Текст книги "От любви до ненависти"

Автор книги: Елена Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Все сказали? – спросила она.

– А что еще нужно? На колени перед вами встать? Хорошо, встану.

И он встал перед ней на колени и склонил голову.

Подняв же ее, девушки не увидел.

Она удалялась, в светло-синих джинсах и белой футболке, в кроссовках, легкая, тонкая, мельком Бориса поразила стройность ее фигуры, и он понял, что просто заболеет, если упустит ее.

И он догнал ее, пошел рядом с ней, говоря какие-то нелепые слова, не стесняясь их нелепости.

Она остановилась:

– Вам не кажется, что вы меня преследуете?

– Преследую, – согласился он. – Но как быть? Я не прощу себе, если вы уйдете. Я даже не знаю, где вас искать, я никогда вас раньше не видел, я не знаю, кто вы.

– Обойдетесь, – сказала она. – Найдете другую.

– Мне не нужна другая.

– Идиот, – сказала она с легким уже раздражением.

Он продолжил преследование.

– Вы собираетесь выследить, где я работаю или живу? – спрашивала она.

– Да.

– Может, и в квартиру вломитесь?

– Да.

– И с мужем моим, например, познакомитесь?

– Да. Если он есть.

– Нет, вы все-таки маньяк! Видите милиционера? Я скажу ему, что вы пристали ко мне. Я серьезно.

– Ради бога! Я от вас не отстану.

– Хорошо.

И она действительно подошла к молоденькому сержанту и сказала:

– Будьте добры, задержите этого господина. Он за мной увязался. Или пьяный, или наркоман, или маньяк.

Милиционер посмотрел на странное улыбающееся лицо Бориса и очень строго спросил:

– В чем дело, гражданин?

– Да ничего особенного, сержант! – успокоил Борис. – Я девушке в любви признаюсь, а она даже выслушать не хочет.

– Не хочет – значит, не хочет, – рассудил сержант и взял Бориса за рукав. – Идите, девушка, – обратился он к красавице, – я его подержу, и он остынет.

Девушка секунду помедлила и пошла.

Борис завопил:

– Руки! Руки попрошу! – и стал вырываться. Но тот хоть и хил, но ловок оказался: мигом достал наручники и сковал руки Бориса за спиной, заодно заломив их. Тот невольно закричал от боли.

А происходило все это на одной из самых многолюдных улиц города. Вокруг сержанта и Бориса собрались любопытствующие.

Борис ругал милиционера как попало, дергался, время от времени вскрикивая, потому что сержант на каждое дерганье реагировал заломом рук. В запале Борис даже коленкой его ударил, попав куда-то в ногу, что сержанту больно не было, но было обидно. И он поволок его куда-то.

Но тут возникла девушка.

– Послушайте, – сказала она. – Я пошутила. Это мой знакомый. Просто он немного дурачился. Отпустите его, пожалуйста.

– Вы тут теперь ни при чем! – ответил ей на ходу сержант.

– Она моя невеста! – закричал Борис.

– А кто же при чем? – удивилась девушка.

– Я теперь при чем! – с должностной обидой сказал сержант. – Оскорбление при исполнении, нападение. Он меня коленкой ударил. Знаете, что ему за это может быть?

И, как ни уговаривала его девушка, он доволок Бориса до райотдела милиции, который находился неподалеку, и втащил в один из кабинетов. Девушка проследовала за ними на правах, как минимум, свидетельницы.

В кабинет вскоре вошел старший чин: лейтенант милиции. Сержант доложил суть конфликта.

– Вы кто? – спросил лейтенант девушку.

– Елизавета Андреевна Литовцева, – торопливо ответила девушка. – Паспорт показать?

– Не обязательно. А вы кто?

– Борис Борисович Берков. Я ее жених, понимаете? Мы просто слегка поссорились, а она вспыльчивая, и вот…

– Поздновато женишься, – переводил лейтенант взгляд с Бориса на Елизавету.

– Просто я ее всю жизнь искал.

– Что ж вы, не поженились, а уже ссоритесь? Поженились бы – и хоть убивайте друг друга в домашних условиях. Как большинство и делает согласно сводкам.

– Обязательно! – пообещал Борис. – Только отпустите меня.

