Текст книги "Королева бриллиантов"

Автор книги: Элен Баррингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Около восьми часов утра в камере Марии-Антуанетты со скрипом открылась тяжёлая дубовая, обитая железом дверь. Вошёл судебный исполнитель, лейтенант Бюсе, с ним несколько жандармов. Королева была уже готова. Готова с достоинством выступить перед судом, дать ему почувствовать, кто стоит перед обвинителями. Не простая женщина, а настоящая королева, королева из могущественного дома Габсбургов, королева, несмотря на все эти декреты-бумажки о низложении. И выглядеть она будет так, как и полагается королеве. Мария-Антуанетта надела поношенное длинное чёрное платье, шляпку с вуалью из тонкого батиста с чёрными траурными кружевами, сделала «вдовью» причёску. Семьдесят дней, проведённых в Консьержери, превратили её в старуху. А ведь ей всего только тридцать восемь! Покрасневшие, отвыкшие от дневного света глаза, бледные, неживые губы, пожелтевшее лицо. В тюрьме она постоянно страдала от сердечных приступов.

Когда Мария-Антуанетта вошла в большой зал, «без охраны и без окон», толпа начала возбуждённо перешёптываться.

– Как она изменилась! – воскликнул кто-то в толпе за балюстрадой. – Ей можно дать все шестьдесят.

Узница огляделась. Зал набит до отказа. Ещё бы! Какое редкое зрелище! Когда ещё парижане увидят королеву на скамье подсудимых?

Перед ней за столом сидят председатель трибунала Эрман, рядом с ним – прокурор Фуке-Тенвиль. За ними, за другим столом, поменьше, расположился «адвокат» Лагард.

Мария-Антуанетта стоя выслушала, как присяжные давали клятву.

   – Обвиняемая может сесть! Ваше имя, фамилия, возраст, место рождения, местожительства?

   – Меня зовут Марией-Антуанеттой Австрийской и Лотарингской, мне около тридцати восьми (её день рождения – через восемнадцать дней!), вдова короля Франции. Родилась в Вене. Я была арестована в Национальном собрании во время очередного заседания.

Первым поднялся прокурор, чтобы зачитать обвинительное заключение:

   – Вы обвиняетесь в следующем, гражданка. Прошу вас внимательно выслушать все предъявленные обвинения.

Все пункты обвинения ей давно известны. Она сидела, низко опустив голову, и с полным безразличием постукивала пальцами по подлокотникам кресла, словно играла на клавесине.

Затем начались выступления свидетелей – сегодня их оказалось сорок один. Королеве припомнили всё, что было, и то, чего не было, – обычные уловки революционного суда. События шестого октября в Версале, 10 августа в Тюильри. Некоторые обвинения в её адрес звучали не только оскорбительно, но были просто смехотворны. Так, служанка Мило сообщила, что слышала о том, что королева переслала своему брату Леопольду в Вену двести миллионов ливров (!) и что королева всегда носила с собой два (!) пистолета, чтобы отправить на тот свет герцога Орлеанского, «слугу народа». Но ей пока не предъявлено ни одного документа, ни одной бумаги с её подписью.

   – Куда вы девали те баснословные денежные средства, которые вам передавали контролёры финансов?

   – Мне никогда никто не передавал баснословных сумм, смею вас уверить; выделяемые мне деньги шли на плату людям, которые меня обслуживали, а также на содержание свиты.

   – Где вы брали деньги для расширения малого Трианона, для его меблировки, для проведения в нём пышных дорогостоящих празднеств?

   – Для этих расходов существовал определённый фонд.

   – Но насколько нам известно, этот фонд не был столь крупным, а дворец стоил колоссальных сумм.

   – Вполне возможно. Мне приходилось тратить на него гораздо больше, так как расходы постоянно росли. Потраченные мной средства можно уточнить и для этого следует вызвать компетентных людей из министерства двора...

   – Где вы познакомились с некоей мадам де Ламотт-Валуа?

   – Я её никогда не видела.

   – Не стала ли она безвинной жертвой в вашей ловкой афере с «бриллиантовым ожерельем» вместе с принцем де Роганом? Вы же не станете отрицать, что после этой поразительной по размаху авантюры вас в народе стали называть не иначе как «королевой бриллиантов». А из-за того, что вы бездумно проматывали громадные государственные средства, вы получили ещё одну кличку – «мадам Дефицит».

