Борис.

Наплакавшись и успокоившись, Катя, как добродетельная хозяйка, пошла на рынок за продуктами.

А он взял ее косметичку, в которой еще раньше заметил небольшой потрепанный блокнотик. Открыл, стал листать.

И нашел то, что искал: телефон Нинки. То есть он рассчитывал найти какой-то адрес, зная, что она где-то снимает квартиру или комнату. Поэтому почему-то подумал, что это какой-то общий коммунальный телефон, и когда ему ответили, сказал:

– Здравствуйте, можно Нину к телефону?

– А я тебя сразу узнала, Борис Борисыч!

– Нинка?

– Она самая.

– Во-первых, хочу извиниться, что испортил тебе вечер.

– Надо же! Не ты испортил, а она. Уже выгнал ее?

– Почему? Нет.

– Надо же! – еще больше удивилась Нинка. – А чего звонишь?

– Встретиться надо. Поговорить.

– Всегда пожалуйста!

И они условились встретиться в том же самом кафе «Полет».

Борис был строг и деловит.

– Вот что, – сказал он. – Извини, конечно, но мне кажется, ты не все о Кате рассказала.

– Мы что, натощак разговаривать будем?

– А что ты хочешь?

– Вина сухого стаканчик и пирожное.

– Хорошо.

Борис пошел брать вино и пирожное, а Нинка лихорадочно размышляла. Она была по природе человек интриг и разбирательств, а в последнее время жизнь сложилась так, что ничего похожего не случалось, она закисла совсем. И поэтому чувствовала сейчас почти радостное возбуждение, – попала наконец в свою стихию. При этом надо учесть, что она была серьезно обижена на Катю. Тоже мне подруга, землячка! Ей добро сделали, а она, видите ли, «на вшивость» решила проверить лучшую подругу! Такие вещи не прощают! Она ей на всю жизнь урок преподаст, хотя могла бы и выгородить, наболтать что-нибудь в том духе, что это все случайность, просто Кате вина нельзя пить, она непривычная и у нее что-то в голове от него замыкает. Нет уж! Тебе дали возможность устроить жизнь – сама не захотела! Возвращайся теперь к старухе в угол и в поганый свой ларек! Зато потом умнее будешь!

Так Нинка распаляла себя.

И, отпив принесенного вина, сказала:

– Признаюсь, виновата. Она обещала мне исправиться. Не получилось, горбатого могила исправит.

– А в чем дело? Она часто такая неуравновешенная?

– Всю жизнь. Она у нас, в Рудном, чуть одну женщину не убила. Из ревности.

– А мужчин много было у нее?

– Я за всю жизнь столько не наберу! Она на панели почти год пробыла, сифон подхватила, испугалась, прервалась на время.

– Сифон?

– Сифилис. Да не бойся, вылечила уже. А этот бред ее про то, чтобы в Израиль с тобой уехать, это не я придумала, это она придумала, она как тебя увидела, так мне сразу и сказала. Помнишь, побежала за мной? За этим и побежала: идея, говорит, он еврей, говорит, я его обработаю, чтобы он в Израиль со мной уехал!

– Глупость. Во-первых, я не собираюсь. Во-вторых, мне для этого самому нужно жениться на чистокровной еврейке, потому что у меня мать русская. А для выезда нужно, чтобы мать еврейка была.

Борис говорил это и посматривал на пальцы Нинки, обнимающие стакан с вином. И ему нестерпимо хотелось коснуться этих пальцев. Нинка что-то спросила, он не расслышал.

– Что?

– Я говорю, она нравится тебе?

– Вообще-то нравится.

– Тогда зачем ты спрашиваешь про нее? Когда любят, то любят со всем, что есть.

Борис, продолжая глядеть на ее пальцы, спросил:

– Она кричала, что ты убила кого-то. Что за чушь?

– Не чушь, – сказала Нинка. – Один козел мою сестру насиловал, а я застукала. И утюгом пригрохала его.

– Страшно было?

– Нет.

– А сейчас?

– Что – сейчас?

– Сейчас не вспоминаешь?

