Текст книги "Королева бриллиантов"

Автор книги: Элен Баррингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Спустя полгода мадам Кампан тихонько вошла в будуар королевы, но та всё равно услышала. Тревога в последние дни не покидала её, так как на французском небосводе сгущались тёмные, грозовые тучи.

   – Так хочется приятных новостей, моя добрая Кампан, – сказала Мария-Антуанетта, тяжело вздохнув. – Ничего не слышишь, кроме страшных сообщений, кроме вестей о набирающем повсюду силу кровавом терроре. Собирается ужасная буря, и о наших былых счастливых днях можно теперь лишь вспоминать. Их больше нет, канули в вечность. В воздухе повеяло осенью, а за ней придёт и зимняя стужа. Ну, что там у вас?

   – Ничего особенного. Пустячок, но он, возможно, согреет вам душу. На улице де ла Анфер я встретила Бёмера. Старик бодро вышагивал по тротуару, куда-то торопился, и я велела кучеру остановить карету, чтобы поговорить с ним. «Ну, что ваше бриллиантовое ожерелье? – спросила я. Я ведь знаю, что он постоянно думает о нём. Всё его старческое морщинистое лицо враз просветлело. – Продано, мадам, давно продано! – Каким же образом? – поинтересовалась я. – Продано турецкому султану для его первой султанши!» Ваше величество, вам приходилось когда-нибудь слышать о подобном чудачестве? Но я всё же его поздравила.

   – Я рада, – сказала королева, тихо вздохнув. – Как он страдал из-за него. Попал в такую передрягу. Однако я никогда прежде не слыхала, чтобы султан покупал бриллианты в Париже. Выходит, Бёмеру сильно повезло, если он нашёл такого денежного покупателя. Боюсь, что в течение ближайших лет во Франции не будет рынка сбыта драгоценностей. Если увидите его снова, передайте и мои поздравления. А теперь помогите мне приготовиться.

В этот день королева совершала мессу на глазах у публики – проход по длинной галерее Версальского дворца через знаменитый зал «Бычий глаз». По традиции здесь собиралась целая толпа людей, чтобы поглазеть на королеву во всём величии. Кардиналу было запрещено появляться при дворе, но кто мог ему запретить смешаться с этой праздной толпой любопытных, чтобы вместе со всеми полюбоваться своей повелительницей. Может, ему удастся перехватить исполненный тайного значения взгляд её быстрых ярких глаз. Как ему сейчас нужна была такая уверенность! Время внесения первого взноса близилось, и хотя она, конечно, хранила верность своему королевскому слову и он на сей счёт особенно не волновался, другая беда затемняла его небосклон. Ещё задолго до этого он надеялся стать очевидцем падения своего заклятого врага Луи Огюста де Бретейля, министра двора. Его отставка могла расчистить дорогу к назначению перед ним, кардиналом. Во всяком случае он на это сильно надеялся. Но увы! Барон де Бретейль всё сидел в своём кресле, а королева почему-то медлила. Нужно признать, правда, что он время от времени получал от неё письма на знакомой бумаге с золотистой каймой, но тон в них по-прежнему был сухой и бесстрастный. Кардинал всё это относил к её мрачному настроению, огорчению из-за препон, стоявших на пути к их сближению. Так объясняла графиня.

Он упрямо допрашивал её, как, по её мнению, королева отнесётся к его визиту в зал «Бычий глаз». Одобрит ли его появление там? Жанна пообещала спросить об этом Марию-Антуанетту, в сотый раз повторяя ему одно и то же по большому секрету. Как ей нравится ожерелье, она его носит, не снимая ни днём, ни ночью, любуется его блеском при дневном свете, как ей нравится поразительная переливчатость камней! У Марии-Антуанетты, должно быть, не сердце, а камень, если она не отдаст его тому человеку, который подарил ей это ожерелье. Что до сомнений, то это просто абсурд! Королева теперь в его руках. Разве не стоит её собственноручная подпись на договоре о передаче ей бриллиантового ожерелья? Разве не греет ему душу роза? Королева многим рискует, но её риск отличается от риска, на который идёт обыкновенная женщина. В её руках вся страна, она должна заботиться о своём муже-короле, о своих детях. Что же ему, кардиналу, ожидать, если она вдруг упадёт в бездну и потащит его за собой?