   – Я уже сказала, что незнакома с мадам Ламотт. А с принцем прекратила всякие отношения ещё десять лет назад.

   – Значит, вы продолжаете отпираться от участия в этом деле, хотя парижский парламент признал вас виновной.

   – Не в моих правилах отпираться, тем более на суде. Я сказала правду и впредь намерена всегда так поступать.

   – После вашего бракосочетания с гражданином Луи Капетом разве не вы пытались постоянно осуществить дорогой вашему сердцу проект о присоединении Лотарингии к Австрии?

   – Нет, ничего подобного я не делала.

   – Но вы ведь назывались королевой Австрийской и Лотарингской. Почему?

   – Потому что каждый вправе иметь в имени название своей страны.

   – Не вы ли готовили списки назначаемых министров и включали в них тех лиц, которые были вам близки и были готовы всегда вам услужить?

   – Нет, это прерогатива короля.

   – Кто достал вам карету, на которой вы собирались совершить побег с вашим мужем и детьми?

   – Один иностранец.

   – Откуда он родом?

   – Из Швеции.

   – Не идёт ли речь о графе де Ферзене, который проживал в Париже по улице Бак!

   – Да, о нём, – тихо прошептала обвиняемая. Эти люди явно не собирались щадить её чувства.

Но самое худшее ждало впереди.

К столу суда подошёл грязный писака и клеветник Эбер, её заклятый враг. Ему предстояло нанести решающий удар, выдвинуть неслыханное обвинение. Ему хорошо известно, как необходима в нужный момент грязная сенсация, и он её приготовил.

– По свидетельству наставника и воспитателя «маленького Капета» гражданина Симона, этот мальчик предаётся одному мерзкому пороку, в чём он был уличён. По свидетельствам этого ребёнка, данным в присутствии мэра Парижа и прокурора Коммуны, вдова Капет и её золовка Елизавета часто укладывали в свою постель маленького сына гражданина Капета, и мать вступала с ним в кровосмесительную связь. Можно предположить, – продолжал этот отъявленный негодяй, – что преступное поведение матери объясняется не желанием удовлетворить свою похоть, а политическими причинами. Она надеялась, что если маленький Капет когда-нибудь станет королём Франции, то она будет шантажировать его этой отвратительной связью и тем самым держать в своих руках!

Все люди в зале застыли, поражённые услышанным. Невероятность подобного обвинения была очевидна всем, и публика никак не могла прийти в себя. Уж не ослышались ли все они? Но это обвинение принимается судом вместе с присяжными. Секретарь суда Фабрициус всё старательно внёс в протокол.

Королева сидела ни жива ни мертва. Такого позора ей не приходилось испытывать никогда в жизни.

Все в зале молчали. Молчал и председатель трибунала. Но в силу служебных обязанностей он был вынужден добиться от обвиняемой либо подтверждения обвинения, либо его опровержения.

   – Вероятно, обвиняемая сильно взволнована и не может ответить гражданину Эберу, – вдруг неожиданно пришёл он ей на помощь.

Мария-Антуанетта гордо вскинула голову.

   – Если я промолчала, то лишь потому, что сама моя природа возмущена и отказывается реагировать на чудовищные обвинения, направленные против женщины и матери. Я взываю к чувствам всех матерей, находящихся в зале!

   – Мадам, оставайтесь такой, какой вы были всегда! – бросил кто-то из зала.

Пятнадцать долгих, утомительных часов продолжался поток обвинений в первый день, более двенадцати – во второй. Наконец председатель решил подвести черту и объявил допрос завершённым. По традиции он должен предоставить Марии-Антуанетте последнее слово.

   – Не желает ли обвиняемая сказать что-то в своё оправдание?

Она встала и с чувством собственного достоинства, ровным тоном начала:

   – Два дня я слушала обвинения свидетелей, которые упрекали меня во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. Но ни один из них не мог представить хотя бы один документ. Всё обвинение строится на домыслах. Я всегда была верной и послушной супругой короля, подчинялась всем решениям Людовика XVI и выполняла все его просьбы. Больше мне нечего сказать!