– Штраф придется заплатить. Все-таки нападение на милиционера в общественном месте – не шутка. Скажите спасибо, что оформлю как мелкое хулиганство, а то ведь за это и срок светит!

И лейтенант назвал сумму штрафа.

У сержанта, похоже, было собственное мнение, и он открыл рот, собираясь это самое мнение высказать. Но под начальственным взглядом лейтенанта тут же его захлопнул.

Борис дал деньги, благо они у него были, сказав:

– Квитанции не надо. И протокола не надо. А то я, знаете, уважаемый в городе человек, дойдет до руководства…

– Ну, не надо так не надо. Горько! – весело выкрикнул вдруг лейтенант свадебное слово. И вместе с этим словом мощная спирто-водочная струя окатила присутствующих.

– Слово милиции – закон! – тут же закричал Борис и немедленно поцеловал девушку. Она оттолкнула его и выбежала из кабинета. Он – за ней.

Остановившись через несколько минут, она спросила:

– Что же мне делать, чтобы избавиться от вас?

– Ничего, – сказал Борис. – Ничего не поможет, Лиза.

Она подумала. И сказала:

– Ладно. Так кем вы меня собирались сделать? Любовницей? Женой?

– Это как получится.

– Вы далеко живете? Я очень устала.

– А мы на такси, хотя это близко.

Он поймал такси и повез ее к себе.

Она совершенно спокойно вошла в его квартиру. Не озиралась, не осматривалась, спросила только, где ванна, и попросила большое полотенце или простыню.

Приняв душ, она вышла, завернутая в махровую мягкую простыню, подошла к кровати, села, стала расчесывать волосы.

– Чего же вы? – сказала она Борису. – Давайте тоже в душ, и займемся делом.

Не думал Борис, что, собираясь всерьез жениться и найти для этого подходящую кандидатуру, он столкнется с одним из самых оригинальных и романтических своих приключений.

Лиза продолжала удивлять его.

Было удивительным уже то, как сочеталось в ней во время первой их близости (и потом) ее неизмеримое спокойствие с внешне невидимым, но постоянно ощущаемым каждой клеткой тела напряжением страсти (так ток мощно гудит в трансформаторе! – сравнение не совсем уместное, но верное).

Часа через полтора Борис, умиротворенный, спросил ее:

– Так кто же вы, Елизавета Андреевна? Откуда вы?

– Ну уж нет, – сказала Лиза. – Этого ты не дождешься. Что, привык женщинам без мыла в душу лезть? Лучше скажи, я тебе в самом деле так понравилась или ты такой неумный бабник, что на все готов, лишь бы своего добиться?

– Ты мне действительно понравилась.

– Хорошо. И что планируешь дальше?

– Мне надо знать, замужем ли ты, и вообще.

– Зачем?

– Я хочу, чтобы ты жила со мной.

– Ладно. Поживу, сколько вытерплю. Мне это, как ни странно, сейчас нужно: где-нибудь и с кем-нибудь пожить. Но учти: ничего рассказывать о себе не собираюсь. И о тебе знать ничего не хочу. Или ты хотел чего-то другого? Свадьбу, регистрацию в загсе, детей завести?

– Нет! – поспешно сказал Борис. – Именно – пожить с человеком, который мне нравится.

– Договорились.

И началась очень странная жизнь.

Борис не мог догадаться, где и кем она работает. Иногда она целыми днями сидела дома, иногда пропадала с утра до вечера. Иногда входила в роль заботливой хозяйки и готовила замечательный обед, одновременно устроив стирку и уборку, а Борис придумывал на это время какое-нибудь себе дело вне дома и являлся в домашний семейный уют, чистоту, к изысканному столу.

Почти как в настоящей семье. Но именно почти.

– Тебе не кажется, что мы с тобой будто снимаем один гостиничный номер на двоих? – спросил он ее как-то.

– Мало ли что мне кажется.

– Я так не могу. Я хочу знать о тебе.

– Зачем?

– Иначе у меня ощущение, что ты все еще чужой человек.

– А тебе обязательно сделать меня своей? Мы выяснили, что нам есть о чем поговорить. У нас схожие вкусы. Тебе мало? Зачем тебе моя предыдущая жизнь?

– Я хочу жениться на тебе.

– Мы и так женаты.