– Ради всех святых, не огорчайте её своими признаниями о том, какой вы несчастный человек. Она женщина необычная, отличается постоянством и верностью чувств. Она вполне способна бросить всё ради своего возлюбленного, поверьте мне. Проявите мудрость ради неё. Вы, мой друг, не отличаетесь ни робостью, ни подозрительностью, вы – самый храбрый, самый отважный человек в мире. Наберитесь терпения. Ваше счастливое время уже близко. Ну а что касается намерения посетить «Бычий глаз», то можете, конечно, туда пойти. Она мне твёрдо обещала, что подаст вам какой-то знак. Улыбнётся или легко кивнёт, и вы увидите в этих знаках тот смысл, который она в них вкладывает.

После таких слов Жанны принц Луи де Роган, исполненный трепетных надежд, стоял в толпе зевак в зале «Бычий глаз», чтобы посмотреть на королевскую процессию.

Боже! Какое очарование! Он отчётливо видел перед собой все черты любимого лица, но никак не мог увидеть выражения глаз. На её щеках пылал яркий румянец, а губы были похожи на две красные гвоздички. Ах, эти соблазнительные, пленительные губы династии Габсбургов! Но глаза! Глаза! Он их не видел, сколько ни старался.

Сердце его громко стучало, к горлу подкатил комок.

Да, наконец свершилось! Слава Богу! Королева медленно подняла голову и, едва заметно поклонившись, улыбнулась. Она прошла мимо, оставляя за собой слабый запах фиалок.

Теперь его сердце не стучало, а бешено билось. В изнеможении он прислонился к стене, перед его глазами неотступно стоял дивный, сказочный образ. А какие у неё волосы! Белокурые с пепельным отливом. Божественно! Как всё же она прекрасна, как прекрасна!

Графиня потянула его за рукав, выведя из оцепенения.

– Пора идти, мой друг. По-моему, вы грезите. Она подала вам знак, не так ли? Ну, что я говорила!

Он смог ответить ей только слабым поклоном. Будь он в эту минуту не столь возбуждён, до предела взволнован, он мог бы понять, что все королевы на свете, выходящие к толпе своих подданных, расточают притворные, ритуальные улыбки. Если бы сейчас кардиналу кто-то об этом напомнил, он наверняка не обратил бы на это никакого внимания. Он не мог в это поверить! Как не мог поверить, что Мария-Антуанетта даже не подозревала о его присутствии...

Тем временем изысканные ужины в «Отеле де Роган» продолжались. На них очаровательная Ламотт нашёптывала нежные слова якобы от имени королевы, и они лишь разогревали его воображение, усиливали надежду. В ответ хитроумная Жанна получала дорогие подарки, из-за чего, собственно говоря, она и была до сих пор в Париже. К тому же росли и крупные взносы на королевскую благотворительность. Кардинал щедро финансировал её величество, как и подобает главному жалователю милостыни в государстве. Ламотт постоянно упрашивал жену поскорее покинуть Париж. Она, конечно, могла уехать, но главные пружины заговора были в её руках, а кто, кроме неё, мог определить точное время для побега? Она получала весточки от мужа из Лондона и от Вилетта из Амстердама, а потом из Женевы. Никто не наводил о них справок, ничто им, судя по всему, не грозило, а один ювелир с Бонд-стрит безоговорочно выложил Ламотту за бриллианты громадную сумму – десять тысяч фунтов стерлингов!

Так что когда она покинет Францию, о деньгах ей не придётся беспокоиться. Но у неё были ещё и другие доводы. У Парижа своя привлекательность. Разве истинная парижанка может покинуть столицу? К тому же она в нём завязывала нужные связи, которые, несомненно, пригодятся, как только начнётся буря. Как ни странно, но с каждым днём Жанна всё меньше опасалась гнева королевы. Даже если неизбежное на самом деле произойдёт и её арестуют, то что может сделать с ней разъярённая Мария-Антуанетта? Все парижане люто ненавидят австриячку. Самые невероятные, грязные, порочившие королеву слухи гуляли по Парижу, а острый язычок Ламотт неустанно их перемалывал. Для злобной молвы не существовало границ. Все пороки, все безумства Мессалины[8]8
  Мессалина – распутная, развратная женщина привилегированного класса; по имени жены римского императора Клавдия.


[Закрыть] приписывались французской королеве. В нищете, в непосильных налогах, в неурожаях – во всём винили королеву и её умопомрачительное транжирство, хотя её личные ежегодные расходы были гораздо меньше того, что проматывали за один месяц мадам де Помпадур и дю Барри! Повсюду громко звучало главное обвинение: «Наш король – хороший король, но он подкаблучник мерзкой австриячки. Долой австриячку! Отправьте её обратно в Вену!» И хотя многие благородные аристократические семейства были на её стороне, перспективы рисовались всё более зловещими.