Её защитник Лагард составил свою речь в весьма осторожных, обтекаемых выражениях: он отлично помнил, как защитник казнённого короля после процесса сам чуть не угодил на гильотину. Но тем не менее он долго распространялся по поводу «так называемых обвинений его подзащитной в связи с иностранными державами».

   – Никакого заговора недружеских держав не было! – осмелился заявить он.

Возмущённый его вольностью Фуке тут же объявил о перерыве. К столу позвали жандарма, и тот арестовал опрометчивого адвоката прямо в суде... на глазах у публики. Чтобы скрасить неприятные впечатления от этого инцидента, Фуке произнёс свою последнюю речь:

   – Я заканчиваю тем, с чего начал и что неоднократно повторял в ходе расследования здесь, перед вами. Народ Франции обвиняет Марию-Антуанетту, ибо все политические события за последние пять лет свидетельствуют не в её пользу.

Королеву вывели из зала.

Председатель поставил перед присяжными четыре вопроса, на которые им предстояло ответить после своего совещания.

   1. Доказано ли судом, что существуют тайные соглашения и договорённости с иностранными державами и врагами Республики для того, чтобы передать им денежные средства, обеспечить беспрепятственное проникновение на территорию Республики и поддержать их армии в борьбе с ней?

   2. Уличена ли Мария-Антуанетта, вдова Капета, в том, что принимала участие в таких закулисных переговорах и выступала за подобные тайные соглашения и договорённости?

   3. Доказано ли, что имел место заговор с целью развязывания в стране гражданской войны?

   4. Уличена ли Мария-Антуанетта, вдова Капета, в том, что она принимала участие в таком заговоре?

Присяжные удалились на совещание.

Три часа ночи. Публика, несмотря на холод в зале, не расходится. Все живо обсуждают судьбу королевы, гадают, каким будет решение присяжных.

Им предстояло ответить на четыре вопроса. Все вопросы по существу сводились только к одному – была ли бывшая королева связана с иностранными державами, подчинялась ли приказам своей матери императрице Австрийской Марии-Терезии и своего брата Леопольда, которые ей передавались через посредство венского посланника Мерси? Её обвиняли в государственной измене. Ни слова больше не было сказано о её супружеской неверности, о кровосмесительной связи с маленьким сыном, распутстве, мотовстве и расточительности. Всех волновало только одно – была ли она изменницей и предательницей национальных интересов?

Но, увы, никаких конкретных доказательств не было. Они появятся позже, но тогда суд ими не располагал. Присяжным так и не была предъявлена ни одна бумага, подтверждавшая государственную измену Марии-Антуанетты.

Присяжные ломали себе голову, как быть. Их неуверенность, по-видимому, передалась и залу:

   – Обвиняемую ни в чём нельзя уличить!

   – Она выпутается!

   – На все ответы она отвечала точно, вела себя, как ангел, и самое большое, что ей грозит, – это насильная депортация, – высказывались мнения в публике.

Такой оптимизм в какой-то мере был оправдан. Великий террор только начинался.

Мария-Антуанетта ожидала решения в соседней маленькой комнатке в присутствии лейтенанта Бюсе. Несчастная, конечно, знала, какое решение примут присяжные. Их поставили в ужасное положение: либо отдать палачам голову Марии-Антуанетты, либо лишиться своих голов. Революция не щадит тех, кто ей не служит. Но всё равно королева верила в благоприятный исход, верила, теряя надежду.

Четыре часа утра. Молча в зал возвращаются присяжные. Зал встречает их мёртвой тишиной. Судебный исполнитель вводит Марию-Антуанетту. Она садится на своё кресло в центре зала на возвышении.

К ней в довольно развязном тоне обращается председатель трибунала Эрман:

– Антуанетта, вот заключение присяжных.

Антуанетта! Как печально. Перед смертью её называют так, как называли в детства, в родной Вене.

Словно в забытьи она слышит ответы присяжных на все поставленные им вопросы – «да», «да», «да», «да»! «Всё, это конец», – проносится у неё в голове. Фуке-Тенвиль требует смертной казни. Его предложение принимается единогласно. Председатель спрашивает, согласна ли она с законами, перечисленными в обвинительном заключении, и не собирается ли обжаловать приговор?