– С какой стати? Ты таракана раздавишь – и целый год не спишь, совесть мучит, да?

– Он человек был, не таракан.

– Ты бы его видел! Хуже таракана!

– Возможно…

Желание коснуться ее пальцев стало нестерпимым. И Борис отбросил околичности и сказал глубоким бархатным голосом, которым покорил немало женщин:

– Дай мне руку.

– Чего?

– Дай руку.

– Ради бога!

Нинка дала ему руку.

Вот оно что, подумала она. Похоже, не в том дело, что он Катьку выгнать хочет. Похоже, он меня хочет пригреть.

И, по странной логике ее ума, в ней возникла на него злоба и обида. Обида за Катьку: поманил, приручил и без всякой жалости выкидывает на улицу (о том, что она сама этому прямо посодействовала, Нинка как-то в этот момент забыла). Обида за себя, за свою всю жизнь, в которой она видела от мужчин только унижения и потребленческую страсть. Илья вроде приличен и нежен с ней, да и то, чувствуется, брезгует, не любит ее и никогда не полюбит. Все они козлы и подлецы. И этот тоже. Хитрый ход придумал, сволочь: жену ищу! Бесприютных девушек-то полно, он это знает, вот и изобрел крючок. Под этой маркой он себе хоть каждую неделю невест менять может. Кобель умственного труда.

И ей захотелось отомстить Борису за Катьку, за себя, за всех женщин, которые с ним были и будут.

И рука ее чуть дрогнула в руке Бориса, ладонь ее чуть сжала его ладонь – и медленно, словно сожалея, выскользнула.

– Ладно. Иди к Катьке. Она хоть и гадина, но ты-то на что? Ты взрослый, умный. Воспитай ее.

– Зачем?

– Тебе жена нужна или нет?

– Нужна. Но она не подходит.

– Привередливый какой! Молодая блондинка, красавица, кого ж тебе еще надобно, старче?

– Тебя, – сказал Борис.

– Взаправду?

– Взаправду.

– Рада бы, но занята я.

– Илья не в счет. Прости, но ты же должна понимать, что он…

– Я не про него. У меня мужчина есть.

– Тогда извини. Жаль. Страшно жаль.

И тут на Нинку нашло вдохновение.

– А мне не жаль? – спросила она дрогнувшим голосом и опустила глаза.

– В чем дело? – спросил Борис.

– Если бы ты знал…

– Что? Что?

– Без толку говорить. В этой ситуации ты ничего не можешь сделать.

– А вдруг? Ты расскажи.

И Нинка со слезами на глазах рассказала, что, приехав из Рудного невинной девушкой с целью поступить в институт, она попала в дурную компанию, в первый же вечер ее напоили вином со снотворным и изнасиловали. Началась кошмарная жизнь. А теперь ею владеет один очень серьезный бандит. Снял ей квартиру, дает деньги. Зато свободу отнял. Она его ненавидит и боится. Если попытается сбежать, найдет хоть на Чукотке, убьет. Такие у них правила. Пока ему самому не надоест, с ним не расплюешься! А ему, паразиту, никак не надоедает!

– Я его понимаю, – обронил Борис.

– И на том спасибо. Я тебе вот Катьку сватала, а сама вся извелась.

– Почему?

– Потому что я бы сама себя тебе сосватала.

– Это правда?

– Правдей не бывает.

После этого они долго молчали.

Борис был печально рад признанию Нинки. Печаль его происходила не от того, что она занята, а от причины совсем другой. Он думал, что всю свою здоровую молодость протратил на любовные игры, на большие и маленькие романы, а теперь, кажется, пришло то, что должно было быть лет двадцать назад – и какое было бы счастье вдруг оказаться ровесником этой девчушки, какая светлая любовь была бы!

И еще он вдруг вспомнил о Лизе, о том, как чувство к ней показалось ему любовью. И он подумал, что, наверное, душа его уже тогда готовилась к тому, что пришло теперь. Душа тренировалась любить.