Нет, Жанна де Ламотт с каждым днём всё больше убеждалась в том, что она, в случае чего, гораздо больнее ударит королеву, чем та её. К тому же члены королевской семьи никогда не осмелятся обвинить в чём-нибудь кардинала: де Роганы с их союзниками Конде и другими аристократическими кланами Франции были слишком могущественны и не боялись ни унижений, ни опалы. К тому же за кардинала вся французская католическая церковь.

Но была и ещё одна причина для откладывания побега – Калиостро. Пока нужно с ним заигрывать, не злить его зря, но в скором времени можно будет наплевать на громкие разоблачения «Великого кофты» . С её связями Жанна могла превратить его в ничто. Во всяком случае она искренне надеялась на это. Но всё же на часть благотворительных денег де Рогана купила красивую табакерку для нюхательного табака, усыпанную жемчугом и передала Калиостро в качестве залога. Она постоянно демонстрировала ему счета по продаже бриллиантов с указанной в них его долей, счета, надёжно спрятанные в недоступном месте в Лондоне. Это была Сильно завышенная сумма, чтобы разжечь алчность «пророка». Компаньоны были в самых лучших приятельских отношениях и часто бывали в «Отеле де Роган» на ужинах. Иногда Жанна приглашала графа к себе, в свой маленький домик, где они пили дорогое вино из подвалов кардинала.

Если наступал тревожный момент и начинали одолевать сомнения и Жанна спрашивала себя, не пора ли расправить крылья и вольной птицей улететь в Лондон, то письма мужа удерживали её. Он всё время твердил: пока оставайся в Париже, чтобы не вызвать до последнего момента ненужных подозрений, повышенного внимания к себе. Но Ламотт, конечно, лукавил. Ему с такими деньгами было хорошо одному в Лондоне, и он не испытывал никакого желания видеть рядом свою ненаглядную жёнушку.

Однако приблизился день 30 июля, когда по договору королева должна была сделать первый взнос в уплату за ожерелье. Но от неё не поступало никакого письма, в котором она выражала бы готовность внести деньги. Де Роган не мог усомниться в её честности и, конечно, не допускал даже малейшего подозрения. Но всё же в таком деле, последствия которого трудно предугадать, даже королева должна была понять, что, кроме её интереса, существует ещё множество серьёзных вещей. Де Роган искренне верил, что королевское положение – не помеха для ведения честного дела.

19 июля надежда ему улыбнулась. Вечером к ужину приехала дорогая подруга Жанна. Она сияла, как новый золотой, и привезла письмо.

– В этом письме, – сказала она, – деньги, но сколько королева прислала, я не знаю. Королева с улыбкой передала конверт и сказала: «Передайте вот это монсеньору. Он наверняка обрадуется».

– Из-за этих волнений можно преждевременно состариться. Я постоянно живу в тревожном ожидании, и если бы только не дружеская поддержка «Великого кофты» и ваша, дорогая Жанна, я давно бросил бы все эти дела и удалился бы в Саверн.

Кардинал разорвал конверт, быстро прочитал, нахмурился. Жанна поняла, что бури сейчас не миновать.

   – Боже мой! – Она прислала мне только проценты – всего тысячу восемьсот ливров – и говорит, что, к сожалению, в данный момент не в состоянии уплатить главный взнос. Ну и что я скажу Бёмеру? Ах, какой я глупец, какой глупец! Разве можно доверять женщине? Если ты у неё в руках, то тебе конец. У меня нет денег, чтобы заплатить ювелиру, и я не стал бы этого делать, даже если бы они у меня были. Возвращайтесь к ней и скажите, что нужно держать данное слово.

Графиня вежливо перебила:

   – Друг мой, вы сомневаетесь в том, что она всё заплатит, заплатит сполна? Вы же понимаете, что королева Франции располагает гораздо более крупными средствами, чем стоимость этого бриллиантового ожерелья. Речь идёт лишь о небольшой отсрочке. Пошлите за Бёмером. Посидим, обсудим. Я никогда вас не покидала в трудную минуту. Всё, надеюсь, образуется. Это также точно, как то, что завтра будет новый день.

Дрожа от негодования, принц всё же прислушался к совету. За Бёмером послали карету. Тот приехал, сияя от радости: королева держала данное слово; когда она была принцессой, такого не наблюдалось. Подумать только, взнос поступил не 30, как было условлено, а 19 июля, на одиннадцать дней раньше. Какое счастье! Когда ювелира проводили в библиотеку, он увидел там кардинала с Жанной. Оба сидели с кислыми физиономиями и при его появлении не выразили никаких признаков радости. Принц молча указал на стул.