Убитая горем, раздавленная королева в оцепенении выходит из зала суда.

Постепенно расходятся члены революционного трибунала, шестеро судей, свидетели, присяжные.

Их уход похож на шествие приговорённых к смерти. Но они ещё пока об этом не знают. Главный прокурор, председатель трибунала и все шестеро судей окончат свои дни на гильотине, на той самой, где будет казнена Мария-Антуанетта. Из свидетелей четырнадцать взойдут на эшафот, и там с ними «разберётся» кровавый палач революции Сансон. Ещё трое умрут насильственной смертью. Причём один из них, жирондист Валазье, услыхав свой смертный приговор в том же большом зале, заколется кинжалом, но его труп всё же будет доставлен к подножию эшафота. Это произойдёт уже через двенадцать дней после его дачи показаний против Марии-Антуанетты. Из двенадцати присяжных только троим удастся выжить. Пятеро тоже кончат жизнь на эшафоте, остальные будут высланы на каторгу.

Но в эту ночь с 15 на 16 октября они об этом не думали. С лёгким сердцем отправились они на банкет по поводу удачно завершившегося процесса, который устроил для них Фуке-Тенвиль. Все были уверены, что честно исполнили свой долг. А один из них, бывший гусар Треншар, с гордостью напишет такое письмо своему брату:

«Сообщаю тебе, брат, что я был одним из двенадцати присяжных, осудивших на смертную казнь этого свирепого зверя, сожравшего большую часть Республики, зверя, когда-то называвшегося королевой...»

В тюремной камере на маленьком некрашеном, лишь гладко обструганном столике горели две свечки. Марии Антуанетте удалось выпросить их у своих неутомимых надзирателей, а ещё перо, чернила и двойной листок бумаги. Такой милости удостоилась самая важная в стране заключённая перед казнью. Она писала последнее прощальное письмо золовке Елизавете, которую с ней уже давно разлучили, писала размашистым почерком, твёрдой рукой: «16 октября, 4 с половиной часа утра.

Вам, сестра моя, пишу я в последний раз. Меня только что приговорили к смертной казни. Но не к позорной – она выносится лишь преступникам, – а к другой, более счастливой, ибо она предоставит мне возможность соединиться с Вашим братом. Невинная, как и он, я надеюсь проявить на эшафоте ту же твёрдость духа, которую проявил и он в свои последние мгновения. Я спокойна, как спокойны бывают люди, когда совесть их не беспокоит. Мне глубоко жаль покидать моих бедных детей, ведь я жила только для них, и Вам это известно лучше других...

Не знаю, дойдёт ли моё письмо до Вас. Передайте им обоим моё благословение... Пусть мой сын никогда не забывает последних слов своего отца, которые я здесь повторю особенно горячо: пусть он никогда не позволит себе мстить за нашу смерть...

Я умираю, исповедуя римско-католическую веру, религию моих отцов, в которой я была воспитана и которую всегда исповедовала, умираю без духовного напутствия...

Я искренне прошу прощения у Бога за все свои грехи, которые, может, совершила с первого дня своей жизни. Надеюсь, что он воспримет все мои последние моления и осенит мою душу своим милосердием и благостью.

Я прошу прощения у всех, кого знаю, и особенно у Вас, сестра моя, за все обиды, которые я, сама не желая того, могла нанести.

Всем своим врагам я прощаю то зло, которое они мне причинили.

Здесь я несвободна и не в состоянии сделать свой выбор, но если ко мне приведут священника, чтобы исповедоваться, из числа присяжных, то я твёрдо заявляю, что не скажу ему ни слова...»

Письмо на этой фразе обрывается, в нём нет подписи. Мария-Антуанетта после двух дней судебного расследования окончательно выбилась из сил?

Пять часов утра. Во всех округах Парижа раздаётся барабанная дробь – это сигнал к сбору. В семь часов весь гарнизон поставлен на ноги. Заряженные пушки расставлены «по стратегическим направлениям», солдаты с ружьями патрулируют город. Сколько шуму, сколько суеты из-за несчастной женщины, которая ожидает смерти.

