Текст книги ""Узурпатор" и "Грымза" от ненависти до любви (СИ)"

Автор книги: Елена Анохина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22: Уязвимость Глеба

Кабинет Глеба Бармина был идеален. Безупречный порядок на столе, ни пылинки на глянцевых поверхностях, даже папки лежали под одним углом, словно выверенные лазерным уровнем. Это был островок тотального контроля в бушующем океане корпоративного хаоса. Но сегодня сам адмирал этого острова чувствовал себя так, будто его линкор дал течь и медленно, но верно идет ко дну.

Он пялился в экран монитора, где был открыт очередной квартальный отчет, но цифры плясали перед глазами, не складываясь в осмысленную картину. В ушах стоял гул – не от системы вентиляции, а от его собственных мыслей, которые крутились вокруг одной-единственной, не рабочей проблемы.

«Неуставные отношения… Предвзятое отношение… Психологическое давление…» – слова из вчерашнего разговора с классным руководителем Артема звенели в его голове, как набат. Не Артем виноват. Учительница. Какая-то Маргарита Павловна. Она, по ее словам, «не могла найти подход к сложному подростку». А по словам Артема, вырванным с боем, она «тупая старая кочерга, которая считает, что все должны мычать под ее дудку и если ты не мычишь, а молчишь, то ты саботажник».

Глеб сжал кулаки. Он мог одним звонком разрулить многомиллионный контракт, запугать до полусмерти нерадивого поставщика, заставить трепетать целый отдел. Но он был абсолютно беспомощен перед лицом этой… этой школьной склоки. Мир оценок, дневников, родительских чатов и обидных записей на полях был для него неизвестной вражеской территорией, где его власть, его деньги, его грозный вид не значили ровным счетом ничего.

Он взял телефон, чтобы в сотый раз позвонить своему юристу. «И что? — остановил он себя. – Засудить училку за предвзятое отношение? Пригрозить школе иском? Вызвать ее „на ковер“?» Он представил себе хрупкую женщину лет пятидесяти в очках, которая смотрит на него не со страхом, как его сотрудники, а с презрением просвещенного педагога к «богатому папеньке». И он почувствовал себя не Глебом Барминым, «Узурпатором», а просто растерянным отцом, который не знает, как защитить своего ребенка.

Его взгляд упал на стену. На ту самую стену, за которой сидела она. Лариса Орлова. «Грымза». Женщина, которая только вчера разнесла в клочья поставщика канцелярии, а позавчера спасла его от трудовой инспекции. Женщина, которая, как он подозревал, догадалась про тот дурацкий стейк. Отношения между ними после этого гастрономического инцидента висели в каком-то подвешенном состоянии – не война, но и не мир, скорее тяжелое, настороженное перемирие, где каждая сторона бдительно следила за другой, ожидая подвоха.

«Она… она же мать, — пронеслось в голове. – И ее дочь, та самая София, вроде бы не жалуется на школу. Наоборот, с Артемом они там какие-то свои проекты делают…»

Мысль была безумной. Немыслимой. Просить совета у своего главного идеологического противника? Добровольно показать ей свою уязвимость, свою беспомощность? Это было все равно что подставить горло под клинок.

Но другого выхода он не видел. Юристы и деньги здесь не работали. Нужно было что-то другое. Какое-то знание, к которому у него не было доступа.

С тяжелым вздохом, будто поднимая неподъемную штангу, он набрал внутренний номер.

– Лариса Дмитриевна, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал максимально нейтрально и деловито. – У вас есть минута? Ко мне.

В трубке повисла короткая пауза. Он ясно представил себе, как она на другом конце провода поднимает идеально очерченную бровь в немом вопросе: «Что я еще натворила?»

– Сейчас, – коротко бросила она и положила трубку.

Через две минуты в дверь постучали. Она вошла. Все та же безупречная «Грымза» в сером костюме, с холодным, готовым к бою взглядом. Но сегодня он увидел в этом взгляде не только вызов. Он увидел… потенциального союзника. Хотя сам себе в этом не признался.