А о каком-то там бандите он, как ни странно, почти не думал. Он не испугался. Говорят, боятся чего-то неизвестного, тайного, непонятного (что, может быть, как объясняют психологи, связано с генетической, древней боязнью темноты, ночных шорохов и теней, особенно это проявляется в детском возрасте). А бандит – это смешно и просто, хоть кровь льется реками.

– Я бы хотел видеться с тобой, – сказал он Нинке.

– А Катька?

– Считай, что ее нет. С сегодняшнего дня.

– Ясно. Теперь меня невестой хочешь сделать?

– Ничего я не хочу. То есть… Я же сказал: хочу с тобой видеться. Хотя бы.

– Не знаю… Ты только больше мне не звони никогда. У меня телефон с определителем номера. Вдруг он дома будет в это время… Я сама тебе позвоню.

– Когда?

– Когда сумею.

– Хорошо.

Катя встретила его с такой бурной радостью, с какой моряков встречают из дальнего плаванья верные жены. Его ждал неумело, но старательно приготовленный обед.

Борис подумал, что если он сядет сейчас за стол, то будет трудно, почти невозможно говорить с ней.

Поэтому он налил себе только кофе и стал пить, расхаживая по комнате.

Катя стояла у стены и следила за ним глазами.

Потом молча взяла сумку и стала собирать вещи.

Аккуратно все сложила, а то, что купил ей Борис, так же аккуратно отложила в сторону.

– Возьми, – сказал ей Борис.

– Мне чужого не надо.

– Это твое.

– Подаришь кому-нибудь еще.

– Я не собираюсь никому дарить. Возьми, или выкину.

Он сгреб вещи в кучу, вышел на лоджию, открыл окно.

– Ты меня знаешь, я выкину. А внизу народ ходит, сразу схватят.

Она его не знала, но подумала: черт его разберет, возьмет и выкинет. Жалко. С паршивой овцы хоть шерсти клок…

– Ладно, – сказала. – Это в счет оплаты за услуги! Будь здоров, не кашляй! Нинке привет передавай и скажи, чтобы на глаза мне не попадалась!

И с этими загадочными словами она ушла.

Глава 5

А Нинка через день собралась уж было позвонить Борису, но тут явился База. Явился с седоватым человеком в длинном черном пальто, с черной папкой в руках. И костюм, когда он снял пальто, у него оказался черный.

Нинка быстро организовала ужин.

База с черным человеком закрылись на кухне, о чем-то негромко говорили. Долго.

Потом База вышел и сказал:

– Ну, я поехал, Нинок.

И стал одеваться.

Нинка спросила его в прихожей шепотом:

– А куда я этого дену? Постель-то одна.

– Зато большая, – ответил База.

– Значит, так?

– Именно.

– Ты меня разлюбил, да? – всхлипнула Нинка.

– Тю, дура! – удивился База. – А я тебя любил, что ли? Какая тебе еще любовь приснилась?

– Раньше ты меня никому не отдавал.

– Раньше – это раньше. А теперь – это теперь! – с ленивой наставительностью сказал База.

– А потом вообще по кругу пустишь?

– Надо будет – пущу. За деньги, которые я тебе плачу, ты, считай, ничего не делаешь. Отрабатывать надо, Нинок.

Полюбовавшись ее огорчением, он смягчился:

– Не бойся, по кругу не пущу. Пока. А этот человек – хороший человек. Интеллигентный, не то что я. Он мой гость, так что по закону гостеприимства… На днях загляну.

И ушел, а интеллигентный человек, не вступая с Нинкой в пространные беседы, велел дать чистое полотенце, принял душ, надел махровый халат Базы и вышел и сел в кресло, включив телевизор, выставив из-под халата тонкие черноволосатые ноги.

– Ты тоже вымойся пока, – сказал он Нинке.

– Я мытая. И мы разве знакомы, что вы меня на «ты» называете?

– Не понял. Сережа сказал, что проблем не будет.

– Какой Сережа? – Нинка настолько привыкла называть Базу по кличке и вслух и мысленно, что даже забыла его имя. Но конечно, тут же вспомнила. – А… Нет, проблем не будет. Но тыкать все равно не обязательно.

– Не надо фокусов, не люблю, – поморщился интеллигентный человек.