...На рассвете в камеру для смертников вошла тюремная судомойка Розали. На столе прямо у неё на глазах погасли две свечки. В углу занял своё место молодой офицер-жандарм. Это не Бюсе, которого накануне арестовали по доносу одного из его сослуживцев за то, что он осмелился подать несчастной королеве стакан воды в суде и потом сопровождал её до камеры, сняв шляпу.

Мария-Антуанетта не раздевалась. В своём чёрном платье она лежала на кровати, положив под голову локоть и устремив взгляд в окно, тихо, беззвучно плача.

Немного успокоившись, она попросила служанку помочь ей надеть свежую нижнюю рубашку. И тут ей пришлось ещё раз испытать унижение, последнее в жизни.

Королева начала переодеваться в узком закутке, между кроватью и стеной. Розали закрыла её собой. Но бдительный жандарм подошёл поближе и стал заглядывать через плечо судомойки. Королева пришла в ужас от такой бесцеремонности. Никому не дозволено видеть её обнажённой.

   – Месье, прошу вас, позвольте мне сменить нижнее бельё без свидетелей!

   – Никак не могу согласиться с вашей просьбой, – ответил он. – У меня строгий приказ – следить за любым вашим движением...

Королева вздохнула. Ничего не поделаешь. Под взглядом часового она сняла рубашку. Мария-Антуанетта будет умирать в белом – это траур королев. Пусть в последний выход она будет опрятно одетой. На новую нижнюю рубашку она натягивает белое платье, на плечи набрасывает лёгкий муслиновый платок, который завязывает на шее под подбородком. Поседевшие волосы убирает под белый чепец без чёрной траурной вуали. Ей холодно в лёгком белом платье, и она вся дрожит.

В восемь раздался стук в дверь. Дверь отворилась. Нет, это ещё не палач. Это священник Жерар, посланный к ней по приказу трибунала. Он один из тех, кто присягнул на верность республике.

   – Могу ли я выполнять свои обязанности священника?

   – Нет, я в них не нуждаюсь, – резко ответила она. – Королева ни за что не станет исповедоваться, тем более перед казнью, священнику, который связал себя гражданской клятвой.

   – В таком случае могу ли я проводить вас в последний путь?

   – Как вам будет угодно, – равнодушно ответила королева.

Около девяти часов двери её камеры отворились. На пороге стоял председатель трибунала Эрман. Рядом с ним двое судей – Фуко и Донзе-Вертель, а также секретарь Фабрициус с большим листом бумаги в руке. Королева, которая стоя на коленях молилась у своей кровати, поднялась.

   – Прошу вас быть внимательней, – предупредил её Эрман. – Сейчас мы зачитаем вам смертный приговор.

Как это ни странно, все четверо в чёрных костюмах обнажили головы. По-видимому, все они были искренне поражены её решимостью и абсолютным безразличием к своей судьбе.

Мария-Антуанетта, повысив голос, сказала:

   – Для чего его зачитывать? Содержание мне и без того хорошо известно!

   – Но закон требует, – возразил один из судей, – чтобы смертный приговор зачитывался осуждённому дважды.

Как только секретарь произнёс последнюю фразу: «Именем Республики», дверь снова отворилась и в камеру вошёл высокий молодой человек.

Это был Анри Сансон, сын знаменитого палача, который гильотинировал короля Людовика XVI.

Подойдя к ней вплотную, он сказал:

   – Протяните руки!

Королева, инстинктивно сделав два шага назад, спросила его, содрогаясь:

   – Неужели вы намерены связать мне руки?

Палач кивнул.

   – Но ведь вы не связывали руки у короля? – возразила она.

Сансон в недоумении повернулся к Эрману.

   – Выполняй свои обязанности, нечего раздумывать! – резко приказал тот.

Мария-Антуанетта, не оказывая никакого сопротивления, позволила связать себе руки в локтях за спиной. Она знала – жизнь не спасти. Посему нужно спасти честь, показать этим палачам, как умирает дочь великой императрицы Марии-Терезии.

Сансон-младший грубо сорвал с неё шляпку, которую она с таким старанием только что надела, и, выхватив из кармана большие ножницы, несколькими взмахами отрезал роскошные полуседые волосы. Закончив процедуру, нахлобучил на остриженную голову шляпку. Всё, теперь – к выходу.