– Садитесь, – он кивнул на стул напротив. Сам остался стоять, опершись о край стола, чтобы сохранить хотя бы видимость превосходства.

Лариса села, сложив руки на коленях. Ждала.

Глеб прошелся по кабинету, подбирая слова. Как начать? «Значит так, Орлова, у меня проблемы с сыном-подростком, выручайте»?

– Вопрос нерабочий, – выпалил он наконец, смотря куда-то в область ее левого уха. – Вернее, рабоче-… семейный. В общем, у Артема… – он запнулся, имя сына в рабочем кабинете звучало странно и уязвимо, – …проблемы в школе.

Лариса не моргнула. Ее лицо осталось каменным, но в глазах что-то мелькнуло. Не торжество, нет. Скорее… любопытство.

– С учебой? – уточнила она ровным тоном.

– Нет, черт возьми, не с учебой! – Глеб не сдержался и ударил ладонью по столу. От неожиданности вздрогнула даже Лариса. – С учительницей этой… истории, что ли. Говорит, он на ее уроках молчит, не проявляет активности. А он у меня… он не болтливый. Мыслитель. Она же его за это травит! Записи в дневнике, намеки при всех… – он снова заходил по кабинету, размахивая руками. – Я не знаю, что делать! Юрист тут бессилен! Деньги не помогут! Надо идти и… и…

– И порушить ей всю карьеру, послав на нее все кары небесные и земные? – закончила за него Лариса. В ее голосе не было насмешки. Была констатация факта.

– Ну… да! – выдохнул Глеб, останавливаясь напротив нее. – Именно! Но как?!

Лариса помолчала, изучая его. Она видела перед собой не директора. Она видела взволнованного, растерянного отца. И этот вид был настолько непривычным, что ее собственная оборонительная броня дала микроскопическую трещину.

– Глеб Викторович, – начала она мягче, чем когда-либо с ним разговаривала. – Вы же понимаете, что если вы придете в школу в образе… ну, в своем обычном образе… – она слегка повела рукой, очерчивая его фигуру, – …то вы только усугубите ситуацию. Учительница замкнется, займет оборонительную позицию. Она будет видеть в вас не родителя, а угрозу. А Артем окажется между молотом и наковальней. Ему будет только хуже.

– Что же мне, по-вашему, ползать перед ней на коленях и умолять? – проворчал Глеб, но в его тоне уже не было прежней ярости, была усталая беспомощность.

– Нет, – Лариса покачала головой. И вдруг на ее губах появилась едва заметная, почти теплая улыбка. – Вам нужно сыграть в другую игру. Не в «Узурпатора», а в «Неловкого, но любящего отца, который очень переживает за сына и не знает, как ему помочь».

Глеб смотрел на нее, как загипнотизированный.

– Вы придете к ней не с угрозами, а с вопросами, – продолжала Лариса, ее голос стал тихим, почти заговорщицким. – Не «почему вы травите моего ребенка?», а «Маргарита Павловна, помогите, пожалуйста, мне понять. Артем дома говорит, что ваш предмет ему очень интересен, но он стесняется высказываться при всех. Может, есть какой-то способ проявить себя иначе? Может, он мог бы сделать индивидуальный проект? Написать глубокое эссе? Он увлекается историческими реконструкциями на компьютере, может, он мог бы смоделировать какое-то событие?» – она сделала паузу, давая ему впитать. – Вы превращаете ее из обвиняемой в эксперта. Вы просите у нее совета. Вы даете ей почувствовать ее значимость. И вы предлагаете решение, которое снимает с нее ответственность за «молчание» Артема и переводит его в другую, продуктивную плоскость.

Глеб слушал, и его выражение лица менялось от скептического к заинтересованному, а затем к почти что восхищенному. Это было… гениально. Просто и гениально. Не сила, а маневр. Не давление, а дипломатия.

– Но… но она же подумает, что я слабак, – пробормотал он, уже почти сдавшись.