– Нет. Ты остаешься гостьей. Позавчера мы ездили на дачу (у Бориса была дача – родительская, как и автомобиль), ты походила, яблочко скушала – и смотрела на все чужими глазами. А ведь это твое может быть.

– Я не дачница, я ненавижу ковыряться в земле.

– А ребенка ты не хочешь от меня? – неожиданно спросил Борис.

– Нет. В этом все и дело. Извини, но по-настоящему я выйду замуж только за того, от кого захочу ребенка. Если тебя это не устраивает, я уйду.

– Нет! – перепугался Борис. – Нет, что ты! И давай не будем больше об этом говорить. Пусть все остается как есть.

– Именно этого я и хочу.

И все оставалось как было.

Но Борис все чаще ловил себя на недовольстве.

Сначала он был счастлив просыпаться по утрам и видеть рядом близкое лицо любимой (так ему казалось) женщины. Чудеса! – думал он. – Всю жизнь жил один и только сейчас понял, что один жить не могу.

Но время шло, и пробуждения стали иными. Он уже начал тосковать по своему постылому одиночеству. Особенно это чувствовалось тогда, когда она оставалась дома и принималась за хозяйственные дела. Каждый раз уходить неудобно, он подключался, чувствуя тягость и неохоту. Они несколько раз ссорились по мелким бытовым причинам, хотя им хватало ума и такта быстро мириться, но это пока, а что будет потом?

Нет, видимо, я и один жить не могу, и с кем-то вместе жить не могу, сделал грустный вывод Борис. И как быть?

Вдобавок он стал вдруг ревновать Лизу. Однажды она пришла очень поздно и от нее пахло вином.

– Извини, конечно, – сказал Борис. – Но если мы живем вместе, я прошу хотя бы уважать мои чувства. Я ждал. Я беспокоился. С кем ты была? Чем ты зарабатываешь вообще? Может, ты проститутка для высокопоставленных особ? Я ничего не знаю о тебе! Что за игра такая дурацкая?

– Отстань, – отмахнулась Лиза.

– Не смей так со мной говорить! – закричал Борис. – Я не посторонний тебе, в конце концов!

– Да? – удивилась Лиза. – Ну, прости. Нет, в самом деле, извини. Не сердись. Я виновата.

И была очень ласкова с ним в тот вечер.

А утром, проснувшись, он не обнаружил Лизу, зато нашел записку на столике у постели, под часами (словно чтобы ветром не унесло): «Вот и все. Прощай».

В квартире не было никаких следов присутствия Лизы. Будто не было ее или она приснилась.

И Борис даже не предпринимал попыток найти ее, понимая, что это ни к чему не приведет.

И несколько месяцев он жил один. Не начиная Больших Романов, обходясь без проходных романчиков, не призывая никого из бывших подруг для утешения.

Что-то с ним происходило.

И впервые за долгое время он опять почувствовал в себе какой-то проблеск прежнего интереса к жизни, когда встретил у приятеля Ильи эту непритязательную провинциалочку.

Нинку.

Глава 4

Когда Борис назвал Нинку нимфеточкой и в шутку предложил Илье уступить ее, она фыркнула, рассердилась, ему это понравилось. Он еще немного подразнил ее и ушел.

А вечером, скрашивая одиночество телевизором и пивом, он подумал: вот такая, как эта Нинка, жена ему нужна. Не она, но – такая. Не интеллектуалка, привыкшая соревноваться с мужчинами умом и знаниями, но не представляющая, каким концом веник в руки взять. Не разведенка, которая после несложившейся прежней семейной жизни будет вольно или невольно ждать от новой чего-то идеального, чего раньше не было.

Он любит, когда дома все уютно и просто. Вот и жена должна быть уютной и простой. Без фокусов. На мужа должна смотреть как на бога или полубога. Сама же быть хранительницей очага. А сколько у нее в голове извилин – не существенно. Гениальный Гейне был гениально прав, когда женился на неграмотной бабенке!

Борис позвонил Илье и спросил, когда к нему придет его подружка.

– Да не подружка она мне, – с досадой ответил Илья. – Прибрал бы ты ее к рукам!

– Спасибо, конечно. Но это не мой тип.

– А чего же спрашиваешь?

– У меня к ней разговор.

– Какой разговор?

– Это мое дело.