Первыми из мрачного коридора Консьержери вышли офицеры, за ними рота солдат с ружьями наизготовку, затем шла Мария-Антуанетта. Вдруг она к своему ужасу заметила, что возле тюрьмы, за решёткой двора у ворот стоит грязная телега палача. Как же так? Её мужа, Людовика XVI, к месту казни торжественно везли в закрытой застеклённой королевской карете, чтобы он не слышал оскорблений толпы. Выходит, ей напоследок уготованы ещё унижения!

Она почувствовала слабость. У самой решётки королева лишилась чувств. Её поднял с земли палач Сансон. Он же помог сесть в телегу. Узкая, горбатая доска разделяла пространство телеги надвое. Она хотела было сесть лицом к лошадям, но палач с помощником не разрешили. Нет, это запрещено. Полагается сидеть в телеге спиной к движению. Ещё одно унижение. «Когда же это всё кончится?» – тяжело вздохнула королева.

Священник Жерар, грузно поднявшись по лесенке, устроился на доске рядом с осуждённой.

Одиннадцать часов пятнадцать минут. Жалкая телега медленно загрохотала по мостовой. Собравшаяся возле тюрьмы толпа безмолвствовала. Никто не перешёптывался, никто не выкрикивал обидных кличек. Она разглядывала эту непривычно молчащую толпу, которая так ликовала, когда юная принцесса проезжала впервые по парижским улицам двадцать лет назад. Переезжая мост, она, словно очнувшись от оцепенения, повернула голову и бросила последний взгляд на башни Консьержери, – её последнего дворца.

Когда телега сворачивала на улицу Сен-Оноре, толпа начала проявлять обычную враждебность к бывшей королеве. Вдруг, откуда ни возьмись, перед телегой верхом на лошади в форме национального гвардейца появился известный актёр Граммон. Чтобы поднять настроение толпе, он выкрикивал изо всех сил: «Вот она, эта гнусная Антуанетта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!» Довольные зрители ответили восторженным рёвом. В это время, глядя на кортеж из окон Тампля, маленький король весело хохотал вместе с членами Коммуны, а в королевской усыпальнице Сен-Дени вскрывали по приказу конвента гробницу первого дофина, умершего четыре года назад в Медоне, чтобы бросить его останки в общую могилу...

Королева этого никогда не узнает, как не узнает она и о том, что её дочь тоже сгинет, пропадёт в стенах Тампля. Останки найти не удастся.

В истории Франции так и не будет Людовика XVII, а в Париж в 1815 году вернётся уже Людовик XVIII средний брат короля...

Марии-Антуанетте казалось, что улица Сен-Оноре никогда не кончится. Как хорошо она её знала! Сколько раз по вечерам прогуливалась по ней в роскошной карете, запряжённой выхоленными белыми лошадьми! На площади Людовика XV палили двенадцать пушек, возле кареты гарцевали двадцать королевских гвардейцев, а в ней сидела красивая молодая женщина с невероятно высокой причёской и весело смеялась. Королеве было двадцать лет, самая молодая и самая красивая королева в мире ехала в украшенной золотом и серебром карете в Оперу.

А сегодня она следовала в другой «карете» на эшафот.

Толпа становилась ещё гуще. Возле дома Робеспьера, у здания под номером 404, Мария-Антуанетта увидела женщину, которая уговаривала свою маленькую дочку:

– Прошу тебя, только не лей слёзы, когда её будут казнить. Иначе всем нам не миновать гильотины!

Телега громыхала по мостовой. На колокольне раздались двенадцать торжественных ударов. Полдень.

Громадная площадь Революции был черна от народа. Десятки тысяч людей стали стекаться с девяти часов утра, чтобы не пропустить захватывающего зрелища – как слетит прекрасная головка королевы, когда по ней скользнёт «бритва нации». Когда телега ехала по бывшей улице Ройаль, раздались аплодисменты, послышались громкие выкрики: «Да здравствует Республика!» Один полицейский заметил, что сейчас можно легко отличить аристократов «по их сжатым губам и позеленевшим от злости лицам».