И, скинув халат, безобразно голый, тощий, по-хозяйски подошел к постели, откинул покрывало, разлегся.

– Мягко, тепло! – понежился он. – Ну, не канителься давай.

Нинка поняла, насколько она отвыкла от этого. Кажется, недавно почти без отвращения могла лечь с кем попало за деньги, но всего нескольких месяцев хватило, чтобы отвыкнуть. От плохого отвыкают, оказывается, так же быстро, как привыкают к хорошему. Положим, База – это не то хорошее, чего бы ей хотелось, но тут уж привычка в чистом виде, тут все на автомате.

Она равнодушно разделась.

– Постой, – сказал интеллигентный человек. – Дай присмотреться.

Присмотрелся. Сказал:

– Не совсем в моем вкусе. Грудь бы побольше. Ноги подлиннее. А вообще сойдет. Только учти, я не люблю, когда номер отрабатывают. Поэтому ничего не изображай мне. Вздохов и стонов не надо. (Будто Нинка собиралась!) Будешь делать, что я скажу. Иди сюда.

Нинка подошла.

– Ложись рядом. Не так, лицом ко мне.

Нинка исполнила.

– Вот сюда поцелуй меня. С засосиком.

Нинка поцеловала. С засосиком. Ей казалось, что его волосы у нее во рту останутся, хотелось сплюнуть.

– Теперь вот тут полижи, – указывал интеллигентный человек.

Нинка исполнила.

– Теперь вот тут, – продолжал он.

Нинка исполнила.

– Не торопись.

Нинка не торопилась.

– Теперь вот тут, – приказал он.

– Где?

– Вот тут! – показал он рукой.

Нинка, закрыв глаза, приблизилась лицом.

И почувствовала, как тошнота подступает к горлу. Она крепилась – и не выдержала. Вскочила, побежала в туалет, и ее там вырвало.

Через несколько минут вернулась, утирая мокрый рот, села в кресло, закурила.

– В чем дело? – спросил интеллигентный человек.

– Сблевала.

– Ты пила, что ли?

– Нет. От тебя сблевала. Ты вонючий старый козел.

Нинка пошла на кухню, достала из холодильника бутылку водки, налила сразу полстакана и выпила, чтобы отбить во рту мерзкий привкус.

Вернулась.

– Ладно, Сережа. Спасибо, – сказал интеллигентный человек, как бы репетируя укоризненную речь, обращенную к Базе.

– Жаловаться будешь? – засмеялась Нинка. – Старый мальчик другу будет жаловаться, что ему девочка не дала! Ей, подлючке, платят, а она не дает! Да ты знаешь, сколько ты должен заплатить, чтобы у меня тошнота прошла?

– Сколько? – на полном серьезе спросил интеллигентный человек.

– Миллион долларов! – закричала Нинка. – Потому что с таким только за миллион и можно. Кто с тобой даром-то будет? С тобой даром кто-нибудь спал за последние шестьдесят лет, а?

– Мне пятьдесят четыре! – гордо сказал интеллигентный человек. – И у меня жена, между прочим, которая ради меня мужа бросила, потому что такого мужчины не встречала. Ясно тебе?

– Бывают люди, сыр с гнилью и плесенью едят, сама видела. У каждого свой вкус.

– Ладно, хватит болтать! – рассердился интеллигентный человек, не желая мириться с мыслью, что ему придется заснуть несолоно хлебавши. – Не хочешь ничего делать – черт с тобой, ложись давай, я сам все сделаю. Ты у меня заорешь сейчас от восторга.

– Я всю постель облюю.

Но легла.

И стала делать такие движения и говорить такие слова, которые любого гиганта секса сделали бы импотентом. Напрасно интеллигентный человек что-то пытался, пыхтел и кряжился над нею, в каждом изгибе ее тела, в каждом слове («Ну, миленький, маленький, стройненький, ля-ля-ля, лю-лю-лю, где же ты, я тебя жду, а тебя все нет!») была насмешка и издевка.

Изозлившись, интеллигентный человек врезал ей по щеке и спихнул ногой с постели:

– Будешь на полу спать!