– Темнишь? Ладно, загляни сегодня вечером, она обещала быть.

Борис заглянул.

Угостил Нинку конфетами и, пока Илья на кухне картошку жарил, завел следующий разговор:

– А скажи, Ниночка…

– Ой, как вы ласково! – съехидничала Нинка. – Мы непривычные.

– А как же?

– Нинка. Мне даже нравится.

– Оригинально… Ну хорошо. Скажи, Нинка, у тебя подруги есть?

– Дополна!

– Познакомь. Чтобы твоего возраста или чуть постарше. Ростик выше среднего. Волосы светлые, глаза голубые. Тоже чтобы откуда-нибудь из глубинки, как ты. И чтобы более или менее приличная, само собой.

– Ни фига себе, – сказала Нинка. – Где я тебе такое сокровище найду? А зачем вообще? Тебе, что ли, секс-домработница нужна?

– А что это такое?

– Темнота, отстал от жизни! Сейчас многие мужчины заводят, из молодых бизнесменов особенно. Жениться еще не хотят, без бабы, извините, не проживешь, но амуры некогда разводить, по проституткам ходить – болезней боятся, к тому же хочется, чтобы кто-нибудь дома встретил, ужин подал, уют навел. У меня одна подружка как раз вот так устроилась. Красота! Днем она домработница, вечером она любовница, а когда ему зло сорвать надо, то жена. Платит ей очень прилично, регулярно, питание за его счет, на белье подбрасывает, больничный оплачивает даже. Плюс два выходных с условием, что она больше ни с кем, иначе – на улицу без выходного пособия. Но она не дура же! Она за него держится, она таких денег нигде не заработает! Вдобавок когда он зло срывает или в выходной хочет куда-нибудь с ней пойти, за это отдельная плата! Плохо ли? Главное, человек попался приличный! – сказала Нинка с мечтательным вздохом, делая вид, что она бы тоже хотела в жизни так устроиться (хотя почти именно так она и устроена, исключая то, что Базу приличным человеком назвать нельзя).

– Вот-вот! – вдохновился Борис. – Именно это мне и нужно. С маленькой поправкой: мне не секс-домработница нужна. А мне нужна жена. То есть если понравится.

– То есть настоящая жена?

– Самая настоящая. Хорошая добрая девушка. С перспективой детей завести и так далее.

– А что ж ты, не можешь сам найти образованную и красивую? У тебя квартира есть?

– Есть.

– Машина есть?

– И машина, и дача.

– Деньги есть?

– Не то чтобы много, но на жизнь вполне хватит.

– Тогда в чем вопрос?

– Понимаешь, среди моих знакомых нет таких, как бы тебе сказать…

– Непуганых провинциалок? – догадалась Нинка.

– Ну, если упрощенно сказать, то да.

– Есть такая, – сказала Нинка, думая о Кате. – И блондинка, и рост выше среднего, и стройная, и на рожу ничего себе. Ну и приличная, само собой. Она из Рудного, как и я. Сбежала, потому что аморальных условий не вынесла, – сказала Нинка, вспоминая, как Катя на дискотеке в клубе-кинотеатре «Заря» из-за парня по клике Батон сопернице чуть глаза напрочь не выцарапала и ее два милиционера и трое штатских молодых людей с трудом оттащили и утихомирили. После чего она и уехала, потому что соперница грозилась ее ночью встретить, керосином облить и сжечь, а Катя решила ее упредить, сжечь керосином не только соперницу, но и ее дом вместе со всей семьей. Еле-еле Нинка уговорила ее этого не делать.

– Что ж, – сказал Борис. – Когда познакомишь?

– Хоть завтра.

И они договорились встретиться в молодежном кафе «Полет»: все-таки время зимнее, не на улице же топтаться.

Наутро Нинка помчалась в ларек к Кате. Обрисовала ей ситуацию.

– Он явный лох! – говорила она. – Интеллектуй с заскоками, июньским морозом хваченный. Жена – это все фигня, он сам себе врет, и мне врет, и тебе врать будет. Но хоть немного поживешь в человеческих условиях! И скажи так: пока мы к друг другу привыкаем и решаем вопрос насчет будущей жизни, будьте любезны платить! Много не запрашивай, но и не мелочись, понятно?