Полдень с минутами. Телега громыхала по неровной мостовой. Королева была абсолютно спокойной, невозмутимой; неподвижным лицом она сидела, понурившись, на жёсткой доске. «Эта девица оставалась дерзкой и наглой до конца», – напишет потом всё тот же Эбер. Мария-Антуанетта, повернув голову, устремила взгляд на Тюильри. Двадцать лет назад такая же толпа бесновалась у дворца во время её торжественного въезда в столицу, все бросали в воздух шляпы и чепчики, когда юная королева появлялась с мужем на террасе.

   – Поглядите, ваше величество, – сказал ей кто-то из придворных, – у вас две тысячи влюблённых поклонников!

Наконец телега остановилась у эшафота. Она глядела на это дощатое сооружение, на поблескивающее на скупом октябрьском солнце отточенное лезвие. Через несколько минут оно упадёт ей на шею, и земная жизнь кончится. Начнётся бессмертие.

А за гильотиной, вот ирония, возвышается гигантская статуя Свободы. «Какое странное сочетание!» – подумала Мария-Антуанетта.

Спокойно, без посторонней помощи, с бесстрастным лицом она взошла по деревянным ступеням эшафота, в чёрных атласных туфельках взошла по этим последним скорбным ступеням также легко, как когда-то взбегала по мраморным лестницам Версаля. Она поднималась тогда так стремительно, что второпях как-то раз даже потеряла одну из них. Очутившись на платформе, она наступила на ногу палача.

   – Ах, простите, месье, я нечаянно.

Это были её последние слова.

Мария-Антуанетта оглядывает площадь, на которой колышатся тысячи голов праздных зевак. Резким движением руки сбрасывает шляпку с головы. Закрывает глаза. Чувствует, как палачи тащат её к доске, грубо бросают на неё, привязывают, положив голову затылком на деревянный полукруг – «деревянное полуожерелье». Может, в эту минуту она вспомнила о «бриллиантовом ожерелье», с которого начались беды, приведшие её на эшафот. Как долго всё происходит, невыносимо долго... Она слышит свист падающего тяжёлого ножа. Глухой стук. Всё. Дальше – темнота небытия.

На часах – четверть первого. С того мгновения, когда королева взошла на эшафот, и до того, когда нож упал ей на шею, прошло всего четыре минуты. Один из помощников Сансона, схватив окровавленную голову, высоко поднял её над толпой. Под звуки неистовых аплодисментов он обошёл все четыре стороны деревянного, политого кровью королевы эшафота.

– Да здравствует Республика! – вырывается рёв из тысяч глоток.

Всё, спектакль окончен. Толпа не унывает. Теперь подобные зрелища революция будет организовывать ей на потребу чуть ли не ежедневно. Кровавая вакханалия продолжится. Нескоро сдадут на свалку «карательный меч Революции».

Толпа постепенно расходится. Все с удовольствием читают только что вышедший новый сатирический памфлет на покойницу: «Последнее «прости» королевы своим любовницам и любовникам». Толпа жестока всегда, даже перед ликом смерти...

На маленькой тачке палачи увезли труп на кладбище Мадлен. Там они увидели, что не вырыта могила и нет гроба. Немного подождали. Но ничего не изменилось. Поглядев на часы, решили больше не ждать: самое время обеда. Недолго думая, они бросили обезглавленное тело Марии-Антуанетты прямо на траву, положив окровавленную голову ей между ног.

...Кто и когда похоронил бывшую королеву в общей могиле – неизвестно. Конвент, узнав о «недоработке» палачей, спохватился и решил навсегда уничтожить все следы Марии-Антуанетты. Он приказал отыскать труп и засыпать его негашёной известью. Могильщики долго разрывали все могилы пока, наконец, обнаружили останки королевы. Приказ выполнили.

Через много лет, после революции, родственники королевы пожелали отыскать её останки. Снова разрыли множество неопознанных общих могил на кладбище Мадлен. И только в одной большой могиле по подвязке с вензелем Марии-Антуанетты – М. А. – определили, что там была похоронена королева. От неё осталась лишь горсть белёсого от извести праха: всё, что сохранилось от бывшей красавицы, законодательницы вкуса и моды, женщины-«богини», «королевы бриллиантов».