– Она подумает, что вы адекватный родитель, который хочет помочь своему ребенку, а не сокрушить все на своем пути, – поправила его Лариса. – И для Артема это будет лучшим уроком. Он увидит, что конфликты можно решать не только грубой силой. Что иногда умная стратегия и несколько добрых слов работают лучше ультиматумов.

Она замолчала, откинувшись на спинку стула. Ее миссия, как ей казалось, была выполнена. Она дала совет. Неожиданный для самой себя – добрый, человечный, не «грымзовский». Возможно, потому, что в его беспомощности она увидела того самого Глеба, который заказал ей стейк. Ранимого. Глупого. Человечного.

Глеб стоял, глядя в пол, переваривая услышанное. Казалось, даже плечи его опустились, сбросив привычный груз власти.

– Эссе… – произнес он наконец, пробуя слово на вкус. – Реконструкция… Это… это он и правда мог бы. Он умеет.

Он поднял на нее взгляд. И в его глазах не было ни раздражения, ни вызова. Была искренняя, неподдельная благодарность.

– Спасибо, Лариса Дмитриевна, – сказал он тихо. – Это… дельный совет.

Она кивнула, поднимаясь.

– Не за что. Все мы родители. – Она уже повернулась к выходу, но он остановил ее.

– Орлова.

Она обернулась.

– Ваша дочь… София… – он запнулся, подбирая слова. – У нее не бывает таких проблем? С учителями?

Лариса снова улыбнулась, на этот раз своей обычной, немного хищной улыбкой.

– Бывают. Один раз учительница литературы заявила, что ее анализ мотивов Раскольникова – это «популизм и упрощение». София пришла домой в слезах.

– И что вы сделали? – с интересом спросил Глеб.

– Я попросила Софию написать развернутое эссе на эту тему, с цитатами, ссылками на критиков и ее собственными, еще более провокационными выводами. Мы оформили его по всем правилам, как научную работу. София принесла его учительнице и сказала, что это ее «ответ на критику». Та прочитала, покраснела, потом побледнела и с тех пор относится к Софии с опасливым уважением. Иногда, Глеб Викторович, нужно не лобовую атаку, а точечный, идеально выверенный удар интеллектом.

Она вышла, оставив его одного с этой мыслью. Глеб снова остался в своем кабинете. Но теперь он не чувствовал себя беспомощным. Он чувствовал себя… вооруженным. Новым, незнакомым оружием. Оружием, которое называлось «стратегия Ларисы».

Он подошел к окну, глядя на серый город. Его телефон завибрировал – звонил важный клиент. Глеб посмотрел на экран и… сбросил звонок. Впервые за много лет. Он нашел в контактах номер классного руководителя Артема. Набрал сообщение: «Маргарита Павловна, здравствуйте. Это Глеб Бармин, отец Артема. Очень прошу вас выделить немного времени для встречи в удобное для вас время. Хотел бы обсудить, как мы можем помочь Артему раскрыть его потенциал на ваших уроках».

Он перечитал, добавил в конце «Заранее благодарен» и нажал «Отправить». Сердце его странно и глупо колотилось. Не от многомиллионной сделки, а от отправленного смс учительнице.

Через пять минут пришел ответ: «Глеб Викторович, здравствуйте. Конечно, давайте встретимся завтра после седьмого урока. Буду ждать. С уважением, Маргарита Павловна».

Никаких смайликов, но и никакой враждебности. Нейтрально-вежливо. Первый шаг был сделан.

Глеб опустился в кресло. Он не знал, чем закончится эта история. Но он знал, что сегодня его спасла не его власть, не его деньги, а совет той самой женщины, которую он считал своим главным врагом. И этот совет был мудрым, добрым и по-человечески правильным.

Он посмотрел на стену, за которой сидела Лариса. «Черт возьми, Орлова, — подумал он с непонятным ему самому чувством, в котором смешались уважение, досада и какая-то неловкая признательность. – Может, ты и „Грымза“, но ты чертовски хорошая мать. И, кажется, ты только что научила меня чему-то гораздо более важному, чем все мои курсы по эффективному менеджменту».