– Понятно, – сказала Катя, не верившая, что у нее появилась возможность сменить эту постылую работу в ларьке с бессонными ночами, пьяными приставаниями, холодом и грязью на что-то иное. – А он не извращенец какой-нибудь?

– Да что ты! – уверила Нинка, будто сто лет знала Бориса. Ей почему-то очень захотелось устроить судьбу подруги. Все-таки какое-то дело!

И уговорила. Велела Кате после сдачи кассы (у нее кончалась смена) идти и выспаться, потом одеться в самое лучшее (только не в крепдешиновое любимое платье твоей покойной бабушки!), самой не краситься (потому что ты не красишься, а мажешься!), а пойти в салон «Модерн» и, не жалея денег, сделать себе макияж и прическу по полной программе – но так, чтобы не видно было, что специально сделано, они там это умеют.

Катя только кивала.

И лишь потом спросила:

– Слушай, а он не полный урод?

– Он вообще красавец! Брюнет, глаза жгучие, выглядит на тридцать, хотя ему сорок с хвостиком. Но это даже лучше, что сорок – не молоденький, не затрахает до полусмерти на дармовщинку!

В шесть часов вечера, как и было условлено, Нинка с Катей были у кафе «Полет». Вернее, минут пятнадцать седьмого.

– Вдруг уйдет? – беспокоилась Катя.

– Не уйдет! А девушки должны немного опаздывать. Чтобы мужчина поволновался.

Борис и впрямь слегка волновался и очень удивлялся этому.

Кафе было простоватое, без официанток, поэтому он заранее обеспечил столик бутылкой вина, тремя порциями пиццы, завернутыми в полиэтилен (чтобы не остыли), тремя фруктовыми салатами. Обаятельно попросил у служителей вазочку, ему дали, он поставил туда букет из трех алых роз.

Девушки вошли, сели за столик.

Нинка была оживленной, мигом познакомила Бориса и Катю, скомандовала открыть вино, подняла тост за общее здоровье и за будущую счастливую жизнь, а Катя робела, почти не смея глаз поднять, и сама себя не узнавала.

Будто мужиков у нее не было! Были – разных возрастов и социальных положений. Всякие были. Но ни разу не попадала она в такую странную ситуацию сватовства, когда на тебя смотрят как на возможную будущую жену.

И поневоле она своим видом показала именно то, чего желалось Борису: застенчивость и скромность. Нинка заметила удовольствие Бориса и обрадовалась, будто это было ее заслугой и победой.

Борис вел беседу на общие темы, но Нинке не терпелось, ей хотелось, чтобы дело уладилось как можно скорее.

– Ты вот что, – сказала она Борису. – Ты про погоду кончай, сами знаем, что не май месяц. Здесь все свои люди и разговор начистоту. Боишься сам спросить – я тебе скажу. Ей девятнадцать лет, образование среднее, но аттестат не красный, золотой медали нет. Зато два курса техникума. Живет на квартире у придурочной бабки. Мужиков нет, хотя и были, но давно. Разочаровалась она в этих коблах. Вот тебе все данные. А о тебе я ей сказала. Она тебе нравится?

Борис хмыкнул и сказал:

– Да.

– А он тебе? – спросила Нинка Катю.

Та метнула взгляд на Бориса, почувствовав на щеках непривычный жар, и тихо что-то прошептала.

– Не слышу! – прикрикнула Нинка.

– Да! – выдохнула Катя.

– Ну и все тогда. Тогда нечего навоз месить, а идите и пробуйте. Только ты учти, – сказала она Борису, – у Катьки сейчас работа хорошая, получает прилично, поэтому будь добр. Женишься ты на ней или нет – это вопрос, а пока придется, извини, платить. Это справедливо?

– Справедливо, – согласился Борис.

– Тогда ладушки. Поворкуйте еще тут, а я пошла.

– Спасибо, – сказал Борис.

– Не стоит благодарности!

Катя вдруг поднялась вслед за Нинкой и сказала:

– Извините, я на минутку. Я забыла ей сказать…

Она догнала Нинку у двери и с круглыми глазами жарким шепотом сказала:

– Слушай! А ведь он вроде еврей!

– Ну и что? Ты антисемитка, что ль?