А Нинка тому и рада.

На просторной кухне углом возле стола – лавка с мягкой обивкой. Она подставила под стол к этой лавке две табуретки, постелила свою шубу, выпила для сна еще полстакана водки и вскоре уснула.

Проснулась, когда интеллигентного человека уже не было.

Пошла досыпать на постель, предварительно сдернув с нее провонявшую этим козлом простыню.

Разбудил ее удар в лицо.

База стоял над ней, разъяренный.

Она хотела вскочить, он толкнул ее:

– Лежать!

Стянул с брюха своего поясной ремень (без которого, казалось, брюхо просто обрушилось бы вниз, к коленкам) и стал стегать Нинку, закрывающую руками лицо, вертящуюся на постели.

Устал, упал в кресло.

– Ты поганое дерьмо и собачья подстилка! – сказал он. – Повтори!

Нинка повторила.

– Если ты хоть раз еще не сделаешь то, что я тебе говорю, я подвешу тебя вверх ногами в сортире и на неделю уеду. Понятно?

– Да.

Нинке было больно. Ей мерзок и противен был База. Но ум ее искал пути к спасению. И не было другого способа, как опять соврать, обхитрить.

– А ты спросил – почему? – выкрикнула она, захлебываясь от слез. – Ты спросил? Для тебя я не человек! А я человек! Я виновата, если я тебя люблю? Я виновата, если ты сам так сделал, что я не могу ни с кем?

– То есть как не можешь? Ты профессионалка или нет?

– Была! – в истерике закричала Нинка. – Была и сплыла! Он передо мной лежит, поганый весь, а я тебя вижу – и не могу!

– Что, серьезно?

– А ты думал – нет? Ты думал, шуточки? Ты думал, если ты, бревно такое, – (по виду Базы Нинка поняла, что уже может и такие слова подпускать, – никого не любишь, то и другие любить не умеют? А я люблю, понимаешь ты?

– Да нет, – сказал База, почти оправдываясь и даже в смущении, ему не свойственном. – Я тебя тоже в некотором смысле, – коряво произнес он.

– Ты в некотором, а я во всех!

– Так сказать надо было!

– А сам не догадывался? Ты не думай, я не клеюсь к тебе, чтобы ты женился. Но если ты меня совсем не любишь, если ты меня в самом деле по кругу решил пускать, лучше убей! Убей! Убей! – вскочила Нинка на постели – обнаженная, яростная, хрупкая и неистовая, раскинув руки и как бы подставляя себя под воображаемые выстрелы.

База засопел, тяжело поднялся, косолапо подошел к ней, взял ее на руки.

– Вот тоже… – сказал он. – Раздухарилась. Ты пойми, человек на меня обиделся.

– А я не человек? – гнула свое Нинка.

– Ты тоже человек, – сказал База, хотя еще несколько минут назад так не думал.

– Как же ты мог, как ты мог! – обвила Нинка руками его шею, целуя Базу в толстые выпяченные губы и увлекая его в постель, раздевая. – Как ты мог! Как ты мог!

И она доказала ему свою любовь с такой страстью, которой у нее еще не бывало, и он верил, он растаял и разнежничался, как бык на весенней травке под первым теплым весенним солнцем, не зная того, что страсть эта вызвана не любовью, а тем, что Нинка этой неистовостью спасала себя, что не жажда сексуальная двигала ею, а гораздо более сильная и извечная – жажда выжить.

После ухода Базы она ходила по комнате взад и вперед, как тигрица в клетке. Размышляла.

Она поняла, что загнана в тупик. Сегодня она перехитрила Базу, но что будет завтра? Не исключено, что отвращение и ненависть, которые она испытывает к нему, пересилят привычку и в один прекрасный момент ее стошнит так же, как с черным интеллигентным человеком. И База все поймет. И отыграется на все сто процентов: не только по кругу пустит, а такое придумает, что подумать страшно. В самом деле за ноги подвесит в глухом месте и так оставит. Для него это запросто.

Что же делать?

Сбежать? Найдет. Кстати, а где паспорт?