А в своем кабинете Лариса Орлова, делая вид, что работает, на самом деле смотрела в одну точку. И на ее лице играла легкая, почти недоуменная улыбка. Она только что помогла «Узурпатору». Добровольно. И ей от этого было… не плохо. Странно. Но не плохо. Мир определенно переворачивался с ног на голову. И, возможно, это было не так уж и страшно.

Глава 23: Уязвимость Ларисы

неестественно ярким светом энергосберегающих ламп. До новогодних праздников оставалась неделя, и это выводило и без того натянутые нервы сотрудников на новый уровень экзистенциального напряжения. Все вокруг судорожно доделывали годовые отчеты, сметы, планы и пытались создать видимость бурной деятельности, пока начальство не скрылось за праздничным застольем.

Кабинет Ларисы Орловой в эти дни напоминал командный центр во время осады. Папки громоздились башнями, на мониторе одновременно было открыто с десяток окон, а телефон разрывался от звонков. Но сегодня привычный хаос не приносил ей привычного удовлетворения. Сегодня он был просто фоном, белым шумом, который не мог заглушить гулкую пустоту внутри.

Все началось утром. София, обычно болтливая и энергичная за завтраком, молча ковыряла ложкой в тарелке с овсянкой. Ее глаза, точь-в-точь мамины, темно-карие и обычно полные озорного огня, были красными и опухшими от явно проведенной без сна ночи.

– Сонь, что случилось? – спросила Лариса, стараясь, чтобы голос звучал мягко, а не как на допросе. – Опять этот Петька-петух на репетиции косячит?

София только мотнула головой, губы ее задрожали.

– Мам, все… нормально. Просто не выспалась.

Лариса не купилась. Она знала каждую интонацию своей дочери. Это было не «нормально». Это было «катастрофа вселенского масштаба, но я тебе не скажу». Она попыталась аккуратно выведать подробности за вечной борьбой за ванную и сбором учебников, но София застегнулась на все пуговицы, отвечая односложно и стараясь не встречаться с ней глазами.

Последней каплей стало сообщение, пришедшее Ларисе на телефон, когда она уже была в метро. От неизвестного номера. Фотография. Ее Соня, на школьной лестнице, целующаяся с тем самым Артемом Барминым. Снимок был сделан явно украдкой, из-за угла, но не узнать их было невозможно. А подпись: «Поздравляю, ваша пай-девочка не такая уж и пай-девочка. Разделяет сынка начальства».

Ларису словно обдали ледяной водой. Не из-за самого поцелуя – боже упаси, она была современной матерью и понимала, что дочь взрослеет. Ее сразила подлость, с которой это было преподнесено. Кто-то подло шпионил за детьми, чтобы донести ей, Ларисе Орловой. Чтобы уязвить. Чтобы показать, что ее «идеальная» дочь неидеальна.

Она тут же позвонила Софии. Та сняла трубку после пятого гудка, и Лариса услышала тихие, подавленные всхлипы.

– Мам… ты уже видела? – прошептала София. – Всем разослали… Всем в классе… Я… я не могу туда идти…

Лариса сжала телефон так, что треснул чехол. Гнев, жгучий и беспомощный, пышным цветом расцвел у нее в груди. Она хотела кричать, требовать немедленно найти негодяя, разобраться, пригрозить, уничтожить. Но она слышала, как надрывается ее ребенок. И все ее «грымзовские» навыки оказались бесполезны. Она не могла прийти в класс и устроить разнос. Не могла пригрозить статьей о клевете. Она могла только говорить тихие, утешительные слова, которые казались до смешного неадекватными масштабу детской трагедии.

– Сонь, слушай меня… Все будет хорошо. Это просто чья-то глупая шутка… Ничего страшного…

– Это не шутка! – рыдала София. – Артем теперь вообще не смотрит в мою сторону! А все шепчутся! Я ненавижу их всех!