– Да нет. Не понимаешь, да? Если он еврей, он может в Израиль уехать вместе со мной! Там, говорят, хорошо! И вообще, я же мечтала когда-то за границу уехать!

– Смотри-ка! – удивилась Нинка. – Я думала, у тебя мозги вообще отшибло, сидит дура дурой. А ты, оказывается, соображаешь! Мне даже в голову не вперло, а ты сразу все уловила.

– Еще как! Спасибо тебе, Нинка! Я в лепешку расшибусь, я клянусь, он в меня влюбится! Через полгода я тебе из Тель-Авива письма буду писать.

– С арабской границы! – засмеялась Нинка. – Там, между прочим, девушек в армию берут.

– В хорошей стране – хоть в пожарники! – горячо сказала Катя.

Нет, не то чтобы она действительно считала родную свою страну очень плохой. Катя считала ее грязной.

Она была пятым ребенком в семидетной семье: большая редкость по нашим временам. Дело в том, что отец и мать ее, работники небольшой мукомольной фабрики, были люди верующие. В их вере Катя так и не разобралась. Не церковная, а какая-то самостоятельная, своя. Они даже в секту не ходили. Отцу эта вера перешла от деда, а он привил ее матери. Они читали по вечерам вслух Библию, соблюдали множество постов – и детей заставляли соблюдать (иначе не прокормили бы), пытались внушить им веру, и старшим сумели, а начиная с четвертого, Якова, никак не получалось. У них и детей-то столько было из-за веры, потому что она запрещала делать аборты. Было бы не семь, а девять, но двое умерли в грудном возрасте. Было бы и больше, но в пятьдесят лет мать, слава богу, заболела по гинекологической части и детей не могла уже иметь. Отец прекратил с ней отношения, считая, что блуд без цели иметь детей – грех.

И вот жила Катя в этой своей семье, в старом доме на окраине города, в вечной грязи и вони, и, сколько себя помнит, ненавидела эту грязь и вонь. То есть не в том дело, что родители были неряхи, но мать днем работала, а вечером готовила еду на вечер и завтрашний день, а потом молилась, для уборки оставалась только суббота, по воскресеньям вера запрещала что-либо делать: грех. Отец же и хотел бы помочь ей, но не мог из-за той же веры, по которой глава семьи должен делать в домашнем хозяйстве только большую серьезную работу: сено косить, например, для коровы или за лошадью ухаживать. Но так как у них не было ни лошади, ни коровы, а только куры, то он поневоле ничего не делал.

Мать старалась успеть, что могла, старшие помогали, но жить в такой скученности и избежать грязи и дурного запаха было невозможно. Как следствие – то вши, то чесотка. Даже школьная врачиха приходила и, испуганно озирая жилье, посоветовала родителям провести дезинфекцию детей и одежды серной мазью. И дала им несколько пузырьков. Родители молча и сумрачно выслушали и, как только врачиха ушла, выбросили пузырьки, потому что сера – дьявольское снадобье! Из-за этого рухнула первая любовь Кати в седьмом классе к симпатичному однокласснику, который сказал, что она ему нравится, но она же, говорят, вшивая! Катя, в слезах прибежав домой, била посуду, ломала стулья, досталось братьям и сестрам, которые под руку подвернулись, родителей, пришедших с работы, такими словами встретила, что они закрестились и заплевались на нее.

С ней это изредка вообще бывало: обычно тихая, спокойная и доброжелательная, она могла впасть в такую ярость, что себя не помнила. Случай в клубе, из-за которого ей пришлось уехать, был из этого разряда. Впрочем, она и так уехала бы: она поклялась сама себе, что после окончания школы дня не останется в отчем доме. А пока жила еще там, решила обособиться. Из чулана, где хранились огородные лопаты, грабли, всякие мешки и ящики, она все выкинула, сама протянула туда провод с лампочкой, деревянные стены обклеила листами из журнала «Огонек», поставила раскладушку, улила все одеколоном «Шипр», взяла у врачихи еще несколько пузырьков серной мази, вся обмазалась и неделю не ходила в школу – из-за запаха. Всю одежду, все белье прокипятила и добилась того, что избавилась от заразы. Отец чуть было не проклял ее, но мать уговорила этого не делать.