Нинка бросилась к шкафчику, где в шкатулке хранились золотые перстни, кольца и сережки (все довольно дешевое) и разные документы: школьный аттестат зрелости, паспорт, медицинская страховка, справка из кожно-венерической клиники (База, по принципу «доверяй, но проверяй», заставляет ее регулярно обследование проходить). Из документов, как бы в виде издевки, была только эта справка. «Брюлики» на месте, но зачем они ей?

Нинка села на пол и заплакала.

Потом приказала себе успокоиться.

Нечего нюнить, думать надо.

Итак, убежать, уехать – не удастся.

Найти другого покровителя, покруче Базы?

Но это значит, во-первых, опять попасть в кабалу, а во-вторых, надо же объективно себя оценивать, это только у Базы такой особенный вкус, остальным бандитам давай тот самый пятый номер, до которого ей четыре осталось. А силиконом каким-нибудь себя уродовать? – не дождетесь!

Что же делать? Убить его?

Нет, в принципе, она знает, что убить человека не так уж трудно. Трудно следы замести. К тому же у Базы охранники есть, братки, это он к ней ездит тайно один, никто не знает об этой квартире, он специально для этого купил подержанную задрипанную машину, ржавую «Ниву», и, когда направляется к ней, загоняет в секретный гараж на задворках какого-то завода свой джип «Лендровер», а оттуда тарахтит на «Ниве».

Вот тут его и подловить. Но как убить? Чем убить?

Кем убить? – впрыгнул вдруг в голову вопрос, как клоун в цирке, и растянул в идиотской улыбке свои накрашенные губы.

Но смеяться не хотелось.

В самом деле, подумала Нинка, самой-то зачем? На ней и так уголовщина висит, кому надо, раскопают.

Нанять кого-то – и дорого, и опасно. Больше опасно, чем дорого, сейчас на убийство какого-нибудь бомжа за копейки можно нанять. Бомжа даже лучше: увидят, что не профессионал, подумают, что случайный человек, алкоголик, из-за бутылки.

Нинка до того расфантазировалась, что у нее в голове целое кино возникло, она даже глаза зажмурила, чтобы лучше это кино видеть.

Вот темным вечером на фырчащей «Ниве» подъезжает База. В руках большой пакет: там шампанское и продукты, потому что Нинка попросит его привезти шампанское и продукты.

Она смотрит из окна, видит его приезд, быстро выходит в подъезд и негромко свистит. И тут же уходит.

А на первом этаже стоит человек в одежде бомжа. Драная куртка, грязная шапочка с помпоном надвинута на глаза. В руках у него… топор! Старый ржавый топор. Он слышит свист и встает у двери. Тут темно, потому что лампочки будут вывернуты. Дверь открывается. Бомж прячется за выступом, который сбоку возле двери. Он видит в свете улицы фигуру Базы. И изо всех сил бьет его по голове топором. Для верности добавит, когда База упадет. Потом быстро все вынет из пакета Базы. Если бутылка разобьется, хорошо, если нет, он разобьет ее сам, оставив осколки и сам пакет в руках. И топор бросит. И клочок куртки на батарее останется, она ясно видит этот клочок, а саму куртку найдут потом (если найдут) на помойке. Менты по этим приметам поймут, что убили человека буквально из-за куска хлеба. Возможно, выйдут на нее. А она, в слезах и в горе, скажет, что ее друг приехал к ней отметить юбилей знакомства. Да, должен был продукты привезти, шампанское, вино. Ничего нет? Какой кошмар, из-за чего погубили человека.

Все это Нинка ясно видит и слышит. Она видит и то, как бомж, переобувшись в кроссовки, которые будут в полиэтиленовом мешке (который до этого в уголке будет стоять), сует ботинки в этот мешок, к продуктам из пакета Базы, путает следы, петляет – и выбрасывает все это в один из мусорных баков возле какого-нибудь дома.

И еще Нинка ясно видит лицо этого бомжа.

И бомж этот – Борис.

А почему бы и нет? Если он так ее хочет, если он и впрямь влюбиться готов, она сделает так, чтобы захотел еще сильнее и влюбился по-настоящему. И доведет его до того, что он все для нее сделает.