Лариса провела остаток пути в метро в состоянии, близком к кататонии. Она, Лариса Орлова, которая могла одним взглядом заставить трепетать менеджера среднего звена, которая разруливала корпоративные войны и ставила на место трудовые инспекции, оказалась бессильна перед лицом самой обычной школьной драмы. Перед лицом первой любви своей дочери, которая, похоже, закончилась, едва успев начаться, под аккомпанемент злорадного шипения одноклассников.

Весь день она продержалась на автомате. Провела совещание, подписала документы, ответила на письма. Но внутри все замирало каждый раз, когда она вспоминала о заплаканном голосе дочери. Она отправила ей десяток сообщений, но ответа не было. София отключила телефон.

К четырем часам напряжение достигло пика. Последняя капля переполнила чашу, когда Ирина, ее зам, радостно сообщила, что конфликт с учителем Артема Бармина благополучно разрешился благодаря «мудрому и тактичному вмешательству Глеба Викторовича».

«Бармин. Артем. Снова они. Сын „Узурпатора“, который посмел обидеть ее девочку, а его отец… отец теперь еще и образец мудрости и такта», — ядовитая мысль пронзила ее мозг. Иррациональная, несправедливая, но такая сильная.

Она не выдержала. Скомкав очередной отчет, она резко встала и вышла из кабинета, бросив на ходу Ирине: «Я на пять минут. Не беспокоить».

Она не пошла в курилку или столовую. Она направилась в самое глухое место офиса – маленькую заброшенную комнатку для ксерокса на другом конце этажа, которую почти не использовали. Ей нужно было просто побыть одной. Где никто не увидит.

Комнатка была заставлена старыми пачками бумаги и пыльными картриджами. Воздух пах озоном и пылью. Лариса прислонилась к холодному корпусу копировального аппарата, закрыла глаза и… сдалась. Тихие, предательские слезы покатились по ее щекам. Она не рыдала. Она просто плакала. От бессилия. От боли за свою девочку. От осознания того, что не может защитить ее от всего на свете. От страха, что эта детская травма оставит шрам на всю жизнь. И от глупой, детской обиды на весь мир.

Именно в этот момент дверь скрипнула и открылась.

На пороге стоял Глеб Бармин. В руках он держал стопку бумаг – видимо, тоже решил воспользоваться уединенным ксероксом. Увидев ее, он замер, его брови поползли вверх от изумления. Он увидел не «Грымзу». Он увидел заплаканную женщину с размазанной тушью и беззащитным, потерянным выражением лица.

Лариса резко выпрямилась, пытаясь стереть слезы тыльной стороной ладони, делая вид, что что-то попало в глаз.

– Глеб Викторович… я… – ее голос сорвался, предательски дрогнув.

Он вошел внутрь, позволяя двери закрыться за ним. Он молча смотрел на нее несколько секунд, и Лариса ждала колкости, едкого замечания, насмешки. «Что, Орлова, плачете? Неужели нашли ваше слабое место?»

Но он ничего не сказал. Вместо этого он медленно, почти неуверенно, достал из внутреннего кармана своего идеального пиджака чистый, отглаженный носовой платок. Белый, с тонкой синей каемкой. Мужской. Он протянул его ей.

Лариса смотрела на платок, потом на него, не в силах пошевелиться. Это было настолько неожиданно, что даже слезы на мгновение остановились.

– Возьмите, – тихо сказал он. Его голос был низким, без привычной металлической нотки. – Он чистый.

Она машинально взяла платок. Ткань была мягкой, пахнущей дорогим парфюмом и чем-то еще… просто чистотой.

– Спасибо, – прошептала она, сжав его в руке, не решаясь воспользоваться.

Глеб оглядел комнату, его взгляд упал на единственный стул, заваленный бумагами. Он молча сгреб бумаги на пол и отодвинул стул в ее сторону.

– Садитесь.

Она послушно села, чувствуя себя полной идиоткой. Он прислонился к ксероксу рядом, скрестив руки на груди. Неловкое молчание затянулось. Его присутствие, обычно такое давящее, сейчас казалось… необъяснимо спокойным. Он не лез с расспросами. Не требовал объяснений. Он просто был там.