Долго ли, коротко, уехала она наконец в большой областной город, поступила в техникум, ей дали место в общежитии. Самое ценное было в общежитии – душ. Катя там каждый день мылась и плескалась, над ней даже посмеиваться начали. Она не обращала внимания. Свой уголок в комнате она обустроила с наивозможной опрятностью: на постели всегда чистейшее покрывало, над постелью аккуратно вырезки из журналов прикноплены на голубенькие обои, которыми она оклеила свой угол, книги на полке всегда ровным рядком стоят, тетради на тумбочке аккуратной стопочкой, а сама постель отделена голубенькой, как и обои, ситцевой занавесочкой.

Как к девушке симпатичной, к ней, конечно, приставали. Но она, наслушавшись и начитавшись в массовых журналах о СПИДе, сифилисе и прочих ужасах, очень боялась близких контактов, хотя природа брала свое и требовательно терзала. Однажды один из сокурсников пришел будто бы просто на огонек с бутылкой вина. Катя вином раньше совсем не увлекалась, а тут выпила два раза по полстаканчика – и сама чуть не за руку утянула сокурсника за ширмочку. Так и повелось: в трезвом виде она скромница и труженица, а чуть выпьет, все тормоза у нее тут же слетают. А иногда и без выпивки, потому что таков уж оказался темперамент, поэтому жила она в вечном противоречии: будто две души в ней боролись. Или душа с телом, не нам судить, а Кате самой – не понять пока.

Как бы то ни было, учебу в техникуме она не осилила и вынуждена была пойти на работу туда, куда взяли: в круглосуточный ларек.

Вот такой она и была к моменту встречи с Борисом.

Он же видел в ней то, что заранее придумал: на удивление застенчивую провинциалку.

Правда, когда привел домой, Катя оттаяла.

Квартира Бориса ее в восторг привела. Она ходила и любовалась, не умея делать это молча, задавая вопросы и сама себе отвечая.

– Это телевизор, да? Телевизор. «Панасоник», да? «Панасоник»… А это шторы, да? Шторы… Шелковые, да? Шелковые… А это прямо деревянная кровать? Деревянная! Метра два в ширину? Не меньше!.. И покрывало тоже шелковое? Шелковое!.. А это ванна, да? С сортиром или отдельно? Отдельно. Чугунная или жестянка? Чугунная… А умывальник не фарфоровый? Нет. Но все равно красиво… А это кухня, да? Метров десять, да? Точно, не меньше десяти… А это вытяжка, да? А плита электрическая, да? Газ, говорят, аллергию вызывает. Электрическая… А в комнату ты такую дверь специально сделал? Дверь-купе, да? Точно, ездиет… Туда-сюда, туда-сюда… И как гладко, как тихо ездиет, ты посмотри!

– Ездит, – улыбаясь, поправил Борис.

– Я и говорю: ездиет. Умереть. И лоджия есть, да? Выйти можно? Это тренажер такой, да? Попробовать можно? Смотри ты. Умереть… А это ты сам застеклил, да?.. А паркет тоже сам стелил, нет? А это книги, да? Книги… Все прочитал, да? Интересные есть? А это картина, да? Она репродукция или настоящая? Вижу, что настоящая. Купил, да? Подарили? Умереть… А это торшер, да? Торшер… Абажурчик голубенький…

Так она назвала почти все, что попалось ее глазам.

Борис сперва любовался ею, а потом это ему прискучило.

– Давай-ка поужинаем, – сказал он.

– Это что, проверка, да? – спросила Катя. – Я тебе честно скажу, я готовить не умею. Дома не готовила, а в общежитии у нас одна плита на весь этаж была. Правда, я, в больнице когда работала, видела, как там в столовой готовят, но если я тебе так приготовлю, ты умрешь.

– Ничего, – сказал Борис. – Для первого раза я сам.

И приготовил очень простое, но очень эффектное блюдо: мелко нарезал лук, морковь, чеснок, петрушку, салат – все овощи, которые нашлись в холодильнике, добавил специи, много оливкового масла, все это обжарил на сильном огне, постоянно перемешивая до тех пор, пока масса не стала однородной, золотисто-коричневой. Одновременно сварил спагетти и разложил их по двум глубоким тарелкам, сверху обильно сдобрив полученным овощным рагу.

Катя ела с азартом, вхлюпывая со свистом в рот длинные спагеттины.