Главное, не суетиться, не спешить, не спугнуть его.

Не откладывая, Нинка позвонила Борису и сказала, что у нее будет возможность увидеться с ним завтра. Если он не против. В его квартире. Если он не против.

Борис был не против.

На другой вечер она пришла к нему. В черных очках – чтобы не виден был синяк, который навесил ей База вчера утром.

– Ну что, выгнал подружку мою? Как дворняжку? – спросила она. И тут же одобрила: – Правильно, сама виновата!

– Не она виновата.

– А кто же?

– Ты.

– Здрасте-пожалуйста!

– Ты, ты, – повторил Борис и, не в силах сдерживаться, подошел к ней, обнял ее, тонкую, маленькую, чувствуя необыкновенный прилив мягкой нежности.

И если рука ее, как он выразился мысленно, оказалась по размеру ему, то вся она оказалась еще более по размеру: всего лишь прижал ее, а уже такое чувство, что она слилась с ним и растворилась в нем. Никогда такого не было.

– Ну, ну! – отстранилась Нинка. – Что-то мы торопимся. Я, между прочим, на минутку зашла.

– Почему?

– Я же объясняла. За мной чуть ли не слежка.

– Ах да… Чаю выпьешь или кофе?

– Кофе выпью, только быстренько.

– А что это ты в черных очках среди зимы? – будто только сейчас заметил Борис.

Она быстро сняла, показав синяк под глазом и тут же надела.

– Это что?

– Без вопросов, пожалуйста, – сказала Нинка.

Ничего, вскоре она ему и на теле покажет следы от ремня. Сейчас они некрасивые, красные, как ожоги. Пусть потемнеют. Но до желтизны доводить тоже нельзя. Увидит – с ума сойдет. (Она рассматривала их накануне в ванной перед зеркалом во всю стену и не могла не отметить, что они смотрятся на обнаженном теле даже эффектно! Особенно на изысканный вкус, а у Бориса он таким должен быть.)

Он грустно и нежно угощал ее кофе, печенье подкладывал, она аккуратно надкусывала, опрятно отпивала кофе маленькими глоточками. Он смотрел на ее лицо (как недавно на лицо спящей Кати), на ее руки и насильственным образом вызывал в своем воображении образы: она – жена, она – МАТЬ. И не возникло, как в случае с Катей, мгновенного отторжения, не возникло ощущения невозможного, наоборот, как-то легко и просто представилось, что это лицо жены и лицо матери, а этими красивыми маленькими руками она спокойно и естественно будет держать ребенка, ЕГО ребенка.

Ты же совсем ее не знаешь, говорил Борису его Здравый Смысл.

Я знаю ее! – отвечала Здравому Смыслу Любовь, обладающая всепроникающей силой интуиции. Я знаю ее!

Взглянув на часы, Нинка заторопилась.

– Когда еще увидимся? – спросил Борис.

– Я позвоню.

– Послушай, а ты не пошутила, случайно?

– Когда?

– Когда говорила в кафе, что не Катю хотела бы сосватать, а сама себя?

– Может, и шутила. Я же не знаю, сам-то ты шутишь или нет. Я не хочу, чтобы меня через неделю, как дворняжку, выкинули.

– Я не шучу. Я тебя люблю, кажется, – сказал Борис.

– Вот когда будет без «кажется», тогда поговорим.

– Уже без «кажется», – сказал Борис.

– Ну и скорость! – покачала головой Нинка. – Ладно, сверхзвуковой ты мой, жди звоночка.

– Я очень буду ждать.

– Вот и славно. Ожидание облагораживает.

– Это ты сама придумала? – с удивлением спросил Борис. – Или вычитала?

– Не знаю. У меня бывает: вылетит что-то умненькое, а я сама не понимаю – откуда взялось?!

Нинка рассмеялась.

Борис закрыл за ней дверь, слушал шаги (лифта в доме не было), потом выглянул в окно и провожал взглядом ее фигуру, ясно видную в свете фонарей, пока она не скрылась за углом дома.