   – Садитесь, месье. Я только что получил любезное письмо от её величества, в которое она вложила...

Глаза Бёмера загорелись. Вот он, счастливый день!

   – Вложила лишь проценты с её первого денежного взноса, который она должна была сделать 30 июля.

   – Проценты, монсеньор? Но...

   – Она говорит, что в данный момент не может заплатить всё сполна. Конечно, это...

Бёмер вскочил со стула, судорожно сжимая обеими руками спинку. Он смертельно побледнел.

   – Месье, простите меня за смелость, но не будете ли вы столь любезны, не передадите ли её величеству, что эти проценты мне сейчас не нужны. Они бесполезны. Я не могу принять эти деньги. Разве она забыла, что мне нужно внести плату за все бриллианты? Я ведь говорил ей об этом, когда она отказалась купить ожерелье. Нет, монсеньор, это просто невозможно... я отказываюсь... я возражаю... протестую...

Он заикался от сильнейшего гнева. Жанна пришла на помощь кардиналу.

   – Месье, какое право имеете вы ставить под сомнение слово королевы?

   – Мадам, слово словом, а дело делом. Боже, сколько у меня неприятностей с этим проклятым ожерельем, достаточно, чтобы довести человека до смерти.

На него действительно было жалко смотреть: бледный, он тяжело дышал, руки, вцепившиеся в спинку стула, дрожали. Какая резкая перемена – от надежды на благополучие до нищеты и разорения. Гнев кардинала, его тревога росли. Он молча сидел, уставившись в одну точку. И снова вмешалась Жанна, милая, всегда дарующая утешение Жанна:

   – Послушайте, месье, кто в наше время отказывается от денег? Только глупец или сумасшедший. Разве это такая ничтожная сумма, которую можно без особых огорчений швырнуть в Сену?

   – Нет, конечно, мадам. Но вы же понимаете, в каком я положении. И должен напомнить, что слово, данное королевой, было подтверждено монсеньором, он дал мне все гарантии.

   – Дорогой мой, у меня нет лишних денег, чтобы швыряться ими направо и налево. Вам это очень хорошо известно, – наконец выговорил кардинал, пытаясь взять себя в руки и выйти из оцепенения. – Но ради бога, не расстраивайтесь. Речь идёт лишь о небольшой задержке. Возьмите деньги на прежних условиях и напишите мне расписку. Мадам Ламотт ещё раз напомнит её величеству о том, что нужно всегда выполнять взятые на себя обязательства. В конце концов, что вы хотите от женщины? Они все одинаковы, а испорченная красотка и хуже остальных. Для чего убиваться, словно небо упало на землю, только из-за того, что нас подвела женщина. И я даю себе сейчас зарок – больше никаких сделок на подобных условиях! Берите деньги, пишите расписку и ступайте с богом.

   – Но, монсеньор... – Жанна вновь вмешалась. Чувствовалось, что она жалеет старика и весьма встревожена. – У меня есть предложение. По-моему, сегодня вечером у вас ужинает генеральный откупщик Сен-Джеймс, не так ли? Нельзя ли в ходе беседы как-то намекнуть ему, что её величеству требуется небольшой кредит в четыреста ливров, за что она будет весьма и весьма благодарна. В его руках все налоги, и я уверена, что в неожиданно возникшей нужде...

Кардинал чуть было не вскочил от радости.

– Ах, что за женщина! Такого ума, как у вас, нет больше ни у кого. Сен-Джеймс – мой большой друг, и я уверен, что он всё сделает для её величества. Забирайте свои деньги, Бёмер, с лёгким сердцем. Мы как-нибудь выкрутимся до 30 июля.

Отнюдь не с лёгким сердцем Бёмер взял деньги, мрачно написал расписку, в которой указал, что берёт эту сумму не как проценты, а как частичную уплату долга. Может, Сен-Джеймс и поможет. Но сколько обещаний он, Бёмер, уже слышал! Сколько ему пришлось пережить горьких разочарований. Теперь он уже ни на что не надеялся. Ему нужны его деньги. Не больше, не меньше: вот и всё. Кредиторы не дают прохода. А что он скажет Бассанжу?

Ювелир вышел, еле волоча налившиеся свинцом ноги. Сердце его было окончательно разбито.