– Фу-у! – сказала, очистив тарелку. – Облопалась.

– Еще?

– Нет. Я, между прочим, вечером вообще не ем. Для фигуры.

Борис одобрил.

Не зная, чем ее еще занять, усадил смотреть телевизор, да и сам решил посмотреть, благо на одном из каналов шел фильм, который ему нравился.

Оказалась, Катя не только любит называть предметы, которые видит, но и комментировать кино.

– Врет! Ведь врет же! – говорила она, когда герой говорил героине, что ему надо уехать. И не очень-то это, кстати, скрывал. – Машина какая у придурка! – комментировала Катя дальше. – Поехал. Ага, приехал. Поднимается. А вот и она. Любовница. Она в халатике уже, ты понял? Обнимаются. Целуются. Это я знаю, это называется французский поцелуй. Дальше покажут или нет? Фиг с два, темнота. Старое кино, сейчас бы показали… А чего она лежит? Лежит и смотрит. Целый час смотрит. Чего она смотрит? О! – теперь он смотрит. Так все кино и будут смотреть? Плачет. Чего она плачет? Дура. Наверно, знает, что он ее бросит.

Бориса сперва забавляли эти комментарии, но вскоре он сказал:

– Извини, но я все вижу.

– Чего?

– Я вижу. Не надо мне объяснять.

– Ладно. Привычка…

Но и потом, когда она, приняв душ, улеглась в постель (причем Катина стройность оказалась не безупречной), выяснилось, что она и тут без комментариев не может.

– Сейчас я… – игриво начала она и далее обстоятельно описывала все свои действия, а также действия Бориса, но тут он уже не препятствовал, потому что это ему, пожалуй, даже понравилось, это придавало какую-то особинку и остроту, ранее ему неведомую.

На другой день, задав себе вопрос, нашел ли он то, что искал, Борис не смог ответить однозначно. Ясно пока одно: что-то в ней есть такое, из-за чего не хочется с ней пока расставаться.

Посмотрим, в общем.

Ему вдруг захотелось сделать девочке что-нибудь приятное. У него были кое-какие сбережения, и он решил купить ей кое-что из одежды.

Они поехали по магазинам.

Катя примеряла, вертелась перед зеркалами, охала и ахала.

Дома же, когда надела черное платье, сапоги на шпильке, меховой берет, кожаное пальто на меху, прошлась во всем этом, оглядывая себя в большом зеркале старого антикварного комода, – расплакалась, обняла Бориса и долго что-то шептала ему в шею (он не мог разобрать), обливая его горячими горючими слезами. Он умилился и любовно повалил ее и любил ее прямо на полу, задрав платье и раскинув пальто. Она была в восторге.

Все эти невинные шалости и забавы продолжались неделю, в конце которой Катя несколько пришла в себя и вспомнила, что существует еще какой-то окружающий мир, несмотря на то что она его фактически покинула, а в этом мире есть верная подруга Нинка, осчастливившая ее. Она решила позвонить ей и пригласить на вечерок. Нинка сказала, что сегодня не может: База ее навещает, зато завтра утром он улетает куда-то аж в Сибирь, так что запросто.

– Я Нинку в гости пригласила, – сказала Катя Борису на другой день. – Сегодня вечером. Ты не против?

– Могла бы посоветоваться.

– Если против, я ей позвоню и отменю все на фиг.

– Нет, зачем же. Но впредь предупреждай о своих намерениях, хорошо?

– Хорошо, – сказала Катя и рассмеялась.

– В чем дело?

– Да так. Выражаешься ты – умереть: «впредь о намерениях!» Я торчу.

– Ну, торчи, – разрешил Борис.

Нинка явилась с цветами и с шампанским.

– Это у нас как будет? – спросила она. – Помолвка или мальчишник совместно с девичником? Вы как, решили, женитесь уже?

– Мы в процессе решения, – сказал Борис.

– И то ладно.

Сели ужинать, как-то совпало, что настроение у всех было легкое, как шампанское. Поэтому с прибаутками и незатейливым разговорцем выпили шампанское, Борис достал еще бутылку.

– К шампанскому полагается шоколад. Где у нас шоколад? – спросила Катя.

– Разве нет? – спросил Борис. – Значит, ты его весь съела.