– Дети… – наконец произнесла Лариса, глядя в пол и сжимая в пальцах его платок. – Иногда они… ломают тебя больше, чем любая работа.

Он кивнул, глядя куда-то в стену.

– Да, – просто сказал он. И в этом одном слове было столько понимания, что Ларисе снова захотелось плакать.

– У меня… у Софии… – она запнулась, не зная, как говорить об этом. С ним. С Барминым.

– Я знаю, – тихо сказал он.

Она резко подняла на него голову.

– Вы… знаете?

– Артем все рассказал, – он вздохнул, провел рукой по лицу. – Вчера. Он сам не свой. Какой-то идиот сфотографировал их и разослал всюду. Он боится, что вы меня сейчас возненавидите еще сильнее. И что Соня его ненавидит.

Лариса слушала, и камень на душе понемногу начинал таять. Он знал. И он не злорадствовал. Он был на ее стороне. На стороне их детей.

– Я не ненавижу вас, – выдохнула она, и это была правда. В данный момент она не испытывала к нему ничего, кроме странного чувства общности в этом горе. – Я… я просто не знаю, как ей помочь. Что сказать. Я чувствую себя такой беспомощной…

Ее голос снова дрогнул. Она сжала платок в кулаке.

Глеб молча оттолкнулся от ксерокса.

– Подождите здесь, – сказал он и вышел из комнаты.

Лариса осталась сидеть одна в гулкой тишине, прижимая к лицу его платок. Он пах им. Настоящим, живым мужчиной, а не офисным монстром. Это было смущающе… утешительно.

Через пять минут он вернулся. В руках у него было два картонных стаканчика с дымящимся кофе. Он протянул один ей.

– Двойной эспрессо с корицей. Как вы любите.

Она снова смотрела на него как завороженная. «Он знает, как я люблю кофе?» Она взяла стаканчик. Тепло приятно обожгло пальцы.

Он присел на край стола рядом, не говоря ни слова. Они сидели так в тишине, слушая, как остывает ксерокс и за стеной гудит жизнь офиса. Он не пытался ее обнять, утешать словами, давать советы. Он просто был рядом. И его молчаливая поддержка значила в тысячу раз больше любых слов.

Лариса сделала глоток кофе. Он был идеальным. Крепким, горьковатым, с нужной долей корицы.

– Спасибо, – снова прошептала она.

– Не за что, – так же тихо ответил он.

Они допили кофе молча. Когда она опустошила стаканчик, он взял его у нее из рук и выбросил в урну вместе со своим.

– Идите домой, Лариса Дмитриевна, – сказал он, и в его голосе снова появились нотки начальника, но на этот раз мягкие, почти отеческие. – К дочери. Работа подождет.

Она кивнула, поднимаясь. Она чувствовала себя опустошенной, но уже не разбитой. Слезы высохли. На душе было по-прежнему тяжело, но уже не так одиноко.

– А вы? – спросила она, уже у двери.

– Я поговорю с Артемом еще раз, – сказал он. – Мужской разговор. Может, смогу что-то понять. И… – он запнулся, – …скажите Софии, что он не виноват. Он просто… растерялся.

Лариса кивнула. Она вышла из комнатки и пошла по коридору к своему кабинету, чтобы собрать вещи. В руке она все еще сжимала его белый платок с синей каемкой. Она не отдала его. И он не попросил.

Глеб Бармин остался стоять в комнате для ксерокса, глядя на закрытую дверь. Он чувствовал странную пустоту в груди и непонятное тепло. Он видел ее слабость. И вместо того, чтобы воспользоваться этим, чтобы нанести удар, он… подал ей платок. И принес кофе. И это было правильно. Более того, это лучше, чем любая выигранная схватка.

«Черт, Бармин, — прошептал он сам себе, – ты окончательно и бесповоротно свихнулся» .

Но почему-то мысль об этом не вызывала у него никакого беспокойства.