...Вечером после сытного ужина Сен-Джеймс отяжелел от выпитого вина. Его обычно меланхоличное, желчное лицо оживилось, а маленькие глазки поблескивали от удовольствия. Ему было приятно по просьбе кардинала остаться у него ещё на полчасика, после того как разойдутся гости, вместе с очаровательной смуглянкой, графиней Ламотт, которая, казалось, чувствовала себя в «Отеле де Роган» как дома. Что же в этом удивительного? Принц – человек тонкого вкуса.

Месье Сен-Джеймс был сама учтивость. Улучив подходящую минутку, кардинал рассказал о волнующем его деле, причём намекая, что всё покрыто плотной завесой тайны. Да, таковы женщины, тут уж ничего не поделаешь. И королева в особенности. Ему стало известно, что её величеству потребовалась крупная сумма денег, чтобы уплатить долг. Она ради собственного удовольствия влезла в долги, правда, с одобрения её величества. Но потом что-то у неё сорвалось, и она пожалела об этом.

   – Вы, мой друг, конечно не хуже меня знаете, что любая разумная женщина признается мужу в расходах только после того, как долг возвращён. Но вся загвоздка состоит в том, что она не может получить эту сумму из общественных фондов...

   – Несомненно, монсеньор, но разве мы вправе обсуждать столь скучные дела в присутствии очаровательной дамы, которая, как и все другие, думает о красивых розах, дорогих украшениях и любовных письмах?

Сен-Джеймс бросил косой взгляд на Жанну. Он был явно удивлён тем, что кардинал намерен обсуждать королевские секреты в присутствии своей подруги.

Жанна сказала с улыбкой:

   – Месье, можете вполне положиться на меня. Я пользуюсь полным доверием одной личности самого высокого положения при дворе. Разве до вас не докатился такой слушок?

Месье Сен-Джеймс никак не мог со всей честностью это утверждать, но он не хотел произвести впечатление человека, которому недоступны подробности дворцовой жизни. Поэтому лишь загадочно улыбался и кивал головой с удвоенным почтением. Он попросил кардинала продолжать. Поняв, о чём идёт речь, он заговорил с отменной вежливостью воспитанного человека:

   – Ни вы, монсеньор, ни мадам не должны ни на секунду сомневаться, что в моём департаменте, как и в любом другом, слово королевы – закон. И я испытываю огромное желание ей помочь. Но сумма настолько велика, что мне хотелось бы услышать всё от неё самой. Думаю, это вполне разумно. Короче говоря, необходима встреча...

   – Всё это можно организовать, – воскликнул кардинал. – Правда, со всеми предосторожностями и соответствующей подготовкой, не так ли, графиня?

   – Не может быть никакого сомнения! – подтвердила Жанна. – Если мне предоставят время, то я, наверное, смогу убедить её величество в необходимости принять предложение месье Сен-Джеймса. Но нельзя забывать об абсолютной секретности.

Они обо всём договорились и расстались с большой сердечностью. В голове графини де Ламотт-Валуа уже созревал соблазнительный план появления новой мадемуазель Оливы, с помощью которой она могла бы добавить ещё несколько десятков тысяч ливров к своей заработанной «честным трудом» сумме. Но сейчас она старалась об этом не думать – в данный момент это неудобно, – и, вернувшись в свой маленький домик, часа два сортировала и упаковывала вещи на случай, если придётся в спешке бежать.

Через несколько дней она с расстроенным видом сообщила кардиналу о новом капризе королевы. Ах, привередливые создания! Хотя она и не отвергла сразу предложение Сен-Джеймса, но была очень расстроена «предательством кардинала». «Я хотела сохранить это в большой тайне между нами, – сказала королева. – Но если его не устраивает, пусть пеняет на себя. Я найду деньги и через месяц выплачу свой долг. Для этого мне не нужен Сен-Джеймс. Разве может королева испытывать подобное унижение? Я холодею от мысли, что кардинал мог рассказать об этом и вести себя подобным неучтивым образом».

Кардинал бурно запротестовал. Во всём виноват Бёмер, этот жадный хищник! Он повёл себя самым неучтивым образом, а не он, кардинал. А предложение Сен-Джеймсу было сделано только ради того, чтобы лишить королеву даже самой малой заботы. Пусть будет так, как она пожелала.

Де Роган никак не мог успокоиться. Он уже не в том возрасте, чтобы хладнокровно переживать весь этот ужас. Будь он лет на двадцать моложе, королеве не пришлось бы жаловаться на него!

С каким упоением делился он воспоминаниями о прошлом со своим верным другом Жанной! Она, конечно, передаст королеве только те слова, которые помогут отстоять его перед королевой, она же такая умница. Она, и только одна она понимает его сердце.

А тем временем Жанна продолжала упаковывать вещи...